Текст книги "Избавление"

– Не-а. С ним бы ничего такого никогда не случилось.

– А почему вы так уверены, что с ним вообще произошло что-то нехорошее? – спросил я.

– Я это чувствую, – ответил Квин. – И я никогда не ошибаюсь в своих предчувствиях.

– В этот раз ошибаетесь, – сказал я. – А теперь отстаньте от меня! Идите и делайте все, что вам придет в голову. А от меня – отстаньте! Ваша река, ваши леса, все, что тут происходит, а особенно вы сами мне уже остоебли! Если у вас нет ничего, в чем нас обвинять, если нет свидетельств, чтобы как-то подтвердить ваши слова, все эти ваши идиотские подозрения – оставьте меня в покое!

Он отошел, бормоча что-то себе под нос, а я вернулся к полицейскому, который сидел на прежнем месте. Квину ничего не удастся доказать, и ничего у него не получится. Интересно, действительно ли один из тех двух, кого мы убили, был мужем его сестры? Я стал обдумывать, как узнать его фамилию, но потом решил, что не стоит и пытаться. Зачем мне, действительно, знать его фамилию? Только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство? Вряд ли это может дать какое-либо удовлетворение.

Люди, которые драгировали реку, постепенно смещались вниз по течению. Время от времени крюк, заброшенный одним из них, цеплялся под водой за что-то, и все тут же бросались к нему; выражение на лицах тут же менялось: у одних появлялся страх в глазах, у других – предвкушение, а у третьих – радость. Когда это случалось, сердце у меня начинало биться чаще, но каждый раз крюк, вытащенный общими усилиями, оказывался пустым. Весь день рана моя под повязкой то начинала ныть, то успокаивалась. И за все это время удалось прощупать реку на протяжении не более двухсот метров.

Ко мне подошел шериф Буллард.

– Похоже, что на сегодня придется заканчивать. Становится слишком темно.

Я кивнул и встал.

– Вы со своим приятелем останетесь на ночь в Эйнтри?

– Наверное, – сказал я. – Мы все еще не оправились полностью. И я хочу побыть пока недалеко от Льюиса. Надо заехать в больницу, узнать, как он там. У него очень сложный перелом.

– Не повезло ему, – согласился шериф. – Доктор сказал, что хуже переломов ему не доводилось видеть.

– Мы остановились в «Биддифорде». А, ну, вы и так это знаете.

– Ага, знаю. Мы вернемся сюда завтра утром. Вы можете поехать с нами, но это не обязательно.

– Не вижу причин, зачем нам сюда еще приезжать, – сказал я. – Если тело не здесь, то я не знаю, где оно может быть. Скорее всего, где-то ниже по течению.

– Мы поищем немного и вверх по течению.

– Не имеет смысла, – сказал я. – Но конечно, делайте все, что считаете нужным. И если там вы найдете каких-нибудь утопленников, то среди них не будет Дрю. Он утонул где-то здесь, и если вам все-таки удастся найти его, то только вниз по течению.

– Может быть, мы разделимся, и часть людей будет работать вниз по течению, а часть – вверх по течению.

– Ладно. Прекрасно. Но все произошло именно здесь. Я абсолютно в этом уверен. Я запомнил вон то желтое дерево, и пока мы искали Дрю, я все время посматривал на это дерево. Тело снесло куда-то вниз по течению. Оно могло плыть только в одном направлении.

– Верно, – сказал шериф. – Но искать мы будем не только здесь. Мы сообщим вам, если найдем его. Завтра я заеду к вам в гостиницу. Где-нибудь после обеда. Премного благодарен за то, что вы согласились помочь нам.

Мы с Бобби снова плотно поужинали и отправились спать. Говорить уже ни о чем не было нужно – все было уже сказано. Теперь все зависело от того, найдут труп или не найдут.

На следующий день мы отправились в больницу проведать Льюиса. Он чувствовал себя значительно лучше. Его нога была поднята в воздух с помощью системы специальных подтяжек и блоков; он читал местную газету, в которой была напечатана заметка об исчезновении Дрю и о поисках его тела в реке; рядом с заметкой была помещена фотография, на которой я узнал себя, и рядом с собой помощника шерифа Квина. У моего лица торчал кулак Квина, и я понял, что нас сфотографировали тогда, когда разговор уже подходил к концу. На фотографии я выглядел так, будто я терпеливо, просто из любезности, выслушиваю Квина, но не прислушиваюсь к его словам. Даже эта фотография, помимо всего прочего, могла пойти нам на пользу.

В палате никаких полицейских не было, но Льюис уже не был единственным больным: предыдущим вечером привезли фермера – ему по ноге проехался трактор. Он лежал в противоположном углу, и когда мы пришли, спал. Я рассказал Льюису обо всем, что происходило предыдущим днем, о том, что Бобби поедет назад, в наш город, на его машине, и что потом жена Льюиса или кто-нибудь еще приедет за ним, когда его выпишут из больницы. Льюис сказал, что это его вполне устраивает.

Мы попрощались с Льюисом; он откинулся на подушки:

– Я думаю, что через недельку-другую и меня отсюда отпустят.

– Конечно, – сказал я. – Лежи, отдыхай и не скучай. Знаешь, этот городок не так уж плох.

* * *

Потом мы с Бобби вернулись в гостиницу и стали ожидать шерифа. Он появился в половине шестого вместе со злобным маленьким Квином. Шериф достал лист бумаги:

– Прочитайте это. Здесь изложено то, что вы нам рассказали. Посмотрите, все ли правильно.

Я прочитал.

– Все правильно, – сказал я. – Но я не знаю всех этих названий разных мест, которые здесь упоминаются. Пороги, где мы перевернулись, действительно называются так, как здесь написано?

– Да, именно так, – ответил он. – Стремнина Гриффина.

– Ладно. – И я подписал бумагу.

– Теперь эта бумага является вашим официальным заявлением. И вы уверены, что все именно так и произошло? – спросил шериф Буллард.

– Можете не сомневаться. Я абсолютно уверен.

– Это неправда, – сказал Квин значительно громче, чем говорили мы с шерифом. – Он все врет! Беззастенчиво врет! Там, вверх по реке, он сделал что-то такое, что теперь хочет скрыть. И я вам скажу, что он сделал: он убил моего зятя.

– Послушай, ты, поганый коротышка! – Мой голос дрожал, и дрожал неделанно. – Может быть, твой свойственник кого-то прихлопнул, и ты хочешь втянуть нас в это дело. Иначе зачем тебе было бы все время талдычить про убийство? Убийцей была река! Других убийц мы не видели. Если ты надеешься, что река тебя не прихлопнет, садись своей дурной жопой в лодку и поплавай по этой реке! Посмотришь, что получится!

– Мистер Джентри, поосторожнее с выражениями, – нахмурился шериф. – Не надо так. Нет никакой нужды так выражаться.

– Ладно, пока хватит. Остальное оставим на другой случай, – сказал я.

– Он все врет, шериф, все врет! Не позволяй им уехать! Не позволяй им уехать! Не позволяй этому сучьему сыну смыться!

– Артэл, у нас нет никакого права задерживать их, – сказал шериф. – Против них нет никаких улик. Они и так крепко натерпелись. И они хотят после всего этого спокойно вернуться домой.

– А я тебе говорю, не отпускай их! Моя сестра мне снова звонила. Вчера вечером. Говорит и плачет. Бенсон до сих пор не вернулся. Она уверена, что его уже нет в живых. Уверена, и все тут! Он никогда раньше не пропадал так долго, а эти были как раз в тех местах, где он пропал. Там никого больше не было.

– Артэл, ну откуда ты знаешь, был там кто-то еще или нет? Ты просто хочешь сказать, что там не было других городских, кроме этих ребят.

Я покачал головой, будто показывая этим, что трудно поверить, насколько глупыми бывают люди; но перед нами действительно был очень глупый человек.

– Вы можете ехать, когда захотите, – обратился к нам шериф. – Оставьте только мне ваши адреса.

Я написал на бумажке наши адреса:

– Ладно... Сообщите нам, пожалуйста, если что-нибудь найдете.

– Не беспокойтесь. Вам сообщим в первую очередь.

* * *

Я снова погрузился в сон, который увел меня за пределы сна, обвел вокруг смерти и привел назад; я плыл на волнах сна; мне показалось, что я слышу звон совы, который заглушил пение других птиц; эту металлическую сову Марта прицепила во дворе нашего дома вместо флюгера. Было еще рано, и мы были на свободе. Я оделся, пошел к Бобби и разбудил его. Хозяйка гостиницы уже встала: мы расплатились – на это ушли деньги, которые у нас оставались. Затем поехали на заправочную станцию, чтобы забрать машину Льюиса. Там мы обнаружили шерифа, который беседовал с владельцем станции. Мы вылезли из машины.

– Доброе утро, – поприветствовал нас шериф. – Раненько вы собрались.

– Мы как раз и намеревались выехать пораньше, – сказал я. – Мы можем быть чем-то вам полезны?

– Нет, нет. Я просто хотел убедиться, что все в порядке с ключами от машины, и все такое прочее.

– Теперь у нас все будет в порядке. Нам помощь больше не нужна, – сказал я. – Да, вот еще что, шериф. Мы должны немного денег тем ребятам из Оури, которые пригнали сюда наши машины. Не могли бы вы позвонить им и сказать, что мы пришлем им деньги, как только вернемся домой? Они вам поверят больше, чем нам. Вы здесь живете, и они наверняка вас знают.

– Буду рад вам помочь, – согласился шериф. – А как их зовут?

– Братья Гринеры. У них там автомастерская.

– Я передам им. Не беспокойтесь... Так вы говорите, что кроме них вы никого больше на реке не видели?

– Никого. А, да, с ними был еще какой-то человек. Но я не знаю, кто.

– Может быть, мы узнаем, кто это был. Может, я даже сам поеду туда и поговорю с ними. И можете не сомневаться – я им скажу, что вы пришлете им деньги.

– Прекрасно. Ну, мы, наверное, поедем.

– По дороге домой – особенно не гоните, – добавил шериф. – И знаете, что, приятель... я вам вот что скажу: никогда больше не плавайте по реке на байдарках. И не появляйтесь здесь, в наших местах.

– По этому поводу можете не беспокоиться, – я широко улыбнулся – шериф улыбнулся в ответ. – Насколько я понимаю, вы советуете нам уматывать отсюда побыстрее и никогда больше носа не показывать в этих местах?

– Ну, приблизительно так.

– Ладно, шериф. Но вы же прекрасно понимаете, что мы не какие-нибудь там наемные убийцы мафии, – сказал я с техасским акцентом. – Мы просто себе мирные городские жители. Охотимся с луком и стрелами.

– А теперь послушай, что я тебе скажу, парень...

– Шериф, вам надо сниматься в кино. Или переехать в штат Монтана. И в Монтане, и в Голливуде вам придется иметь дело с ребятами, которые значительно хуже, чем я.

– Может быть, я так и поступлю, – сказал шериф. – Тут такая тихая заводь – ничего не происходит. Крадут себе цыплят, гонят потихоньку самогон. А так – тишь да гладь.

– Все было тихо, пока мы не появились здесь, а?

– Ага. Но такого нам больше не нужно. Веселенькая работа – шарить крюками по дну речки!

– Нам тоже такого больше не нужно. Вы нас больше не увидите.

– Ладно. Ну, пока. Счастливо доехать!

– До свидания. И я надеюсь, что зять вашего помощника отыщется.

– Конечно. Сам припрется! Пьяный. Гнуснейший тип, кстати. Сестре Квина было бы значительно лучше без него. И всем остальным тоже.

Я открыл дверцу машины Дрю.

– Напоследок – разреши мне, приятель, спросить тебя кое о чем и кое-что тебе сказать.

– Спрашивайте.

– Как так получилось, что у вас было четыре спасательных жилета?

– У нас был с собой запасной. Даже не один, а два. Второй вы наверняка выловите где-нибудь ниже по реке. Они не тонут, знаете. Ну, а что вы хотели сказать мне?

– Ты держался молодцом!

– Ну, кому-то же надо было что-то делать, – сказал я. – И знаете – мне очень не хотелось умирать.

– Тебя здорово распороло, но если б не ты, вы все бы так и остались в реке, как ваш товарищ.

– Спасибо, шериф. Мне приятно это слышать. Я запомню ваши слова.

– Ага... обезьяна, а похвалу понимает... А чего ты такой волосатый? Кто у тебя был папаша?

– Тарзан, – ответил я.

Бобби уже сидел в машине Льюиса. Я взял карту со стойки, утыканной картами, и крикнул:

– Бобби, давай заедем, заберем лодку!

– Ни за что на свете! – отозвался он. – Пускай остается здесь. Я больше не хочу ее ни видеть, ни прикасаться к ней! Даже от запаха этой штуки меня мутит. Ну ее к черту!

– Нет, Бобби, – возразил я. – Мы поедем и заберем ее. Езжай за мной. Мы управимся очень быстро.

Когда мы подъехали к реке, я, увидев, что в байдарке играют какие-то дети, подумал, что это хороший знак – значит, помощника шерифа Квина поблизости нет. К тому же, дети наверняка отмыли лодку от блевотины, оставленной Льюисом. Я прогнал детей из байдарки и осмотрел корпус. Он был весь во вмятинах, со следами ударов о камни не только на днище, но и на боках, причем в некоторых местах – вплоть до планшира. Глядя на все эти отметины, я снова переживал удары, которым подвергалась байдарка. Я обнаружил и две дырки – небольшие дырочки – расположенные рядом друг с другом по центру лодки; я подумал, что лодка оставалась бы на плаву, даже получив еще несколько таких пробоин – но не слишком много.

Мы уже собирались поднимать лодку, чтобы установить ее на машине, когда я случайно взглянул через реку на противоположный берег. Там, среди деревьев, передвигались какие-то люди; за деревьями и кустами пряталось небольшое кладбище – я на него не обратил бы внимания, если бы не увидел люден.

Я спросил детей, которые продолжали стоять рядом:

– Там кого-то хоронят?

– Не-а, – сказала одна девочка, вся вымазанная в грязи. – Ну, тех всех, кто лежит на кладбище, перенесут в другое место. Когда будет дамба, тут все зальет. Вот их и выкапывают.

Я и так догадывался, что наблюдаю не похороны – люди перемещались слишком активно. Но то, что сказала девочка, прозвучало неожиданно. Я стал присматриваться и увидел зеленые гробы, поставленные один на другой; двое мужчин время от времени исчезали под землей и потом одновременно появлялись, явно что-то поднимая.

– Странно, что все тут зальет водой, – сказал я, обращаясь к Бобби.

– Странно, странно. Ради Бога, Эд, поехали уже, поехали отсюда!

Мы подняли байдарку и, спотыкаясь и раскачиваясь, поднесли ее к машине, взгромоздили на крышу, потом привязали к раме.

– Поезжай впереди, Бобби. Ты же знаешь, где живет Льюис? Расскажи его жене, что произошло, но помни нашу версию. Она накормит тебя и приголубит. И позвони Марте, скажи, что я еду домой.

– Я скажу, что нужно, – сказал он. – Не волнуйся, такое не забывается.

Я подошел к воде, наклонился и, зачерпнув воду из реки, напился.

* * *

Возвращаться было легко и приятно, хотя я ехал в машине погибшего человека, и все в ней напоминало о нем. Машина – в прекрасном состоянии, мотор работает ровно, в салоне чисто и прибрано; на ветровом стекле приклеена маленькая эмблема компании, в которой Дрю работал. Нужно было отрешиться от всего, что окружало меня в машине, и отдаться красоте местности, по которой я проезжал; из этой красоты нужно было выстроить свой собственный, тихий внутренний мир. Через четыре часа я, оставив позади фермерские районы и придорожные рекламные щиты, призывающие обратиться к Богу, въехал в царство мотелей, заезжаловок; чувствовалось, что я уже совсем недалеко от города. И все время, пока я ехал, у меня перед глазами стояла река. Я видел, как она обрушивается на меня, прорываясь между глыбами камня, – и тогда я невольно нажимал на педаль газа. Я видел извивы реки, с медленно текущей водой, темно-зеленые участки с водой почти неподвижной; деревья и скалы по берегам, мосты, дающие надежду...

Меня грызло беспокойство, и никакие попытки избавиться от него не помогали – достаточно ли прочна наша версия случившегося? Что произойдет, если что-нибудь все-таки вынюхают? Я был полностью уверен в Льюисе, уверен в нем, как в самом себе... но можно ли быть полностью уверенным в ком бы то ни было? И я не был уверен в Бобби. Он много пил, и, как у нас говорят, пил много и часто, а пьяный человек – особенно такой человек, как Бобби, – может наговорить о себе всяких гадостей, может начать каяться и изобличать себя в разных там грехах. Но будем надеяться, что рассказать правду ему не позволит воспоминание о том, как он стоял на коленях, опираясь животом на бревно, а к его голове было приставлено ружье, о том, как он вопил и верещал, дрыгая ногами, как маленький мальчик. Он ни за что не захочет, чтобы кто-нибудь узнал об этом, ни при каких обстоятельствах, как бы пьян он ни был. Нет, он будет придерживаться моей версии событий.

И она казалась мне достаточно прочной. Я соорудил ее и испробовал ее на крепость, и она устояла. Она так прочно засела у меня в голове, что мне уже трудно было сквозь нее различать правду. Но стоило немного напрячься – и правда обнажалась: светила луна, заливая своим светом дикую реку; каменная стена упиралась мне в грудь, сердце стучало и отзывалось в пульсации камня; сосновая иголка щекотала мне ухо; я сидел на дереве и ожидал рассвета...

Я ехал уже по четырехрядному шоссе – город был совсем близко. Почти во всех заезжаловках, которые я сейчас проезжал, я когда-то останавливался, чтобы перекусить. Я бывал почти во всех этих магазинах, и Марта тоже ездила сюда за покупками. Машина пошла вверх по холму; мимо меня мелькали дома; я оставил позади себя рев грузовиков и мельтешение заправок. Я сделал еще один поворот – и дорога, слегка изгибаясь, повела меня к дому. Было около двух часов дня. Я заехал к себе во двор, вышел из машины и постучал в дверь. Тут меня спасут, тут мое избавление!

Дверь открыла Марта. Мы молча стояли, друг против друга, затем вошли в дом. Я снял свои тяжелые башмаки, поставил их в угол и походил по ковру, застилавшему пол. Потом вернулся к машине, взял с сиденья нож и пояс, и раскрутив, забросил подальше в деревья, окружавшие дом, – в наш предместный лес.

– Знаешь, любовь моя, я бы чего-нибудь выпил, – сказал я.

– Скажи мне... – Марта смотрела на мой бок. – Скажи мне, что с тобой случилось? Я знала, что с тобой что-то случится!

– Нет, не знала, – возразил я. – Ты и вообразить не можешь, что с нами произошло!

– Иди, ляг, – сказала она. – Я хочу посмотреть, что там у тебя. Мы пошли в спальню; Марта прикрыла кровать старой простыней, и я улегся. Она сняла с меня рубашку и осмотрела меня; я ощущал ее любовь и беспокойство. Потом пошла в ванную и вернулась с тремя-четырьмя бутылочками. Наша встроенная в стену аптечка напомнила мне больницу – она вся была забита лекарствами.

– Любовь моя, дай мне сначала чего-нибудь выпить, – попросил я. – А уже потом мы будем играть в доктора.

– Все врачи играют в доктора, – сказала она. – А все медсестры играют в медсестер. И все бывшие медсестры играют в медсестер, особенно если любят.

Она принесла мне бутылку «Уайлд Тэрки», и я отхлебнул прямо из горлышка. Потом жена стала смачивать повязку какой-то таинственной жидкостью из бутылки, которую достала из аптечки. Повязка отставала от кожи слой за слоем; ее нижняя часть была сильно пропитана кровью. Швы были покрыты кровью и еще какими-то выделениями тела.

– Тут у тебя все будет в порядке, – сказала Марта. – Края раны уже сходятся.

– Это хорошо. А ты сможешь этот пакет прицепить назад?

– Смогу. Все будет нормально. Но что с тобой произошло? Рана резаная, почти все края очень ровные. Тебя кто-то пырнул ножом? Очень острым ножом?

– Я сам себя пырнул, – сказал я. – Я сам.

– Как это могло получиться?

– Да вот, так уж получилось... А потом мне пришлось самого себя резать ножом... Знаешь, я потом все тебе расскажу. А сейчас мне нужно поехать к жене Дрю. Потом я вернусь... и буду спать целую неделю. Рядышком с тобой. Рядышком с тобой.

Марта вернулась к моей ране; действовала она профессионально, одновременно нежно и жестко, именно так, как я надеялся. Я знал, чего можно было ожидать от нее, но все-таки недооценивал ее. Она положила на рану какую-то мазь-антибиотик, потом несколько слоев марли; по краям закрепила лейкопластырем; сделала все очень умело – сквозь повязку проходил воздух. Когда я встал, в моем боку уже не было жесткости, и он снова стал частью меня. И хотя рана все еще болела, и болела сильно, она не дергала меня при каждом движении.

– Ты бы не могла поехать со мной на нашей машине? Чтобы потом отвезти назад?

Она кивнула.

Дверь открыл сын Дрю, мальчик со странным выростом на лбу. Я зашел в дом, держа ключи от машины в руке. Поуп пошел звать мать. Я стоял, окруженный вещами Дрю; вдоль стен стояли шкафы с магнитофонами, проигрывателями, бобинами магнитофонной пленки, пластинками, рекламными изречениями компании, наградами от компании за успешную деятельность. Ключи в моей руке тихо позванивали.

– Миссис Боллинджер, – сказал я, когда она вошла в комнату и направилась ко мне. – Дрю... погиб.

Я сказал это так, будто хотел остановить ее, не дать подойти ко мне совсем близко.

И эти слова остановили ее. Одна рука медленно, почти сомнамбулически, поднялась ко рту, а потом поднялась вторая, прикрыв первую и прижав ее ко рту. Голова мелко затряслась – она отказывалась верить в услышанное, и руки, прижатые ко рту, не могли унять подрагивание.

– Он утонул, – сказал я. – Льюис сломал ногу... А нам с Бобби просто немного повезло. Мы все могли утонуть.

Она не отнимала рук ото рта. Ключи в моей руке позвякивали, потом прозвенели как-то окончательно.

– Я приехал сюда на его машине. Вот ключи.

– Так бессмысленно, – сказала она голосом, сдавленным пальцами. – Так бессмысленно!

– Да, наверное, вся эта затея была нелепой. Нам не следовало вообще это все затевать. Но мы вот взяли и отправились на эту реку... Отправились.

– Умереть так по-идиотски бессмысленно...

– В каком бы виде ни приходила смерть, умирать всегда бессмысленно, – сказал я.

– Но не до такой же степени бессмысленно!

– Мы оставались там, сколько нужно... помогали искать тело... Его еще ищут... Вряд ли найдут, но продолжают искать.

– Бессмысленно...

– Дрю был лучшим среди нас, – продолжал говорить я. – Мне очень жаль... Мне невероятно жаль... Могу я чем-то вам помочь? Я действительно мог бы. Я могу...

– Можете помочь. Убирайтесь отсюда, мистер Джентри! Убирайтесь отсюда, отправляйтесь к своему безумному другу Льюису Медлоку – и убейте его! Вот что вы можете для меня сделать!

– Льюис очень сильно пострадал. И он переживает смерть Дрю не меньше, чем я. Пожалуйста, поймите это! И в том, что произошло, вины Льюиса совершенно нет. Во всем виновата река. И мы сами – нам не надо было соглашаться ехать с Льюисом.

– Ладно. – Голос ее звучал как бы уже издалека, из будущего; в нем были различимы годы одиночества, мука одиноких ночей в постели. – Ладно, Эд. Никто ничего уже не изменит. Никто вообще ничего не может изменить: все бессмысленно! Все совершенно бессмысленно. И всегда все было бессмысленно!

Я чувствовал, что она вот-вот замолчит и не скажет больше ни слова, но рискнул все же сказать:

– Может быть, прислать Марту, чтобы она побыла с вами пару дней?

– Мне не нужна Марта. Мне нужен Дрю.

Она разрыдалась; я шагнул к ней, но она затрясла головой так сильно, что я остановился и попятился; повернулся, положил ключи на кофейный столик, рядом с книгой об истории компании, в которой работал Дрю, и вышел.

Когда мы ехали домой, я раздумывал, не лучше ли было бы, если бы я рассказал правду. Было бы ей легче, если бы я сказал ей, что Дрю лежит на дне реки? Что вокруг него дикие места? Что в голове у него вмятина, то ли от удара пули, то ли от камня? Что его удерживает под водой камень, привязанный к нему тетивой от лука? Что он слегка колышется, из стороны в сторону, туда-сюда, толкаемый течением? Если бы она узнала обо всем этом, как это могло бы ей помочь? Это могло бы лишь зажечь в ней безумную, животную жажду мести. Кому? Тому, кто убил его? Но все уже сделано, и большего сделать нельзя: возмездие свершилось, и не нужны уже ни электрический стул, ни газовая камера, ни веревка.

Вернувшись домой, я поставил кресло перед окном, взял подушку и одеяло и сел в кресло, поставив рядом с собой телефон. Я смотрел в окно на дорогу, ведущую к дому, и меня трясло. Марта села на пол и положила голову мне на колени; потом встала, принесла бутылку виски и пару стаканов.

– Любимый, – сказала она. – Расскажи мне, что тебя беспокоит? Кто-то разыскивает тебя? У тебя неприятности?

– Вроде нет, – ответил я. – Никто меня не разыскивает. Не думаю, чтобы мной кто-нибудь особенно интересовался. Но... полностью я в этом не уверен. Может быть, кое-кто и хотел бы до меня добраться. Может быть, полиция захочет пообщаться со мной. Мне нужно просто немножко пересидеть. Если ничего неприятного не произойдет в ближайшие полмесяца – значит – я надеюсь, – все будет в порядке.

– А ты не можешь мне рассказать, что же все-таки произошло?

– Нет, сейчас не могу. И может быть, вообще никогда не смогу тебе рассказать.

– Кто тебя ранил, Эд? Кто посмел тыкать ножом в моего любимого мужа?

– Я сам себя резанул, честное слово, – сказал я. – Я упал на свои стрелы. Одна застряла во мне, и ее пришлось вырезать ножом. Иначе я не смог бы ее вытащить. А со стрелой, торчащей из меня, я не мог управиться с байдаркой и довезти Льюиса. Вот и пришлось резать. Я рад, что нож был такой острый, а не то я б до сих пор сидел там, на реке, и резал.

– Пойди лучше, поспи, любимый. Если нужно будет, я тебя сразу разбужу. Я с тобой, я помогу тебе. Лес, река – все это уже в прошлом. Иди поспи.

Но я не мог заснуть. Мы живем в тупике, и поэтому, если на нашей улице появляется машина, это значит, что либо соседи возвращаются домой, либо кто-то едет к ним по делам. Я видел, как несколько машин проезжали по улице и подъезжали к соседним домам. Около десяти часов вечера какая-то машина остановилась у нашего дома. Когда она подъезжала, свет фар медленно развернулся и утопил нас в своем сиянии. Марта своей теплой рукой прикрыла мне невольно открывшийся рот. Я сидел оцепеневший, ослепленный, неподвижный. Подъезд к нашему дому был последним на нашей улице, и водитель машины воспользовался им, чтобы развернуться. Он уехал. И вскоре уехал и я – в сон.

* * *

Я проснулся. Марта все еще была рядом со мной. Было уже светло. Ее неровно рассыпавшиеся волосы вызвали во мне прилив нежности. Она спала. Очень осторожно я выбрался из-под нее, положил ее голову на кресло. Взял один стакан, бутылку виски и пошел в ванную. Я повернулся и увидел в дверях Марту. Она поцеловала меня, потом села на крышку унитаза и содрала с меня повязку уверенными, быстрыми движениями профессиональной медсестры.

– Сегодня уже лучше, – сказала она. – Все будет в порядке. А ты здоровый парень! Раны заживают на тебе быстро.

– Честно говоря, я не чувствую себя сейчас очень здоровым. Я до сих пор чувствую усталость.

– Тогда тебе нужно отдохнуть.

– Нет, я поеду в контору.

– Нет, не поедешь! Что за идиотская мысль! Ты отправишься в постель.

– Нет, честно, я хочу поехать в город, зайти к себе в кабинет. Мне хочется, да к тому же это просто необходимо. На то есть много причин.

– Поступай как знаешь! Но это действительно глупо. Езжай, езжай, только смотри не помри.

– Ни за что, – сказал я. – Но понимаешь, если я не буду чем-нибудь заниматься, я просто сойду с ума. Я не вынесу больше этого ожидания и высматривания в окно – не едет ли кто?

Марта сделала мне новую перевязку, и я поехал в город. Мне нужно было вернуться к обычной жизни, и чем скорей, тем лучше. Так, чтобы казалось, что жизненная рутина никогда ничем не нарушалась.

Я зашел к себе в кабинет и оставил дверь широко открытой – так, чтобы всякий, кому захотелось бы меня увидеть, мог это сделать. Я сидел за столом и перебирал фотографии и эскизы.

В обеденный перерыв я вышел на улицу и купил местную газету. В ней я нашел заметку о смерти Дрю и его фотографию, сделанную во время одной из ежегодных встреч выпускников его колледжа. Вот и все. Я усиленно трудился до конца рабочего дня. И когда ехал по шоссе домой, меня восхищало, что я могу свободно перемещаться куда захочу. Это было просто чудесно.

На этом все и закончилось. Все происшедшее прошло сквозь фильтры моей памяти, и в ней осталось лишь то, что имело значение для меня.И только для меня. У меня до сих пор сохраняется небольшой, особый страх, который вспыхивает всякий раз, когда возле нашего дома я вижу огни незнакомого автомобиля, или когда в телефонной трубке слышу незнакомый голос, или когда Марта звонит ко мне в контору. Долгое время я каждый день просматривал все ежедневные местные газеты, но только один раз я увидел в них название реки, по которой мы плавали. Река упоминалась в связи с завершением строительства дамбы в Эйнтри. Губернатор штата участвовал в церемонии открытия, играли студенческие и школьные оркестры; газеты писали, что губернатор произнес очень хорошую речь о той пользе, которую принесет дамба для всего региона и о том, что производство электроэнергии будет способствовать развитию промышленности. Упомянул он и о дополнительных возможностях, которые появятся после образования нового озера. И по мере того, как воды озера поднимались все выше, я каждую ночь засыпал все спокойнее; внутренним взором я видел, как ползет вверх уровень воды, которая становится все темнее и темнее; вода взбирается по скале все выше и выше, ощупывая все те выступы, где я подтягивался и полз вверх. И, наконец, я засыпал уже легко и спал так же глубоко, как и Дрю. Через несколько дней после того, как я прочел заметку о завершении строительства дамбы, я знал, что над человеком, которого мы захоронили в лесу, уже плещется вода; когда долину реки стало заливать водой, Дрю и тот второй, убитый стрелой, оказывались все глубже и глубже под водой, которая давила на них все сильнее и сильнее; они погружались все глубже во мрак. Они все больше уходили в прошлое, все меньше влияния оказывали на жизнь оставшихся в живых.

И произошла еще одна странная вещь. Река – и все, что с ней было связано – не просто осталась в памяти. Она стала моей собственностью, моей личной частной собственностью. Никогда по отношению к чему бы то ни было я не испытывал ощущения такого полного обладания. Река, оставшаяся в моем воображении, теперь текла в никуда, она стала вечной. Я ощущал ее – и до сих пор ощущаю, – всем телом. Мне даже, некоторым образом, нравится, что она больше не существует, а я вот обладаю ею. Во мне она продолжает свое существование, и она будет жить во мне, пока я не умру. Зеленая, с торчащими из нее камнями, глубокая, мелкая, быстрая, медленная, прекрасная, какой она в реальности никогда не была. В ней умер мой друг, умер, в какой-то мере, ради того, чтобы я мог жить. И мой враг тоже был скрыт в ней.

Река присутствует, в той или иной степени, во всем, что я делаю. Она всегда находит способ послужить мне – и тогда, когда я стреляю из лука, и когда я создаю эскизы рекламы, и в новых коллажах, которые я делал для друзей. Джордж Холли, тот, который увлекался Браком, купил у меня один из этих новых коллажей, после того, как я снова взял его на работу. Теперь этот коллаж висит у него в загородке; коллаж насыщен волнистыми, сложными формами, извивающимися посреди заголовков, кричащих о каких-то войнах и студенческих забастовках, которые я повырезал из газет и журналов. Джордж стал одним из моих лучших друзей, – только Льюис мне по-прежнему ближе всех, – и мы ведем с ним серьезные беседы об искусстве. Иногда мы слишком увлекаемся, и от этого страдает работа – ее в студии очень много, больше, чем раньше.