Текст книги "Зверобой"

Глава IX

 
Улыбка легкая без слов
Взошла над морем, как рассвет,
Земля с десятков островов
Шлет радостный привет,
И, славой яркою горя,
Ты нежишь земли и моря!
 

«Небеса»[44]44
  Перевод Л. Рубинштейна.


[Закрыть].

Читатель легче поймет события, изложенные в этой главе, если у него перед глазами будет хотя бы наскоро сделанный набросок окружающего пейзажа. Надо вспомнить, что очертания озера были весьма неправильны. В общем, оно имело овальную форму, но заливы и мысы разнообразили и украшали берега. Поверхность чудесного водного пространства сверкала, как драгоценный камень, в последних лучах заходящего солнца, и холмы, одетые богатейшей лесной растительностью, казалось, улыбались сияющей улыбкой. За редкими исключениями, берега круто поднимались из воды, и даже в тех местах, где холмы не замыкали кругозора, над озером свисала лиственная бахрома. Деревья, росшие на склонах, тянулись к свету, так что их длинные ветви и прямые стволы склонялись над землею под острым углом. Мы имеем в виду только лесных гигантов – сосны, достигающие в высоту от ста до полутораста футов, – так как мелкая растительность попросту купала свои нижние ветви в воде.

Ковчег занимал теперь такое положение, что «замок» и вся северная часть озера были скрыты от него далеко выступающим мысом. Довольно высокая гора, поросшая лесом, ограничивала кругозор в этом направлении. В одной из предыдущих глав мы уже описывали, как вода вытекала из озера под лиственными сводами, и упоминали также о скале, стоявшей вблизи истока, невдалеке от берега. Это был массивный одинокий камень, основание которого покоилось на дне озера. Он, видимо, остался здесь с тех времен, когда воды, пролагая себе путь в реку, размыли окружающую, более мягкую землю. Затем под непрерывным воздействием стихий он приобрел с течением веков свою теперешнюю форму. Скала подымалась над водою невысоко – всего футов на шесть; своими очертаниями она напоминала пчелиный улей или копну сена. Лучше всего сравнить ее именно с копной, так как это дает представление не только о ее форме, но и о размерах.

Скала стояла и до сих пор стоит – ибо мы описываем действительно существующий пейзаж – в пятидесяти футах от берега, и летом здесь не глубже двух футов, хотя в другие времена года круглая каменная верхушка совсем погружается в воду. Некоторые деревья так далеко вытягиваются вперед, что даже на близком расстоянии не видно пространства между скалой и берегом. Особенно далеко вытягивается и свисает над скалой одна высокая сосна, образуя величественный балдахин, под которым лесные вожди восседали в течение многих веков, когда Америка еще жила в одиночестве, неизвестная всему остальному миру.

В двухстах или трехстах ярдах от берега Зверобой свернул парус и бросил якорь, лишь только заметил, что ковчег плывет прямо по направлению к скале. Судно поплыло несколько медленнее, когда рулевой подвернул его носом против ветра. Сделав это, Зверобой отпустил канат и позволил неуклюжему кораблю медленно дрейфовать к берегу. Так как у судна была неглубокая осадка, то маневр удался. Когда молодой человек заметил, что корма находится в пятидесяти-восьмидесяти футах от желанного места, он остановил судно.

Зверобой дорожил каждой минутой, так как был уверен, что враги не спускают с него глаз и гонятся за судном по берегу. Однако он думал, что ему удалось сбить мингов с толку. Несмотря на всю свою прозорливость, они вряд ли могли догадаться, что именно скала является действительной целью его плавания, если только один из пленников не выдал им тайну. Но такое предательство казалось Зверобою невероятным.

Как ни спешил Зверобой, все же, прежде чем подойти к берегу, он принял некоторые меры предосторожности на случай поспешного отступления.

Держа карабин наготове, он поставил Юдифь у окошечка, обращенного к суше. Отсюда хорошо были видны скала и береговые заросли, и девушка могла вовремя предупредить о приближении друга или недруга.

Сестру ее Зверобой тоже поставил на стражу, поручив ей наблюдение за вершинами деревьев, так как враги могли забраться на них и занять командную позицию над судном, что сделало бы невозможной его оборону.

Солнце уже покинуло озеро и долину, но до полного заката оставалось еще несколько минут, а молодой охотник слишком хорошо знал индейскую аккуратность, чтобы ожидать от своего друга малодушной спешки. Впрочем, вопрос сводился к тому, удастся ли окруженному врагами Чингачгуку избежать их козней. Он не знал о том, какие события произошли за последние четыре часа, и вдобавок был еще неопытен на тропе войны. Правда, делавар знал, что ему предстоит иметь дело с шайкой индейцев, похитивших его невесту, но разве мог он предвидеть истинные размеры опасности или точное положение, занятое друзьями и врагами! Коротко говоря, оставалось лишь положиться на выучку и на врожденную хитрость индейца, потому что совсем избежать страшного риска все равно было невозможно.

– Нет ли кого-нибудь на скале, Юдифь? – спросил Зверобой, приостановив движение ковчега, так как считал неблагоразумным подплывать без нужды слишком близко к берегу. – Вы не видите делаварского вождя?

– Никого не вижу, Зверобой. Ни на скале, ни на берегу, ни на деревьях, ни на озере – нигде никаких признаков человека.

– Прячьтесь получше, Юдифь, прячьтесь получше, Гетти: у ружья зоркий глаз, проворные ноги и смертельный язык. Прячьтесь получше, но смотрите внимательно и будьте начеку. Я буду в отчаянии, если с вами случится какая-нибудь беда.

– А вы, Зверобой! – воскликнула Юдифь, отводя свое хорошенькое личико от окошка, чтоб бросить ласковый и благодарный взгляд на молодого человека. – Разве вы прячетесь и заботитесь о том, чтобы дикари не заметили вас? Пуля может убить вас так же, как любую из нас, а удар, поразивший вас, почувствуем мы все.

– Не бойтесь за меня, Юдифь, не бойтесь, добрая девушка, не смотрите в эту сторону, хотя у вас такой милый и приятный взгляд, но следите во все глаза за скалой, за берегом и…

Слова Зверобоя были прерваны тихим восклицанием девушки, которая, повинуясь его беспокойному жесту, снова устремила взгляд в противоположную сторону.

– В чем дело, что случилось, Юдифь? – поспешно спросил он. – Вы что-нибудь увидели?

– На скале человек! Индейский воин в боевой раскраске и с оружием.

– Как он носит соколиное перо? – тревожно спросил Зверобой, выпуская канат и готовясь подплыть ближе к месту условленной встречи. – Прямо на макушке или ближе к левому уху?

– Ближе к левому уху. Он улыбается и бормочет слово «могикан».

– Слава богу! Наконец-то это Змей! – воскликнул молодой человек, позволяя канату скользить у себя в руках, пока не услышал легкого прыжка на противоположном конце судна. После этого он немедленно снова натянул канат, зная, что цель достигнута.

Через секунду дверь каюты быстро приоткрылась, и в узкую щель проскользнул индейский воин. Он остановился перед Зверобоем и тихонько промолвил: «Хуг!» В следующую секунду Юдифь и Гетти громко вскрикнули, и весь воздух огласился воем двадцати дикарей, которые прыгали с веток, свисавших над берегом. Некоторые из них второпях падали прямо в воду, головой вниз.

– Тяните, Зверобой! – крикнула Юдифь, поспешно захлопнув дверь каюты, чтобы враги не вломились тем же самым путем, каким только что вошел Чингачгук. – Тяните изо всех сил! Дело идет о жизни и смерти! Все озеро полно дикарей, которые бегут вброд прямо к нам.

Молодые люди – ибо Чингачгук немедленно поспешил на помощь своему другу, – не ожидая нового призыва, принялись за работу с усердием, доказывавшим, что они отлично понимают, как велика опасность. Нелегко было сразу преодолеть силу инерции такой тяжелой махины. Зато, сдвинув ковчег с места, уже почти ничего не стоило заставить его скользить по воде с необходимой скоростью.

– Тяните, Зверобой, ради всего святого! – опять закричала Юдифь у окошечка. – Эти негодяи бросаются в воду, как собаки, преследующие дичь! Ага, баржа тронулась! А у переднего индейца вода уже дошла до подмышек, но все-таки они рвутся вперед и хотят захватить ковчег.

Тут послышался легкий крик, затем веселый смех. Девушка в первую минуту была испугана отчаянными усилиями преследователей, но тотчас же расхохоталась над их явной неудачей. Баржа, которую удалось привести в движение, скользила по глубокой воде с быстротой, делавшей тщетными все покушения врагов. Стены каюты мешали обоим мужчинам видеть, что творилось за кормой. Они были вынуждены по-прежнему обращаться с вопросами к девушкам.

– Ну, что же, Юдифь? Что там творится? Продолжают минги гнаться за нами или мы и на этот раз отделались от них? – спросил Зверобой, услышав испуганное восклицание и радостный смех девушки.

– Они исчезли. Последний только что юркнул в кусты. Вот-вот он скроется в тени деревьев. Вы встретились с вашим другом, и теперь мы в безопасности.

Двое мужчин сделали еще одно усилие, подтянули ковчег к якорю и подняли его. А когда баржа, проплыв еще некоторое расстояние, остановилась, они вторично забросили якорь. Затем, впервые после встречи, они позволили себе немного отдохнуть. Так как плавучее жилище находилось теперь в нескольких сотнях футов от берега и служило надежной защитой от пуль, то не было необходимости надрываться по-прежнему.

Обмен приветствий, последовавший между друзьями, весьма характерен для них обоих. Чингачгук, высокий, красивый, богатырски сложенный индейский воин, сперва заботливо осмотрел карабин и убедился, что порох на полке не отсырел. Затем он бросил беглый, но внимательный взгляд по сторонам – на оригинальное жилище и на обеих девушек. Но он не промолвил при этом ни слова и постарался не обнаружить недостойного мужчины любопытства, задавая какие-либо вопросы.

– Юдифь и Гетти, – сказал Зверобой со своей непринужденной вежливостью, – это могиканский вождь, о котором вы слышали от меня. Его зовут Чингачгук, что означает Большой Змей. Так его прозвали за мудрость, осмотрительность и хитрость. Это мой самый старый и самый близкий друг. Я узнал его по соколиному перу, которое он носит возле левого уха, тогда как другие воины носят его на темени.

И Зверобой рассмеялся сердечным смехом, радуясь, что благополучно встретился с другом при таких опасных обстоятельствах. Чингачгук хорошо понимал и довольно свободно говорил по-английски, но, подобно большинству индейцев, неохотно изъяснялся на этом языке. Ответив с подобающей вождю вежливостью на сердечное рукопожатие Юдифи и на ласковый привет Гетти, он отошел в сторону, видимо, поджидая той минуты, когда друг сочтет возможным поделиться с ним своими планами и рассказать обо всем, что произошло за время их разлуки. Зверобой понял, чего он хочет, и обратился к девушкам.

– Этот ветер утихнет, как только зайдет солнце, – сказал он, – поэтому не стоит сейчас грести против ветра. Через полчаса, самое большее, наступит полночный штиль или ветер подует с южного берега. Тогда мы и пустимся в обратный путь к «замку». А теперь мы с делаваром хотим потолковать о наших делах и договориться о том, что предпринять дальше.

Никто против этого не возражал, и девушки удалились в каюту, чтобы приготовить ужин, а молодые люди уселись на носу баржи и начали беседовать. Они говорили на языке делаваров. Но так как это наречие мало известно даже людям ученым, мы передадим этот разговор по-английски.

Не стоит, впрочем, излагать со всеми подробностями начало этой беседы, когда Зверобой рассказывал о событиях, уже известных читателю. Отметим лишь, что он ни одним словом не упомянул о своей победе над ирокезом. Когда Зверобой кончил, делавар заговорил в свой черед, внушительно и с большим достоинством.

Рассказ его был ясен и краток и не прерывался никакими случайными отступлениями. Покинув вигвамы своего племени, он направился прямо в долину Саскуиханны. Он достиг берегов этой реки всего на одну милю южнее истока и вскоре заметил след, указывавший на близость врагов. Подготовленный к подобной случайности, ибо цель экспедиции в том и состояла, чтобы выследить ирокезов, он обрадовался своему открытию и принял необходимые меры предосторожности. Пройдя вверх по реке до истока и заметив местоположение скалы, он обнаружил другой след и несколько часов подряд наблюдал за врагами, подстерегая случай встретиться со своей любезной или добыть вражеский скальп; и неизвестно еще, к чему он больше стремился. Все время он держался возле озера и несколько раз подходил так близко к берегу, что мог видеть все, что там происходило. Лишь только ковчег появился в виду, он начал следить за ним, хотя не знал, что именно на борту этого странного сооружения ему предстоит встретиться с другом. Но, заметив, как ковчег лавирует то в одну, то в другую сторону, делавар решил, что судном управляют белые; это позволило ему угадать истину. Когда солнце склонилось к горизонту, он вернулся к скале и, выбравшись из лесу, с удовольствием снова увидел ковчег, видимо, поджидавший его.

Хотя Чингачгук в течение нескольких часов внимательно наблюдал за врагами, их внезапное нападение в тот момент, когда он перебирался на баржу, явилось для него такой же неожиданностью, как и для Зверобоя. Он мог объяснить это лишь тем, что враги гораздо многочисленнее, чем он первоначально предполагал, и что по берегу бродят другие партии индейцев, о существовании которых ему ничего не было известно. Их постоянный лагерь – если слово «постоянный» можно применить к становищу, где бродячая орда намеревалась провести самое большее несколько недель, – находился невдалеке от того места, где Хаттер и Непоседа попали в плен, и, само собой разумеется, по соседству с родником.

– Хорошо, Змей, – промолвил Зверобой, когда индеец закончил свой недолгий, но оживленный рассказ, – хорошо, Змей. Ты бродил вокруг становища мингов и, может быть, расскажешь нам что-нибудь о пленниках: об отце этих молодых женщин и о молодом парне, который, как я полагаю, приходится одной из них женихом.

– Чингачгук их видел. Старик и молодой воин – поникший хемлок и высокая сосна.

– Ну, не совсем так, делавар: старик Хаттер, правда, клонится книзу, но еще много твердых брусьев можно вытесать из такого ствола. Что касается Гарри Непоседы, то по росту, силе и красоте он и впрямь украшение человеческого леса. Скажи, однако: они были связаны, подвергались пыткам? Я спрашиваю от имени молодых женщин, которым, смею сказать, очень хочется обо всем знать.

– Нет, Зверобой, мингов слишком много, им нет нужды сажать дичь в клетку. Одни караулят, другие спят, третьи ходят на разведку, иные охотятся. Сегодня бледнолицых принимают как братьев, завтра с них снимут скальпы.

– Юдифь и Гетти, утешительная новость для вас: делавар говорит, что вашему отцу и Гарри Непоседе индейцы не сделали ничего худого. Они, конечно, в неволе, но, вообще говоря, чувствуют себя не хуже, чем мы.

– Рада слышать это, Зверобой, – ответила Юдифь. – И так как теперь к нам присоединился ваш друг, то я нисколько не сомневаюсь, что нам скоро удастся выкупить пленников. Если в лагере есть женщины, то у меня найдутся наряды, от которых у них разгорятся глаза, а на худой конец мы можем открыть сундук, в котором, я думаю, хранятся вещи, способные соблазнить даже вождей.

– Юдифь, – улыбаясь, сказал молодой человек, глядя на нее с выражением живого любопытства, которое, несмотря на вечерний сумрак, не ускользнуло от проницательных взоров девушки, – Юдифь, хватит ли у вас духу отказаться от нарядов, чтобы освободить пленников, хотя один из них ваш отец, а другой добивается вашей руки?

– Зверобой, – отвечала Юдифь после минутной заминки, – я буду с вами откровенна. Признаюсь, было время, когда больше всего на свете я ценила наряды. Но с некоторых пор я чувствую в себе перемену. Хотя Гарри Непоседа для меня ничто, я все бы отдала, чтобы его освободить. И если я готова сделать это для хвастуна, забияки, болтуна Непоседы, у которого, кроме красивой внешности, нет ничего хорошего, можете представить, что я готова сделать для моего отца.

– Это звучит прекрасно и вполне соответствует женской натуре. Такие чувства встречаются даже среди делаварских девушек. Мне часто, очень часто приходилось видеть, как они жертвуют своим тщеславием ради сердечной привязанности. Женщины созданы для того, чтобы чувствовать и управлять чувствами.

– А отпустят ли дикари нашего отца, если я и Юдифь отдадим им все наши платья? – спросила Гетти своим невинным, кротким голосом.

– Женщины могут вмешаться в это дело, милая Гетти, да, женщины могут вмешаться… Но скажи мне, Змей, много ли сквау[45]45
  Сквау – женщина.


[Закрыть] среди этих негодяев?

Делавар слушал и понимал все, что при нем говорили, хотя с обычной индейской замкнутостью и хитростью сидел, отвернувшись и как бы ничуть не интересуясь разговором, не имевшим к нему прямого отношения. Однако теперь он ответил другу со свойственной ему отрывистой манерой.

– Шесть, – сказал он, протягивая вперед все пальцы левой руки и большой палец правой. – И еще одна. – Тут он выразительно прижал руку к сердцу, намекая этим поэтическим и вместе с тем естественным жестом на свою возлюбленную.

– Значит, ты видел ее, вождь? Быть может, тебе удалось рассмотреть ее хорошенькое личико или близко подойти к ее уху, чтобы спеть одну из тех песен, которые она так любит?

– Нет, Зверобой, там слишком много деревьев и ветви покрыты листвой, как небо облаками во время грозы. Но (тут молодой воин обратил к другу свое смуглое лицо, и улыбка внезапно осветила его свирепые, раскрашенные, да и от природы сумрачные черты ясным светом теплого человеческого чувства) Чингачгук слышал смех Уа-та-Уа, он узнал его среди смеха ирокезских женщин. Он прозвучал в его ушах, как щебетанье малиновки.

– Ну, я могу положиться в этом смысле на ухо влюбленного, а делаварское ухо различает все звуки, которые оно когда-либо слышало в лесах… Не знаю, почему это так, Юдифь, но когда молодые люди – я разумею и юношей и девушек – начинают испытывать нежные чувства друг к другу, просто удивительно, каким приятным кажется им смех или голос любимой. Мне приходилось видеть, как суровые воины прислушивались к болтовне и смеху молодых девушек, словно к музыке, которую можно услышать в старой голландской церкви на главной улице в Олбани, где я бывал не раз, продавая меха и дичь.

– А вы, Зверобой, – сказала Юдифь быстро и с несвойственной ей серьезностью, – неужели вы никогда не чувствовали, как приятно слушать смех любимой девушки?

– Господи помилуй, Юдифь! Да ведь я никогда не жил среди людей моего цвета кожи так долго, чтобы испытывать подобные чувства. Вероятно, они естественны и законны, но для меня нет музыки слаще пения ветра в лесных вершинах или журчания искрящегося, холодного, прозрачного ручья. Пожалуй, – продолжал он, задумчиво опустив голову, – мне приятно еще слушать заливистый лай хорошей гончей, когда нападешь на след жирного оленя. А вот голос собаки, не имеющей нюха, меня нисколько не тревожит. Ведь такая тявкает без толку, ей все равно, бежит ли впереди олень или его вовсе нет.

Юдифь встала и, о чем-то раздумывая, медленно отошла в сторону. Легкий дрожащий вздох вырвался из ее груди, но это не было ее обычное, тонко рассчитанное кокетство.

Гетти, как всегда, слушала с простодушным вниманием, хотя ей казалось странным, что молодой человек предпочитает мелодию лесов песням девушек или их невинному смеху. Привыкнув, однако, во всем подражать примеру сестры, она вскоре последовала за Юдифью в каюту, где села и начала упорно обдумывать какую-то затаенную мысль.

Оставшись одни, Зверобой и его друг продолжали беседу.

– Давно ли молодой бледнолицый охотник пришел на это озеро? – спросил делавар, сделав затем паузу.

– Только вчера в полдень, Змей, хотя за это время много повидал и много сделал.

Взор, который Чингачгук устремил на товарища, был так остер, что, казалось, пронизывал сгустившийся ночной мрак. Искоса поглядев на индейца, Зверобой увидел два черных глаза, устремленных на него, как зрачки пантеры или травленого волка. Он понял значение этого пылающего взгляда и ответил уклончиво:

– Так оно и было, как ты подозреваешь, Змей, да, нечто в этом роде. Я встретил врага и не стану скрывать, что одолел его.

У индейца вырвалось восторженное восклицание; положив руку на плечо друга, он с нетерпением спросил, удалось ли добыть скальп.

– Ну, насчет этого я готов заявить в лицо всему племени делаваров, старому Таменунду и твоему отцу, великому Ункасу, что такие дела не подобают белым. Как видишь, Змей, мой скальп остался у меня на голове, а только мой скальп и подвергался опасности в данном случае.

– Воин не пал? Зверобой не оправдал прозвища, которое он носит, был недостаточно зорок или недостаточно проворен с ружьем?

– Ну нет, ты ошибаешься! Смею сказать, что минг убит.

– Вождь? – спросил индеец со страстным нетерпением.

– Этого я не могу тебе сказать. Он был очень ловок, и коварен, и тверд сердцем и мог пользоваться достаточной известностью среди своего народа, чтобы заслужить это звание. Он дрался храбро, хотя глаз его был недостаточно быстр, чтобы опередить того, кто прошел выучку вместе с тобою, делавар.

– Моему другу и брату удалось захватить тело?

– В этом не было никакой надобности, так как минг умер у меня на руках. Надо теперь же сказать всю правду: он сражался, как подобает краснокожему, а я сражался, как подобает белому.

– Хорошо! Зверобой бледнолиц, и у него белые руки. Делавар снимет скальп, повесит его на шест и пропоет песню в честь Зверобоя, когда мы вернемся к нашему народу. Честь принадлежит племени, ее не следует терять.

– Это легче сказать, чем сделать. Тело минга осталось в руках его друзей и, без сомнения, спрятано в какой-нибудь дыре, где даже при всей твоей делаварской хитрости вряд ли удастся добыть скальп.

Молодой человек коротко, но ясно рассказал другу о событиях этого утра, ничего не утаив, но по возможности уклоняясь от принятого среди индейцев бахвальства. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, узнав, какой чести удостоился его друг. Затем оба встали, так как наступил час, когда ради большей безопасности следовало отвести ковчег подальше от берега.

Уже совсем стемнело; небо затянулось тучами, звезды померкли. Как всегда после захода солнца, северный ветер стих, и легкая воздушная струя повеяла с юга. Так как эта перемена благоприятствовала намерениям Зверобоя, он поднял якорь, и баржа тотчас же начала дрейфовать вверх по озеру. Когда подняли парус, скорость судна увеличилась до двух миль в час. Итак, не было никакой нужды работать веслами. Зверобой, Чингачгук и Юдифь уселись на корме; охотник взялся за руль. Затем они начали совещаться о том, что делать дальше и каким образом освободить друзей.

Юдифь принимала живое участие в этой беседе. Делавар без труда понимал все, что она говорила, но отвечал на своем языке, и его реплики и замечания должен был переводить Зверобой. За полчаса Юдифь много выиграла в мнении своего собеседника. Она быстро решала вопросы, предлагала смелые и уверенные планы, и все ее суждения были глубоко продуманы. Сложные и разнообразные события, которые произошли после их встречи, одиночество девушки и зависимое ее положение заставили ее относиться к Зверобою как к старому, испытанному другу, и она доверилась ему всей душой. До сих пор Юдифь относилась к мужчинам настороженно, но теперь она отдалась под покровительство молодого человека, который, очевидно, не таил против нее дурных намерений. Чистота его мыслей, наивная поэзия чувств и даже своеобразие его выражений – все это способствовало возникновению привязанности, такой же чистой, как внезапной и глубокой. До встречи со Зверобоем у Юдифи было много поклонников и ценителей ее красоты, но все они смотрели на нее как на хорошенькую игрушку, и она сомневалась в искренности их напыщенных и приторных комплиментов. Красивое лицо и мужественная фигура Непоседы не искупали его шумного и грубого характера. Зверобой же был для Юдифи олицетворением прямоты, и его сердце казалось ей прозрачным, как кристалл. Даже его равнодушие к ее красоте, вызывавшей восхищение всех мужчин, подстрекало тщеславие молодой девушки и еще сильнее раздувало в ней искру нежного чувства.

Так прошло около получаса; все это время ковчег медленно скользил по воде. Окружающая тьма сгущалась.

На южном берегу уже начинали теряться в отдалении темные лесные массивы, а горы отбрасывали тень, которая закрывала почти все озеро. Впрочем, на самой его середине, где на водную поверхность падал тусклый свет, еще струившийся с неба, узкая и слабо мерцавшая полоса тянулась по прямой линии с севера на юг. По этому подобию Млечного Пути и подвигался ковчег, что значительно облегчало работу рулевого. Юдифь и Зверобой, прекратившие оживленную беседу, любовались торжественным спокойствием природы.

– Какая мрачная ночь! – заметила Юдифь после продолжительной паузы. – Надеюсь, нам удастся найти «замок».

– Да, вряд ли мы его прозеваем, если будем держаться по самой середине озера, – отозвался молодой человек. – Сама природа указала нам здесь дорогу, и, как бы ни было темно, нам нетрудно придерживаться ее.

– Вы ничего не слышите, Зверобой? Мне кажется, будто вода плещет где-то совсем близко от нас.

– Правда! Что-то действительно движется в воде. Должно быть, рыба. Эти твари гоняются друг за дружкой, совсем как люди или сухопутные звери. Вероятно, одна из них подпрыгнула в воздух и затем опять погрузилась в свою стихию. Никто из нас, Юдифь, не должен покидать свою стихию, природа всегда возьмет свое… Тсс! Слушайте! Это похоже на звук весла, которым действуют очень осторожно…

В эту минуту делавар склонился над бортом и многозначительно показал пальцем куда-то в темноту. Зверобой и Юдифь взглянули в указанном направлении и оба одновременно увидели челнок. Очертания этого неожиданного соседа были очень неясны и легко могли ускользнуть от менее изощренных глаз. Но пассажиры ковчега сразу разглядели челнок; в нем стоял во весь рост какой-то человек и работал веслом. Разумеется, нельзя было узнать, не притаился ли еще кто-нибудь на дне. Уйти на веслах от легкого челнока было невозможно, и двое мужчин схватились за карабины, готовясь к бою.

– Я легко могу свалить гребца, – прошептал Зверобой, – но сперва мы окликнем его и спросим, что ему надо. – Затем, возвысив голос, он продолжал внушительным тоном: – Стоп! Если ты подплывешь ближе, я должен буду стрелять, и тебя ожидает неминуемая смерть. Перестань грести и отвечай!

– Стреляйте и убейте бедную, беззащитную девушку, – возразил мягкий и дрожащий женский голос, – но бог вам этого никогда не простит! Ступайте вашей дорогой, Зверобой, а мне позвольте идти моей.

– Гетти! – одновременно воскликнули охотник и Юдифь.

Зверобой стремительно бросился к тому месту, где был привязан челнок, который они вели на буксире. Челнок исчез, и молодой человек сразу понял, в чем дело. Что касается беглянки, то, испугавшись угрозы, она перестала грести и теперь смутно выделялась во мраке, как туманный призрак, поднявшийся над водой. Парус тотчас же спустили, чтобы помешать ковчегу обогнать челнок. К несчастью, это было сделано слишком поздно: инерция и напор ветра погнали судно вперед, и Гетти очутилась с подветренной стороны. Но она все еще оставалась на виду.

– Что это значит, Юдифь? – спросил Зверобой. – Почему ваша сестра отвязала челнок и покинула нас?

– Вы знаете, что она слабоумная. Бедная девочка! И у нее свои собственные понятия о том, что надо делать. Она любит отца больше, чем дети обычно любят своих родителей, и, кроме того…

– В чем дело, девушка? Сейчас такое время, что надо говорить всю правду.

Юдифи не хотелось выдавать секрет своей сестры, и она немного поколебалась, прежде чем заговорить снова. Но, уступая требованиям Зверобоя и сама отлично понимая, какому риску подвергаются они все вследствие неосторожности Гетти, она не могла долее молчать.

– Я боюсь, что бедная простушка Гетти не способна разглядеть тщеславие, пустоту и ветреность за красивым лицом и статной фигурой Гарри Непоседы. Она говорит о нем во сне, а иногда выражает свои чувства даже наяву.

– Значит, вы предполагаете, Юдифь, что ваша сестра придумала какой-то безумный план, чтобы спасти своего отца и Непоседу, план, который, по всей вероятности, отдаст в руки мингов один из наших челноков?

– Боюсь, что так, Зверобой. Бедная Гетти вряд ли сумеет перехитрить дикарей.

Все это время челнок с фигурой Гетти, по-прежнему стоявшей во весь рост на корме, продолжал смутно маячить во мраке. Но, по мере того как ковчег удалялся, очертания челнока расплывались в ночной тьме. Было совершенно очевидно, что нельзя терять времени, иначе он окончательно исчезнет во мраке. Отложив ружья в сторону, мужчины взялись за весла и начали поворачивать баржу по направлению к челноку. Юдифь, привыкшая к такого рода работе, побежала на другой конец ковчега и поместилась на возвышении, которое можно было бы назвать капитанским мостиком. Испуганная всеми этими приготовлениями, которые поневоле сопровождались шумом, Гетти встрепенулась, как птичка, встревоженная приближением неожиданной опасности.

Так как Зверобой и его товарищ гребли со всей энергией, на какую только были способны, а Гетти слишком волновалась, то погоня, вероятно, вскоре закон чилась бы поимкой беглянки, если бы девушка несколько раз совершенно неожиданно не изменяла направления. Эти повороты дали ей возможность выиг рать время, а также заставили ковчег и челнок войти в полосу глубокой тьмы, очерченной тенями холмов. Расстояние между беглянкой и преследователями постепенно увеличивалось, пока наконец Юдифь не предложила друзьям бросить весла, так как совершенно потеряла челнок из виду.

Когда она сообщила эту печальную весть, Гетти находилась еще так близко, что могла слышать каждое слово, произнесенное сестрой, хотя Юдифь старалась говорить как можно тише. В ту же секунду Гетти перестала грести и, затаив дыхание, ждала, что будет дальше. Мертвая тишина воцарилась над озером. Пассажиры ковчега тщетно напрягали зрение и слух, стараясь определить местонахождение челнока. Юдифь склонилась над бортом в надежде уловить какой-нибудь звук, который позволил бы определить, направление, по которому удалялась сестра, тогда как оба ее спутника, тоже наклонившись, старались смотреть параллельно воде, ибо так легче всего можно было заметить любой предмет, плававший на ее поверхности. Однако все было напрасно, и усилия их не увенчались успехом. Все это время Гетти, не догадавшаяся опуститься на дно челнока, стояла во весь рост, приложив палец к губам и глядя в ту сторону, откуда доносились голоса, словно статуя, олицетворяющая глубокое и боязливое внимание. У нее хватило смекалки отвязать челнок и бесшумно отплыть от ковчега, но тут, как видно, все способности изменили ей. Даже повороты челнока были скорее следствием нетвердости руки и нервного возбуждения, чем сознательного расчета.