Текст книги "Если бы наши тела могли говорить. Руководство по эксплуатации и обслуживанию человеческого тела"

Неужели так вредно изредка смотреть на солнце?

Если пялиться на солнце, сетчатка глаза довольно быстро сгорит, чего мы даже не почувствуем: несмотря на то что в сетчатке находится одно из самых больших скоплений нервных клеток в организме, они не относятся к типу, воспринимающему боль. Большинство людей знает, что смотреть на солнце нельзя. Что менее известно, так это то, сколько людей были ослеплены излучением от солнца, хоть они никогда на него и не смотрели. Сожжение сетчатки – это не единственный способ, которым солнце может повредить наши глаза.

Согласно опросу, проведенному Vision Council, родившиеся в 2000-х реже всего при ответе на вопрос о ношении темных очков выбирают вариант «всегда или часто». (Честно говоря, никакая статистика относительно миллениалов меня не может удивить. Ведь я один из них, а мы лишены эмоций и потеряли способность удивляться.) Далее в отчете по результатам анкетирования Vision Council предостерегает поколение 2000-х, а заодно и всех, кто не защищает глаза от солнца, о последствиях, связанных с отказом от ношения темных очков. Vision Council является зарегистрированной некоммерческой организацией и создает, например, удобные для потребителя карты городов США, где ультрафиолетовое излучение наиболее интенсивное (на первом месте Сан-Хуан, на втором Гонолулу, на третьем Майами – никаких сюрпризов. Но не забывайте, даже в Сиэтле есть вероятность получить ожог. Может быть, это должно стать девизом города?).

В 2015 г. Vision Council опубликовал глянцевый отчет по защите от ультрафиолетовых лучей под названием «Защита для невооруженного глаза: солнцезащитные очки как здоровая необходимость». Еще интереснее приведенная там статистика: «В то время как 65 % взрослых американцев воспринимают солнцезащитные очки в качестве модного городского аксессуара, они также очень важны для здоровья». Vision Council также призывает нас праздновать «Государственный день солнцезащитных очков» (как вам известно, 27 июня).

Я совсем не удивился, прочитав о напечатанной мелкими буквами миссии Vision Council, которая состоит в том, чтобы «представлять производителей и поставщиков в оптической промышленности». Таким образом, Vision Council, который называет себя группой экспертов в сфере здравоохранения, на самом деле является торговой организацией. Распространяемая ими медицинская информация (хотя почему бы не назвать ее рекламой или пропагандой?) звучит официально и авторитетно и попадает в топ результатов поисковика Google при запросах об ультрафиолетовом излучении и защите глаз. Искать информацию о здоровье в интернете, надеясь получить объективный ответ, все равно что подобрать брошюру с пола в метро. («Почему ты решил воспользоваться этим методом очистки организма? – Я читал об этом в брошюре, которую нашел в метро».)

Конечно, подход, основанный на стремлении повысить продажи очков, показывает принципиальное отличие Vision Council от группы, чья миссия в первую очередь заключается в том, чтобы распространять правдивую информацию. Однако это не обязательно означает, что их информация неверна. Правда, например, то, что, когда на поверхности глаза появляются солнечные ожоги, это называется фотокератит (воспалительное поражение кератина, из которого состоит роговица). Ультрафиолетовое излучение может вызвать образование на поверхности роговицы бесцветной пленки – птеригия.

Однако важнее всего то, что УФ-лучи вызывают катаракту. А катаракта, в свою очередь, основная причина слепоты в мире. Всемирная организация здравоохранения, более надежный источник информации о здоровье, подсчитала, что каждый год от катаракты слепнет от 12 до 15 000 000 человек. По данным ВОЗ, только 20 % случаев «возможно, вызваны или усилены солнечным светом». Но по мере истощения озонового слоя с каждым годом все больше и больше УФ-излучения попадает на нашу кожу и в глаза. По оценке Vision Council, десятипроцентное истощение озонового слоя может привести к развитию катаракты дополнительно у 1 750 000 человек в год. Даже если эти цифры преувеличены, счастливого вам Дня солнцезащитных очков.

У меня припадки?

Развитая не по годам Бет Ашер еще ходила в детский сад, но уже умела читать и писать, занималась балетом и играла в футбол. Она была вторым ребенком Брайана и Кэти Ашер из Сторрса, штат Коннектикут. 23 сентября 1983 г., всего через три недели после начала учебного года, директор позвонила Кэти в панике и сказала, что с Бет что-то не так. «Она сама не своя». Кэти помчалась с работы в садик.

«Я раньше не видела припадков, но могу сказать, что это был он, – вспоминает Кэти. – Она меня узнала, подняла левую руку, но ее правая рука просто безжизненно висела. Она произнесла “мама”, пыталась сказать еще что-то, но не смогла».

У эпизода Бет были начало, середина и конец – характерный признак судорожных припадков. К тому времени, когда скорая помощь доставила ее в больницу, приступ уже прошел и, как часто бывает в таких случаях, она чувствовала себя хорошо. Врачи ничего конкретного сказать не смогли. Вероятно, это был единичный нервный приступ. Он заставил вас понервничать, но вряд ли будет иметь последствия, успокоили они Ашеров.

И на всякий случай выписали ей рецепт на противоэпилептический препарат фенобарбитал. Ашеры отправили дочку обратно в садик. Из-за фенобарбитала Бет сделалась гиперактивной, но приступов больше не было – в течение двух недель. Как только Бет и ее родители начали отходить от шока, вызванного первым эпизодом, с девочкой случился эпилептический припадок, поразивший правую сторону тела. К тому моменту, как машина скорой помощи привезла ее в больницу, судороги прошли. Той ночью жизнь Ашеров навсегда изменилась. Врачи сделали Бет компьютерную томографию и обнаружили в левом полушарии мозга обширную область мертвых и атрофированных тканей.

Когда мы сидели на площади Юнион-сквер на Манхэттене в 2015 г., Брайан Ашер вытащил из большого конверта, подписанного именем дочери, медицинские снимки и вручил их мне. В доме Ашеров полподвала завален медицинской документацией Бет, а также газетными вырезками и письмами от незнакомых доброжелателей. У Брайана коротко стриженные седые волосы и осанка футбольного тренера школьной команды. Он как раз и работал футбольным тренером в Коннектикутском университете, где Кэти занималась научными исследованиями. Но теперь они оба на пенсии. Я посмотрел КТ-снимок на свет и увидел темные области на месте атрофии и истощения мозговой ткани по всей левой половине мозга маленькой Бет.

Снимок показывал не просто аномалию. Это было изображение мозга в настолько плачевном состоянии, что оставалось только восхищаться его способностью продолжать управлять человеческим телом. Неправда, что мы используем всего 10 % нашего мозга, но верно то, что человек может вести обычную жизнь, если почти половина его головного мозга повреждена. Случай Бет это доказывает.

Снимки того, что находится у нас внутри, – это часть диагностической головоломки. Когда врач смотрит на компьютерную томограмму (или рентген, или МРТ), чаще всего невозможно с полной уверенностью сказать, какая болезнь поразила человека. Заболевания, вызванные различными причинами, на снимке могут выглядеть абсолютно одинаково. Если положить человеку на грудь нож, а затем сделать рентген, снимок покажет, что нож воткнут в сердце. Интерпретируя КТ-снимок, врач делает предположение о диагнозе. Степень уверенности при этом варьируется от 99,9999 % до гораздо более низких показателей. За обоснованным предположением обычно следует ряд других менее вероятных диагнозов с похожими симптомами. В случае инфекций и рака, например, постановка точного диагноза часто невозможна без получения образца ткани (биопсии) и изучения его под микроскопом. История болезни пациента тоже необходима. Но мы же не можем вскрывать каждому черепную коробку, поэтому в большинстве случаев снимков бывает вполне достаточно. Но случай Бет к ним не относится.

У детей редко случаются инсульты в традиционном понимании, но повреждение мозга они могут получить при сложных родах. Когда врачи рассказали Ашерам о затемнении на снимке их дочери, они выдвинули именно такую версию. По их мнению, мозг Бет выглядел как мозг ребенка с церебральным параличом, когда его часть атрофируется из-за недостаточного кровоснабжения во время родов. На самом же деле с Бет происходило то, чего никто из врачей в этой больнице никогда не видел и свидетелями чему были всего несколько врачей во всем мире.

Диагноз казался правдоподобным, если обосновывать его тем, что было видно на КТ-снимках, но в контексте истории болезни он не имел никакого смысла. Церебральный паралич не развивается у детей в возрасте пяти лет. Роды у Кэти были совершенно обычными. Те повреждения, которые были видны на снимке, не могли быть вызваны чем-то, что осталось незамеченным во время родов и в раннем детстве Бет.

Но когда семья обратилась к неврологу, тот согласился, что церебральный паралич является наиболее вероятным объяснением затемнений и что они и были причиной эпилепсии. (Раз у девочки было больше одного приступа, теперь уже считали, что у нее эпилепсия.) Церебральный паралич – чрезвычайно распространенное нарушение, и его симптомы выглядят именно так, как на КТ-снимке Бет, поэтому диагноз был в каком-то смысле обоснован. Вопреки ожиданиям Ашеров, врачи не стали принимать никаких срочных мер: возможно, потому, что эпилепсия неизлечима, а атрофия серого вещества, в отличие от атрофии мышц, необратима. Врачи повысили дозировку фенобарбитала, из-за чего Бет бегала по классу «как сумасшедшая», вспоминает Кэти.

Дела пошли еще хуже, когда правша Бет больше не смогла есть и писать правой рукой – пришлось переучиваться. Правая нога тоже перестала ее слушаться. Припадки участились и стали сильнее. «Ей становилось все хуже и хуже, – вспоминает Кэти. – Она постоянно падала. Люди в магазине разглядывали моего ребенка, покрытого синяками, явно думая, что дома ее избивают».

Испуганные Ашеры консультировались с бесчисленными неврологами, которые единодушно уверяли родителей, что у их ребенка эпилепсия, все лечение которой сводится к терапии, направленной на минимизацию судорог. Ей прописывали новые лекарства: дилантин, вальпроевую кислоту и другие комбинации препаратов. Вся жизнь Бет теперь состояла из поездок в больницу, где доктора вносили очередное изменение в схему лечения и отправляли ее обратно домой. А потом очередной приступ – и снова больница.

К Рождеству приступы настолько участились, что Брайан был вынужден постоянно останавливать машину, когда семья ехала в гости к дедушке с бабушкой. Вскоре количество приступов дошло до ста в день. Некоторые эпизоды были непродолжительными, девочка просто будто бы отключалась от реальности. Во время других она падала на пол. В саду ее приступы пугали других детей. Она ударялась головой. За ней нужно было все время следить.

Чудесным спасением для Бет и ее семьи стала детская телевизионная программа Mister Rogers’ Neighborhood («Мистер Роджерс и его соседи»). Стоило усадить девочку на диван перед телевизором, обложив подушками, – и в следующие полчаса у Бет почти не было приступов. Кэти вспоминает, как ее дочь отвечала мистеру Роджерсу: «Да, я буду твоей соседкой!»

Но Бет не могла прожить всю жизнь перед телевизором, показывающим Фреда Роджерса 24 часа в сутки. Ашеры были полны решимости разгадать тайну болезни своей дочери. Через четыре месяца после первого приступа они настояли на том, чтобы провести вторую компьютерную томографию.

Вместо того чтобы ждать, пока невролог позвонит ей через несколько дней и сообщит результаты сканирования, Кэти отправилась непосредственно к рентгенологу, который подтвердил ее опасения. Черная пустота в мозгу Бет расползалась. При церебральном параличе такое невозможно, поскольку это статическая травма. А число приступов Бет росло, они становились все чаще и интенсивнее. И по-прежнему никто не мог ничего объяснить.

Затем Ашеры отвезли Бет в детскую больницу Коннектикутского университета, где детский невролог Эдвин Залнерайтис провел длительное обследование и предположил, что девочка страдает редчайшим заболеванием – энцефалитом Расмуссена. Причина его возникновения неизвестна, методов лечения тоже нет. На практике это означало, что припадки продолжатся, а половина мозга будет просто уничтожена. (Любопытная особенность болезни состоит в том, что вторая половина мозга остается совершенно невредимой.)

Убежденная в том, что ее дочери все-таки можно помочь, Кэти позвонила в Фонд эпилепсии, находящийся недалеко от Вашингтона, округ Колумбия. Об энцефалите Расмуссена там никогда не слышали. Тогда она отправилась штурмовать медицинские библиотеки, ведь интернета тогда еще не было. Чтобы пройти в медицинскую библиотеку Йельского университета и достать необходимые журнальные статьи, Кэти надела белый халат врача. Никаких зацепок. Тем временем припадки Бет участились настолько, что она больше не могла ходить в детский сад. И вот когда Ашеры уже решили, что исчерпали все возможности, Кэти получила из Фонда эпилепсии письмо от женщины, с которой она беседовала по телефону. Это была вырезка из газеты The Baltimore Sun, в статье говорилось о маленькой девочке из Денвера по имени Маранда Франциско. У Маранды тоже был энцефалит Расмуссена, и в госпитале Джонса Хопкинса ей недавно сделали операцию, которую журналисты преподнесли как чудодейственную: после нее приступы прекратились. Хирургом, лечившим девочку, был Бенджамин Карсон – будущий кандидат в президенты.

Кэти позвонила в госпиталь Джонса Хопкинса, и заведующий отделением детской эпилепсии Джон Фримен попросил немедленно прислать результаты компьютерной томографии. Кэти отправила снимки той же ночью. Энцефалит Расмуссена нельзя диагностировать только на основании снимков, поскольку симптомы схожи с симптомами других нарушений, поэтому Ашеров пригласили приехать в Балтимор. Там они впервые встретились с Фрименом и Карсоном. Оба доктора обследовали Бет, и уже через полчаса подтвердили диагноз. Новость тут же попала в местные газеты. Цветная фотография семилетней Бет в чепчике и платье в колониальном стиле – просто копия старинной куклы, только с эпилепсией, в 1987 г. украсила первую страницу The Baltimore Sun под заголовком «Девочка из Коннектикута узнает, что ее мозг медленно умирает».

Но Карсон и команда врачей в больнице Джонса Хопкинса не считали, что у Бет нет шансов. Уже тогда Карсон был настолько известен, насколько может быть известен нейрохирург (позже этот рекорд был побит им самим). Он успешно разделил сиамских близнецов: эта операция больше напоминала марафон, и больница Хопкинса ее широко разрекламировала. Он стал самым молодым руководителем Отделения детской нейрохирургии больницы Джонса Хопкинса и брался за самые рискованные операции. Как и в случае с Марандой Франсиско, Карсон порекомендовал гемисферэктомию – полную резекцию, или удаление половины мозга. И советовал сделать это как можно быстрее.

Энцефалит Расмуссена – болезнь, про которую главным образом или просто забывают, или не принимают в расчет. За последние десятилетия не было достигнуто никакого прогресса в ее лечении. У ребенка – а это почти всегда ребенок – внезапно развиваются тяжелые припадки, он теряет способность говорить, и у него парализует одну сторону тела. Болезнь ведет себя как инсульт, но длится в течение нескольких месяцев, а не минут. В конце концов либо правое, либо левое полушарие мозга ребенка разрушается. Никто не знает, что вызывает эту болезнь и как ее лечить.

Поскольку энцефалит Расмуссена встречается всего у 0,000017 % детей, она стала очередной «сиротской болезнью». Эти заболевания (чаще их называют просто «редкими») представляют собой постоянно растущий список нарушений, которые не замечает фарминдустрия, занятая поиском и созданием лекарств-блокбастеров, таких как липтонорм или виагра. Их будут принимать сотни миллионов людей в течение десятилетий своей жизни, а значит, производители заработают достаточно, чтобы оправдать миллионные расходы на исследования и разработку.

Однако есть горстка неравнодушных людей, которые пытаются пролить свет на энцефалит Расмуссена. В Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе нейрохирург Гэри Мэтерн курирует «мозговой банк» с образцами тканей мозга детей, больных энцефалитом Расмуссена. В настоящее время его коллекция насчитывает 35 образцов со всего мира; некоторые образцы сохранились лучше и более полезны для исследований, чем другие.

«Иногда возникают проблемы со своевременной доставкой человеческих тканей через таможню», – рассказывает участник проекта Сет Уолберг, финансовый трейдер, основатель и руководитель некоммерческой организации Rasmussen’s Encephalitis Children’s Project. После того как его собственная дочь Грейс начала страдать от припадков и в 2010 г. ей был поставлен диагноз «энцефалит Расмуссена», Уолберг поставил перед собой задачу найти лекарство от этой болезни. Или, по крайней мере, найти альтернативу тому лечению, которое предлагается сегодня, – резекции половины мозга пациента.

По мнению Уолберга, основная проблема заключалась в отсутствии единства среди ученых, занимавшихся этой болезнью. В случае биомедицинских исследований довольно часто заинтересованные стороны работают в изоляции. Конкуренция – движущая сила капиталистической системы – может быть контрпродуктивной в случае поисков лекарства от редкого заболевания. Тем не менее, полагает Уолберг, объединить ученых для сотрудничества практически невозможно, это противоречит их характеру. По его выражению, это «все равно что согнать кошек в стадо».

Хотя у Мэтерна теперь есть каталог тканей мозга для изучения, он и его коллеги признают, что по-прежнему понятия не имеют, какова причина энцефалита Расмуссена. Согласно уже сложившейся теории, болезнь представляет собой сочетание медленно развивающегося вируса и саморазрушительного иммунного ответа на этот вирус. (Эта туманная теория в последнее время применяется ко многим заболеваниям, и не только головного мозга.) Энцефалит Расмуссена совершенно определенно включает воспаление, вызванное антигеном, но ни культивирование, ни электронная микроскопия, ни секвенирование ДНК не помогли идентифицировать вирус или другой инфекционный агент, который мог бы быть антигеном.

«Мы искали повсюду, – говорит Мэтерн. – Если это реакция на вирус, то этот вирус не известен науке и его невозможно обнаружить даже при помощи лучших методов, которые есть в нашем распоряжении».

Мэтерну скоро на пенсию, и он надеется оставить свой след в науке, разгадав загадку энцефалита Расмуссена. Но на сегодняшний момент он в тупике: «Мы не понимаем причин этой болезни, а она между тем собирается съесть половину вашего мозга». Почему она полностью разрушает лишь одно полушарие и на этом останавливается? «Это просто бессмысленно», – пожимает плечами Мэтерн.

Хотя на сегодняшний день информации стало не намного больше, чем в 1987 г., уже есть небольшая группа родителей и ученых со всего мира, которые могут делиться опытом через интернет. В свое время Кэти и Брайан остались со своей проблемой практически наедине, без поддержки и какой-то дополнительной информации. «Ашеры были первопроходцами, – говорит Уолберг. – Когда они столкнулись с болезнью, не было ресурсов, не было сообщества. Я восхищаюсь ими».

Уолберг – управляющий директор хедж-фонда, поэтому он смог вложить в Rasmussen’s Encephalitis Children’s Project более $1 000 000. Только благодаря этому проекту Мэтерн может финансировать банк тканей в Лос-Анджелесе. «Национальные институты здравоохранения не будут инвестировать федеральные средства в исследования такого редкого заболевания, – объясняет Мэтерн, – а свободный рынок тоже нам не поможет, потому что какое бы лекарство ни изобрели, оно будет стоить бешеных денег и никто не сможет его себе позволить».

Это справедливо по отношению ко многим редким заболеваниям, лишенным поддержки какого-нибудь управляющего хедж-фонда. Ашерам тогда пришлось действовать в одиночку, идя на поводу у врачей, которые не могли объяснить, почему мозг Бет разрушается, и предлагали варварскую операцию, сродни тем, что проводились еще 50 лет назад.

«Вы просто не можете себе представить, что это значит: отдать своего ребенка тому, кто собирается удалить ей половину мозга», – говорит Кэти.

Однако Бет становилось все хуже. Увидев зонтик, она могла сказать: «Он нужен, чтобы голова не намокла», – но вспомнить само слово не могла. «Однажды на вечеринке по случаю дня рождения она впала в ступор, – вспоминает Брайан. – Просто взяла и погрузилась в транс».

В отчаянии от того, что она должна передать дочь в руки врачей, Кэти искала какой-нибудь знак, который указал бы ей на необходимость сделать это. В этом отчаянном поиске она даже связалась с Теодором Расмуссеном, канадским нейрохирургом, давшим заболеванию свое имя. Если Карсон прославился благодаря операциям по проведению гемисферэктомии, Расмуссен был изобретателем этого метода. Первые результаты были плохими. Но позже последователи Расмуссена узнали, что детский мозг настолько пластичен, что способен «перенастроить» себя после хирургического вмешательства или другой травмы. Поэтому ребенок не просто может выжить без одного полушария, но оставшаяся половина способна взять на себя часть работы удаленной части. Если же провести подобную операцию тридцатилетнему человеку, в мозгу которого функции уже закреплены за определенными полушариями, то, как сказал мне Мэтерн: «Вы никогда не восстановитесь».

Было доказано, что при лечении тяжелой эпилепсии путем гемисферэктомии можно остановить потерю интеллекта и даже повернуть процесс вспять, причем после операции IQ пациентов становится выше, чем до нее{73}73
  Michael S. Duchowny. Hemispherectomy and Epileptic Encephalopathy,” Epilepsy Currents 4, no. 6 (2004): 233–35, doi: 10.1111/j.1535–7597.2004.46007. x.36.


[Закрыть]. И примерно 75 % пациентов после операции избавляются от припадков. Но не каждая гемисферэктомия проводится с надлежащим качеством. Страховые компании предпочитают отправить пациента к ближайшему нейрохирургу, вооруженному скальпелем, объясняет Уолберг, и не одобряют желание больного обратиться, например, в госпиталь Хопкинса или Кливлендскую клинику, где самые опытные хирурги очень узкого профиля специализируются именно на таких операциях, чтобы усовершенствовать свои навыки. Стоит выбрать неправильного врача, говорит Уолберг, и вы обречены. Стоит отступить на один сантиметр за границу полушария, как будет поврежден ствол мозга, и это убьет пациента. Или стоит оставить хотя бы миллиметр поврежденной ткани – и судороги могут продолжиться с той же интенсивностью, как и до удаления части мозга.

Операция не всегда проходит успешно. Грейс Уолберг удалили одно полушарие в больнице Джонса Хопкинса, после чего наступили девять месяцев ада, как выразился ее отец, прежде чем Мэтерн сделал вторую операцию, чтобы вычистить оставшиеся мозговые ткани{74}74
  Seth Wohlberg and Debra Wohlberg, www.gracewohlberg.blogspot.com: January 2009 to March 2010, http://www.rechildrens.org/images/stories/Graceblog.pdf.


[Закрыть].

Ашеры трижды возвращались в больницу Хопкинса и снова уезжали, прежде чем принять окончательное решение. Последней каплей стал припадок, который случился у Бет прямо на сцене, когда она выступала на рождественском концерте. Директору пришлось унести ее за кулисы на глазах у всей школы. Больше откладывать было нельзя.

Фонд Make-A-Wish организовал для Бет посещение Белого дома, но ей удалось встретиться только с Нэнси Рейган, поскольку Рональд Рейган был занят делом «Иран-контрас». Неутомимая Кэти придумала еще один способ поднять настроение дочери, которой предстояло лечь на операцию. Она позвонила на студию в Питсбурге, где Фред Роджерс записывал свое шоу, объяснила, почему их семья так любит эту передачу, и рассказала о предстоящей «ужасной операции на мозге» в надежде получить от Роджерса фотографию с автографом или письмо.

На следующий день в доме Ашеров зазвонил телефон. Кэти сказала дочери, что с ней хочет поговорить друг. Такое случалось нечасто, ведь из-за приступов Бет было сложно иметь друзей. Она взяла трубку и поздоровалась, а на другом конце провода с ней поздоровался Фред Роджерс. Бет рассказала ему, как мечтает поправиться, чтобы подружиться с одноклассниками. Бет поговорила со своими любимыми персонажами из передачи (Королем Пятницей XIII, леди Элейн Фэрчайлд и Даниэлем Полосатым Тигром), на мгновение став самой обычной девочкой.

На следующее утро Ашеры собрались и поехали в детскую больницу Джонса Хопкинса, где Бет всесторонне обследовали, чтобы убедиться, что она сможет перенести двенадцатичасовую операцию.

По ее завершении в комнату ожидания к Ашерам вышел сам Карсон и объявил, что операция прошла успешно. Позже он напишет в своей первой книге, что ошибся. Из 250 страниц самолюбования это был единственный искренний момент. Той же ночью у Бет произошел отек мозга, и она впала в кому.

В отделении реанимации родители Бет, ее брат, дедушки и бабушки несли вахту рядом с ее постелью, тщетно пытаясь достучаться до сознания девочки. Не обращая внимания на суету докторов и постоянно пищащее оборудование, Ашеры держали включенным кассетный плеер, из которого лились величайшие хиты мистера Роджерса, включая любимую песню Бет I Like You As You Are.

Однажды вошла медсестра и сообщила Кэти, что ей звонит человек, представившийся мистером Роджерсом. Кэти пошла на пульт медсестер, взяла трубку, и действительно – это был Фред Роджерс. В течение следующих двух недель он звонил каждый день, чтобы узнать о состоянии Бет.

Однажды утром он спросил, не против ли Кэти, если он приедет навестить Бет. Несмотря на то что девочка по-прежнему была в коме, Роджерс прилетел из Питсбурга в Балтимор, чтобы увидеть ее. С собой у него был небольшой футляр. Войдя в комнату Бет, он открыл его и достал всех любимых кукольных персонажей Бет, после чего сел и спел ей. У Ашеров есть размытая фотография, где он запечатлен в реанимации с куклами, надетыми на руки, склонившимся над постелью ребенка, находящегося в коме.

У этой истории был бы красивый конец, если бы в тот самый момент Бет очнулась от комы. Однако Фред Роджерс закончил петь и поехал обратно в аэропорт. Спустя два месяца нейроофтальмолог осмотрел Бет и констатировал: мозговая деятельность очень низкая, по его оценке, развитие Бет навсегда застынет на уровне новорожденного младенца.

А потом однажды ночью, когда Брайан дежурил у постели дочки, он вдруг услышал слабый голос, который сказал: «Папа, у меня нос чешется». Брайан аж подскочил. Он спросил дочку, помнит ли она, как ее зовут.

– Бет Ашер.

– Ты знаешь, где ты живешь?

– В городе Сторрс, штат Коннектикут.

– А как меня зовут?

– Брайан Ашер, – ответила Бет с легким раздражением.