Текст книги "Полный газ"

Раньше Джоэл никогда не говорил так много за один раз. Гейл хотела ответить, что он и так самый удивительный из ее друзей, и вновь побоялась его смутить.

Джоэл протянул руку, и у нее екнуло сердце, но оказалось, он только хотел забрать мелок, чтобы написать им что-то прямо на шероховатом боку динозавра. Гейл открыла было рот, чтобы возразить, и захлопнула его, как только поняла, что на неровной, как прибрежная галька, черепашьей коже ящера появляются их имена.

– На случай, если кто-нибудь заявит, что это он первый нашел, – пояснил Джоэл. – Тут на берегу надо поставить памятный знак с твоим именем. И моим. Тогда они всегда будут рядом. Я очень рад, что нашел динозавра именно с тобой. С кем-то другим не хотел бы.

– Лучше сказать «ни с кем другим». Двойное отрицание, – заметила Гейл.

– Да, дорогая, – согласился Джоэл, как будто бы им было уже под сорок, а вовсе не по десять.

И поцеловал ее. В щеку.

И вернул мелок.

А потом уставился куда-то во мглу, мимо нее. Гейл повернула голову, чтобы понять, куда он смотрит.

Из тумана опять показались размытые силуэты, похожие на русских матрешек, они двигались к воде, наплывая друг на друга, точно кто-то складывал подзорную трубу. Гейл показалось, это мама с Мириам и Минди, она хотела позвать ее, и тут центральная фигура съежилась, обрела четкость и превратилась в Хезер, следом за которой шагал самодовольный Бен.

Под мышкой Хезер держала альбом, ее светлые кудряшки все время падали на лицо, и сестра пыталась сдуть их, зло поджимая губы, чтобы не мешали смотреть, – верный знак того, что она в бешенстве.

– Мама зовет. Бегом, она сказала.

– А почему сама не пришла?

– У нее оладьи подгорают.

– Сбегай, скажи ей…

– Сама сбегай. И верни Минди мелок по дороге.

Минди протянула перед собой раскрытую ладошку.

– Гейл, Гейл, никто тебя не слушает! Гейл, Гейл, какая ж ты балда! – запела Мириам. Мелодия была не менее прекрасна, чем слова.

– Мы нашли динозавра! – попыталась объяснить Гейл. – Приведи скорее маму! Мы сдадим его в музей, и наше фото попадет в газеты – мое и Джоэла.

Хезер схватила Гейл за ухо и крутнула так, что та вскрикнула. Мириам тут же передразнила ее противным писклявым голосом, а Минди рванулась вперед и выхватила мел из разжавшихся пальцев.

Отпустив ухо, Хезер вцепилась Гейл в кожу повыше локтя, щипая и выворачивая. Гейл заорала в голос и попыталась вырваться. Размахивая руками, она выбила у сестры альбом, и тот свалился на песок; охваченная кровожадностью Хезер не обратила на это ни малейшего внимания и поволокла младшую в туман, в сторону дома.

– Я рисовала своего лучшего пони, – шипела Хезер. – Трудилась как проклятая! А мама даже не взглянула на него, потому что Минди, Мириам и Бен пристали к ней с твоим дурацким динозавром. Наорала на меня ни за что ни про что, погнала за тобой. А когда я сказала, что хочу рисовать, пригрозила выбросить карандаши. Цветные! Подарок на день рождения! – Для того чтобы до Гейл получше дошло, Хезер так ущипнула ее за руку, что у той глаза налились слезами.

Рядом, пытаясь не отставать, семенил Бен.

– А ковбоев все равно купи! Ты обещала!

– Мама говорит, ты оладьев не получишь, – сообщила Мириам. – Потому что испортила ей все утро.

– О, тогда я их съем? – осведомилась Минди.

Гей оглянулась на Джоэла. Они отошли всего лишь футов на двадцать, но он уже еле виднелся в тумане, как призрак, маячивший на спине гигантской туши.

– Не волнуйся, Гейл! – крикнул он. – Тут же написаны наши имена, все узнают, что это мы нашли динозавра. Приходи, как сможешь! Я тебя дождусь!

– Хорошо! – дрожащим голосом откликнулась она. – Я скоро!

– Даже не думай, – прошипела Хезер.

Спотыкаясь о камни, Гейл оборачивалась на Джоэла, пока мальчик, сидящий на динозавре, не расплылся в тумане, который теперь колыхался влажными занавесями, белоснежными, точно фата невесты. Лишь тогда она выпрямилась, смаргивая слезы и чувствуя, как перехватывает горло.

До дома оказалось дальше, чем ей помнилось. Вся компания – четверо младших и одна двенадцатилетка – шагала вдоль прихотливых извивов узкого берега, у серебристых вод озера Шамплейн. Гейл смотрела под ноги, волны тихо плескались о гальку.

Наконец показался их причал с привязанной к нему отцовской моторкой. Хезер отпустила Гейл, и она, вслед за остальными, вскарабкалась на сосновые доски. Бежать не имело смысла – наоборот, нужно было во что бы то ни стало вытащить из дома маму, и Гейл надеялась, что, поревев от души, она с этим справится.

Звук, похожий на вой сирены, застал их посреди двора. Только это была не сирена, рев родился поблизости, из мглы над озером – низкий, тоскливый крик, громовое мычание, от которого заплясал в воздухе разлетевшийся на капли туман.

– Что это? – воскликнула Хезер.

Минди и Мириам вцепились друг в дружку, в ужасе глядя на озеро. Бен вытаращил глаза и склонил голову набок, прислушиваясь.

Где-то вдали послышался голос Джоэла. Гейл показалось – впрочем, она не была уверена, – что он вскрикнул: «Гейл, гляди!» Позже ей иногда чудилось, что он кричал: «Господи!»

Туман искажал звуки не меньше, чем образы. Поэтому, когда до них донесся звучный всплеск, трудно было сообразить, с какой стороны он слышен. Как будто в озеро с огромной высоты плюхнулась ванна. Или машина. Оглушающий плеск.

– Да что же это?! – снова закричала Хезер, схватившись за живот, словно от резкой боли.

Гейл кинулась обратно. Спрыгнула с пристани на берег, упала на колени… Берега не было. Его скрыли волны, которые набегали одна за другой, заливая гальку и песок, бились о насыпь, будто родились в океане, а вовсе не в озере. Гейл вспомнила, как по дороге домой они с Хезер шагали тут бок о бок, даже не замочив ног.

Она рванулась сквозь бурлящую пену, выкрикивая имя Джоэла, чувствуя, что, несмотря на все усилия, бежит слишком медленно. И все же едва не проскочила мимо места, где лежал динозавр. Теперь, когда он исчез, и вода плескалась о ее босые ноги, а туман так и не рассеялся, трудно было отличить один кусок берега от другого.

Гейл заметила альбом Хезер – раскинув промокшие страницы, он подпрыгивал на гребнях волн. Рядом, полная ледяной зеленой воды, болталась кроссовка Джоэла. Девочка машинально выловила ее, чтобы отдать хозяину, вылила воду, прижала к груди.

Гейл не хватало воздуха, кололо в боку. Каждый раз, когда рваные бушующие волны откатывались назад, на берегу мелькал гигантский след, будто трактор пробороздил мокрый песок и утянул тело в озеро – домой.

– Джоэл!

Ее крик несся то в сторону воды, то в сторону насыпи, деревьев, его дома.

– Джоэл!

Гейл металась по кругу, не переставая кричать. Специально не смотрела в озеро, но оно так и притягивало взгляд. Сорвала голос и снова ударилась в слезы.

– Гейл! – дрожащим от ужаса голосом звала ее Хезер. – Домой! Немедленно!

– Гейл! – присоединилась к сестре мать.

– Джоэл! – не унималась Гейл, ощущая всю нелепость ситуации: каждый изо всех сил пытался докричаться до кого-то еще.

Откуда-то донесся все тот же рев – тоскующий и уже далекий.

– Отпусти его, – прошептала Гейл. – Не забирай, ну пожалуйста!

В тумане к ней подбежала Хезер – по насыпи, не по песку, где все еще, один за другим, бились холодные, грузные валы. Рядом возникла побледневшая мама.

– Детка, – позвала она встревоженным голосом. – Поднимайся к нам. Иди к маме.

Гейл не обратила на них внимания. Что-то выплыло из воды прямо к ее ногам. Альбом для рисования, открытый на развороте с зеленым пони. Зеленым, как рождественская елка. С красными копытцами и радугой на боку. Гейл никак не могла понять, почему Хезер рисует таких нелошадиных лошадей. Они напоминали двойное отрицание или динозавра – возможности, которые, едва родившись, губят сами себя[4]4
  В английском языке двойное отрицание превращается в утверждение, а значит, становится своей противоположностью, то есть действительно уничтожает самого себя. В отличие от русского языка, где двойное отрицание так и остается отрицанием (прим. перев.).


[Закрыть].

Гейл выхватила альбом из воды и вгляделась в зеленого пони, чувствуя, как изнутри со звоном поднимается рвущаяся наружу тошнота. Она выдернула лист с рисунком, разодрала его, бросила в воду. За ним полетели другие пони – мятые клочки бумаги, пляшущие в волнах у ее ног. Никто не остановил ее, даже Хезер молчала, когда альбом выпал из рук сестры назад, в озеро.

Гейл вглядывалась в воду, надеясь услышать его снова – далекий тоскующий вой, и он явился, однако на сей раз внутри ее самой – протяжный, бессловесный стон.

Тоска по тому, что случится уже никогда.

Фавн

Часть первая
По эту сторону двери

Впервые про дверь Стоктон заговорил под баобабом, пока Фоллоуз подкарауливал льва.

– А когда вам снова захочется пощекотать нервы, свяжитесь с мистером Чарном. Эдвином Чарном из Мэна. Спросите его насчет дверцы. – Стоктон глотнул виски и мягко хохотнул. – И не забудьте чековую книжку.

Старый, огромный, величиной чуть ли не с дом баобаб уже давно полностью высох. Вся западная сторона ствола – одна сплошная дыра. «Охотники Хемингуэя» организовали укрытие прямо в ней: ветки тамаринда маскировали брезентовый тент, где стояли походные койки, холодильник, полный ледяного пива, и ловился приличный вайфай.

На одной из коек спиной к ним спал сын Стоктона, Питер. Всего лишь день назад он отпраздновал окончание старшей школы успешной охотой на черного носорога. С собой Питер привез лучшего школьного друга, Кристиана Свифта, который пока не убил ничего, кроме времени на рисование скетчей.

В десяти ярдах от укрытия с веток верблюжьей акации свисали куриные тушки, в пыли под ними стояли вязкие лужицы натекшей крови. На мониторах ночного видения куры напоминали гроздья перезревших, раздувшихся фруктов.

Лев, которого охотники приманивали на куриный запах, не торопился. Немудрено – это был дедушка всех здешних львов, настоящий патриарх. Причем самый здоровый. Другие страдали чумкой, двигались ошалело и лихорадочно, мех торчал клоками, а в уголках глаз роились мошки. Хозяин упрямо твердил, что со львами все в порядке, однако, глядя на них, все понимали: им уже недолго осталось.

Нынешний сезон в заповеднике вообще не удался, и не только из-за больных львов. Всего несколько дней назад браконьеры, испортив сотню футов сетки-рабицы, прорвались сквозь изгородь северного периметра на вездеходах в поисках черного носорога, чей рог ценился выше бриллиантов. Ущерба причинить не успели, охрана сработала как надо, и это была хорошая новость. Плохая заключалась в том, что большинство слонов и часть жирафов сбежали через пролом. Пришлось отменять охоту, возвращать деньги. В лобби стоял крик, красные от гнева туристы швыряли чемоданы в багажники арендованных лендроверов.

Фоллоуз, однако, не жалел, что приехал. Когда-то он убил носорога, затем слона, леопарда и, наконец, буйвола, а сегодня собирался закончить большую пятерку. Стоктон и мальчики составляли ему хорошую компанию, виски – еще лучшую: «Ямазаки» – когда хотелось выпить, «Лафройг» – когда не очень.

Со Стоктоном и ребятами он встретился всего неделю назад, приземлившись в международном аэропорту Хосе Кутако. Банда Стоктона только что высадилась с рейса Британских авиалиний из Торонто, а Фоллоуз прибыл частным самолетом. Он не летал общими рейсами. Прямо чесаться начинал, когда приходилось стоять в очереди, снимать обувь на контроле, так что обходил эту проблему с помощью денег. Поскольку самолеты прибыли в Виндхук примерно в одно и то же время, заповедник прислал «Мерседес» G-класса, чтобы собрать всех прилетевших и отвезти их на запад Намибии.

Буквально через несколько минут после погрузки в машину Иммануил Стоктон сообразил, что рядом с ним именно тот Тип Фоллоуз, основатель Фонда Фоллоуза, который занимал серьезную позицию в фармацевтической фирме самого Стоктона.

– Прежде чем стать акционером, я побыл клиентом, – объяснил Фоллоуз. – Во имя нации я с гордостью сунул себя в мясорубку войны, смысла которой до сих пор так и не понял. Оттуда меня выдавило в виде фарша, и почти пять лет я держался только на ваших волшебных наркотиках. Так что личный опыт подсказал мне: вложение будет неплохое. Мало кто лучше меня знает, сколько готов заплатить человек, жаждущий на время избежать этого тухлого мира.

Ему казалось, слова его прозвучали устало и мудро, однако Стоктон кинул на него странный, горящий взгляд, хлопнул по плечу и сказал:

– Я знаю об этом больше, чем вы думаете. Когда речь заходит о роскоши, ни сигары, ни меха – ничто не стоит больше, чем лазейка в другую жизнь.

Четыре часа спустя все прибывшие в отличном настроении высыпались из здоровенного «Мерседеса» и после регистрации продолжили разговор в баре. С тех пор Стоктон и Фоллоуз торчали там каждую ночь, пока Питер и Кристиан плескались в бассейне. И когда мальчишка – Кристиану уже стукнуло восемнадцать, но для Фоллоуза он, разумеется, был мальчишкой – спросил, можно ли пойти с ними и посмотреть, как уложат льва, у Фоллоуза и мысли не возникло отказать.

Так вот, болтая в баре со Стоктоном, Фоллоуз переспросил:

– Дверца? Что еще за ерунда такая? Частное охотничье хозяйство?

– Да, – сонно кивнул Стоктон. От него несло «Лафройгом», глаза налились кровью – налакался он будь здоров. – Частное охотничье хозяйство мистера Чарна. Только по приглашению. А дверца… ну такая вот дверца. – И он опять усмехнулся, если не сказать – хихикнул.

– Питер говорил, это дорого, – заметил Кристиан.

– Десять тысяч долларов, чтобы заглянуть за дверь, десять тысяч, чтобы выйти за нее, и двести тридцать, чтобы поохотиться, – причем у тебя будет только день. Добычу можно проносить с собой, но она останется на ферме у мистера Чарна. Таковы правила. И если не добыл большую пятерку, даже и не думай ему писать. Чарн презирает любителей.

– За четверть миллиона проще уж единорогов пострелять, – отозвался Фоллоуз.

– Близко к тому, – приподнял бровь Стоктон.

Фоллоуз уставился на него, и тут Кристиан постучал его по ноге костяшками пальцев.

– Мистер Фоллоуз, ваш кот пожаловал.

Кристиан стоял на одном колене у входа, возбужденно протягивая Фоллоузу, который на мгновение позабыл, зачем он здесь, мощный карабин CZ 550. Мальчик кивнул на один из мониторов ночного видения. Лев таращился в камеру пронзительными зелеными глазами, блестящими, как только что отчеканенные монеты.

Фоллоуз тоже упал на колено. Мальчишка скрючился рядом, касаясь его плечом. Оба выглянули из укрытия. Лев стоял в темноте подле акации. Повернув тяжелую величавую голову, он смотрел на людей спокойно-надменным, все прощающим взглядом. Взглядом короля, который выносит приговор. Приговор самому себе.

Однажды Фоллоуз уже видел льва вблизи, сквозь изгородь. Изучил старика через куриную занавесь, поглядел в его невозмутимые ясные глаза и объявил, что выбрал. Уходя, он дал льву обещание. Пробил час его выполнить.

Кристиан торопливо и взволнованно дышал Фоллоузу в ухо.

– Он словно знает. Словно готовился.

Фоллоуз кивнул так, будто парень высказал какую-то сакральную истину, и мягко нажал на спуск.

Грохнул выстрел, Питер Стоктон, вскрикнув, подскочил на койке, запутался в простынях и свалился на пол.

Кристиан следом за Фоллоузом выскочил из укрытия. Охотник ступал, ставя ноги медленно и размеренно, будто нес невидимый гроб. Он чуть усмехался, но его внимательный жесткий взгляд оставался ледяным. Иногда глаза Фоллоуза казались Кристиану похожими на луны над Сатурном – безвоздушные пространства с кислотными морями. Питер с отцом разражались радостными выкриками всякий раз, когда пуля дырявила кожу крокодила или выбивала фонтанчик пыли из шкуры буйвола. А Фоллоуз будто сам становился пулей, и оружие в его руке казалось случайностью. Удовольствие в комплект не входило.

Львиный хвост медленно приподнялся и стегнул по пыльной земле. Приподнялся – завис в воздухе – и снова упал в пыль. Огромный зверь лежал на боку.

Некоторое время Фоллоуз просидел наедине со львом, остальные почтительно стояли в стороне. Охотник гладил влажную шерсть зверя, смотрел в его спокойную, недвижную морду. Может быть, даже разговаривал. Кристиан раз подслушал, как Фоллоуз поведал мистеру Стоктону, что после льва он, наверное, бросит охоту, потому что стрелять уже будет некого. Стоктон хмыкнул и поинтересовался, мол, а как насчет людей, а Фоллоуз уставился на него своим немигающим взглядом и заявил: «Этих и сам стрелял, и в меня стреляли – вон, шрамы по всему телу». Питер и Кристиан потом прикидывали, сколько народу мог уложить Стоктон, и трепетали от близкого знакомства с суровым посланцем смерти.

Несколько работников сафари-парка возникли из темноты, покинув свое собственное укрытие, и при виде льва разразились радостными криками. Один открыл брезентовую сумку-холодильник и начал выуживать изо льда пиво. Хвост зверя снова стегнул по земле, и Кристиану показалось, что она дрогнула. Впрочем, он всегда отличался живым воображением. Стоктон помог Фоллоузу подняться и сунул ему ледяную бутылку «Уброка».

Питер зажал нос.

– Господи, как он воняет. Хоть бы чистили их как-то перед охотой, что ли.

– Это куры, бестолочь, – рявкнул на него отец.

Хвост поднялся и со свистом рухнул обратно.

– А разве он не страдает? – спросил Кристиан. – Разве не стоит его добить?

– Нет, он мертвый, – ответил Стоктон. – На хвост не смотри, так всегда бывает. Посмертные спазмы.

Кристиан хлопнулся на землю рядом с головой льва, с блокнотом в руках. Погладил густую, волнистую гриву – сперва с опаской, затем более фамильярно. Нагнулся к одному из бархатных ушей и зашептал в него слова прощания перед долгой – очень долгой – дорогой. Он почти не осознавал, что рядом с ним присел на корточки Питер, а сзади разговаривают оба взрослых. В этот миг он был наедине со львом в глубоком безмолвии между жизнью и смертью, в укромном, печальном королевстве.

– Видал, какая лапа? – Вопрос Питера вернул Кристиана к действительности. Приятель держал тяжелую переднюю лапу льва, раздвинув подушечки пальцами.

– Эй, вы там! – окликнул Фоллоуз, но Кристиан не понял, кого именно.

– Душу вышибет из кого угодно! – Питер зарычал и размашистым жестом махнул львиной лапой в сторону Кристиана.

Лапа напряглась, из нее выстрелили гладкие, острые, желтоватые когти. Кристиан прыгнул, толкнув Питера плечом в грудь. Он был скор. Лев был скорее. Но самым скорым оказался Фоллоуз. Старый, многажды израненный, он среагировал быстрее всех.

Фоллоуз сшиб Питера, тот врезался в Кристиана, и все трое впечатались в твердокаменную землю. Рубашка Кристиана треснула, словно зацепившись за сучок, а дальше из него вышибли дух два свалившихся поверх тела. Фоллоуз, крутнувшись, сорвал с плеча карабин и выстрелил зверю в пасть. Оружие дернулось с грохотом, от которого у Кристиана заложило уши.

Стоктон уронил пиво. Упав на землю, оно вскипело шапкой пены.

– Питер! Питер!!! Что за черт?!

Из кучи-малы Питер вылез первым, Фоллоуз и Кристиан продолжали лежать, пытаясь отдышаться, как после быстрого бега. Старый солдат постанывал. Питер замер над ними, ошалело разглядывая льва и машинально похлопывая себя по заду, чтобы отряхнуть шорты от песка.

– Ублюдок паршивый! – заорал на него отец. – Думаешь, что творишь? Испортить такой трофей! Тридцать тысяч за льва, у которого теперь в морде дыра с мяч для гольфа!

– Папа!.. – простонал Питер. Глаза его заблестели от потрясения и вины. – Пап…

– Ничего страшного, – глядя в темноту, произнес Фоллоуз. – Таксидермист поправит. Лишь бы мне самому не понадобился.

Питер следил за ними мокрыми глазами.

– Как ты, Пит? – спросил Кристиан. Его обычно звонкий голос звучал тихо и сдавленно, будто через вату. – Мистер Фоллоуз спас твою задницу. Везучий ты! Это твой главный талант.

Рабочие, до того стоявшие в полной тишине, потрясенные выстрелом, расхохотались. Один из них сгреб Питера за руку, другой взболтал бутылку пива и вылил ее парню на макушку. Только что готовый заплакать Питер тут же разразился смехом, отец кинул на него негодующий взгляд и… расхохотался тоже.

Кристиан почувствовал прохладное дуновение и, опустив глаза, потрогал пальцами два длинных пореза на рубашке. Его очень нежная, белая кожа под ними не пострадала. Он улыбнулся Фоллоузу.

– Сохраню эту рубашку на всю жизнь. Мой единственный трофей. И… спасибо, что помешали льву порвать меня на куски.

– Я не успел помешать. Ты прыгнул первым. Метнулся, как олень. – Фоллоуз улыбался, однако в глазах таилось раздумье.

– Не думаю, мистер Фоллоуз, – честно ответил Кристиан.

– Мы все видели, что произошло, – заявил Стокман, сжимая плечо невысокого охотника своей огромной ручищей. – И что значит настоящий мужчина!

И он перевернул свою бутылку над головой Фоллоуза под одобрительные крики рабочих.

Кристиан бережно поднял из пыли блокнот. Никто так и не увидел, что он рисовал.