Текст книги "Империя вампиров"

Книга третья
Кровь и серебро

Они были диковинкой и редкостью; приблудными братьями дворянских отпрысков, незаконным пометом плотницких жен и дочерей фермеров, воинами, которым, казалось бы, не стоило петь и единой баллады. И как же странно было то, что в темнейший для империи час на их худые и редкие плечи легла столь большая ответственность.

Альфонс де Монфор, «Хроники Серебряного ордена»

I. Успешные начинания

– Прошло полгода с тех пор, как я принес клятву инициата Серебряного ордена, и каждый день брат Серорук гонял меня в хвост и в гриву.

Как и предупреждал Аарон де Косте, Перчатка стала горнилом, в котором мне предстояло либо закалиться, либо расплавиться в шлак. Каждый день меня ждал новый танец, месяцами меня подвергали проверке – либо мой наставник, либо остроумные устройства братьев очага.

Среди них были «Колючие люди» – связка постоянно движущихся тренировочных манекенов, отвечавших на любой твой удар. «Молотилка» – вращающиеся дубовые столбы на высоте тридцати футов над каменным полом; один неверный шаг во время спарринга на них – и остаток дня заживляешь сломанные кости. Полоса препятствий, которая называлась «Шрам»; забег на скорость, «Коса»… И все это предназначалось для того, чтобы сделать нас тверже, быстрее, сильнее.

Санктус, которым мы причащались на вечерних мессах, пробуждал во мне зверя: повышал силу, ускорял рефлексы, обострял мои чувства бледнокровки… Я ощущал себя клинком, который наконец извлекли из холодного подвала на яркий свет солнца. И все же знал, что я не столь остр, как остальные ребята, и никогда не стану таким.

После испытания крови брат Серорук ни разу не заговорил о моем слабокровном происхождении, но мне хватало издевок от Аарона и его дружков. Инициаты Сан-Мишона приходили и уходили, задерживаясь в монастыре на дни или недели, а потом возвращались на охоту со своими наставниками. Многие из них были благородными, что логично: высококровные предпочитали общество дам им под стать. Но я на них смотрел как на бесконечный поток горделивых дрочил, презиравших меня из-за происхождения и слабой крови. Все они были теми еще засранцами. Дерьма на меня вываливали больше, чем табун коней.

Аарон, когда мог, общался с парнем по имени де Северин – сыном элидэнской баронессы. У де Северина были темные глаза и надутые губы, а вообще мордой он напоминал дохлую рыбину. Был у Аарона еще один приятель, симпатичный барчук, шатен со злющими голубыми глазами. Слуги в доме его отчима наверняка ходили на цыпочках. Звали его Средний Филипп.

– Средний Филипп? – удивленно моргнул Жан-Франсуа.

– Батюшка императора Александра, Филипп Четвертый, восседал на Пятисложном троне двадцать лет. Некоторые родители своих спиногрызов нарекают в честь прославленных людей, в надежде, что с именем передастся и слава. Среди инициатов оказалось сразу три Филиппа: самого маленького мы прозвали Мелкий, высокого – Здоровый, а того, что был промеж них, – Средний.

– Остроумно, де Леон.

– Уж поверь, подростки могут измыслить прозвища похуже, и я слышал их все. Из двух десятков инициатов, которых я повстречал за те полгода, лишь двое не обращались со мной как с дерьмом. Тео Пети – здоровяк с песочными волосами, защитивший меня от Аарона в первый день в Сан-Мишоне, да жилистый паренек-оссиец по имени Финчер. На лицо Финч был урод редкостный, да еще глаза у него имели разный цвет: один голубой, другой – зеленый. Меня это не особенно волновало, а вот других ребят заставляло нервничать.

– Отчего же? – спросил Жан-Франсуа.

– Суеверие. В некоторых народах считают, что подобный изъян – метка дивного народца, мол, кто-то у тебя в роду сношался с лесными духами. Но мне Финч нравился. В его жилах текла кровь Воссов, и он был тверд, как гвоздь. А еще он спал, кладя под подушку вилку для мяса. Он даже мылся с ней. Дикий был, точно ведро мокрых кошек.

– Почему именно вилка для мяса?

– Как-то я спросил Финчера об этом. «Бабуля подарила перед смертью, – ответил он, вертя вилку в пальцах. – Чистое серебришко, парень».

Однако даже с Финчем и Тео я не дружил. Они просто не задирали меня, вот и все. Остальные же инициаты избрали путь де Косте: «пейзан», «жоподрал», «котеночек»… Так они меня называли, и Аарон вел себя хуже прочих. То каши в сапоги подложит, то на постель кучу навалит. Я и так всю жизнь не был никем особенным, а тут, оказавшись среди Божьих избранников, и вовсе опустился на самое дно. Сам мой вид говорил о слабости.

Слабокровка.

Жан-Франсуа кивнул:

– Успешным твое начало не назвать, де Леон.

– Домой о таком точно не пишут. Вот я и не писал, совсем, хотя и думал, кто же мой настоящий отец и как они с мамой встретились. Моя сестренка Селин отправляла мне послания каждый месяц, рассказывая, что да как там дома, в Лорсоне. Мелкая чертовка, похоже, отбилась от рук, но я при всем желании не сумел бы этого исправить. Забот и так хватало, вот я и не обращал на нее внимания.

Габриэль покачал головой.

– Сейчас, как подумаю, стыдно становится, но тогда я был молод. Молод и глуп.

– Как такое вообще возможно: Черный Лев, герой Августина, владелец Безумного Клинка и убийца самого Вечного Короля… бесхребетный нюня?

– Некоторые рождаются везучими, холоднокровка. Прочим свою удачу приходится творить самим.

– И однажды ты превзошел ожидания наставников?

– Не сразу. Я неплохо владел клинком, но лишь потому, что папа натаскал меня в фехтовании. В Перчатке мне нравилось. Я обожал изучать гимн клинков, который демонстрировал нам Серорук. Сталь, видишь ли, меня не осуждала. Она была мне матерью. Отцом. Другом. Ни разу в жизни ни одно дело на давалось мне сразу же. Блистать в чем угодно мне помогало одно качество: я был слишком упрямой скотиной, чтобы сразу все бросить.

– Должен признать, де Леон, ты и правда скотина.

– Не люблю проигрывать, холоднокровка.

– Выходит, грех гордыни сослужил тебе добрую службу.

– Вот чего я никогда не понимал: с какой стати на гордыню смотрят как на зло? Упорно трудишься над тем, к чему у тебя нет врожденного таланта? Так тебе, дьявол подери, положено гордиться. Бросишь дело на полпути – ничего и не узнаешь. Только то, что не довел его до конца.

Габриэль покачал головой.

– Это только в сказках все налаживается после волшебного заклинания или поцелуя принца. Только в сказаниях какой-нибудь мелкий байстрюк хватает меч и работает им так, словно был рожден для этого. А что остается остальным? Рвать жопу. Победы мы, может, и не добьемся, но хотя бы посражаемся за нее. Мы выделяемся среди трусов, которые шепчутся в сторонке о том, как оступились сильные, а сами даже не ступили в круг. Победители – это те, кто, проиграв, не успокоился. Хуже, чем прийти последним, это вовсе не начать. Клади ты на проигрыш!

Вампир посмотрел во тьму у него за спиной, в окно, где простиралась империя.

– А мне показалось, что твой вид уже смирился, де Леон.

– Туше.

– Merci.

– Умник херов.

– Значит, прошло полгода, а ты еще не стал полноправным угодником?

– Даже не приблизился к этому. Мне предстояло еще два испытания, и только потом я получил бы основу эгиды. – Габриэль погладил левое предплечье, покрытое серебристыми татуировками. – Эту руку тебе расписывают после испытания охотой… если выживешь. Другую – после того, как собственноручно зарубишь свое первое чудовище. Это испытание клинком.

– Что же ты тогда заслужил после испытания крови?

Габриэль приспустил воротник блузы, под которой угадывался край рычащего льва на груди.

– Больно, наверное, было? – задумчиво проговорил вампир.

– Не щекотно. Но я, как обычно, даже не представлял, чего натерплюсь, получая эту метку. – Габриэль со слабой улыбкой покачал головой. – От возбуждения накануне я заснуть не мог. Меня всегда завораживали татуировки Серорука, настоятеля Халида и остальных угодников, и вот мне предстояло получить первую часть собственной эгиды. Первый подлинный знак того, что я – свой.

Когда утром findi я под пение хора вошел в большой собор святой Мишон, то застал там у алтаря четверых, омытых мягким светом. Кислую, покрытую шрамами физиономию Шарлотты я узнал даже за вуалью. Она и сестра, стоявшая подле нее, носили черные облачения, их лица были выбелены, а на глазах краснели нарисованные символы семиконечной звезды. Две другие монахини носили белые, как перья голубя, одежды новиций. Одна была низенькой, зеленоглазой и веснушчатой, а из-под чепца у нее торчала непокорная витая прядка мышасто-каштанового цвета.

– Твоя Хлоя Саваж, я полагаю? – спросил Жан-Франсуа.

Габриэль кивнул.

– У второй же были черные дымчатые ресницы, вздернутая бровь и родинка у ехидно изогнутых губ. Это была сестра-новиция, которую я встретил в тот день, когда выбирал себе коня. Та самая, что нанесла мне метку во время моей первой мессы.

– Астрид Реннье, – подсказал вампир.

– Сними блузу и ляг на алтарь, инициат, – велела мне настоятельница Шарлотта. Я исполнил ее приказ, а сестра-новиция Хлоя пристегнула меня кожаными ремнями с блестящими стальными пряжкам. Я поежился от холода, когда она обработала мне кожу спиртом. Все четыре женщины были служительницами Серебряного сестринства, женами и невестами Господа, и я даже не смел взглянуть на них, поэтому свой взор устремил на скульптуру Спасителя вверху. И все же я ощущал присутствие сестры-новиции Астрид рядом, слышал запах розовой воды от ее волос, нежный шелест ее дыхания, когда она провела лезвием бритвы по мышцам моей груди.

Было в этом нечто невероятно личное, пусть на нас и смотрели другие. От ее легкого, как перышко, прикосновения каждый дюйм моей кожи покрылся мурашками. Сердце сорвалось в галоп, а кровь прилила туда, где ей совсем было не место.

Габриэль тихонько хихикнул.

– У тебя когда-нибудь вставал в присутствии монашек, холоднокровка?

– Нет, не припомню. – Жан-Франсуа слегка нахмурился. – Хотя надо признать, что в присутствии монахинь мне это было без надобности.

– В общем, чувствуешь себя не очень удобно. К их чести, если кто из сестер и заметил, им хватило вежливости на это не указывать. Я еще подумал, что когда настоятельница Шарлотта возьмется втыкать в меня иголки, то возбуждение от прикосновений новиции пройдет, но тут Астрид сама схватилась за длинный серебряный ланцет, и я понял: наносить рисунок предстоит ей.

«Благая Мишон, – взмолилась она, – Первая из мучеников, услышь его молитву в крови и серебре. Мы умащаем эту плоть во имя твое, и отдаем этого мальчика тебе в услужение. Да станут свидетелями все воинство небесное, и да убоится весь легион преисподней. Благая Дева-Матерь, ниспошли мне терпения. Великий Спаситель, ниспошли силы. Отец Вседержитель, проясни мое зрение». – «Véris», – ответили другие сестры.

Габриэль покачал головой и тихонько вздохнул.

– Пел хор, но при этом в зале стояла тишина. Нас окружали святые сестры, но при этом мы были одни. В тот момент нас с этой девушкой разделяла лишь боль. Боль и обеты. Ее дыхание холодило мою нагую и сочащуюся кровью кожу, а теплые, как свет лампы, пальцы причиняли мне боль, снова и снова.

Я-то думал, семиконечная звезда стоила мне мучений, но то было сладчайшее блаженство по сравнению с тем, что я испытывал теперь. Тринадцать часов пролежал я на алтаре, купаясь в свете свечей и боли, причиняемой мне странной и прекрасной девушкой. Я испытывал муки и вместе с тем эйфорию, а затем они и вовсе переплелись. Я больше не мог выносить ни мгновения, но отчаянно желал продолжения. Я хотел, чтобы она остановилась и чтобы дальше истязала меня; во мне прорвало некую плотину. Когда я был мальчишкой, боль служила мне наказанием, теперь же стала наградой: блаженством в истязании, спасением в муках.

Пока все не закончилось, я и не знал, что плáчу. Сестра-новиция Хлоя будто плеснула мне на окровавленную кожу ледяного жидкого огня, а Астрид Реннье, словно ангел, произнесла мне на ухо:

 
– Се – длань,
Владеющая пламенем,
Что освещает путь
И обращает тьму
В серебро.
 

Последний угодник-среброносец пожал плечами.

– На этом все закончилось.

Жан-Франсуа записывал рассказ у себя в книжечке, а сам то и дело посматривал на Габриэля, на едва заметную и хитрую улыбку.

– Рисунок имеет какое-то значение?

Габриэль крепко зажмурился, будто приходя в себя, и медленно кивнул.

– Орнамент на груди указывает на происхождение угодника. Де Косте носил гирлянду из роз и змей, что вкупе с умением залезать другим в мозг выделяло его как наследника Илонов. У Тео и настоятеля Халида были разбитый щит и ревущий медведь Дивоков. Волки на груди Серорука принадлежали клану Честейн, что объясняло его привязанность к Лучнику. Частенько мне казалось, будто сокол понимает речь мастера. Потом оказалось, что не казалось.

– И потому ты носишь льва, – улыбнулся историк. – В честь дорогой мама.

– У меня не было клановых даров. Я ничего не знал об отце, как и того, что значила для него моя мама. Кем она была ему: любовницей? рабыней? Для меня же она всегда оставалась моей мама. Вот я и цеплялся за истину, которую она преподала мне еще в детстве: лучше день прожить львом, чем десять тысяч – агнцем. Этот рисунок я носил словно броню. Трудился, не щадя живота, и не замечал того, как дерьмово обращаются со мной остальные. Причем не только в Перчатке. От нас ждали, что мы овладеем всеми родами знаний: географией империи, катехизисом Единой веры и тактикой великих битв. Слабые места чудовищ, изготовление боевых химикатов – черного игниса, серебряного щелока, «Жупела» и, самое главное, санктуса.

Учеба всегда давалась мне непросто. Серафим Талон вел у нас занятия в Большой библиотеке или оружейной, и его всюду сопровождала верная помощница Ифе. Добрая сестра оказалась терпеливым учителем и большим умельцем, когда дело доходило до искусства химии. Зато Талон был откровенной скотиной. Я уж и не помню, сколько раз эта его ясеневая трость обласкала мне ладони. За всякую ошибку меня ждал кровавый удар и витиеватое ругательство о дерьме в моих жилах и добродетелях моей матери. Однако наказания меня только подстегивали.

Я делал зарубки на пятке, чтобы запомнить, сколько унций серы в однофунтовой серебряной бомбе. Каждое утро прокалывал кончики пальцев мечом, отмечая доли тенеягод для стаканчика «Благосерда» или количество желтовода в заряде черного игниса. Четыре недели ежедневно выщипывал волосы, вытравливая в памяти число капель корня остролиста в дозе санктуса.

– Ты дергал волосы на голове, чтобы запомнить рецепт?

– Не на голове.

Историк опустил взгляд на гульфик среброносца и выгнул бровь.

– Каждый день, – кивнул Габриэль, – четыре недели.

– И сколько же капель корня остролиста в дозе санктуса?

– Шестнадцать, – немедленно ответил Габриэль.

– Боже правый, де Леон…

– Я же говорил тебе, холоднокровка, кто-то рождается везучим, а кому-то приходится самому творить свою удачу.

Мне в жизни ничего даром не давалось, если не считать проклятья в жилах. Но теперь это была моя жизнь, и если мне предстояло провести ее среди охотников на нечисть, то я, сука, намеревался превзойти их всех или сдохнуть. Шанс на последнее наконец представился – спустя шесть месяцев пота, крови и чернил с серебром.

Пришло и миновало вялое лето, и в Сан-Мишоне установилась зимняя стужа. Я занимался на «Колючих людях», где мне разбили губу и сломали скулу. Мастер Серорук был на столбах «Молотилки» и распекал Аарона. Колокола почти пробили полдень, когда двери Перчатки распахнулись и на учебную площадку вошел настоятель Халид.

Я благоговел перед Халидом. Серорук был мечником, ловким и хитрым, но аббат воплощал природную силу. В его жилах, как и в жилах Тео, текла кровь клана Дивок, и я видел, как на тренировке он работает, взяв в каждую руку по двуручному мечу. Большой силой обладали все бледнокровки, но Халид был просто охеренно ужасен.

Он вышел на середину отмеченного семиконечной звездой круга, и Серорук с Аароном спрыгнули со столбов. Мы все склонились в почтении, а взгляд подведенных зеленых глаз Халида встретился со взглядом нашего наставника.

– Городок Скайфолл поразила хворь. Губительный недуг, которому никто не нашел объяснения. Может статься, не обошлось без ведовства, проклятья фей или жрецов падших. Я же чую здесь происки холоднокровок. Как бы там ни было, наш император Александр требует ответов. Ступайте с Богом и мучениками, выведайте истину.

Серорук осенил себя колесным знамением.

– Во имя крови.

Халид кивнул и посмотрел на меня:

– Не подведи нас, Львенок.

С неба донесся пронзительный клекот кружившего в вышине Лучника. В груди у меня все так и расцвело: спустя полгода неустанной работы меня наконец сочли достойным покинуть стены Сан-Мишона. Де Косте горделиво стиснул зубы. Когда же Халид развернулся и ушел, мастер Серорук посмотрел на нас. Черты его лица, как обычно, оставались каменными, но я будто уловил оттенок улыбки в его голосе:

– Наконец, мальчики, – произнес он. – Мы едем охотиться.

II. Пять законов

– Клинок Серорука, сверкая красным в свете костра, скользнул к моему горлу. Хватив ртом воздух, я парировал удар, сила которого отдалась мне в руку и заставила пошатнуться.

– Инициат де Косте, – произнес наставник. – Назови Закон первый охоты на вампиров.

Аарон ушел от его удара, сделал выпад, который наш мастер заблокировал, и приготовился к ответному ходу.

Мы две недели провели в пути по землям Нордлунда, и до шахтерского городка Скайфолл оставался всего день пути. Мы разбили лагерь в предгорьях неподалеку, к югу от реки Вельде, и, соблюдая ежевечерний ритуал, отрабатывали свой сраный ужин.

– Закон первый, – пропыхтел Аарон, – если сам не жив, то и нежить не убьешь.

– Хорошо. И что это значит?

– Нам не убить холоднокровок, если нас самих убьют, наставник.

Серорук ногой ударил де Косте в грудь, и барчук отлетел на стоявшую неподалеку ель. Корни сухого дерева расшатались, и оно рухнуло, словно пьяница после двух пинт. Серорук же, раскрутив клинок, проговорил буднично, словно вышел на прогулку в prièdi:

– Верно. Из всех тварей, на которых охотится угодник-среброносец, холоднокровки, пожалуй, самые опасные. Чтобы преследовать нежить, самому нужно быть изворотливым и осторожным. Нежить не просуществовала бы столько веков, если бы ей самой этих качеств недоставало. Не путайте глупость с отвагой. Не становитесь рабами страха, будьте ему другом. Осмотритесь, подумайте и потом уже действуйте.

– Не будь тупым мудаком, – пробормотал я.

Серорук парировал удар Аарона, мощно отведя его клинок в сторону, и так врезал барчуку по морде, что тот шлепнулся на задницу. Развернувшись, наставник пошел по мерзлой земле в мою сторону.

– Ну, раз уж ты настроен говорить, де Леон, процитируй мне Закон второй.

Я поднырнул под его размашистый удар и скользнул к костру.

– Яд нежити со словами втечет тебе в уши, наставник.

– И что это значит?

– Не слушай, что они говорят.

Серорук сделал ложный выпад, и я как дурак попался на уловку. Со змеиной быстротой он вскрыл мне бицепс рабочей руки до самой кости, сделал подсечку, и я с криком повалился в грязь.

– Замечательно, Львенок, – сказал Серорук. – Холоднокровки ломают волю человека. Их взгляд очаровывает, их слова для слабовольных – стальные приказы. Особенно когда речь идет о клане Илон. Но вообще, их путь – обман. Все холоднокровки – лисы и змеи. Не слушай ни слова, когда они шипят, иначе быть тебе их обедом.

Я поднялся, и Серорук, сверкая бледно-зелеными глазами, встретил мой выпад. Мы обменялись шквалами ударов; свет огня плясал на стали. Серорук, быстрый, как крылья колибри, врезал мне под дых рукояткой меча, и я чуть не сблевал. А потом он эфесом нанес такой мощный апперкот, что я в фонтане крови и слюны подлетел.

– Теперь, юный лорд де Косте, Закон третий?

Аарон ушел от его удара и парировал другой.

– Нежить быстронога, наставник.

– Зубрить-то ты умеешь, малец, а вот что думаешь?

Аарон ударил в ответ и оставил поперек груди Серорука тонкую красную полосу.

– Наш враг быстро бегает. – Барчук победно раскрутил меч. – Быстрее нашего.

– Отлично. – Серорук провел пальцами по ране и улыбнулся. – Зарубите себе на носу, инициаты: враг сильнее вас. Быстрее. Выносливей. Один порченый стоит десятка обычных мужей. Старожил одним касанием переломает вам кости, а еще он стремителен, как зимний ветер. Тренировки и оружие помогают вам уравнять шансы, но если недооцените врага, вам конец.

Серорук снова перешел в атаку, удвоив натиск. Аарон двигался слишком медленно, не меняясь в лице, но вот Серорук пронзил его мечом в живот, насквозь. Барчук хватил ртом воздух. Наставник провернул клинок, выдергивая его, и толкнул стонущего Аарона на землю.

– Закон четвертый. – Серорук обернулся ко мне. – С виду нежить как люди, у нее чувства зверей, но дохнет она как дьявол. Что это значит?

Я вскинул меч в здоровой руке. Сердце в груди так и громыхало.

– Они… сложные.

Серорук молнией налетел на меня. Я узнал его схему – точно так же он работал с нами в Перчатке, – и уже готов был сам насадить на сталь эту сволочь, но тут он мощно отбил мой выпад и проткнул меня, пригвоздив к дереву. Я застонал от боли и схватился за пять футов стали, торчащие у меня из груди, а Серорук тем временем вернулся к костру проверить наш ужин.

– Сложные, oui, – задумчиво проговорил он, помешивая в дымящемся котелке. – Но по своей сути они во многом одинаковы. О, нежить ведет себя как люди, но помори одного голодом ночь-другую, и увидишь, что кроется под шелковым нарядом и за губами-вишнями. Смертный муж грудью встанет на защиту семейства, но, клянусь тебе Господом Всемогущим и всем воинством небесным, ты не узнаешь подлинной ярости, пока не увидишь, с какими ревностью и гневом эти дьяволы бьются за собственную шкуру.

Аарон поднялся, роняя кровавую слюну. Он был бледней обычного, а светлые волосы липли к красным щекам. Однако Серорук вскинул руку:

– Нет-нет, уже почти готово. Помоги де Леону.

Де Косте устало кивнул, вогнал тренировочный клинок в землю и, обойдя костер, направился ко мне. Я к тому времени все руки себе изрезал о меч Серорука.

– Вы забыли о З-законе пятом, наставник, – простонал я.

Серорук отхлебнул из стальной поварешки и причмокнул губами.

– Соли маловато.

Аарон ухватился за рукоять меча, торчащего у меня из груди, и садистски улыбнулся.

– И у нежити есть законы.

– И у нежити есть законы. – Серорук кивнул, подсыпая в котелок щепотку приправы. – Это самое простое, инициаты, и самое утешительное. Этих чудовищ, может, и исторгла утроба преисподней, но они все же руководствуются правилами. Им не перейти реки, разве что по мосту, и не войти в дом – разве что по приглашению. Их нога не ступит на освященную землю, им невыносим вид икон в руках праведника. Смысл в том, что у них есть слабости. Слабости, которыми надо учиться пользоваться.

Де Косте выдернул из меня меч, и я, подавив вскрик, упал на колени и крепко зажал рану. В груди при каждом вдохе булькало.

– Де Леон, упрямство в бою – это не преимущество, оно лишь делает тебя уязвимым перед уловками, – заявил Серорук. – Это фехтование, а не танцы. Двигайся не туда, куда тебя партнер ведет, а туда, куда нужно тебе.

– Oui, наставник, – простонал я, кулаком утирая кровь с подбородка.

– А ты, де Косте, кричишь о своем приближении еще на подступах, все из-за финтов. И еще ты слишком кичлив. Не празднуй победу, пока добыча не окажется в треклятой земле.

– Понял, наставник, – ответил барчук, сплевывая красным.

– Славно. А теперь идите и поешьте, пока не остыло.

Жан-Франсуа взирал на Габриэля со смесью изумления и недоумения.

– И вот так ваш наставник обучал вас фехтованию?

Габриэль пожал плечами.

– Он же не смертельно нас ранил. К тому же учебные клинки ковались из чистой стали. Плоть заживала за час, и даже самые тяжелые раны прошли бы к рассвету, а вот боль мы испытывали настоящую. Если хочешь научить кого-то, что нельзя ослаблять бдительность, ткни его разок-другой в булки, и до него дойдет.

Побитые и в крови, мы сели у костра. Серорук, как обычно, вознес благодарственную молитву Господу. Я разлил рагу по плошкам, а Лучник в это время сидел на дереве и следил за окрестностями. Рагу было из грибов, одно из любимых у нашего наставника. Не сказать, что он готовил лучше всех в империи, но я все равно ничего, кроме вкуса крови во рту, и не чувствовал.

Короткое лето миновало, и в воздухе ощущалось дыхание зимы. Я почти уже не помнил весен моей юности, когда кругом цвели цветы. В детстве Амели плела для мамá веночки, а мы с Селин носились по зеленым лугам. Теперь же снег лежал по полгода, все кругом как будто пропиталось мглой и запахом серы. На ветвях умирающих деревьев еще висели хлипкие листики, но и тех постепенно вытеснял зверомор, новый светящийся гриб. Холод пронизывал до костей. Издалека доносилось приглушенное пение реки, и пока я ел, меня вдруг посетила внезапная мысль, навеянная словами Серорука о Законе пятом.

– Наставник? А что случится, когда реки замерзнут?

– Разве не очевидно? – фыркнул, схватившись за рану на животе, де Косте.

– Тебе лишь бы подколоть, да? Я говорю об армиях Вечного Короля. Текущую реку холоднокровки пересечь не могут, но если вода в ней застынет…

– Это ты верно заметил, Львенок, – сказал Серорук. – Зимосерд нам не друг. Летом генералы императора могут уберечь мосты от воинства Вечного Короля, не дать ему перейти реки или же навязать место битвы. Но когда ударят морозы…

– Восс перейдет реку где угодно, – пробормотал я.

– Так мы думаем. – Серорук кивнул, помешивая варево.

– И скоро он выступит в поход?

– Этого мы не знаем. Разведка в той стылой глуши дело нелегкое, а из Тальгоста уже месяцами не было вестей. Сейчас вся страна уже наверняка превратилась в пустошь, и Вечный Король, скорей всего, восседает на троне из тел и ждет стужи. Однако скоро он все равно отправит свои легионы на восток кормиться – это только вопрос времени. Тем не менее у нас есть преимущество. – Серорук мотнул головой в сторону заснеженных пиков. – В конце концов ударить он может всего в двух местах.

Я оглядел темный силуэт окружавшей нас гряды, прислушиваясь, как воет в горах ветер. В былые времена этот гранитный хребет обозначал край северной цивилизации и начало диких земель Тальгоста на западе. Отсюда и название гор – Годсенд [17]17
  В переводе с английского «дар небес».


[Закрыть], потому что каждая из них носила имя одного из ангелов небесного воинства. Мы устроились у подножья пика Эйрена, ангела надежды. Гряда тянулась вдоль всего северо-западного края Нордлунда, и на востоке было всего два перевала. Два труднопроходимых места, охраняемых самыми могучими крепостями в мире.

– На севере Авинбург, – пробормотал де Косте. – Шаринфель на юге.

Серорук кивнул.

– Эти два форта стерегут границу Нордлунда еще со времен Войн веры. Если Восс хочет покороить империю, ему предстоит взять один из них. Мы не знаем, на который он обрушит удар, но одно известно наверняка: когда реки замерзнут, его молот падет.

Серорук поднял взгляд на потемневшее небо, и настроение у него сделалось странное.

– Правда ли то, что вы мне сказали, наставник? – спросил я. – Об атаке на Веллен.

– Правда, – мрачно произнес Серорук, кивнув. – Восс захватил город и вырезал всех, кто был внутри его стен. Говорят, один из наследников Вечного Короля, зверь по имени Дантон, собственноручно загубил всех невинных дев в городе. Темные близнецы, сестры Альба и Алена, подожгли большой собор вместе с тысячей человек и убивали всякого, кто выбегал, спасаясь от пламени. Младшая дочь Фабьена, Лаура собрала всех новорожденных, наполнила их кровью чашу фонтана на рыночной площади и искупалась в ней.

Мой желудок медленно и болезненно скрутило.

– Лаура Восс, – пробормотал Аарон. – Призрак в Красном.

– Воплощенная мерзость, – презрительно бросил Серорук. – Однако выводок Вечного Короля страшен не зверствами. Пугает не то, что легенда гласит, будто бы самого Фабьена не может убить ни один муж или женщина. Нет, по-настоящему пугают амбиции Восса. Еще до мертводня среди вампиров считалось постыдным плодить порченых, но именно Восс первым начал собирать армию из растущего числа порожденных им шавок. Именно Восс узрел способ, как вампирам завоевать империю.

Серорук отложил плошку и посмотрел в черное небо.

– Но и это не самое мрачное, мальчики. Кровопийцы – создания злобные и одиночные. Живут обособленно. Они мстительны. Однако Воссы – это семья. Нам известны семеро высококровных наследников Фабьена. Любить такие бездушные твари неспособны, зато друг друга дети Восса ненавидят меньше, чем кого бы то ни было. Нечестивый отец называет их принцами вечности, настоятель Халид говорит, что на всей Божьей земле нет существ смертоноснее, но, как их ни назови, ударишь по одному – ударишь по всем семерым. И заодно по их нечестивому отцу.

Серорук снова посмотрел на нас и холодным как камень голосом сказал:

– Посему убить придется всех.