Текст книги "Великолепные руины"

– Я ни хера не понял.

– Сколько вы уже вложили в эту картину?

– Ну, оценка затрат…

– Сколько?

– Пятнадцать.

– И еще двадцать потратите. По самым скромным оценкам, миллионов двадцать пять – тридцать на круг. Сколько нужно потратить на прессу, чтобы отбить тридцать миллионов?

Скурос даже не смог эту сумму произнести вслух.

– Реклама, билборды, статьи в журналах по всему миру. Восемь? Ну скажем, десять. Уже сорок. Ни один фильм в мире пока еще сорок миллионов не собирал. И вот еще что. Давайте начистоту. Фильм – говно. Отборное, вонючее, первосортное.

Что, скажете, я Скуроса живьем в землю закапывал? Еще бы! Но только для того, чтобы помочь потом откопать.

– А что, если я вам раздобуду бесплатной рекламы на двадцать лимонов?

– Такой рекламы нам не нужно!

– А может, она-то как раз и нужна.

И я рассказал ему, как обстоят дела на съемках. Про пьянство. Про драки. Про секс. Камеры снимали скуку и смерть. Но как только они выключались, от главных героев нельзя было глаз оторвать. Антоний и Клеопатра на хрен никому не сдались. Кому какое дело до рассыпавшихся в пыль старых костей? Роман Лиз и Дика – вот это настоящее кино! Я сказал старику, что их роман – это наш шанс спасти фильм.

И что, задуть это пламя? Ну уж нет! Его надо раздувать изо всех сил.

Теперь-то это легко понять. В наше время падений, искуплений и новых падений все просто. Возвращение за возвращением. Примирение за примирением. Актеры сами сливают прессе постельное видео. Но тогда стандарты были другими. И уж актеры точно не могли себе такого позволить. Они были олимпийскими богами. Воплощением совершенства. Если кто-то оступился, его навечно скидывали с Олимпа. Кто сейчас вспомнит Эву Гарднер? Для публики она умерла.

Я предлагал спалить к чертям весь город, чтобы спасти один дом. Если мне удастся этот фокус провернуть, народ пойдет смотреть картину не вопреки скандалу, а благодаря ему. Но возврата после такого уже нет. Боги упокоятся в вечности.

Я слышал, как на том конце линии тяжело дышит старый грек.

– Выполняйте. – И он повесил трубку.

В ту ночь я подкупил водителя Лиз. Голубки сняли виллу подальше от людских глаз, чтобы пресса их не застукала. Вышли на веранду, и с трех сторон засверкали вспышки. Фотографам я просто намекнул, где искать гнездышко. На следующий день я нанял папарацци. Он должен был ходить за парочкой хвостом и все снимать. Мы, кстати, десятки тысяч баксов заработали. На эти деньги я подкупил остальных водителей и гримеров. Они продавали мне информацию. У нас прямо целое производство компромата открылось. Лиз и Дик были в ярости. Они умоляли меня найти предателей, и я делал вид, будто ищу. Увольнял водителей, массовку, поваров. И вскоре Лиз и Дик уже доверяли мне подыскивать им места для свиданий. Но фотографы и там их находили.

Удался ли мой фокус? Да он выстрелил погромче, чем любой самый кассовый фильм! Портреты Лиз и Дика появились в каждой газете мира.

Жена Дика все узнала. И муж Лиз тоже. Скандал разрастался как снежный ком. Я просил Скуроса потерпеть. Переждать эту волну.

А потом Эдди Фишер прилетел в Рим. Бедняга надеялся вернуть свою жену. Новая проблема. Чтобы мой трюк сработал, к моменту выхода фильма на экраны Лиз и Дик должны были быть вместе. Во время премьеры на бульваре Сансет Дику полагалось трахать Лиз в столовой Шато-Мармон. А Эдди Фишеру – уползти в нору зализывать раны. Но этот гад решил побороться за свой обреченный брак.

Второй проблемой, тоже связанной с Фишером, был Бёртон. Он дулся. Пил. И вернулся к той женщине, к которой захаживал с первого дня приезда в Италию.

Она была высокой и светловолосой. Очень необычная внешность. Камера ее обожала. В те времена все актрисы делились на купе и седаны. Либо красавицы, либо девчонки из соседнего двора. Эта была совсем другая. Съемочного опыта у нее не было, она пришла из театра. Манкевич утвердил ее на роль служанки Клеопатры по одной только фотографии. Он решил, что Лиз будет больше похожа на египтянку на фоне этой блондинки. Бедный Манки и подумать не мог, что прислуга Клеопатры на самом деле будет обслуживать Бёртона.

Господи боже! Я глазам своим не поверил, когда ее увидел. Кому придет в голову приглашать блондинку в фильм о Древнем Египте?

Назовем эту девушку Д.

Про таких, как Д., в хипповские шестидесятые говорили «девушка-цветок». Легкий характер и бездонные глаза. Хорошие были времена, я тогда немало хиппушек переимел.

Нет, эта мне как раз не досталась.

Хоть я был очень не против.

В общем, Эдди Фишер патрулировал Рим, и Дик кинулся в объятия своей бывшей пассии. Поначалу я решил, что с Д. проблем не будет, надо только бросить ей кость. Роль повкуснее. Контракт повыгоднее. А не согласится, так уволить ее, и все дела. Убытков мы от этого не понесем. Я попросил Манкевича звонить ей каждый день в пять утра и вызывать на съемочную площадку, чтобы выдернуть ее из постели Дика. А потом она заболела.

У нас в группе был свой врач, американец, некий Крейн. Вся его работа состояла в том, чтобы выписывать Лиз таблетки. Он осмотрел Д. и на следующий день отвел меня в сторону.

– У нас неприятности. Девчонка беременна, хотя сама пока об этом не знает. Какой-то умник, называющий себя врачом, сказал ей, будто она не может иметь детей. Еще как может!

Понятно, что мне и раньше приходилось устраивать для женщин аборты. Все-таки я работал в отделе по связям с общественностью. Организация абортов, можно сказать, входила в мои должностные обязанности. Но мы были в католической Италии образца 1962 года. Тогда было проще достать камень с луны, чем сделать аборт в Италии.

Да что же это такое? Я сливаю информацию о романе двух великих актеров, а тут эта беременность. Если после премьеры все будут говорить о любви исполнителей главных ролей, шанс на победу есть. Если говорить будут о том, что Бёртон переспал с актрисой второго плана, а Лиз вернулась к мужу, картине крышка.

Я составил план из трех частей. Первая: на время избавиться от Бёртона. Я знал, что Дикки Занук снимает во Франции «Самый длинный день». Ему ужасно хотелось заполучить Бёртона в качестве украшения батальных сцен. Знал, что и Бёртону хочется сняться в этом фильме. Но Скурос Занука терпеть не мог. До Скуроса «Фокс» возглавлял отец Занука, и в совете директоров было полно охотников заменить старика на молодого и энергичного Дикки. Поэтому Скуроса я решил в свой план не посвящать. Позвонил Зануку и сдал ему Бёртона в аренду на десять дней.

Потом я велел Кейну пригласить Д., мол, надо сделать еще анализы.

– Какие анализы? – спросил он.

– Кто из нас врач? Ну придумайте что-нибудь! Лишь бы она на время уехала из города.

Я боялся, что он откажется. Клятва Гиппократа и все такое. Но Крейн даже рад был мне помочь. На следующий день старый засранец пришел, ухмыляясь во всю пасть.

– Я ей сказал, что у нее рак желудка.

– ЧТО ВЫ СКАЗАЛИ?!!

Крейн объяснил, что симптомы раннего токсикоза совпадают с симптомами рака желудка. Лихорадка, тошнота, прекращение месячных.

Я хотел избавиться от девчонки, но не убить же ее!

Док сказал Д., что волноваться не о чем. Эта форма рака излечима. Надо ехать в Швейцарию, там у них разработаны новые методы.

Крейн подмигнул мне. В Швейцарии ей дадут наркоз. Потом коротенькая простая операция. Девушка просыпается, и – опа! – рака как не бывало. Ей и знать ничего не надо. Мы отправляем ее в Штаты на реабилитацию. Я ей обеспечиваю новые роли. Все счастливы. Задача решена, фильм спасен.

Вот только с Д. все пошло не так. Ее мать умерла от рака, и девушка восприняла диагноз очень уж серьезно. И еще я недооценил чувства Дика.

На другом фронте дела шли получше. Эдди Фишер сдался и уехал домой. Я позвонил Дику во Францию и сообщил, что поле свободно. Лиз готова была снова принять его в свои объятия. Вот только он был не готов. Из-за этой самой Д. У нее рак. Она умирает. И Дик должен быть рядом. Так он мне и сказал.

– С ней все будет хорошо. Врачи в Швейцарии…

Дик не дал мне договорить. Д. не хотела лечиться. Она хотела провести последние дни с ним. Бёртон был самовлюбленным идиотом, и ему эта идея ужасно понравилась. В съемках во Франции будет двухдневный перерыв, и Дик хочется встретиться с девушкой на побережье. И поскольку я так ему помогал с Лиз, он просит меня позаботиться, чтобы Д. туда добралась.

Ну что я мог поделать? Бёртон хотел встретиться с ней в богом забытой деревушке у моря, в Портовенере. Как раз на полпути между Римом и местом, где снимали «Самый длинный день». Я открыл карту и сразу заметил малюсенькое пятнышко. Деревню с похожим названием. Порто-Верньона. Я связался с агентом и попросил все устроить. Она мне ответила, что туда туров не бывает. Что это просто дюжина домишек, а вокруг неприступные скалы. Рыбацкая деревня. Ни телефонов, ни дорог. Туда ни поездом, ни на машине не доберешься.

– А гостиница там есть? – спросил я.

Она ответила, что есть, совсем крошечная. И я забронировал для Дика номер в Портовенере, а Д. отправил на лодке в Порто-Верньону. И велел ждать. Мне просто надо было подержать ее там пару дней, пока Дик не вернется во Францию. И уж тогда отправлять Д. в Швейцарию.

Поначалу мой план сработал. Она застряла в этой деревне без всякой связи с внешним миром. Бёртон приехал в Портовенере и вместо Д. нашел меня. Я сообщил ему, что Д. все же решилась поехать в Швейцарию. Не надо за нее волноваться. В Швейцарии лучшие в мире доктора. И я отвез его в Рим, к Лиз.

Не успел я их свести, как возникла новая проблема. Из гостиницы, в которой живет Д., приезжает какой-то пацан и дает мне по морде. В Италии я пробыл уже три недели и к взрывному национальному характеру привык, поэтому я просто дал ему денег и отослал обратно. Но он меня перехитрил. Нашел Бёртона и все ему рассказал. Что Д. не умирает. Что она беременна. И увез Дика в Порто-Верньону, на встречу с любимой.

Думаете, Дин сдался? Черта с два! Я позвонил Дикки Зануку, попросил его вызвать Бёртона во Францию еще на один день и помчался в Портовенере, чтобы поговорить с Д.

Никогда я еще не видел такой страшной ярости. Она хотела меня убить. И я ее понимал. Правда понимал. И даже извинился. Дескать, я и представить не мог, что доктор такое выдумает. Что все вышло не так, как я хотел. Обещал ей блестящую карьеру. Надо только сделать все, как я прошу, и ей гарантирована роль в любом фильме «Фокс».

Не на ту напал. Не нужны ей были ни деньги, ни роли. Я ушам своим не верил. Чтобы актриса отказалась от денег и ролей?!

И тут я понял, что вместе с даром понимать желания людей приходит и ответственность. Одно дело – знать, чего человек на самом деле хочет. И совсем другое – пробуждать в нем это желание.

– Послушайте, все вышло как-то по-дурацки. Дик просто хочет, чтобы вы сделали аборт и не болтали об этом. Давайте вместе попробуем все уладить, – сказал я ей.

Она вздрогнула.

– Он хочет, чтобы я сделала аборт?

Я и глазом не моргнул.

– Нет, вы поймите, он очень переживает. Он даже не решился сам с вами поговорить. Дик расстроился, что так все вышло.

Вид у Д. был похуже, чем тогда, когда она думала, что у нее рак.

– Постойте, вы что же, хотите сказать…

Она закрыла глаза. Ей и в голову не приходило, что Дик в курсе моих проделок. Если честно, до той самой секунды я тоже об этом не думал. Но в каком-то смысле это было правдой.

Я повел себя так, будто считал: она понимает, что я действую от имени Дика. Главное тут – не спешить. Поначалу я его защищал. Говорил, что она ему очень дорога. То, что я ей предлагал, ничего не меняло в их отношениях. Говорил, что ей не следует его винить. Что его чувства к ней были вполне искренними, но на них с Лиз сейчас так давит студия…

Она перебила меня. У нее постепенно начинала складываться в голове вся картинка. Диагноз ей поставил врач Лиз. Она вздрогнула.

– И Лиз тоже обо всем знает?

Я вздохнул и попытался взять ее за руку. Д. отшатнулась от меня, как от змеи.

В тот день, пока Ричард Бёртон мчал по автостраде, чтобы увидеться с Д., я отвез ее на вокзал в Портовенере. Она молчала. Я дал ей свою карточку. Сказал, что, как только она вернется в Штаты, мы с ней просмотрим весь план фильмов «Фокс» и она сама выберет себе роль. Я был абсолютно уверен, что она придет. Через два месяца. Через шесть. Или через год. Но придет обязательно. Все приходят.

Она так и не пришла.

Я остановился перед вокзалом. Д. вышла из машины и зашагала вперед. Не оборачиваясь. Мимо станции и дальше, к зеленым склонам гор. Не знаю, может, она так и шла до конца жизни.

Я сначала хотел ее догнать, а потом решил оставить в покое. И уехал.

Бёртон вернулся из Франции, и его снова встретил я. Он жутко рассердился. Обыскал все в Портовенере. Заставил меня нанять лодку и съездить в ту рыбацкую деревушку. Но Д. и там не было.

Мы уже собирались оттуда уезжать, когда случилось нечто странное. С гор к нам бежала старая ведьма. Она кричала как ненормальная. Рыбак, который нас привез, сказал, что она повторяла «убийца» и желала нам долгой мучительной смерти. Я оглянулся на Бёртона. Досталось ему от той старухи! Еще много лет я смотрел, как Бёртон каждый день напивается вусмерть и сохнет от тоски, и вспоминал то проклятие.

Мы сели в лодку. Дик страшно перепугался. Самое время было провести с ним душеспасительную беседу.

– Ну будет вам, Дик! Ну что бы вы сделали? Воспитывали бы вместе с ней ребенка? Женились на ней?

– Слушай, Дин, отвали, а!

По его тону было понятно, что я не ошибся.

– Вы нужны на съемках. И Лиз.

Он молча глядел на волны.

Конечно, я был прав. Лиз идеально ему подходила. Они любили друг друга. Я это понимал, и он тоже. И я помог сохранить их любовь.

Я все сделал в точности так, как он хотел. В точности! Просто тогда он этого еще не сознавал. Такие люди, как я, существуют для того, чтобы помогать таким людям, как он.

Итак, я определил свое место в мире. Мне суждено было видеть потаенные желания и осуществлять их. Даже такие, которые человек и сам от себя скрывает. И иногда делать то, на что сам бы он ни за что не решился.

Дик все смотрел вперед. «Останемся ли мы друзьями?» – думал я. Остались. И даже на свадьбы друг к другу ходили. Склонил ли Дин голову на похоронах великого актера? Конечно, а как же? Вот только о том, что случилось в Италии, мы больше не говорили ни разу. Ни о девушке, ни о рыбацкой деревне, ни о проклятии старой ведьмы.

Вот так все и закончилось.

Дик вернулся к съемкам. Женился на Лиз. Снимался в других фильмах. Получал премии за лучшие роли. Да вы и сами все знаете. Кто не слышал о величайшем романе в истории? А ведь это я все устроил.

Что же сталось с фильмом? Он вышел на экраны. Как я и предсказывал, мы выехали на этом романе, о нем писали во всех газетах и журналах. О фильме говорили, что он провальный. А вот и нет. Все затраты на него мы отбили. Отбили, потому что я все сделал правильно. Без меня студия влетела бы миллионов на двадцать.

Первое задание Дина. Его первый фильм. И что же он сделал? Спас студию от банкротства, ни больше ни меньше. И спалил к чертям всю старую систему, а вместо нее построил новую.

В то же лето Дикки Занук возглавил студию, и уж он-то воздал мне по заслугам. Больше мне не приходилось париться в бывшем автогараже. И из связей с общественностью я ушел. Теперь я стал продюсером, но не это было моей главной наградой. За ближайшим поворотом меня ждали деньги и слава. А еще женщины, и кокаин, и самый лучший столик в каждом ресторане города. Но и это неважно.

Важно лишь озарение, определившее всю мою дальнейшую карьеру.

Мы хотим того, чего хотим.

Вот так я и родился во второй раз. Так я пришел в этот мир и навсегда изменил его. Так в 1962 году на итальянском побережье я изобрел понятие «звезда».

Примечание редактора.

Потрясающая история, Майкл!

К сожалению, даже если мы отважимся использовать эту главу, юридический отдел ее зарубит. Адвокаты напишут тебе про это отдельным письмом.

Как редактор могу сказать одно: история эта выставляет тебя не в лучшем свете. Признаться в том, что ты разбил два брака, обманул девушку, заставил ее поверить, что у нее рак, пытался подкупить ее, чтобы она сделала аборт… И все в одной только первой главе… Мне кажется, это не лучший способ представиться читателям.

По даже если допустить на минуту, что юристы не станут возражать, все равно этот исторический анекдот выходит у тебя каким-то обрезанным. Столько не выстреливших ружей. Что сталось с той актрисой? Сделала ли она аборт? Родила ли ребенка? Продолжила ли она сниматься? Может, она теперь стала знаменитой? (Вот это было бы здорово.) Пытался ли ты как-то возместить ей причиненный ущерб? Найти ее? Выбить для нее классную роль? Может быть, ты хотя бы раскаялся и усвоил урок? Понимаешь, чего мне не хватает?

Короче, жизнь твоя, и глупо было бы тебе указывать, как о ней писать. По истории этой явно недостает финала. Понимания, что ты хотя бы попытался все исправить.

16. После грехопадения

Сентябрь 1967

Сиэтл, штат Вашингтон

На сцене темно. Слышен шум волн. Появляется Мэгги в измятом плаще. В руках у нее бутылка, на лицо свисают слипшиеся, мокрые пряди волос. Она начинает подниматься на пирс, из дома выбегает Квентин и обнимает ее. Она медленно поворачивается к нему. Из окон дома доносится тихая джазовая музыка.

МЭГГИ. Я любила тебя, Квентин. Никто так не любил на этом свете, как любила тебя я!

КВЕНТИН (отпуская ее). Мой рейс постоянно откладывали…

МЭГГИ (она пьяна, но осознает происходящее). Я собиралась убить себя этой ночью. Или ты и этому не веришь?

– Стоп, стоп, стоп! – Режиссер вскочил со своего места, потрясая сценарием, и Дебра устало нахмурилась. – Ди, золото мое, что с тобой?

Она посмотрела в зал:

– Ну что опять не так, Рон?

– Мы ведь, кажется, договорились, что ты сыграешь это трагичнее, величественнее?

Она быстро переглянулась со своим партнером, Аароном. Тот вздохнул, откашлялся и сказал:

– А мне нравится, как она играет, Рон. – И протянул Дебре руку, как бы говоря: ну вот, все, что мог, я сделал.

Рон эти слова проигнорировал. Он вскарабкался на сцену, встал между актерами и положил руку Ди на талию так, словно вел ее в танце.

– Ди, до премьеры десять дней. Если дело так пойдет, твоей утонченной игры никто не оценит.

– А по-моему, проблема совсем не в утонченности. – Она осторожно выскользнула из-под его руки. – Если у нас Мэгги с самого начала сумасшедшая, то в сцене не может быть никакого развития.

– Она пытается наложить на себя руки! Конечно, она сумасшедшая!

– Да я просто…

– Она алкоголичка, наркоманка, она меняет мужиков как перчатки.

– Да я знаю, знаю! Просто…

Рука Рона легла Дебре на спину и поползла вниз. Упорство, достойное уважения.

– Эта сцена – воспоминание. Благодаря ей зритель понимает: Квентин сделал все, чтобы ее остановить, не дать ей совершить самоубийство.

Дебра еще раз оглянулась на Аарона. Тот исполнял пантомиму «мастурбация». Рон подошел ближе. Плотное облако его одеколона накрыло их обоих.

– Мэгги высосала из Квентина всю жизнь до последней капли. Она убивает их обоих…

За спиной режиссера Аарон, надув щеки, трахал воздух.

– Ну да, – ответила Ди. – Рон, можно тебя на минуточку?

Рука Рона опустилась еще ниже.

– Ну конечно! Я весь твой.

Они спустились со сцены, и Ди села в заднем ряду. Рон встал, прислонившись к спинке кресла перед Ди так, чтобы их колени соприкасались. У режиссера на носу блестели очки в черной оправе, а за ухом торчал карандаш. Господи боже, он что, потеет одеколоном?

– Что случилось, золотко?

Что случилось? Она чуть не рассмеялась. С чего бы начать? С того, что она согласилась играть в пьесе об Артуре Миллере и Мэрилин Монро? Или с того, что она имела глупость переспать с режиссером шесть лет назад? Они случайно столкнулись на театральном фестивале в Сиэтле. Пожалуй, начать нужно именно с этого. И зачем она потащилась на этот фестиваль? Поначалу Дебра избегала старых театральных друзей. Ей не хотелось объяснять, откуда у нее ребенок или почему не сложилась карьера в кино. А потом ей на глаза попалась заметка о фестивале, и Ди вдруг поняла, как ей не хватает театра. Она пришла и сразу почувствовала себя дома. Ощущение было такое, словно бродишь по коридорам своей старой школы. На этом фестивале Ди и встретила Рона. С вилкой в руке он был похож на чертенка. Рон расцвел на местных театральных подмостках за те годы, что Ди не появлялась. Она была искренне рада его видеть. Рон посмотрел на немолодого мужчину за ее спиной, и Ди их представила:

– Рон, это Алвис, мой муж.

Рон тут же побледнел и ушел с фуршета.

– По-моему, ты как-то очень уж… лично воспринимаешь пьесу, – сказала Ди.

– Конечно, – серьезно ответил Рон и снял очки. – Все пьесы должны восприниматься лично. Искусство – вообще дело очень личное. Я поставил много пьес, но эта для меня самая важная.

Рон позвонил через две недели после фестиваля и извинился за свое внезапное исчезновение. Просто он не ожидал ее увидеть. Спросил, чем она сейчас занимается. Ди ответила, что сидит дома с ребенком. У ее мужа автосалон по продаже «шевроле» в Сиэтле, а она воспитывает сына. Рон спросил, не скучает ли она по театру. Ди пробормотала нечто невразумительное, мол, она рада возможности немного отдышаться и пожить для себя, а сама подумала: «Скучаю, еще как скучаю! Так же, как и по настоящей любви. Без театра от прежней Ди осталась только половинка».

Еще через пару недель Рон снова позвонил и сказал, что будет ставить пьесу Артура Миллера. Предложил ей почитать сценарий. Он готов отдать ей главную роль. У Ди внезапно перехватило дыхание, она снова почувствовала себя двадцатилетней девчонкой. И все равно она бы отказалась, если бы на экраны только что не вышел новый фильм Лиз и Дика, и какой! «Укрощение строптивой». Они снялись вместе уже в пяти картинах. Четыре предыдущие Дебра так и не смогла заставить себя посмотреть. В прошлом году Лиз и Дика номинировали на «Оскара» за роли в фильме «Кто боится Вирджинии Вульф?», и Дебра всерьез засомневалась, что Дик и вправду растрачивает свой талант на бездарные картины, как она говорила ему в Риме. Ди увидела в газете рекламу «Укрощения строптивой»: «Самая знаменитая голливудская пара… в фильме, ради которого они родились на свет». Позвала няню, уехала как будто к врачу и пошла в кинотеатр, ни слова не сказав об этом Алвису. Фильм оказался блестящим, хоть Ди и не очень приятно было это признать. Дик играл тонко и честно. Казалось, он и вправду рожден для роли Петруччо. Нет, не казалось, так оно и было. Особенно ему удалась сцена на свадьбе. И на Ди вдруг опять тяжелым грузом навалились воспоминания. Лиз, Дик, Италия, Шекспир. Она оплакивала смерть молодой актрисы, женщины, которой уже не существовало на свете, оплакивала свои мечты. Ди сидела в кинотеатре и плакала. «Ты сама от всего отказалась», – шептал ей внутренний голос. «Нет, – отвечала Ди, – это они отняли у меня кино». Но вот окончились титры, в зале включили свет. Зрители начали расходиться, а она так и сидела, не в силах двинуться с места.

А через две недели Рон предложил ей роль. Ди повесила трубку и заплакала. Пат отложил игрушку и серьезно спросил:

– Мам, ты чего?

Вечером, когда Алвис вернулся с работы, они выпили мартини перед ужином и Дебра рассказала ему о звонке. Он был страшно за нее рад. Алвис знал, как ей не хватает театра. Она еще посопротивлялась для виду. А как же Пат? Алвис только плечами пожал. Наймем няню. Но он ведь еще совсем маленький! Алвис фыркнул. И еще одно, сказала ему Дебра. Режиссером будет Рон Фрай. До Голливуда и Италии у нее с ним был короткий дурацкий роман. Ничего серьезного, она увлеклась им со скуки, а может, потому, что он в нее влюбился. Кстати, Рон в то время был женат. Ну да, сказал Алвис. Между нами ничего нет, объяснила Дебра. Просто молоденькой девушке казалось, что правила не для нее. Она уже давно не та глупенькая девчонка.

Алвис всегда был сильным и уверенным в себе человеком. Он велел ей плюнуть на историю с Роном и сыграть эту роль. Так она и сделала. Начались репетиции, Дебра поняла, что Рон отождествляет себя с героем пьесы Миллера, Квентином. И даже не с Квентином, а с самим Миллером, гениальным писателем, которого бездушная и жестокая актриса мучает ради собственного удовольствия. Актрисой этой он, разумеется, считал Ди.

Дебра отодвинулась от Рона подальше:

– Рон, то, что между нами случилось…

– Случилось?! Слушай, это же не авария. – Он положил руку ей на коленку.

Некоторые воспоминания живут совсем близко – только закрой глаза, и сразу окажешься там. Это воспоминания нашего «я». Но есть и другие, воспоминания о себе самом, о том человеке, которого больше не существует, и до них добраться нелегко. А если и доберешься, то глазам не веришь. Так Дебра вспоминала о вечеринке после премьеры «Сна в летнюю ночь». Шестьдесят первый год. Она тогда соблазнила Рона. Дебра теперь как будто фильм про себя смотрела. Женщина на экране бог знает что вытворяла, а Дебра только удивлялась. Той Дебре льстило внимание молодого актера с трубкой в зубах. Рон учился и играл в Нью-Йорке. На экране та, другая Дебра, зажимает молодого человека в углу, рассказывает о своих глупых мечтах («Хочу играть и в театре, и в кино»), кокетничает, прикидывается то роковой красоткой, то скромницей, превосходно играет роль («Это же только на одну ночь, Рон»), проверяет, нащупывает границы своей власти над ним…

Дебра убрала руку Рона с колена:

– Я замужем.

– Значит, если я женат, это ничего. А твой брак – священная корова?

– Нет. Просто мы повзрослели с тех пор. Пора бы и поумнеть.

Рон прикусил губу и посмотрел куда-то в глубину зала.

– Ди, я не хочу тебя обидеть. Но… сорокалетний пьяница… Торговец подержанными машинами. И что, это и есть любовь всей твоей жизни?

Ди поморщилась. Алвис дважды забирал ее после репетиций и оба раза был нетрезв. Но Ди не сдавалась:

– Рон, если ты меня пригласил, потому что мы не попрощались как следует, то постарайся меня услышать. Все кончено. Мы переспали пару раз. Нужно жить дальше, иначе нам пьесу не поставить.

– Жить дальше? Как думаешь, Ди, о чем эта пьеса?

– Дебра. Меня теперь зовут Дебра. И пьеса не о нас с тобой, а об Артуре Миллере и Мэрилин Монро.

Рон снял очки, снова надел их, взъерошил волосы. Вздохнул со значением. Актерская привычка – в каждый момент не просто жить, а играть, причем так, будто это кульминация пьесы.

– Вот потому-то из тебя и не вышло актрисы. Великие актеры на сцене живут, и спектакль всегда о них, Ди… Дебра.

Самое смешное, что он был прав. Она видела работу титанов. Те и вправду были Клеопатрой и Антонием, Катериной и Петруччо. Они жили так, как будто сцена заканчивалась с их уходом и мир исчезал, как только они закрывали глаза.

– Ты даже не осознаешь, что делаешь, – продолжал Рон. – Ты используешь людей. Играешь с ними, как кошка с мышкой, игнорируешь их, как будто кроме тебя на свете никого не существует. Презираешь их.

Знакомые слова. И обидные. Дебре нечего было ответить. Рон повернулся и сердито зашагал назад к сцене, оставив Дебру одну в темноте зала.

– На сегодня все! – заорал он.

Дебра позвонила домой. Няня, соседская девчонка по имени Эмма, сказала, что Пат опять сломал ручку переключения программ в телевизоре. Было слышно, как мальчик на кухне стучит ложкой по кастрюле.

– Пат, я разговариваю с твоей мамой по телефону!

Звон стал громче.

– А где его отец? – спросила Дебра.

Эмма сказала, что Алвис звонил с работы и просил посидеть с ребенком до десяти вечера. Он заказал столик и велел передать Ди, когда она позвонит, что он ждет ее в ресторане «У Гарри».

Дебра посмотрела на часы. Было почти семь.

– А во сколько он звонил?

– Около четырех.

Три часа. За три часа он уже коктейлей шесть успел выпить. Четыре, если не сразу ринулся в бар. Многовато, даже для Алвиса.

– Спасибо, Эмма. Мы скоро приедем.

– Миссис Бендер, вы только пораньше возвращайтесь. В прошлый раз вы пришли после полуночи, а мне на следующий день надо было в школу вставать.

– Я знаю, Эмма, прости, пожалуйста. Мы скоро, не переживай.

Дебра повесила трубку, надела пальто и вышла на улицу. Там было прохладно, шел дождь. Машина Рона все еще стояла на парковке, и Дебра торопливо села в свою. Повернула ключ зажигания. Тишина. Попробовала еще раз. Опять тишина.

Первые два года после свадьбы Алвис дарил ей по новому «шевроле» каждые шесть месяцев. Но в этом году она убедила его, что новая машина ей ни к чему, старая ее вполне устраивает. И конечно, теперь вот зажигание барахлит. Дебра прикинула, стоит ли звонить в ресторан, но решила, что и пешком прекрасно доберется, тут идти-то всего километра два-три по прямой, вниз по Пятой авеню. Или можно на трамвае доехать. И все же Дебра решила прогуляться, хоть Алвис и рассердится. Он терпеть не мог, когда она ходила одна по центру города, считал, что в этом районе небезопасно. Но Дебре нужно было время, чтобы выкинуть из головы мерзкий разговор с Роном, и она пошла пешком.

Дебра быстро шагала по улице, прикрываясь зонтиком от ветра и дождя. В голове крутились слова, которые она могла бы сказать Рону («Да, Алвис и впрямь любовь всей моей жизни»). Она снова слышала его голос («Ты используешь людей… Презираешь их…»). Точно так же Ди описала Алвису нравы киноиндустрии на их первом свидании.

Сиэтл очень изменился. Он был полон предвкушения счастья. Раньше город казался ей маленьким, усохшим. Наверное, это у нее самой душа усохла после Италии. Дебра вернулась домой, как побитая собака. В Сиэтле гремела Всемирная торговая ярмарка, деньги лились в город рекой. Даже театр получил новое здание. Ди старалась держаться подальше и от ярмарки, и от театра. И «Клеопатру» она смотреть не пошла. Она читала рецензии, радовалась плохим отзывам и стыдилась своего злорадства. Дебра поселилась у сестры и принялась «зализывать раны», как выразилась бестактная Дарлин. Ди собиралась отдать ребенка на усыновление, но Дарлин ее отговорила. Своей семье Ди сказала, что отец ребенка – итальянец, владелец гостиницы. Вот потому-то она и назвала сына Паскалем. Когда Пату исполнилось три месяца, Дебра устроилась официанткой в тот самый ресторан при торговом центре, в котором когда-то работала. Однажды вечером она наливала клиенту лимонад и вдруг увидела знакомое лицо. Высокий, худой, симпатичный мужчина, слегка сутулый, с сединой на висках. Еще через минуту она сообразила, кто это. Алвис Бендер, друг Паскаля.

– Ди Морей, – произнес он.

– А где же ваши усы? Меня теперь зовут Дебра. Дебра Морган.

– Простите, пожалуйста, Дебра, я не знал. – Он устроился на барном стуле у стойки. Выяснилось, что его отец собирается купить в Сиэтле автосалон и Алвиса послали на разведку.