Текст книги "Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу"
Автор книги: Джессика Пан
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Страх сцены, или В свете софитов
В течение нескольких отчаянных месяцев, когда мне было за 20, я работала телерепортером в Пекине. Я была худшим репортером на канале и, мне кажется, во всем мире. Причина, по которой я так думаю, в том, что мой продюсер говорила мне об этом много раз. Это была не единственная причина, по которой я невзлюбила своего продюсера. Она называла себя Софией. Я не знаю ее настоящего имени, потому что это обычная практика для китайцев – давать себе западные имена (а иностранцам – китайские имена, в результате чего создается система, где у всех, кажется, неправильные имена). Она назвала себя Софией, и это меня злило, потому что: а) София – прекрасное имя, которое я с удовольствием выбрала бы в качестве своего настоящего; б) я взяла себе одно китайское имя, которое, как позже сказал мне друг, было то же самое, что называть себя Анджелиной Джоли, а менять его было уже поздно.
У всех нас есть истории из прошлого, которые мы не рассказываем другим людям – обычно о неловкой работе, неприятных соседях по комнате или ужасных людях, с которыми мы спали в тяжелые периоды. Парнях из старших классов, которые втайне думали, что они оборотни (такое могло быть только со мной, но, Энди, я никогда не забуду тебя). Унизительных влюбленностях (таких, как Арнольд Шварценеггер или Принц Эрик из «Русалочки»). О том времени, когда мы начали играть на арфе. «Серьезно, о чем мы только думали?» – спрашиваем мы себя сейчас, оглядываясь назад.
Я редко рассказываю о своей работе в качестве телерепортера. А когда делаю это, звучит так, будто я была в тюрьме:
– Мой срок закончился, но, пожалуйста, не спрашивайте ничего о том, что произошло или как я туда попала.
Все потому, что я не только очень-очень плохо справлялась со своей работой, но и боялась ее.
Компания, в которой я работала, была совершенно новой, и им не хватало репортеров со знанием английского языка. У меня не было подходящего опыта, но я говорила по-английски. Мое небольшое преимущество заключалась в том, что я только что окончила школу журналистики (это было в Австралии, но я все еще думаю, что это сыграло роль). Мне всегда хотелось путешествовать, писать и узнавать что-то новое, и журналистика казалась мне лучшим способом добиться этого. Даже если это означало, что мне придется брать интервью у незнакомых людей, разговаривать по телефону и выталкивать себя из зоны комфорта большую часть времени. Если мне приходилось делать по работе что-то, что вызывало у меня беспокойство, я обычно могла заставить себя – думаю, почти каждый в мире испытывал подобное. Но моя застенчивость не мешала мне садиться и писать свои статьи.
Я редко рассказываю о нескольких ужасных месяцах работы телерепортером. А если и рассказываю, звучит это как тюремный срок.
Теперь же я собиралась работать на телевидении. У меня были тайные надежды сделать шоу под названием «Китайские пластинки необитаемого острова»[19]19
Отсылка на британское радиошоу «Пластинки необитаемого острова» (Desert Island Dicscs), где герои рассказывают о наборе предметов, который взяли бы с собой на необитаемый остров. С 2006-го по 2018 год его вела Кирсти Янг. – Прим. пер.
[Закрыть], чтобы стать Кристи Янг Северо-Восточной Азии.
Но этого не произошло.
Соглашаясь на эту работу, я сознательно игнорировала тот факт, что в жизни всегда избегала любой возможности быть в центре внимания: я притворялась больной, чтобы не участвовать в школьных спектаклях, не выступала с презентациями, отказывалась поднять руку в классе, даже когда знала ответ. Всегда.
Если большинство может поднять руку на занятиях, то выступление перед большой аудиторией пугает многих из нас. Публичные выступления – это невероятно распространенный страх, хотя интроверты страдают им значительно чаще, чем экстраверты. Как правило, мы более чувствительны к новым раздражителям и окружающей среде. Столкнувшись с такой неприятной задачей, как речь перед большой группой людей, интроверты с большей вероятностью обзаведутся учащенным сердцебиением или повышенным давлением.
Какая разница! Это была старая Джесс. У нее не было пиджака. Она жила не в Пекине. Новая Джесс хотела стать телерепортером, и, клянусь Богом, она это сделает.
За исключением того, что я отключалась всякий раз, когда эта маленькая красная лампочка показывала, что камера включена. Меня бросало в холодный пот. Я слышала собственное сердцебиение. Мой мозг останавливался, и я превращалась в сумасшедшее, застенчивое месиво из нервов. Я начинала говорить так быстро, что заикалась. София кричала мне в наушник:
– Ты говоришь слишком быстро, хватит махать руками, почему ты киваешь головой как рэпер, перестань выглядеть такой испуганной, не плачь, твой макияж потечет… Ладно, нам снова нужен гример.
Может ли развиться ПТСР[20]20
Посттравматическое стрессовое расстройство – психическое состояние, возникающее из-за травмирующего опыта. Характеризуется флешбэками, стремлением избежать триггерных ситуаций и повышенной тревожностью. – Прим. ред.
[Закрыть], если вы увидите себя на экране камеры? Если так, то я уже в пути. Судя по тому, что я видела, я выглядела так, будто меня похитили, окунули в чан с автозагаром и заставили читать с телесуфлера под дулом пистолета.
Несмотря на все мои усилия и тренировки, я просто не могла стать лучше. Я все время замирала. Я слишком нервничала. Я слишком потела. Мне не хватало двигательных навыков. Я превращалась в оленя, застывшего в свете фар. Только это были студийные огни, и люди кричали мне, чтобы я стояла перед прожекторами, вместо того чтобы убегать в лес в поисках безопасности.
Все остальные корреспонденты или ведущие новостей, казалось, были сверхуверенными, красивыми и естественными перед камерой. Они были прямым подтверждением того, что призвание должно соответствовать навыкам. А не я, которая нашла работу, на которой была генетически предрасположена лажать при каждом удобном случае.
Чтобы пережить эти дни, я запихивала все свои сомнения и страдания в воображаемую коробку под названием «Для психотерапии», но в этой коробке были трещины. Как всегда. Вы думаете, что все в порядке, а потом просто сидите на ступеньках позади работы, наблюдаете за старыми жителями Пекина, танцующими на площади через дорогу, песня «Fix You» группы Coldplay играет в наушниках, а вы внезапно начинаете реветь.
После совместной жизни в Австралии у нас истек срок действия виз, поэтому Сэм вернулся в Лондон, а я – в Пекин. У нас были отношения на расстоянии, и это было ужасно. Мои коллеги были талантливыми, прирожденными репортерами, с которыми я не могла общаться. Я жила с девушкой, которую едва знала, и ее кошкой, на которую у меня была аллергия. Когда мне не с кем было поговорить, я слушала подкасты. Моим любимым был подкаст The Moth, в котором обычные люди рассказывали свои истории[21]21
Цель этого подкаста – продвигать искусство сторителлинга и многообразие человеческого опыта. Участник каждого выпуска выходит на сцену и в микрофон рассказывает свою историю: о любви, религии, сэндвичах или соседях. Послушать можно на сайте themoth.org. – Прим. ред.
[Закрыть]. Мне нравилось, что они не были опытными артистами. Они просто стояли на сцене и рассказывали свою настоящую историю. Это был мой механизм преодоления проблем: лежать в постели, смеяться и плакать, слушая рассказы незнакомцев.
На работе моя неуверенность перед камерой означала, что я была неестественной и неуклюжей. Пока я пыталась исправиться, на меня кричали, что заставляло меня нервничать еще больше. Страх исходил от всеобщего внимания, даже если оно было всего лишь направленной на меня камерой. Мне казалось, будто смотрю прямо в дуло пистолета и осознаю, что мое лицо будет транслироваться в дома людей, которые зададутся вопросом: почему она так ужасна в этом деле? Мне хотелось добиться успеха на этой работе, но каждый день я приходила в офис в ужасе.
В итоге я уволилась. В конце своего последнего рабочего дня я выбежала из студии, сжимая в руках пять пиджаков, которые держала там. Это было ровно так, как я представляла себе реальный тюремный побег. Я переехала в Лондон и вышла замуж за Сэма, пытаясь забыть обо всем этом.
Я поклялась никогда больше не попадать в центр внимания. «Это полезно, – сказала я себе, – мы взрослеем и понимаем, что не можем быть такими, какими хотели бы быть».
Вскоре после «инцидента» в сауне мы с Сэмом решили найти новую квартиру в Лондоне.
Шумные соседи сверху заставили нас съехать из нашего предыдущего жилья. Я виню их дочь за большую часть шума. Я знаю, что нельзя говорить, что ненавидишь ребенка. Я также знаю, что, встретив этого 8-летнего ребенка, крошечную девочку со свинцовыми ногами, вы бы тоже ее возненавидели. Реально.
Однажды я просто сидела на ступенях, смотрела на жителей города и слушала Coldplay. А затем резко разревелась.
Может быть, она вырастет и станет такой же крутой, как актриса Милли Бобби Браун, активистка Малала или модель Малия, я не знаю. Но в восемь лет она топала, кричала и бросала вещи на пол над нашими головами с диким самозабвением, даже когда была счастлива. Было трудно сказать соседям: «Пожалуйста, потише». Но еще труднее: «От радости вашего ребенка мне хочется умереть». Когда она взялась за скрипку, мы с Сэмом поняли, что игры кончились.
Распаковывая коробки в нашем новом доме, я перебирала груды визиток. Журналов. Книг. Листовок.
И нашла ее. Программку The Moth, спрятанную среди книг и журналов. Я изучаю ее и нахожу имя режиссера. Мэг.
Несколько лет назад я побывала на мероприятии The Moth в Union Chapel – церкви днем и известной музыкальной и комедийной площадке ночью. В тот вечер я была околдована рассказчиками, которые стояли под софитами и разноцветными витражами, выступая перед аудиторией в 900 человек. Я ощущала постоянный гул тревоги, благоговения и сочувствия.
Я ходила мимо Union Chapel почти каждый день, так как живу по соседству. Та частная художественная выставка, которую я посещала с Роджером – художником, которого я встретила на улице, – была через две двери от часовни. Итак, я делаю паузу, держа программку в руках, и думаю, что делать дальше.
Я изо всех сил старалась быть экстравертом. Я болтала с незнакомыми людьми, соглашалась на встречи, но это – это было моим психологическим заклятием, единственным, чего я не могла себе представить. Моя история. На сцене. В центре внимания. Никаких заметок.
Мое пребывание в тюрьме для телерепортеров и молниеносный побег из нее были источником такого смущения и стыда, потому что я убежала от своего страха, а не встретилась с ним лицом к лицу. И глубоко внутри я знаю: то, что пугает тебя, овладевает тобой. Я больше не хочу быть во власти своего страха.
Нет никаких сомнений – я боюсь сцены. Но это недостаточное оправдание. Другие застенчивые интроверты делают шаг вперед и побеждают этот страх каждый день. Почему я не справлюсь?
Ободренная находкой этой программки, я пишу Мэг письмо с историей, которую могу рассказать. Их главные рассказчики обычно достигли многого: это астронавты, знаменитые писатели или кто-то, переживший очень необычные обстоятельства вроде встречи с потерянным близнецом. Но иногда у них выступают обычные люди, которые оказываются в любопытной ситуации – например, спрашивают прохожих в метро, кто такая королева. Это история, которую я могла бы рассказать и которая могла бы заинтересовать Мэг. Особенно потому, что это произошло неподалеку, рядом с Union Chapel. Я печатаю краткое резюме и нажимаю «отправить», прежде чем успею передумать. Прежде чем я смогу реально представить себя на сцене перед девятью сотнями людей, наблюдающих из темноты. Прежде чем осознаю ставки, связанные с такого рода мероприятием. После я немедленно отправляюсь на прогулку и пытаюсь подавить желание закричать во весь голос от страха и сожаления.
Публичное выступление – мой самый большой страх. Я уже спокойно разговаривала с незнакомцами и без проблем соглашалась на встречи, но не могла представить себя на сцене перед сотнями людей.
– Ну, расскажи мне историю полностью, – говорит Мэг. Она звонит из Швеции. Я сижу в своей новой квартире в Лондоне.
Мэг приятная, у нее веселый голос. Конечно, я слышала ее в подкасте The Moth дюжину раз прежде. Я быстро рассказываю ей о своей попытке заговорить с незнакомцами, и Мэг восхищается моим опытом, когда узнает, как пугливы британцы, если вы заговариваете с ними ни с того ни с сего.
– Знаешь, люди в Лондоне гораздо дружелюбнее, чем в моей деревне в Швеции. Здесь они никогда не разговаривают друг с другом, но посматривают на тебя втихаря.
Мэг переехала в Швецию из Нью-Йорка несколько лет назад, но регулярно ездит в Лондон по работе.
– Мне кажется, люди здесь тоже избегают зрительного контакта, – говорю я.
– Не сравнить со Швецией, – возражает она. – Все очень замкнуты. Я устраиваю ежегодную рождественскую вечеринку и приглашаю всех, кого знаю, а местные не могут понять, как я объединяю группы друзей. Они думают, что это странно.
Я не говорю Мэг, что идея устроить большую рождественскую вечеринку для всех, кого я знаю, звучит кошмарно и что мне придется встать на сторону шведов.
Когда мы заканчиваем разговор, Мэг сообщает, что не уверена, сможет ли включить мою историю в свою программу.
– Я свяжусь с тобой через несколько недель, – обещает она.
С колотящимся сердцем я вешаю трубку, отчасти надеясь, что никогда не услышу ее снова.
Но этому не суждено случиться. Мэг говорит, что хочет взять меня на следующее выступление. Через месяц.
Что? Я не смогу подготовиться к такой гигантской задаче за один месяц. Я думала, что у меня будут месяцы, чтобы приготовиться. Может быть, с гипнозом, лоботомией или своевременным религиозным чудом.
Я говорю Мэг, что еще не готова, но уточняю, смогу ли участвовать в шоу через полгода. Она говорит «нет»: она уже планирует другие истории, чтобы вписать в график мою.
Я надеялась, что этот вызов будет последним в моем экстравертном году. Публичные выступления – это мой самый большой страх, и я хотела его проработать. Кроме того, отсрочка увеличивала вероятность того, что какое-то совершенно непредсказуемое бедствие произойдет до даты мероприятия и мне вообще не придется этого делать (видите, опять же, «своевременное религиозное чудо»).
Я не говорю этого Мэг. Я игнорирую неистовый хаос катастроф, происходящих в моем мозгу, и быстро даю ей предварительное «да», прежде чем смогу полностью осознать реальность того, во что ввязываюсь.
«Все будет в порядке», – подбадривает меня Сэм.
«Нет, не будет», – говорю я в ответ.
Затем я сразу же начинаю гуглить способы борьбы с боязнью сцены. Автор первой статьи, на которую я натыкаюсь, рекомендует принимать бета-блокаторы, чтобы подавить реакцию организма на адреналин.
Часть меня испытывает сильное искушение сделать это. Но я понимаю, что это короткий путь. Он не убивает зверя. Он усыпляет его и ходит вокруг него на цыпочках.
Осознав, что до выступления всего несколько недель, я до смерти перепугалась. Когда я думаю о том, что окажусь на сцене перед всеми этими людьми, без заметок, без поддержки, без всего, меня бросает в холодный пот. Мне хочется свернуться клубочком и спрятаться. Я хочу сбежать из своей нынешней жизни и начать новую. Желательно где-нибудь в тепле. Где не будет публичных выступлений. Где будет много углеводов. Может быть, я стану пекарем. Нет, я ненавижу ранние подъемы. Что угодно. Новая, я разберусь с этим.
В тот вечер Сэм делает тосты с сыром на гриле, и я кричу:
– ДА ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК?
Он ошеломленно смотрит на меня. Замечает мои трясущиеся руки.
– Джесс, все будет хорошо, – успокаивает он.
– Нет, не будет, – отвечаю я. Внутри я будто кричу: «Разве ты не видишь, что это конец света?»
Я знаю, что он хочет понять меня, но я также понимаю, что не может. У него нет такого страха, как у меня.
Порядка 75 % людей боится публичных выступлений больше, чем смерти. Социобиологи прослеживают этот страх до наших предков: отделяя себя от группы, вы открываете себя для атаки. Или позволяете изгнать себя. Что в современной жизни означает бродить в одиночестве, пока не умрешь от холода и голода, все еще хватаясь за свои заметки в PowerPoint.
Мне придется бороться с глубоко укоренившимся эволюционным инстинктом, чтобы выйти на эту сцену.
Разговаривать с незнакомыми людьми на улице было тяжело. А вот в сравнении с разговором с 900 незнакомых людей одновременно – как два пальца об асфальт.
В саморазрушительном смысле степень моего страха означает, что я ничего не делаю, чтобы подготовиться, потому что каменею при мысли об одной попытке. Мэг попросила меня адаптировать свою историю для сцены – я определенно не делаю этого. Еще я не практикуюсь в публичных выступлениях, не репетирую, не позволяю себя загипнотизировать, чтобы стать другим человеком, который способен это делать.
Я еще и не сплю. Я лежу без сна, уставившись в темноту, и в голове у меня шумит. Я скачиваю различные приложения для релаксации. Слишком взволнованная для медитации, я слушаю сказки, чтобы убаюкать себя.
Я как-то пережила свое детство без сказки «Плюшевый заяц, или Как игрушки становятся настоящими»[22]22
Сказка Марджери Уильямс, впервые опубликованная в 1922 году. В ней плюшевый кролик хочет стать живым и узнает, что это происходит только тогда, когда дети по-настоящему любят свои игрушки. – Прим. ред.
[Закрыть] и, позвольте сказать вам, благодарна за это. Все знали, что у жуткого кролика есть чувства, но он ненастоящий? Серьезно? У него пуговицы вместо глаз? Это чудовищно. Как это успокаивает?
Почти каждую ночь сон настигает меня перед рассветом, когда мой мозг, измученный и закипевший, наконец поддается дремоте. Час спустя я просыпаюсь от того, что женщина в полный голос кричит из моего телефона: «Я настоящий! – сказал маленький кролик. – Я настоящий!»
– Не знаю, смогу ли я это сделать, – признаюсь я своей подруге. Она только что прилетела из Берлина (не забывайте, у меня нет друзей в Лондоне), и мы направляемся через парк Хэмпстед-Хит к прудам для плавания.
– Ты еще не тот человек, которым станешь в конце всего этого, – говорит она. – Ты изменишься, чтобы сдержать свое обещание. Это будет здорово.
Мы выскальзываем из джинсов, ботинок и пальто в уличной раздевалке. Она первая залезает в холодную воду. У нас обеих китайские корни, нас обеих зовут Джессика, но только она отлично умеет выступать на публике и разговаривать с незнакомыми людьми. Мы – точная противоположность друг друга.
Она уже наполовину пересекла пруд, а я еще медленно погружаюсь в воду. Вода такая холодная, что покалывает кожу и тело дрожит.
Спустя 45 секунд я вылезаю из воды и греюсь на солнышке, когда ко мне подходит поздороваться женщина лет 60, Джейн. Они с Джессикой старые друзья, потому что Джессика раньше жила в Лондоне и дружит со всеми.
Закончив разговор, Джейн поворачивается и ныряет в пруд головой вперед. Когда она выходит, я говорю:
– Не могу поверить, что ты решила намочить голову, ведь на улице так холодно!
– О, мне всегда приходится мочить голову. Сразу удаляется все, что на нас давит. Это полностью очищает разум, – отвечает Джейн.
Я смотрю на мутную гладь воды. Я боюсь холодной темной воды, но, возможно, мне придется прыгнуть прямо в нее, как это сделала Джейн. Я тоже хочу все удалить.
За 11 дней до выступления я вылезаю из постели после очередной бессонной ночи. Чтобы победить этот страх, мне нужна помощь. Реальная помощь. Я натыкаюсь на онлайн-форум о способах излечить страх публичных выступлений. Некоторые рекомендации: гипнотерапия, много практики, представить себе ведущего Джона Хамфриса в нижнем белье (это работает?), приложения, дыхательные упражнения, обмотаться в яркую шаль для уверенности.
Затем некто по имени Джулия рекомендует тренера по постановке голоса и логопеда, который, как говорит Джулия, «изменил мою жизнь» и «полностью вылечил меня». Тренера зовут Элис. Я достаю свой телефон.
– Здравствуйте, у меня боязнь сцены и большое событие через 11 дней, вы можете мне помочь? – выпаливаю я, как только женщина отвечает.
– В чем именно заключается ваша проблема? – спрашивает Элис.
Невротизм, острая застенчивость, периодическое заикание, неуверенность в себе, парализующая тревога, больная спина, ужасна в изучении языков, боязнь пауков, низкая, медленный обмен веществ.
– Я бледнею на людях, мне страшно, я говорю слишком быстро и забываю, что должна сказать.
Элис улавливает безотлагательность моего положения.
– Приходите ко мне во вторник в 2 часа дня.
Наконец нашелся взрослый человек, который может справиться с этой ситуацией. Я думаю, что нашла своего следующего наставника.
Элис живет в южном Лондоне. Выйдя из метро, я чувствую себя воодушевленно. Я собираюсь победить свой страх. Это должно произойти. Я послала Элис свою историю, и теперь она, усадив меня на диван, будет угощать меня чаем, слушать и успокаивать. Возможно, даже укутает в плед. Сегодня прохладный хмурый день. Я плотно застегиваю свой черный плащ и иду от станции к ее дому.
Я звоню в дверь, и через мгновение мне отвечает Элис. У нее седые волосы, собранные в хвостик с аккуратной челкой. Она миниатюрна, стройна и стильно одета, что создает впечатление чистоплотности и успешности. Я бы дала ей от 45 до 75 лет. Честно говоря, даже понятия не имею.
– Входите, – говорит она, жестом приглашая меня войти в свой обманчиво огромный дом и расположиться в большой кухне со стеклянными дверьми.
Элис садится напротив меня за кухонный стол и начинает с нескольких простых вопросов. Она ведет себя немного холодно, и я чувствую себя как на допросе. Пока она расспрашивает меня о моей застенчивости и боязни сцены, я ухожу в защиту. Это не похоже на погружение в теплую ванну. Смущенная своим страхом, я не могу говорить об этом с ней, не чувствуя осуждения.
– Итак, расскажите мне историю, с которой собираетесь выступать, – предлагает она.
Она выглядит такой выжидательной. Пришло время выступать. Хотя это только для нее, мои ладони начинают потеть. Я сглатываю.
– Итак, я была в том кафе и нашла значок… – говорю я Элис. Она внимательно смотрит мне в глаза, когда я говорю, и это нервирует. Я сбиваюсь.
Я пытаюсь снова. Я начинаю с нескольких фраз о переезде в Лондон и о том, как я иногда глажу чужих собак, но во рту у меня пересыхает, а сердце бешено колотится. А потом мой мозг делает свое дело. Он как бы выключается. Все становится черным. Дальше – пустота. Абсолютная.
– Я забыла свою историю, – ошеломленно говорю я Элис.
Это просто анекдот какой-то. Она не устроила мне опрос по «Кентерберийским рассказам»[23]23
Произведение поэта Джеффри Чосера, написанное в конце XIV века на среднеанглийском языке. – Прим. ред.
[Закрыть] или истории Монголии – а такое действительно было в моей жизни. Меня поразила временная амнезия. Я не могу вспомнить следующую часть.
Я представляю себе сцену в Union Chapel. Софиты и темнота, сотни лиц смотрят на меня, а я стою и говорю:
– У меня был значок… мой значок… значок?
Это будет так унизительно. Все будут пялиться на меня, пытаясь понять, что со мной не так. Я навсегда останусь тем облажавшимся человеком, который не смог взять себя в руки, чтобы сделать эту простую вещь.
Попробуй. Подумай, Джессика. Подумай о своей истории. Что происходит в твоей истории дальше?
Элис смотрит на меня не двигаясь, и мне становится жарко. Нелепые слезы щиплют мне глаза и начинают течь по лицу.
Она протягивает мне бумагу.
– Напишите ее, – говорит она.
Я беру лист, едва видя его сквозь горячие слезы. Я беру ручку.
– Не могу, – отвечаю я. – Я ничего не помню.
Как-то я читала, что пытки преступников приводят к ложным признаниям. В этом что-то есть. Я бы призналась, что я – Бэнкси[24]24
Андеграундный стрит-арт-художник и активист, картины и перфомансы которого часто затрагивают острые социальные и политические темы. Его личность остается неизвестной. – Прим. ред.
[Закрыть], если бы это заставило Элис перестать пялиться на меня своими пронзительными голубыми глазами.
– Нужны плавные переходы, – говорит она. – Это все из-за того, что вас смущает неестественный поворот сюжета в этой истории.
Она просит меня нарисовать свою историю в картинках. Я не могу сделать даже этого. Поэтому она достает еще один лист бумаги и начинает делать это за меня.
– Итак, у вас есть значок. – Она рисует значок, а потом кошку.
– Зачем вы нарисовали кошку? – спрашиваю я.
– Вы сказали, что гладили чужих собак, пока разговаривали с незнакомцами.
Точно, думаю я. Собаки.
Она рисует самолет. Плохо. Я вообще не понимаю, чем это может помочь. В своем рассказе я не говорю о самолетах. Элис составляет график и заполняет его бессмысленными иероглифами, рисует британский флаг, чтобы показать меня в Англии, кошку, чтобы представить меня, гладящую собак, и какие-то очки, чтобы…?
– Что это такое?
– Вы говорите со своим профессором.
Что? Моя история похожа на детскую охоту за сокровищами.
Это просто сбивает с толку мой кашеобразный мозг. Она рисует корону как символ королевы, но мой личный символ для королевы – не корона, а скрещенные лодыжки, как всегда сидит героиня Клэр Фой в сериале «Корона»[25]25
Исторический сериал производства Netflix о правлении Елизаветы II, выходит с 2016 года. Каждые два сезона меняется актерский состав, и британская актриса Клэр Фой играла королеву в первых двух. – Прим. ред.
[Закрыть].
Я делаю вид, что соглашаюсь, зная, что это не сработает.
– А теперь расскажите мне эту историю еще раз, – говорит она. – Вы плакали, были эмоциональны, а теперь расскажите мне эту историю.
Что? Неправда. Эмоциональная часть еще не закончилась. Во мне осталось много хорошего, тяжелого плача, Элис. В данный момент я просто еще сдерживаю свои эмоции – не было того удовлетворяющего освобождения от тяжелых, быстрых слез и дрожащего дыхания. И тогда, минут через 10–15, тогда я закончу.
Но у нас нет на это времени.
Я бегу наверх в ванную, чтобы взять несколько салфеток. Я сажусь на край ее огромной ванны, пытаясь взять себя в руки. Элис явно относится к типу людей с жестким проявлением любви. Она не собирается баловать меня укутыванием в плед, которое я себе представляла. Это будет тяжелая работа. Но я пришла сюда не для того, чтобы плакать в чужой ванной, – я пришла сюда, чтобы победить свой страх.
Я спускаюсь вниз, сажусь напротив Элис, и мы продолжаем, будто ничего не случилось.
Она говорит много слов, но их трудно осознать сразу. Мне требуется минута, чтобы обдумать их.
– Вы не такая уж и особенная, – говорит она мне. – Вы не центр Вселенной.
Господи.
Мне кажется, я знаю, что делает Элис. Она говорит мне, что никто на самом деле не одержим моим выступлением так, как я. И я знаю, что это правда. Она права. Но в то время, как я переоцениваю реакцию аудитории и свои несовершенства, я совсем не чувствую себя особенной. Это часть проблемы. Я не чувствую себя достойной, чтобы стоять на сцене и привлекать внимание публики, так что ее слова только усиливают этот страх – что я самозванка, что я недостаточно хороша, что мне там не место и что я потерплю неудачу.
– Никого не волнует, если вы облажаетесь, – говорит Элис.
Я с этим не согласна. Мэг будет волноваться. Зрителям будет не все равно. Для меня это важно. На меня сделали ставку.
Я пытаюсь выдавить из себя несколько фраз, но затем во рту у меня пересыхает, а перед глазами темнеет. Пустота.
В этот момент я просто хочу уйти. Я хочу выйти из этого дома и никогда не останавливаться.
Я так и делаю. Я говорю, что мне пора; я оставляю Элис у входной двери и иду, иду, иду. Я нахожусь в пяти улицах от нее, когда понимаю, что оставила пальто у нее дома и ушла в противоположном направлении от станции метро.
Я стою на незнакомой улице. Здесь холодно и ветрено. Я начинаю дрожать в своей легкой футболке, когда, естественно, начинается дождь. Я нахожусь в той части Лондона, где никогда не была раньше, и у меня осталось 9 % заряда батареи на телефоне.
Я закрываю глаза.
Джулия, женщина с интернет-форума, сказала, что Элис изменила ее жизнь. Она ведь не имела в виду, что просто бросила свою старую жизнь и начала новую, верно? Потому что сейчас мне это кажется очень хорошей идеей.
В конце концов я добираюсь до станции без плаща и, сидя в поезде, снова и снова переживаю эту сцену. Я сижу напротив допрашивающей меня Элис.
– РАССКАЖИ МНЕ СВОЮ ИСТОРИЮ, – говорит она.
А я, всхлипывая, отвечаю:
– У меня есть значок, и я просто не могу вспомнить.
И это звучит так, будто я не рассказчик, а свидетель из шоу «Закон и порядок».
Мне бы хотелось объяснить, почему я начала плакать в этот обычный момент, просто разговаривая с ухоженной женщиной в ее очень хорошем доме. Но я и сама не знаю. В такие моменты, под пристальным взглядом, я становлюсь нервной, иррациональной и перестаю быть собой. Возможно, это возвращает меня в те тяжелые месяцы в Пекине, когда я чувствовала себя слишком незащищенной и слишком заметной.
Под давлением взгляда Элис, значимости выступления на сцене и тревог из-за моих прошлых неудач мое тело выпустило гормон реакции «бей или беги», адреналин. С таким количеством вещей, о которых приходится беспокоиться (Я нормально говорю? Я говорю все верно? Я выгляжу странно? Я что, неправильно поняла эту деталь? Неужели она ненавидит меня?), я стала слишком возбужденной, нервной и легко отвлекаемой. Это полная противоположность сосредоточенности и дзену – состоянию, в котором вы хотите быть, когда выступаете. Согласно исследованиям, когда мы испытываем стресс, наш организм также выделяет кортизол – гормон, который мешает сосредоточению нашего внимания и кратковременной памяти.
– Джессика, вы не такая уж и особенная. Не центр вселенной, – говорит мне Элис.
Боже мой.
Короче говоря, в моей голове произошло короткое замыкание. Хотя я не могла контролировать свою реакцию на этот страх, я могла ее рационализировать. Несмотря на то что творится у меня в голове, меня ведь не преследуют саблезубые тигры по сцене. Я не должна рассматривать свою неудачу телерепортера как свидетельство того, что я буду такой всегда.
Я могла бы попытаться высвободиться из запутанной паутины прошлых тревог вокруг публичных выступлений.
Но они очень глубоко внутри. На освобождение нужно много времени.
Я возвращаюсь к прудам, на этот раз одна. Прежде чем успеваю себя отговорить, я опускаю голову в воду и мочу волосы. «Удали все», – приказываю я воде, погружаясь под шелковистую коричневую поверхность. Бодрящий холод приводит мое тело в состояние эйфории, а затем успокаивает. Плавая в воде, скрытая за деревьями, я гляжу в небо и чувствую, что мои тревоги где-то далеко.
После того как я вытираюсь и переодеваюсь в джинсы и джемпер, я брожу по парку, гуляю под кроной деревьев и теряюсь в своих мыслях. Я решаю хотя бы попытаться. Мне нужно побороть тревогу и посмотреть, что произойдет. Я не могу больше плакать в ванных. В этом году я поклялась быть храбрее и не поддаваться своей естественной склонности сбегать и прятаться. Я не могу сдаться так быстро. Но, самое главное, я хочу освободиться от всего. Освободиться от страха, который преследует меня уже более 30 лет. Вот мой шанс изгнать его. Я не хочу тратить его впустую. Глубоко задумавшись, я так заблудилась в парке, что бродила больше часа, прежде чем нашла нужную станцию метро.
Когда я прихожу домой, расслабившись после воды и прогулки, я заставляю себя репетировать свою историю вслух, в одиночестве. Я повторяю все дважды. Неприятное, но необходимое лекарство.
Я возвращаюсь к Элис на второй сеанс. У меня нет других вариантов – я не излечилась, но и не нашла другого способа. Кроме того, мое пальто все еще у нее.
На этот раз она ведет меня в другую комнату, с пианино и красивым камином.
Элис ставит два стула, и мы снова садимся друг напротив друга, наши ноги на полу, а колени недалеко друг от друга.
Она демонстрирует дыхательное упражнение, в котором нужно закрыть одну ноздрю пальцем, чтобы вдохнуть через другую, а затем поменять их. Меня заставляют выполнить его 20 раз. Мы делаем это вместе.
Я не знаю, куда смотреть, и кажется, что это длится целую вечность.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?