Текст книги "Империя вампиров"

– Мастер Серорук? – позвал я и в ответ услышал только шепот ветра.

Тогда я, молясь Богу, пошел дальше лабиринтом извилистых ходов, мимо груд безымянных костей. На каждом углу, охраняя вечный сон лежащих в могилах, высились статуи прекрасных ангелов.

И тут спереди из темноты послышался крик.

Резко втянув воздух, я намотал на кулак цепь кистеня и побежал. Подошвы моих сапог грохотали о могильные плиты. Впереди показался слабенький огонек – холодные серебристые отблески на стенах. Снова раздался крик боли, и я узнал громкий голос наставника.

– Выходите, вы, окаянные псы!

– Серорук! – взревел я.

Обогнул угол и резко встал при виде сцены, что развернулась перед моим удивленным взором. Это была большая гробница, окруженная десятком саркофагов, с полом из могильных плит. Над всем этим высилась статуя Манэ, ангела смерти, вооруженного крупными серпами. Под ним стоял Серорук, и кистень в его руке пел, рассекая воздух. Мой наставник схлестнулся с двумя неуловимыми тенями.

Я покрылся мурашками, но не от холода, а при виде татуировок на теле наставника: его торс от горла до пояса покрывали Дева-Матерь, Спаситель, ангелы небесного воинства, семь волков, и вся эта святая магия, выведенная руками Серебряных сестер, броня угодника, эгида…она сияла.

Серорук превратился в белую звезду, что горела во мраке. Его окутывал круг света диаметром в пятнадцать футов. Левую руку ожгло, как если бы я слишком близко поднес ее к пламени, и сдернув перчатку, я увидел, что семиконечная звезда на ладони горит тем же внушающим трепет сиянием.

Во тьме мелькали холоднокровки, облаченные в те одежды, в которых их похоронили. Темноволосая женщина в элегантном черном платье и высокий господин в сюртуке, вооруженный шпагой-тростью. Бледные, они были прекрасны: кожа цвета слоновой кости, глаза как сажа… При виде них меня затошнило. Я прежде встречал порченых, oui, чудовищных порождений тлена и проклятия холодной крови. Однако эти двое воплощали вечную красоту, темное совершенство. Первые в моей жизни высококровные.

Мужчина двигался с демонической быстротой, его глаза горели черными огнями. Он заслонял собой женщину, призвав на помощь всю свою нечестивую силу, но Серорук – великий Спаситель! – Серорук был великолепен. Я-то думал, что во время испытания крови ощутил присутствие Бога, однако в тот момент поистине почувствовал Его, окунувшись в свет у небесного брега.

– Оставь нас! – молила женщина.

– Не тронь ее! – прокричал мужчина. – Держись от нас подальше, не то, Богом клянусь, я тебя убью!

– Богом? – презрительно бросил Серорук. – Твой черный язык оскверняет Его имя, пиявка. Серорук метнул серебряную бомбу, и я зажмурился, когда она взорвалась шаром огня и белого света. Холоднокровки бросились в стороны, а Серорук взмахнул кистенем. Цепь опутала ноги мужчины, и тот рухнул на пол.

– Эдуар! – вскричала женщина и бросилась в круг света.

Мой наставник ударил ее по протянутой руке мечом. Вампирша завопила, отпрянув и хватаясь за сломанную кость. Оказалось, они были из клана Восс. Любой другой птенец после такого удара уже держался бы за дымящийся обрубок.

– Наставник! – прокричал я.

– Де Леон? Я же велел оставаться…

Из темноты позади Серорука выскочил еще один птенец, бродяжка в лохмотьях. Скрючив гнилые пальцы, она накинулась на моего наставника. Тот хватил ртом воздух, но серебро у него под кожей обожгло пиявку пламенем. Она попятилась, кривясь от дикой боли.

Серорук обернулся к порченой девочке, опаленной благословенным светом. Метнул в нее флакон святой воды. Порченая заверещала, пятясь еще дальше, но мой наставник вогнал меч ей в грудь.

– Лизетта! – заорала женщина.

Упавший мужчина тем временем сбросил опутавшую ноги цепь: руки у него почернели и задымились. В отчаянии он обернулся к женщине.

– Вивьен, беги!

– Нет, Эдуар, мы…

– БЕГИ!

Сверкая мертвыми глазами, холоднокровка обернулся и полетел на меня пистолетной пулей. Но я успел вскинуть левую руку – и тут же услышал шипение: свет семиконечной звезды пронзил холодные, безжизненные глаза. Месяцы тренировок вязли свое, и я, достав из бандольера серебряную бомбу, швырнул ее в грудь чудовищу. Тьму разорвали вспышка и нечестивый крик.

Серорук выдернул меч из груди бродяжки и в четыре могучих удара начисто срубил ей голову. А вот женщина, пользуясь тем, что за ней никто не следит, рискнула. Драться она не умела, не училась этому, но все же бить могла с ужасающей силой – швырнула меня на саркофаг, и он разбился, как стекло. У меня внутри что-то сломалось; я рухнул в кучу каменного крошева и старых костей. Больше никто на пути у женщины не стоял, и она в вихре черных волос и шелка кинулась прочь по коридору, которым я вошел.

– Семеро мучеников, останови ее!

Серорук выхватил пистолет и припал на колено. Тщательно прицелился и нажал на спуск, паля вслед убегающей холоднокровке. Он попал ей в ногу, но пуля кости не задела, и вампирша, хромая, понеслась дальше. Я и сам, хватаясь за ребра, выстрелил, но промазал, а Серорук подул в рог. Впрочем, Аарон при всем желании не смог бы отрезать кровопийце путь к отступлению – я ведь запалил «Жупел», стараясь прикрыть спину. Оставалось молиться, чтобы он еще горел.

Мой наставник обернулся к вампиру-мужчине: тот полз, пятясь от него. Кожа высококровки почернела от моей серебряной бомбы, а похоронный наряд превратился в дымящееся рванье.

– Нет, – молил он, – Боже, нет, мы не просили…

Серорук рубанул его по горлу. Удар такой силы расколол бы и железо, но коже вампира ничего не сделалось, она лишь звякнула, точно камень под молотом. В лицо чудовищу полетел очередной флакон святой воды; холоднокровка взвыл, и Серорук ударил снова, сумев наконец вскрыть ему глотку. Часть меня прониклась жалостью к этой твари, обрученной с той же жаждой, что и принесла ему гибель. Но на манжетах его рубашки, на опаленном лацкане сюртука я видел потеки крови: в нóчи после обращения это чудовище не бездействовало.

С виду нежить как люди, у нее чувства зверей, но дохнет она как дьявол.

Совершив последний рывок, вампир кинулся на моего наставника. Безрассудно. С ненавистью. Серорук отошел в сторону, развернулся и довершил начатое: последний страшный удар – и голова вампира отделилась от шеи, а тело рухнуло бесформенной кучей.

Наставник бросился в погоню за женщиной, а я поднялся из груды битого камня, в которую превратился саркофаг. Хромая, истекая кровью, гнаться я ни за кем не мог, но знал, куда идти. У входа я увидел, что ступеньки почернели и дымятся, а вот пламя уже погасло. Костеря себя, сука, за глупость, вытащил свою никчемную задницу на темный свет дня.

Серорук опустился на колени подле де Косте – тот лежал распростершись на земле. Губы разбиты, нос сломан, светлые волосы свалялись от крови. Наставник метнул в меня убийственный взгляд. Поднялся на ноги, щеря удлинившиеся от гнева клыки.

– Ты, пустоголовый баран, придурок.

Он метнулся ко мне и, схватив за горло, с силой припер к утесу.

– Я же велел сторожить вход!

– Мне показалось, ч-что я слышал…

– Показалось? В героя тебе сыграть захотелось – вот что! Твое непослушание стоило нам добычи и, может статься, еще одной невинной жизни! Подумай об этом!

– П-простите, наставник! П-прошу…

Мгновение он еще душил меня, но потом отпустил, позволив сползти по склону. Тут уже де Косте поднялся и сам метнул в меня ненавидящий взгляд.

– Вы нашли мальчишку де Бланше, наставник?

Серорук дал себе время успокоиться и сплюнул на булыжник мостовой.

– Нет. Его могила пуста, но сам он точно рыщет по улицам города. Вместе с нечестивой дочерью, которой этот болван дал уйти. – Серорук сердито потер челюсть. – В могиле мальчишки были следы каменной пыли и пахло взрывчатым порошком. Возможно, он чередует гнезда. Де Косте, мы с тобой до захода солнца осмотрим шахты.

– А как же я, наставник?

Серорук обернулся и зло посмотрел на меня.

– Пока не научишься вести себя как охотник, я буду обращаться с тобой как с чертовой собакой. Вернешься в поместье олдермена и будешь сторожить ложе мадам де Бланше до нашего возвращения.

Его окровавленный меч нежно, как первый дождь, лег мне на плечо.

– И если снова нарушишь мой прямой приказ, то, клянусь Господом Всемогущим и семерыми мучениками, я тебя прикончу, малец. Отправлю в могилу прежде, чем твои нетерпение и жажда славы загонят туда же невинного.

Я понурился, не в силах ничего сказать от стыда.

– Понятно, наставник.

Серорук убрал меч и протянул мне руку.

– А теперь вставай. Тебе еще надо сжечь тела.

V. Прекрасный вид

– Чаю, инициат?

Голос отца Лафитта выдернул меня из задумчивости, и я оторвался от созерцания пламени в очаге. Из головы все не шел образ горящего трупа девочки. К одежде пристал смрад, все еще свеж был ужас в сердце, и я снова вспомнил о сестре. Казалось, со смерти Амели минула целая жизнь, а мальчик, что видел, как она пылает, превратился в призрак. И все же сегодня я доказал, что ребенком – своенравным и глупым – я быть не перестал.

– Нет. Merci, отче.

Слуга де Бланше кивнул, поставил поднос на каминную полку и удалился из комнаты. Чайник был из серебра, а чашки – из тончайшего фарфора. Аромат стоял сладкий, резкий; я уже почти забыл, что так пахло у нас дома, когда мама сама заваривала чай.

Солнце закатилось, а мои товарищи так и не вернулись. Сбежавшая холоднокровка хоть и была ранена, ночью станет многократно опаснее, и товарищи мои рисковали сильнее. В сотый раз я проклял себя за глупость.

– Что вас тревожит, сын мой? – спросил Лафитт, присаживаясь напротив.

Я сидел возле кровати мадам де Бланше, а Львиный Коготь держал под рукой. Кресло из красной кожи и роскошного бархата было такое большое, что я тонул в нем. Я взглянул на даму, обложенную горой подушек: бледная, как бумага, она дышала мелко и часто. Олдермен в это время работал у себя в кабинете дальше по коридору.

– Так, пустяки, отче, – вздохнул я.

– Вид у вас изможденный.

Я покачал головой: воспаленные глаза – это просто след причастия.

– Этой ночью я спать не лягу.

– Я о вашем священном ордене только слышал, – заметил Лафитт. – Мой папа рассказывал, как мальчишкой встретил одного из ваших: тот угодник убил ведьму, наславшую мор на деревню. Выследил и пригвоздил ее душу к телу холодным железом, а потом сжег тело. Я, правду сказать, считал это чепухой и нелепицей.

– Ведьм я не встречал, отче, но зло видел. Не сомневайтесь, оно ходит среди нас. – Я сглотнул. – Впереди темные ночи.

– Те, с кем вы столкнулись в катакомбах… они изменились?

Я кивнул.

– Я и прежде дрался с нежитью. Просто… не с такой. Женщина как будто… боялась. Мужчина велел ей бежать. Они словно помнили, кем были прежде.

– Я знал обоих, – сообщил Лафитт, промокнув вспотевшие губы платочком. – Мои прихожане. Эдуар Фарроу и Вивьен ля Кур. – Его рука задержалась над серебряным колесом на шее. – Весной собирались пожениться.

– А девочка? Ее звали Лизетта.

Лафит пожал плечами.

– В городе такого размера немало бродяг, инициат де Леон. Многие приходят и уходят, и еще больше тех, о ком потом никто и не вспомнит. Трагедия.

– Божья воля, – заявил я. – Все аки на небе, так и на земле – деяние длани Его.

– Véris, – улыбнулся священник. – Но если собираетесь бдеть до восхода, вам надо чего-нибудь выпить. Чай такого хорошего сорта – большая редкость в эти ночи. Грех переводить.

Я принял протянутую Лафиттом чашку и посмотрел в огонь. Вспомнилось, как мама, еще до мертводня, заваривала чай в большом черном чайнике. Мы с сестрами сидели за столом, и Амели сердито смотрела, как мы с Селин шумно играем в бабки. Сестренки мне не хватало, и я чувствовал вину за то, что не отвечал на ее письма. Думал, не стоит ли написать матери, спросить правду об отце. Часть меня не хотела больше ее знать, другая отчаянно в ней нуждалась.

– Santé, инициат. – Лафитт приподнял чашку.

– Santé, mon Père [18]18
  Отец мой, отче (фр.).


[Закрыть], – ответил я.

Я отпил и поморщился. Было горько и горячо. Лафитт убрал чашку в сторону и посмотрел на меня. Правду сказать, он был очень красив: северянин, темноволосый и темноглазый. Скорее всего, сынок богатея, раз уже получил назначение от понтифика в такой богатый город.

– Давно ли вы служите в Ордо Аржен, инициат де Леон?

Мадам де Бланше застонала, не просыпаясь, и я взглянул на нее.

– Семь месяцев.

– Много ли братьев в вашем священном ордене?

– Несколько десятков, – ответил я, вставая с кресла. – Хотя порой точно не скажешь. Охота зачастую держит нас вдали от дома. Мы редко когда собираемся в Сан-Мишоне все вместе.

– Отчего же вас так мало? Если, как вы говорите, надвигаются темные ночи, почему не рекрутировать больше?

Я дотронулся до лба мадам де Бланше, проверяя, нет ли жара, и она заныла от прикосновения семиконечной звезды.

– Бледнокровки не каждый день родятся, отче. Мы – как вампиры, на которых охотимся, и наше рождение – дело случая. Проклятие, которого врагу не пожелаешь.

Священник нахмурился.

– Холоднокровок создают другие холоднокровки, ведь так?

– Oui, но в народных сказаниях не все правда. Обращение непредсказуемо, отче, и передается жертвам в случайном порядке. Кто-то так и не восстает. Кто-то возвращается как безмозглое чудовище.

– В случайном, говорите? – нахмурился Лафитт. – Любопытно.

Я вытер вспотевший лоб и сбросил пальто.

– Оттого и досадно: вампир, который заварил эту кашу, возможно, и не знает, что Клод де Бланше обратился.

– Мадам Лункуа не показалась мне женщиной небрежной.

Я удивленно моргнул.

– Вы же вроде не знакомы с мадам Лункуа.

– Я знаю ее лишь по репутации. Те, с кем она имела дело в Скайфолле, высоко о ней отзывались. Даже олдермен, похоже, попал под ее чары.

– С кем она еще имела дело? – спросил я, утирая пот с губ.

Однако Лафитт не ответил. Он склонил голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то, а к чаю даже не притронулся. В голове у меня пульсировало. Глаза жгло, все расплывалось.

– Семеро мучеников, тут как в печке…

Священник улыбнулся.

– Откройте окно. Вид чудесный.

Я кивнул и тяжело подошел к створчатым окнам. Глаза так и горели. Я раздвинул занавески и за стеклом, во тьме, увидел сияющее, бледное, как луна, лицо маленького Клода де Бланше.

– Благой Спаситель!

Это был десятилетний мальчонка. Волосы – угольно-черные, кожа – могильно-бледная; наряд – благородный: черный бархат, золотые пуговицы и шелковый шейный платок. Однако темнее всего были его глаза: они влажно поблескивали под набрякшими веками драгоценными камнями, неотрывно смотрящими на священника.

Мальчик приложил ладонь к стеклу.

– Он прекрасен, не правда ли?

Я обернулся. Отец Лафитт держал в руках мой меч, не вынимая его из ножен, и раболепно, с восторгом смотрел на бледную тень за окном.

– Впусти меня, – шепнула та.

– Лафитт, нет! – вскричал я.

– Входите, хозяин, – тихо произнес священник.

Стекло треснуло, когда створки дверей распахнулись. Я едва успел обернуться, как Клод де Бланше атаковал – отбросил меня на стену. Штукатурка посыпалась, а мои сломанные ребра полыхнули огнем. Лафитт направился к балкону, но я был так занят, отбиваясь от мальчишки, что оставалось только заорать, когда священник выбросил мое оружие в окно. Мадам де Бланше, будто почуяв присутствие нечестивого создания, поднялась и села в кровати, распустила шнуровку на сорочке и протянула к нему руки.

– Сынок, – сквозь слезы прошептала она. – Мой милый сыночек.

Этот милый мальчик снова отшвырнул меня на стену; ногти у него были остры и тверды, словно железо. Комната плыла у меня перед глазами, во рту ощущался горький привкус, и до меня дошло наконец, что Лафитт подсыпал мне в чай яд, приглушивший кровогимн у меня в голове. И когда вампир посмотрел на меня черными глазами, я понял, как сильно вляпался.

– На колени, – приказал Клод.

Эти два слова ударили по мне, точно пуля, обернутая в бархат. Желание угодить этой твари было столь же естественным, как дыхание. Я знал: уступи я ей, и все будет хорошо. Все будет просто чудесно. Но где-то в темном уголке сознания я еще помнил Серорука, пригвоздившего меня к дереву, и пламя его слов, прогнавшее мрак.

– Не слушай ни слова, когда они шипят, иначе быть тебе их обедом.

Я потянулся к каминной полке, к сверкающему начищенным серебром чайнику. Во мне разгоралась ярость, клыки выросли, и когда вампир снова произнес «На колени!», я наконец схватил нужный мне предмет и, бросив: «Иди нахер!», врезал им прямо по рубиновым губам.

Клод взвыл от боли и пошатнулся. Чайник смялся, словно бумажный, но я получил краткую передышку. А тут уже и двери распахнулись: на пороге стоял бледный олдермен. Пораженный, он оглядел творящийся в комнате хаос: его жена вопила, отец Лафитт тянул из рукава нож, а я снова хватил чудовище по лицу чайником. Однако взор олдермена остался прикован к твари, с которой я сцепился, к нечестивым останкам мальчика, которого отец схоронил несколько месяцев назад.

– Сынок?

Я бросился к бандольеру, в котором хранились святая вода и серебряные бомбы, но священник прыгнул мне на плечи и стал колоть ножом. Силой Лафитт обладал впечатляющей и успел раз десять пронзить мне грудь, но я-то был не сраным рабом, а бледнокровкой, инициатом Ордо Аржен, меня учил мастер охоты. И вот я наотмашь впечатал локоть ему в челюсть, услышал хруст, и из сломанного рта козла-предателя вырвался вопль. Я прыгнул на стену спиной вперед, и вместе с Лафиттом мы врезались в нее с такой силой, что расшаталась кладка, а у него раскрошились ребра.

Маленький Клод к тому времени оправился и врезал мне по яйцам с такой силищей, что меня на месте вырвало. От боли я согнулся пополам, и вампир швырнул меня о пол. Сел мне на грудь и потянулся к горлу.

Тут о его голову, разбрызгав фонтан искр, ударилась головня. Волосы Клода задымились, и он завопил от боли. Вскочив с меня, обернулся к отцу – олдермен стоял у камина и держал в руке обломанное полено.

– Папа, – зашипел вампиреныш.

– Не сын ты мне, – со слезами на глазах прошептал де Бланше.

Он снова ударил мальчишку, опалив ему кожу. Тварь заверещала.

В комнате раздался еще вопль – это мадам де Бланше вскочила с кровати, подхватила выпавший из рук Лафитта кинжал, и бросилась с ним на мужа сзади. Клинок пронзил плоть олдермена, и он, задыхаясь, вместе с женой повалился на скользкий от крови пол.

– Клодетт! П-прекрати…

У меня во рту стоял вкус рвоты, по груди текла кровь, но я снова кинулся к бандольеру. Послышалось шипящее дыхание, и меня с силой швырнули через всю комнату прямо на роскошную кровать мадам де Бланше, и от удара ложе развалилось. Клод снова прыгнул на меня, и я вскинул левую руку – мелкий гаденыш заверещал, когда семиконечная звезда вспыхнула. Но все же ударил он как молотом, вышиб весь воздух из моих пробитых легких. Одной когтистой рукой схватил меня за левое запястье и отвел ладонь в сторону, чтобы не видеть света татуировки. Другой потянулся к моему горлу. Я же, в отчаянии хватая воздух ртом и истекая кровью, сам вцепился в его запястье.

Противопоставил свою силу его, а он свою волю – моей. Его ангельское личико, опаленное и в кровавых брызгах, нависло надо мной. Я вспомнил тех двух высококровных из крипты: умерев, они еще цеплялись за остатки прежней жизни. Но это сраное чудовище, что сидело на мне, месяцами упивалось убийствами, воплощало собой все то, чем они были на самом деле.

– Тиш-ш-ш-ш-ш-ш-ше…

Мне будто снова было тринадцать. Я лежал в грязи в тот самый день, когда Амели вернулась домой. Я ощутил на горле холодное дыхание смерти, и у меня по руке пробежала волна жара. Во мне пробудилось нечто древнее и темное, а Клод де Бланше отпрянул с воплем боли, цепляясь за державшую его пятерню.

Его плоть чернела у меня под пальцами, будто горя без пламени. Тварь в обличье мальчишки пыталась вырваться, ее фарфоровая кожа пузырилась и шла трещинами, в которые вырывался красный дым. Кровь будто кипела в его мертвых жилах. Клод закричал обычным детским голосом, из его черных глаз хлынули алые слезы.

– Отпусти! – скулил он. – Мама, останови его!

Рука вампира превратилась в обугленную головешку. На пальцы мне, обжигая, горячим воском капала его кровь, но я держал, объятый ужасом и изумлением. Кто-то летел к нам по лестнице. Раздался окрик Серорука. Маленький Клод хватил ртом воздух, когда кистень моего наставника обвился вокруг его шеи и груди. И вот, связанный наконец серебром, гаденыш рухнул на пол. Мадам де Бланшет вскочила с мужа и понеслась ко мне, но Аарон перехватил ее и повалил на пол.

– Убью! Ты сделал больно моему дитятке, сволочь! Я ТЕБЯ УБЬЮ!

Женщина была в крови, она убила собственного мужа, а все ее мысли занимала только пиявка, беспомощно валявшаяся у моих ног. Клод де Бланше смотрел на меня снизу вверх бездушными и полными злобы глазами. Перед мысленным взором у меня встали укусы на груди и между ног его матери, но я постарался не воображать, что он вытворял с ней во время ночных визитов. Мне лишь подумалось: не был ли и я когда-нибудь близок к тому, чтобы устроить такой же ад.

Серорук ухватил меня под мышки и поднял. Ноги так и подгибались, голова кружилась от яда, подсыпанного мне Лафиттом. Наставник оглядел устроенную в комнате резню: раздавленный священник, стонущий высококровный, заколотый олдермен и его вопящая жена. Я был весь в липкой крови, в груди – колотые раны, ребра сломаны. Волосы падали мне на лицо спутанной мокрой вуалью, а разум гудел от мысли, что я неким образом вскипятил вампиру кровь одним только прикосновением.

– Что я сделал? – прошептал я, глядя на почерневшую плоть мальчишки. – Как я это сделал?

– Понятия не имею.

Серорук похлопал меня по плечу и скупо кивнул.

– Но ты славно поработал, Львенок.