Текст книги "Великолепные руины"

К Дину подходит немолодая морщинистая женщина в ярком летнем платье, явно большая любительница позагорать. Она касается лба Майкла и вскрикивает:

– Боже мой! Как мне нравится ваше лицо!

Женщина называет себя Фантомом, она скульптор, делает фигурки из мыла, а потом продает их на ярмарках и фестивалях.

– Я бы с удовольствием на них взглянул, – говорит Майкл. – Скажите, а здесь что же, все художники?

– Ужас, да? – отвечает Фантом, копаясь в безразмерной сумке. – Никакого спасу от них нет!

Майкл вертит в руках фигурку из мыла, а остальные члены экспедиции потихоньку закипают. Паскаль нервно смотрит на дверь. Расстроенный ответом бывшей жены, Шейн налегает на виски. Клэр спрашивает Кита о пьесе.

– Клевая, правда? – говорит он. – Дебра в основном детские спектакли ставит, мюзиклы, рождественские сказки – лишь бы вытащить туристов с горных трасс на пару часов. А раз в год они с Лидией забабахивают чего-нибудь посерьезнее. Ее потом попечители с говном съедают, особенно те, которые шибко верующие, но такой уговор был с самого начала. Типа, давай ты нам туристов будешь заманивать, а за это раз в год ставь что хочешь. Так что они терпят.

На банкет подтянулись уже все актеры и технический персонал, не хватает только Пата и Лидии. Клэр знакомится с Шеннон, актрисой, исполнявшей роль Марлы и Уми.

– А вы, значит, из… – Шеннон сглатывает, с трудом выговаривая священное слово, – Голливуда? – Она аж моргает от волнения. – И каково это, там работать?

Клэр выпила уже два бокала вина, к тому же устала за последние двое суток. Она не сразу соображает, что ответить. И правда, каково это? Ну мечтала-то она точно о другом. А может, это и ничего. Мы хотим того, чего хотим. Дома она совсем извелась, представляя, какие возможности упускает. А того, что у нее есть, и не замечала вовсе. Она оглядывает квартиру, островок сумасшедших художников посреди огромного горного озера. Майкл раздает визитки направо и налево, увлеченно болтая с актерами и художниками и что-то даже им обещая. Паскаль не отрывает взгляда от двери, он ждет женщину, которую не видел пятьдесят лет. В дупель пьяный Шейн закатывает рукав, показывает потрясенному Киту свою татуировку и объясняет, что она значит. Клэр вдруг понимает, что Пат Бендер, Лидия и Дебра не придут.

– Что? А, ну так все правильно, – отвечает ей Кит. – Они никогда на банкеты не ходят. Пату сюда нельзя. Ты что, столько бухла и травы кругом!

– А где их найти? – спрашивает Майкл.

– Они, скорее всего, к Ди отмокать поехали. У нее домик в горах.

Дин хватает Кита за рукав:

– Отвезешь?

– Может, до утра подождем? – Клэр пытается удержать начальника.

– Нет, – отвечает предводитель опьяненной надеждой экспедиции. Он оглядывается на Паскаля. – Пятьдесят лет прошло. Сколько можно ждать?

19. Реквием

Апрель 1962

Порто-Верньона, Италия

Паскаль проснулся затемно и посмотрел на часы. Полпятого. Слышно было, как рыбаки готовятся выйти в море, разговаривают, тащат лодки к воде. Он быстро оделся и побежал на берег. В предрассветной полумгле Томассо-Коммунист аккуратно раскладывал рыболовные снасти.

– Ты чего это? – спросил Томассо. – Рано же еще.

Паскаль попросил отвезти его в Ла-Специю после рыбалки. Сегодня ведь похороны мамы.

– Ну конечно, – ответил Томассо. – Я часа три-четыре порыбачу, а потом вернусь и отвезу тебя. Лады?

– Спасибо большое!

Томассо приподнял кепку, сел в лодку и потянул за веревку. Мотор чихнул и завелся. Паскаль постоял еще немного, глядя, как подпрыгивают на волнах старые моторки.

Потом он вернулся к себе и лег досыпать, но сон не шел. Юноша лежал и думал о Ди Морей, о том, что ее кровать находится прямо над ним. Родители иногда возили его отдыхать в Кьявари. Как-то раз он копался в песочке и вдруг увидел красивую молодую женщину, устроившуюся позагорать на полотенце. Кожа ее блестела. Паскаль глаз не мог от нее отвести. Наконец девушка собралась и ушла, на прощанье помахав ему рукой. Но юный Паскаль был так заворожен ее красотой, что даже не смог помахать в ответ. Из сумки девушки что-то выпало. Паскаль подбежал и поднял кольцо с красным камушком. Он держал его на ладошке, а девушка уходила все дальше. Паскаль оглянулся. Мама смотрела на него и ждала, как он поступит.

– Синьора! – закричал мальчик и помчался вслед за девушкой.

Она остановилась, поблагодарила его, погладила по голове и дала монетку, пятьдесят лир.

Паскаль вернулся, и мама сказала:

– Я очень надеюсь, что ты бы все равно за ней побежал, даже если бы я на тебя не смотрела.

Паскаль не понял, что она имела в виду.

– Иногда, – сказала ему мама, – то, что хочется, и то, что надо, – это не одно и то же. Чем меньше между ними расстояние, тем счастливее наша жизнь.

Паскаль не стал объяснять маме, почему замешкался. Мальчик был уверен, что, если он даст девушке кольцо, ему придется на ней жениться и уехать от родителей. Тогда этот разговор о благих намерениях вылетел из его семилетней головы почти мгновенно, а вот сейчас вдруг вспомнился. Насколько проще была бы его жизнь, если бы «хочется» и «надо» совпадали!

Солнце встало, а вместе с ним поднялся и Паскаль. Он умылся, надел жесткий старый костюм. Тетя Валерия сидела на кухне, в своем любимом кресле.

– Я не пойду на отпевание, – сказала она. – Как я в глаза священнику буду смотреть?

Паскаль ответил, что прекрасно все понимает, и вышел на крыльцо покурить. Без рыбаков деревня казалась совсем пустой, только кошки гуляли по площади. В воздухе еще висела утренняя дымка, безжизненные волны накатывали на берег.

На лестнице раздались шаги. Как долго он мечтал о постояльцах из Америки, а вот теперь в его гостинице их сразу двое. Шаги были тяжелыми, мужскими. Алвис вышел на крыльцо и закурил трубку, потянулся, наклоняя голову вправо и влево, потер синяк под глазом.

– Да, боец из меня теперь тот еще, – сказал он.

– Больно? – спросил Паскаль.

– Больше всего пострадало самолюбие. – Он выпустил облачко дыма. – Смешно, раньше я сюда приезжал, потому что здесь тихо. Думал, что спрячусь от мира и тогда смогу писать. Да, с тишиной нынче как-то не сложилось, а, Паскаль?

Паскаль посмотрел на Алвиса. Все-таки у американцев, у Ди, у Майкла, у Бендера, были удивительно открытые лица, каждая эмоция сразу заметна. По этой открытости, по упрямой вере в свои возможности Паскаль узнал бы теперь любого американца. У итальянцев – даже у совсем юных – такого выражения не было. Может, дело просто в том, что Америка младше Италии? Там у них огромные кинотеатры под открытым небом, заезжай на машине и смотри фильм. И ковбойские салуны везде. А здесь люди живут на развалинах империи, на костях, на осколках великого прошлого.

Вот и Алвис говорил, что истории похожи на народы. Италия – это героическая поэма, Англия – длинный готический роман, а вот Америка – это цветное кино. Ди как-то сказала, что много лет ждала, когда же начнется фильм. И что она чуть не проворонила начало сеанса. Жизнь-то уже идет, а она и не заметила.

Алвис поднес спичку к трубке.

– Lei è molto bella. Она красивая, – сказал он.

Алвис, конечно, имел в виду Ди, но Паскаль в тот момент думал об Амедии.

– Si, – ответил юноша. И потом по-английски: – Сегодня похороны мамы.

Эти двое так ценили друг друга, что старались обращаться к собеседнику только на родном для него языке.

– Si, Pasquale. Dispiace. Devo Andare?

– Нет, спасибо. Я ехать… один.

– С'è qualcosa che posso fare?

– Да, есть чем помочь.

Лодка Томассо уже входила в бухту. Почти пора. Паскаль повернулся к Алвису и сказал по-итальянски, чтобы тот его правильно понял:

– Если я сегодня не вернусь, обещай, что выполнишь мою просьбу.

– Ну конечно, – сказал Алвис.

– Пожалуйста, позаботься о Ди Морей. Проследи, чтобы она добралась до дома.

– А что случилось? Ты куда-то уезжаешь?

Паскаль вынул из кармана конверт, тот самый, с деньгами от Майкла Дина.

– Передай ей вот это.

– Хорошо. Куда ты едешь?

– Спасибо!

Паскаль боялся ответить на вопрос, боялся, что если произнесет все вслух, то у него не хватит сил выполнить задуманное.

Лодка Томассо уже подходила к причалу Паскаль похлопал американца по плечу, еще раз оглядел деревню и молча ушел на кухню. Валерия готовила завтрак. Никогда она раньше этого не делала, хотя Карло вечно ей твердил, что в приличной гостинице, в такой, где останавливаются англичане и американцы, завтрак подавать полагается. Валерия отвечала, что с утра едят только лентяи, сначала надо поработать, а уж потом брюхо набивать. Сегодня утром она делала французские булочки и варила кофе.

– Американская шлюха будет есть? – спросила Валерия.

Ну вот, сейчас Паскаль и узнает, чего он стоит. Юноша поднялся на третий этаж. Из-под двери пробивались солнечные лучи, значит, ставни открыты. Он вдохнул поглубже, собрался с силами и постучал.

– Войдите.

Она сидела на постели и собирала длинные волосы в хвост.

– Поверить не могу, что я столько провалялась. Я и не представляла себе, как устала, пока не проспала двенадцать часов кряду.

Она улыбнулась, и Паскаль усомнился, что сможет сократить расстояние между тем, чего хочет сердце, и тем, что нужно сделать.

– Какой вы сегодня красивый, Паскаль, – сказала Ди и посмотрела на свою одежду, ту самую, которую она надела вчера, чтобы ехать на поезде. Узкие черные брюки, блузка, шерстяной свитер. Ди засмеялась: – А мои вещи так и остались на станции.

Юноша глядел под ноги.

– Что-то случилось, Паскаль?

– Нет, – ответил он и взглянул наконец ей в глаза. Когда ее не было рядом, он точно знал, что должен сделать, а сейчас… – Вы спускаться для завтрак? Бриош и кофе?

– Ну конечно, – ответила она. – Уже иду.

Остальное он произнести не мог. Юноша повернулся к двери.

– Спасибо вам, Паскаль, – сказала Ди.

Смотреть ей в глаза было все равно что заглядывать в приоткрытую дверь. Как можно удержаться и не толкнуть эту дверь, не узнать, что там внутри?

Ди улыбнулась:

– Помните, в первый вечер мы с вами условились, что будем говорить друг другу все-все-все? И ничего не станем скрывать.

– Да, – с трудом ответил Паскаль.

Она смущенно рассмеялась.

– Знаете, просто удивительно – я сегодня утром проснулась, и оказалось, я понятия не имею, что дальше делать. Оставить ли ребенка? Продолжать ли карьеру? Ехать в Швейцарию или возвращаться домой? Вот правда, ни одной мысли в голове. Представляете, я открыла глаза и мне было хорошо. Знаете почему?

Паскаль покрепче ухватился за ручку двери и замотал головой.

– Потому что я знала, что снова вас увижу.

– Да, – сказал Паскаль. – Я тоже.

Дверь как будто немного приоткрылось, там, внутри, что-то сияло, слепило глаза, мучило. Он так хотел сказать ей больше, сказать, о чем он думал, почему так поступал, – и не мог. И дело было не в английском. Ни в одном языке мира не нашлось бы нужных слов.

– Нучтож, – сказала Ди, – я скоро спущусь. – И тихонько добавила, когда Паскаль уже шагнул за дверь: – И тогда мы с вами поговорим о том, что будет дальше. – Слова пролились, точно весенний ручеек.

Дальше. Ну да. Паскаль не помнил, как вышел из комнаты. Как-то вышел, задом, кажется. Он осторожно прикрыл за собой дверь, постоял, опираясь на стену руками и тяжело дыша. Но все же отлепился от косяка и спустился к себе. Схватил пальто, шляпу, заранее собранный чемодан. Валерия ждала его у подножия лестницы.

– Паско, – сказала она, – попроси священника помолиться за меня, ладно?

Он обещал. Потом поцеловал тетю в щеку и вышел на улицу.

Алвис Бендер по-прежнему курил на крыльце. Паскаль похлопал его по плечу и пошел к причалу. Томассо был уже там. Он выбросил в воду окурок и полез в лодку.

– Костюм тебе очень идет. Мама бы тобой гордилась.

Юноша забрался в провонявшую рыбьими потрохами моторку и сел на корме, сложив руки на коленях, как в школе. Он никак не мог заставить себя отвести взгляд от Ди. Она стояла на крыльце рядом с Алвисом и удивленно смотрела на причал, прикрывая глаза от солнца.

Паскаля снова раздирало на части, тело требовало одного, а разум другого, и в тот момент он не мог бы сказать, кто победит. Остаться в лодке? Или взбежать по ступеням и обнять эту женщину? И что она тогда сделает? Ведь между ними ничего не было, только эта полуоткрытая, манящая дверь.

И он действительно разделился на две части. Его жизнь разделилась. Одну он собирался прожить, о другой он будет мечтать и сожалеть до конца дней.

– Поехали, – хрипло сказал Паскаль Томассо. – Пожалуйста!

Рыбак дернул за шнур, но мотор не завелся.

– Паскаль! Вы куда? – крикнула Ди.

– Ну пожалуйста, – шептал Паскаль. У него дрожали колени.

Наконец мотор взревел, Томассо сел, взялся за руль и вывел лодку из бухты. Паскаль не отрываясь смотрел на крыльцо гостиницы.

Ди повернулась к Алвису. Наверное, он сказал ей, что у Паскаля умерла мать, потому что Ди закрыла рот рукой.

Юноша заставил себя отвернуться. Ему было трудно, как трудно бывает оторвать железку от магнита, но он справился. Сел лицом к морю, закрыл глаза – и снова увидел Ди, стоящую на крыльце. Он так старался не смотреть назад, что даже задрожал от напряжения. Когда деревня скрылась за скалами, Паскаль выдохнул.

– Странный ты парень, – сказал Томассо.

В Ла-Специи они попрощались, пожали друг другу руку, и Томассо уехал обратно.

Паскаль пошел на кладбище. Падре уже ждал его. Жиденькие волосы старика были расчесаны на косой пробор. Рядом стояли две женщины, помогавшие в церкви, и мальчик из хора, явный забияка и хулиган. В пустой часовне было темно и сыро, в подсвечниках горела лишь пара-тройка свечей. Казалось, отпевание не имеет к его матери никакого отношения, а потому Паскаль вздрогнул, когда разобрал слово «Антония» в латинской абракадабре. Antonia, requiem aeternum dona eis, Domine. Ну да, подумал Паскаль, конечно. Она же умерла. И вдруг его прорвало, слезы полились рекой. После отпевания Паскаль договорился, чтобы падре помолился за тетю и отслужил Trigesium на тридцатый день. Юноша снова дал священнику денег, тот поднял руку, чтобы благословить его, но Паскаль уже быстро шагал прочь.

На вокзале он выяснил насчет багажа Ди. Сил почти не осталось. Паскаль заплатил смотрителю и попросил отправить чемоданы в Порто-Верньону и нашел лодку, чтобы она на следующий день пришла за Алвисом и Ди. После чего купил билет на поезд во Флоренцию.

Паскаль устроился в вагоне и тут же уснул. Проснулся он лишь тогда, когда поезд уже подходил к вокзалу. Юноша снял комнату неподалеку от Piazza Massimo D'Azeglio, принял ванну и снова надел свой единственный костюм. На закате бесконечно длинного дня Паскаль стоял на площади у ограды и курил. Семейство Амедии прошествовало мимо него, точно выводок утят во главе с уткой и селезнем.

Амедия вынула из коляски малыша, и Паскаль снова вспомнил тот солнечный день на пляже. Вспомнил, как мама боялась, что сам, без ее присмотра, Паскаль не сможет сделать правильный выбор. Ему хотелось успокоить ее, сказать ей, что мужчина хочет от жизни многого, но если среди его желаний есть хотя бы одно, совпадающее с «надо», то лишь дурак не выберет именно его.

Паскаль подождал, пока Монтелупо не скроются в доме. Потом бросил окурок, раздавил его каблуком, перешел площадь и позвонил в звонок над черной дверью.

Ему открыл отец Амедии. Он стоял на пороге, слегка запрокинув лысеющую голову, точно разглядывал неаппетитное блюдо в кафе поверх съехавших на кончик носа очков. За его спиной Доната, сестра Амедии, охнула и закрыла рот рукой. Она повернулась и взвизгнула, глядя куда-то наверх: «Амедия!» Бруно оглянулся на дочь, потом снова сердито посмотрел на юношу. Паскаль снял шляпу.

– Да? – спросил синьор Монтелупо. – Что вам угодно?

На ступенях лестницы показалась стройная, чудесная Амедия. Она качала головой, словно надеялась отговорить его от этой затеи. Но под рукой, прижатой ко рту, Паскаль разглядел улыбку.

– Синьор, – сказал юноша, – меня зовут Паскаль Турси. Я приехал из Порто-Верньоны, чтобы просить руки вашей дочери, Амедии, – он откашлялся, – и забрать своего сына.

20. Звездный свет

Наши дни

Сэндпойнт, штат Айдахо

Дебра просыпается. Она сидит в кресле-качалке на заднем крыльце дома, с той стороны, где начинается лес. Сегодня прохладно, небо чистое и звезды светят как-то особенно ярко. Они даже не мерцают. Дебра любит смотреть на звезды. С переднего крыльца видно горное озеро, гости ахают, когда приезжают, но Дебре вечером там сидеть не нравится. На озере, лодках и в домах горят огни, а тут у нее тенистая поляна посреди леса. Вокруг только сосны и ели и еще звезды. Миллиарды километров, миллионы лет пути. До встречи с Алвисом она не часто смотрела на небо. Муж очень любил ездить за город, на водопады, и там, вдали от фонарей, наблюдать за звездами. Алвис ужасно расстраивался, что люди не могут и не хотят ощутить бесконечность Вселенной. Ему казалось, что им не хватает фантазии и умения не просто смотреть, но видеть.

На дорожке перед домом хрустит гравий. Наверное, поэтому она и проснулась – услышала, как подъезжает джип Пата. Значит, спектакль закончился. Сколько же она проспала? Чай в кружке совсем холодный. Значит, долго. Под одеялом тепло и уютно, только вот пятка вылезла наружу и замерзла. Пат специально притащил сюда два больших обогревателя, чтобы Дебра могла спать на любимом крыльце. Она побурчала для виду, все-таки электричества на эти обогреватели уходит немало, вполне можно было бы и лета подождать. Но Пат пообещал, что «до конца жизни» будет гасить свет, выходя из комнаты, если только Дебра перестанет упираться. Спать здесь, конечно, здорово. Ей очень нравится просыпаться, когда вокруг темно и холодно, а внутри кокона, который соорудил для нее Пат, тепло и уютно. Дебра выключает обогреватели, проверяет, что не промочила кошмарную клеенку, на которой ей теперь приходится спать, застегивает кофту и, слегка покачиваясь после сна, идет внутрь. Отсюда уже слышно, как опускается дверь гаража.

Дом стоит на холме, в семидесяти метрах над озером. Деньги на строительство выручили от продажи квартиры в Сиэтле. Здание узкое и высокое, Дебра спроектировала его сама. В нем четыре этажа, на каждом – по большой комнате, и внизу еще гараж на две машины. На втором этаже обитают Пат и Лидия, на третьем располагается общая гостиная-кухня-столовая. Дебра поселилась на четвертом. Здесь ее спальня, ванная с джакузи и «будуар». Когда строили дом, она как-то не предполагала, что рак вынудит ее проводить тут все время. А потом врачи сказали, что все средства исчерпаны, и Дебра решила дать болезни идти своим чередом. Она доживет здесь последние дни, все, что ей отмерено судьбой. Если бы она заранее знала, что ее ждет, она бы построила дом пошире и пониже, без лестниц.

– Мам, мы приехали!

Пат всегда орет, когда заходит, и Дебра делает вид, будто не понимает почему. Ей хочется ответить: «Ну жива я еще, жива». Но она сдерживается. Люди обращаются с умирающими как с инопланетянами. К счастью, Дебру это не очень раздражает.

Она спускается по лестнице им навстречу:

– Как прошло? Как публика?

– Народу немного было, но все хлопали. Концовка сегодня лучше получилась, – отвечает Лидия.

– Есть хотите? – спрашивает Дебра.

Пат после спектакля всегда голодный как волк, а после этого спектакля особенно. Он совсем извелся за время репетиций. Лидия написала пьесу и показала Дебре. Вещь получилась душераздирающей. Достойный финал автобиографического цикла, который Лидия начала много лет назад, когда разводились ее родители. Без пьесы о Пате он был бы неполным. Главная беда заключалась в том, что Пата мог сыграть только сам Пат. И никто больше. Дебра и Лидия очень боялись, что он опять сорвется, если переживет все заново. Но Дебра решилась и велела Лидии показать пьесу Пату. Он взял распечатку, ушел к себе, вернулся через три часа, поцеловал Лидию и сказал, что она – гений, что пьесу надо ставить обязательно и что он сам должен сыграть главную роль. Ему будет куда труднее видеть другого актера в этой роли, чем пройти через весь кошмар еще раз самому. К тому времени Пат играл в труппе уже год. Его потребности в сцене нашелся выход. Теперь он не собой упивается, как раньше, а сосредоточенно работает над ролями, и партнерам с ним легко. Актер он талантливый, ничего не скажешь.

Дебра отправляется на кухню делать омлет. Пат выскакивает из-за колонны и целует мать в щеку. Вроде взрослый давно, а ведет себя как мальчишка.

– Тед и Изола передавали тебе привет.

– Как у них дела? – Дебра выливает яйца на сковородку.

– Они теперь в консерваторы подались. Придурки.

Дебра режет сыр для омлета, и Пат таскает куски прямо из-под ножа.

– Надеюсь, ты так им и сказал. Они мне до чертиков надоели. Постоянно шлют чеки на содержание театра.

– Они сказали, что мечтают поставить «Дико современную Милли». Ну, помнишь, мюзикл такой? Тед хочет в нем играть. Говорит, там и для меня роль найдется. Прикинь? Я с Тедом на одной сцене! Лучше сразу застрелиться.

– Да уж, куда тебе рядом с таким титаном. Мастерства не хватит, – улыбается Дебра.

– Просто ты меня плохо научила. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Ты дилаудид пила?

– Нет. – Дебра терпеть не может обезболивающие. От них в голове туман, а ей не хочется терять ни секунды оставшегося времени. – У меня ничего не болит.

Пат щупает ей лоб:

– Что-то ты какая-то горячая.

– Пат, я какая надо. Просто ты с улицы пришел.

– Ты тоже.

– В твоей духовке и поджариться недолго.

Пат тянет разделочную доску к себе:

– Давай я сам закончу. Я умею делать омлет.

– С каких это пор?

– Да ладно тебе! Ну… или Лидию заставлю. У нее эти женские штучки хорошо получаются.

Дебра делает вид, что замахивается на него ножом.

– «Из всех ударов самый злой». – Пат отскакивает.

Ну надо же, ее сын, оказывается, Шекспира читал.

Какой образованный. Приятно!

– Знаешь, я когда-то по «Юлию Цезарю» спектакль в школе ставила. – Она тут же читает свой любимый отрывок: – «Трус и до смерти часто умирает; но лишь однажды умирает храбрый».

Пат садится на кухонный столик.

– Эта реплика будет побольнее ножа.

К ним поднимается Лидия, вытирая влажные волосы полотенцем. Она тоже рассказывает Дебре про Теда и Изолу, говорит, что те справлялись о ее самочувствии.

Понятно, зачем дети это повторяют. Потому что боятся спросить сами.

Пока жива, спасибо. Дебра многое могла бы им сказать, но нельзя. Помирать, оказывается, ужасно трудное дело. Сплошные реверансы и хорошие манеры. Местная богема постоянно рекомендует ей гомеопатию, магниты, травы и всякие притирки из лошадиного помета. Некоторые даже книги ей дарят. Из серии «помоги себе сам». Или трактаты о преодолении горя и страданий, целые тома о том, как надо правильно умирать. Мне уже никто и ничто не поможет, хочется ответить Дебре, ни ваши книги, ни даже я сама. И потом, зачем умирающим читать про то, как справиться с горем? Такие книжки нужны тем, кто остается. А главу «Как правильно умирать» она давно выучила без всяких книжек. Люди без конца пристают к Пату с вопросами насчет ее самочувствия. У нее самой тоже спрашивают, со значением так, с нажимом. Но вот слышать в ответ, что она постоянно устает, что мочевой пузырь подтекает и вообще все жизненно важные органы скоро уйдут в отказ, они не хотят. Полагается отвечать, что в душе у нее царят мир и спокойствие, что она прожила прекрасную долгую жизнь, что она рада возвращению Пата. Так Дебра им и отвечает. И главное, все так и есть. Большую часть времени она и правда спокойна и счастлива, и жизнь у нее была прекрасная, и Пат вернулся. В ящике ее стола лежат телефоны хосписа, компании, сдающей в аренду медицинские койки и капельницы с морфием. Иногда Дебра просыпается и думает, что ничего такого страшного и нету, вот так вот спать себе и спать. У Пата с Лидией вроде наладилось, и попечительский совет согласился назначить Лидию художественным руководителем театра. Долгов у нее нет, и денег в банке достаточно, чтобы все налоги на дом и прочую дребедень оплатить, так что Пат теперь до конца жизни может ковыряться в саду по утрам – он это обожает. Вечно от подрезает чего-то там, подкрашивает, пропалывает, деревья подпирает. Все что угодно, лишь бы руки занять. Иногда, глядя на Пата и Лидию, Дебра кажется себе лососихой. Икру наметала, пора всплывать кверху брюхом. Но иногда эти песни про душевный покой ее просто бесят. Покой, это надо же! Как может человек любить жизнь и вдруг сказать: «Все, достаточно»? И дня не проходит, чтобы она не затосковала о потерянном времени и упущенных возможностях.

Нет, когда ей делали химию, она действительно хотела умереть. Было так больно и так плохо, что мысль о смерти как об отдыхе уже не казалась ей дикой. Дебра прошла все: облучение, операции (две мастэктомии), химиотерпию. Доктора лупили по ее тающему телу из всех орудий, даже ядерную бомбу бросали. И все равно в тазовых костях уцелели метастазы. Дебра тогда решила: хватит. Пусть все идет как идет. Врачи разглагольствовали о новых методах, но с нее было вполне достаточно. Пат вернулся, и лучше она шесть месяцев проживет спокойно, чем будет еще три года терпеть тошноту и боль от уколов. Ей повезло. Она протянула уже почти два года и чувствовала себя при этом вполне прилично. Хотя в зеркало, конечно, лучше не смотреться. Худая, изможденная, безгрудая старуха с лунно-белыми волосами, которая в этом зеркале отражается, ей не знакома.

Дебра ставит чайник. Пат наворачивает уже вторую порцию омлета, а Лидия ворует у него с тарелки грибы и сыр. Пат возмущенно оглядывается на мать:

– А ей, значит, все можно? Чего ты молчишь? Она у меня еду украла!

И в этот момент к дому подъезжает машина. Пат смотрит на часы и пожимает плечами:

– Понятия не имею, кто это.

Он подходит к окну и смотрит вниз. Дорожку заливает свет фар.

– Это Кит Бронко. – Пат делает шаг назад. – Небось нажрался на банкете. Пойду разберусь с ним.

Он скачет вниз по ступенькам, точно мальчишка.

– Как он играл? – тихо спрашивает Дебра.

Лидия быстро собирает с тарелки Пата лук и грибы.

– Потрясающе. Глаз не отвести. И все-таки, знаешь, я жду не дождусь, когда мы перестанем играть этот спектакль. Пат иногда просто сидит и смотрит в пустоту. С тех пор как я написала эту чертову пьесу, я все время боюсь, что он сорвется.

– Ты так всю жизнь с ним живешь, дело не в пьесе. (Они обе улыбаются.) Спектакль вышел просто отличный. Расслабься и перестань дергаться.

Лидия отпивает апельсиновый сок из стакана Пата.

Дебра берет Лидию за руку:

– Ты просто обязана была ее написать. А он – сыграть в ней. И я ужасно рада, что дожила до этой постановки.

Лидия жмурится, смаргивая слезы.

– Ну вот чтоб тебя черти взяли, Ди! Зачем ты это делаешь?

Внизу раздаются голоса: Пат, Кит, еще кто-то. Пять или шесть пар ног топают по ступеням.

Пат заходит на кухню и пожимает плечами:

– Мам, там какие-то твои старые друзья на спектакле сегодня были. Их Кит привез. Ничего, ты не против?

Следом входит Кит, трезвый, со своей дурацкой видеокамерой наперевес. Вечно он что-то там снимает, никто не знает что.

– Здрасьте, – говорит он. – Вы извините, что так поздно, но они очень настаивали…

– Ничего, Кит, не переживай.

В кухню входят еще несколько человек. Симпатичная девушка с рыжими кудряшками, за ней – тощий юноша (вот этот и правда пьян, похоже). Дебра видит их впервые. Следом появляется странное существо: худой сгорбленный старик в длинном черном пальто. Лицо у него гладкое, как у младенца, и вроде бы даже знакомое. В интернете полно фотографий, на которых людей искусственно старят, а тут процесс пошел в другую сторону – тело старика, а голова мальчика. Последним заходит пожилой мужчина в темно-сером костюме. Он не останавливается на пороге, как остальные, а идет через всю комнату прямо к кухонному столу и снимает шляпу. У него бледно-голубые, почти прозрачные глаза, в которых читаются нежность и сожаление, и Ди Морей сразу переносится на пятьдесят лет назад, в другую жизнь…

– Здравствуйте, Ди, – говорит он.

Чашка со звоном падает на стол.

– Паскаль?!

Иногда ей казалось: они еще встретятся. В тот последний день, в Италии, она и представить себе не могла, что больше его не увидит. Между ними ничего не было, лишь притяжение, смутное предчувствие, молчаливая договоренность. Алвис передал ей, что у Паскаля умерла мама, что он едет на похороны и, возможно, уже не вернется. Ди была потрясена. Почему же Паскаль сам этого не сказал? А потом, на следующий день, пришла лодка с ее багажом. Оказывается, Паскаль просил Алвиса проследить, чтобы Ди добралась до дома, чтобы с ней все было хорошо. Ди тогда решила, что Паскалю просто нужно побыть одному. И уехала в Штаты. Родила ребенка, отослала открытку. А вдруг? Но он не ответил. Она и потом о нем вспоминала, но не так часто, как в первые годы. Ди с Алвисом часто говорили, что надо бы съездить в отпуск в Порто-Верньону, но так и не собрались. Потом Алвис погиб, Ди получила диплом учителя итальянского и хотела свозить Пата в Италию, даже в агентство звонила. Там сказали, что в списке отелей «Подходящий вид» не значится и деревни такой, Порто-Верньона, они не знают. Может, имелась в виду Портовенере?

Дебре уже начало казаться, что все это – Паскаль, рыбаки, деревушка, картины в бункере – просто ее фантазия или сцена из фильма.

Но вот же он, Паска ль Турси, стоит у нее на кухне. Постарел, конечно, и волосы совсем седые, и на лице глубокие морщины, и подбородок уже не такой решительный. Но это он! Паскаль делает еще шаг вперед, и между ними остается только стол.

Ди вдруг вспыхивает, точно двадцатидвухлетняя девушка. Боже, она же страшилище! Они смотрят друг другу в глаза, хромой старик и больная старуха. Их разделяют толстая гранитная плита, пятьдесят лет и две прожитые врозь жизни. Никто не произносит ни слова. Никто не дышит.

Первой приходит в себя Ди. Она улыбается и говорит:

– Perché ci hai messo così tanto tempo? Почему ты так долго не приходил?

Та же прекрасная улыбка. Но больше всего Паскаля поражает другое: Ди выучила итальянский. Он улыбается ей в ответ и тихонько произносит:

– Dispiace. Dovevo fare qualcosa di importante. Прости. Меня задержали важные дела.

Из шести человек, окруживших их, лишь один понимает смысл сказанного. Связь между переводчиком и итальянцем установилась прочная, даже выпитое с горя виски не может ее нарушить. День у Шейна выдался тяжелый. Он проснулся в постели с Клэр, узнал, что Дин не собирается снимать его фильм, попытался и не смог выторговать условия получше во время долгого путешествия. Потом был катарсис – спектакль, во время которого Шейн понял, сколь они похожи с Патом, потом жена отказалась с ним говорить, а потом еще случился банкет, где Шейн основательно набрался. И вот теперь сил справиться с эмоциональным напряжением у него не осталось. Шейн судорожно вздыхает, и все остальные как будто просыпаются.