Текст книги "Спектакль"

Глава 13

Натали разложила последние вырезки из газет, поправила стопочку и принялась писать письмо.

Дорогая Агнес,

его называют Темным художником – и он принял этот псевдоним. Не буду вдаваться в подробности, так как приложенные статьи все объяснят. Не советую их читать перед сном, а то тебе приснятся кошмары. Мне вот уже не раз снились.

Думаешь, я слишком просто об этом говорю? Скорее, осторожно. А может, все дело в том, что журналист во мне привык к репортажному стилю письма. Спасибо тебе за добрые слова о моих статьях (я прилагаю еще).

Ты спрашиваешь, не в восторге ли я. Должна сказать, это, несомненно, самое волнующее переживание, которое случалось со мной напрямую.

Натали задумалась. Хватит ли этого? Отправить Агнес несколько статей, ответить на прямо заданные вопросы… Это должно удовлетворить ее любопытство. На это Натали надеялась.

О Дне взятия Бастилии – я немного посмотрела на парад по дороге на работу. Может, это мне только показалось, но толпа выглядела поредевшей и притихшей в этом году.

Я все думала об океане. Каково это – стоять в песке, среди волн. Папа проводит время на море, но в самом море, и уж, конечно, не отдыхает там. Представляю, как океанская вода свежа и мощна. Скажи, чем она пахнет? Солью, знаю. Но как это? Не может же быть, чтобы так же, как вода с солью, которой мама меня заставляет полоскать горло при простуде. Должно быть что-то еще.

Фиалковые сладости – звучит божественно. Насладись ими за меня тоже. Обещаю посвятить тебе свою следующую булочку с шоколадом в честь того, как мы съедим такую вместе, когда ты вернешься.

Байе звучит как очаровательное место. Викинги. Надо мне попросить маму смастерить мне головной убор как у викингов, чтобы я в нем приехала следующим летом. Что ты на это скажешь?

Bisous,

Ната

Головной убор как у викингов. Натали хихикнула, вкладывая листок бумаги и статьи в конверт. Она вполне могла себе представить, как ходит в таком по маленькому городку, а Агнес смеется, но сгорает со стыда.

Может, следующее лето и правда будет совсем не таким, как это.

Третий экспонат Темного художника был куда ужаснее первых двух.

Одетт шокировала зрителей, жертва номер два являла еще большую жестокость, но зверство проделанного с третьей жертвой говорило за всех. Ее чернильно-черные волосы были заплетены в длинную растрепанную косу. Она змеилась по ее правому плечу, обрамляя глубокую темно-красную рану от уха до ключицы. На лице ее, как и у других, были синяки. Там, где был раньше ее левый висок, сейчас зияла дыра с ало-черными краями.

Натали не прикасалась к стеклу, потому что у них с Симоной был другой план. Но внезапно ее потянуло это сделать. Видение было прямо тут, только руку протяни, если желаешь. Она резко помотала головой, будто хотела избавиться от этих мыслей.

Она достала из сумки флакон с землей из катакомб: чтобы успокоиться, чтобы удача была на ее стороне, чтобы было еще что-нибудь, что он только может ей дать. Она крепко зажала его в ладони, чтобы предполагаемая удача от талисмана прошла по ее руке и распространилась по всему телу.

Внезапно Натали показалось, что кто-то наблюдает за ней. Она посмотрела на месье Ганьона, стоявшего на своем посту, у зеленой занавеси. Он поймал ее взгляд, не отводя своего, а затем улыбнулся, будто у них была общая тайна.

Натали, кивнув, тоже ответила ему улыбкой.

– Если хочешь глазеть на него, а не на трупы, – произнес грубый голос справа, – то подвинься, дай другим посмотреть.

Жар разлился по ее шее и щекам. Она обернулась и увидела за собой коренастого мужчину, который несколько дней не брился, судя по щетине.

– Je suis désolée[7]7
  Извините (фр.).


[Закрыть], – сказала она, но он только махнул рукой.

Натали на выходе из морга оглянулась через плечо на месье Ганьона. Глаза его не отрывались от третьей жертвы. Она раньше никогда не замечала, чтобы он смотрел на тела. Скорее, наоборот: обычно он казался равнодушным – наверное, чтобы не потерять рассудок от созерцания такого количества тел целыми днями. Коллега вошел в демонстрационную комнату и заговорил с ним, вспугнув.

Ворчливый низкий мужчина, который отогнал ее, двигался к выходу. Он злобно посмотрел на нее и открыл рот, чтобы что-то сказать. Ей важнее всего было поскорее добраться до Симоны, а не встревать в разговор с этим недомерком, так что она поспешила выйти в дверь и закрыла ее прямо перед его носом.

Лавина ругательств, понесшаяся ей вслед, когда она уже переходила улицу, явно свидетельствовала, что момент она рассчитала ювелирно.

Мама ушла в ателье, навестить друзей, так что Натали воспользовалась одиночеством и написала колонку дома. Переодевшись в брюки, она осмотрела свое отражение – не тщеславия ради, а чтобы убедиться, что точно не выглядела девушкой.

Ее темные локоны были заправлены под кепку, отчего длинная шея казалась еще длиннее. Коричневые свободные брюки касались массивных ботинок. У этой пары брюк штанины были на пару сантиметров коротковаты (надо было ей послушаться маму и дождаться утра, чтобы обрезать их, но она ошибочно предположила, что ей хватит умения это сделать в тусклом свете свечей). Белая рубашка прямого кроя, c закатанными манжетами завершала маскарад.

Она схватила сумку, надела ее через плечо и отправилась к трамвайному депо.

Хотя Натали и могла издалека сойти за мальчика, но вблизи она явно им не выглядела: черты ее явно были девичьи и присыпаны веснушками. Изящный, немного округленный носик, точно как у мамы. Высокие, почти острые, скулы тоже от матери. Любопытные карие глаза – как папины, только с длинными ресницами.

От подбородка вниз она вполне выглядела мальчиком, когда надевала мальчишескую одежду. Помогало телосложение: хорошо ли это или плохо, она была худой, с маленькой грудью – стройной химеры.

Странно было так одеваться. Не каждая девушка на это согласилась бы. Агнес, всегда женственная и нарядная, завидовала ее работе, но уж точно не стала бы носить мужскую одежду ради этой позиции или любой другой. Симона, пожалуй, не только согласилась бы, но и без колебаний приняла бы это, притворилась бы, что это роль (как она и советовала поступить Натали), и притом все равно оставалась бы исключительно женственной. А Натали это нравилось в той же степени, в какой раздражало; необходимость носить такую одежду и давала ей возможности, и смущала.

Свободно ходить по этажу Le Petit Journal в костюме было забавной частью. Ей нравилось играть эту шутку над дюжинами людей изо дня в день, не говоря уже о том, что ей было любопытно, догадывается ли кто-то из них или хотя бы задумывается, что долговязый «посыльный» – на самом деле девица. То, что она автор колонки, которую читает около миллиона людей, наполняло ее гордостью. Если для такого требовалось одеваться как парень, то это того стоило.

Но ей не нравилось скрывать свою личность без достойной на то причины. Одеваться мальчиком, чтобы заслужить уважение или чтобы избежать неуважения, не было достойной причиной. Это было жалкой причиной.

Однажды она войдет в двери редакции Le Petit Journal с высоко поднятой головой и в настолько женственном наряде, насколько пожелает. Может, она придет на важную встречу в длинной, струящейся юбке из парчи в мамином вкусе, с элегантно уложенными волосами, в богато украшенных, изящных туфельках на каблуках, которые она видела в витрине Le Bon Marché. На каблуках она будет выше большинства своих коллег-журналистов, а с остальными – одного роста.

Но сегодня ей шестнадцать лет, она в брюках и кепке и идет быстро, с опущенной головой. Месье Патинод не на месте, так что она оставила свою статью Арианне, которая передала ей почту. В первые дни работы в газете Натали охватывало радостное волнение, когда она получала почту, пока не поняла, что там только какая-то реклама, иногда попадалось письмо с предложением пожертвовать на благотворительность, а также внутренние редакционные записки, которые не имели к ней никакого отношения. Она бросила почту в сумку и ушла.

Наконец можно отправиться к Симоне. Они разработали план: если третья жертва будет, то Натали сходит за Симоной, и они вместе вернутся в морг. Так Симона сможет услышать, что Натали бормочет во время видения, и постарается понять.

Натали бежала вверх по ступенькам к квартире Симоны. Она мелко побарабанила по двери, как дятел, что Симону никогда так не смешило, как саму Натали.

Симона открыла дверь, поджав тонкие губы, перед тем как заговорить.

– Нормальные люди просто стучат, знаешь ли.

– Поэтому я так и не делаю, – сказала Натали, тыкая Симону в плечо. Она вошла в квартиру. – Надеюсь, я не разбудила тебя. Или разбудила?

Симона помотала головой.

– Соседи сверху поругались, хлопая дверьми, минут двадцать назад. Это меня и разбудило. Я все равно собиралась вставать, – изучив взволнованное лицо Натали, глаза ее расширились. – Ты здесь по той причине, о которой я подумала?

Натали кивнула и проговорила торжественным шепотом:

– Очередная жертва, с пробитым черепом, – она коснулась виска Симоны пальцем, – вот здесь.

Симона выдохнула: «О боже» – и меньше чем через пятнадцать минут они уже были в трамвае на пути к моргу. Пока стояли в очереди, Натали рассказывала Симоне о своем визите к тете Бриджит.

– Иногда я размышляю, были ли те видения, о которых говорит моя тетя, ну, не знаю, реальными. – Натали испытала облегчение оттого, что поделилась наконец этим с другим человеком.

– Ты мне рассказывала о своих визитах, – сказала Симона с ноткой скептицизма в голосе. – О женщине, которая сказала, что пишет фреску, но пырнула себя ножом и размазала кровь по стене. И о том случае, когда женщина бегала там, крича, что ее преследует дьявол, который хочет сделать ее своей невестой. И сотни примеров еще, не говоря уже о поведении твоей тети.

Это было так. До видений в морге Натали не воспринимала всерьез то, что тетушка говорила и делала. Бред сумасшедшей женщины.

Она покраснела, устыдившись этого напоминания.

– В последнее время я думаю, что у тети все может быть иначе.

– Из-за чего? Из-за твоих собственных видений?

Натали поправила козырек кепки.

– Не знаю. Пытаюсь понять.

– Как бы грустно это ни было, помни, что твоя тетя и все остальные там заперты неспроста, – тон Симоны был мягче, чем ее слова, отчего их было легче воспринимать. – Большинство из них оказывается на улице или в психиатрической лечебнице потому, что не может отличить реальность от своего воображения.

Натали нахмурилась.

«Почему ты так в этом уверена?»

Симона никогда не видела тетю Бриджит. Она только знала о ней со слов Натали. Натали отвернулась.

– Откуда ты знаешь, что мне там не место?

– Потому что ты – это ты, – сказала Симона, бережно взяв Натали за подбородок. – Практичная, умная и, нравится это тебе или нет, абсолютно в своем уме. Странная или иногда смешная, но в своем уме.

Она ответила ей грустной улыбкой. Симона не осознавала, что случайно наткнулась на неприятную правду. Натали знала из папиных рассказов и даже собственных ранних воспоминаний, что тетушка не всегда была такой, как сейчас.

Когда случилась эта перемена, этот переход от нормальности к безумию? Где был тот последний шаг, и понимала ли тетя Бриджит, что делает его?

«Пойму ли я?»

Смотритель жестом пригласил их войти, прервав ее размышления. Симона похлопала ее по спине, когда они переходили порог.

Она хотела скорее прикоснуться к стеклу, но Симоне на осмотр трупов понадобилось больше времени, чем ожидалось. Натали пришлось напомнить себе: то, что для нее уже стало нормой, все еще было зрелищем для Симоны.

Пока зрелищем.

– Вот бедняжки. Каждая последующая страдает больше предыдущей, – Симона погладила стекло так нежно, будто это была щека Селесты.

На мгновение Натали позавидовала ей, оттого что она может вот так, просто, прикоснуться к стеклу. Никакого сложного выбора, никаких последствий. Просто потрогать стекло потому, что оно здесь, барьер между живыми и мертвыми.

Симона повернулась к ней лицом.

– Я готова, если ты готова.

Натали помедлила, теребя пояс брюк. Она помнила, как кто-то однажды сказал, что она как медиум в трансе с закатанными глазами. Сцены она видела в обратном порядке, так, может, и слова будет говорить задом наперед? Демоны говорят задом наперед. По крайней мере, она об этом где-то читала.

Луи предположил, что в этом могут быть замешаны дьяволопоклонники. Пока они не знают истинных мотивов Темного художника, ни одну версию исключать нельзя.

Затем ее как холодной водой окатило от мысли: «Это же что-то вроде одержимости?»

Она отбросила неприятные мысли и вытянула руку, глядя на то, как кончики пальцев прикасаются к стеклу. Вдох – и она уже в видении, смотрит сверху вниз на две забрызганные кровью руки в белых перчатках, явно не ее, судя по их размеру и очевидной силе. Но все же каким-то образом они были ее.

Обратным ходом сцена сменилась с кровавой на бескровную, пока убийца работал над лицом жертвы. Точные, энергичные движения. В этот раз Натали не просто наблюдала. Она чувствовала, как лезвие делает надрезы.

Все продолжало проматываться в обратную сторону. Исчез нож. Голова девушки, как мячик, прыгнула в руки убийцы, затем он наклонил ее вбок, чтобы осмотреть глубокую рану на ее виске. Толкнул ее к уголку резного деревянного столика и поднял ее голову быстрым, яростным движением. Глаза жертвы, наполненные слезами, поймали его взгляд за мгновение до ее смерти.

И Натали снова оказалась в демонстрационной комнате морга.

Симона взяла ее за руку.

– Что случилось?

– Я… Он толкнул ее на уголок стола, – сказала Натали хрипло. – Это ее убило, а порезы были нанесены уже после ее смерти. И он был в белых перчатках.

– После смерти, – сказала Симона, качая головой. – Какая дикость.

Натали высвободила руку из хватки Симоны.

– Поверить не могу, что я раньше этого не понимала. Я смотрю не просто как сторонний наблюдатель. Я не смотрю через плечо убийцы. Я смотрю его глазами. И… и я теперь чувствую тоже.

Натали вздрогнула. Она предпочла бы оказаться в яме с тысячей пауков, чем снова ощутить это.

Симона выдохнула так, как обычно делают люди, собираясь с силами рассказать плохие новости.

– Теперь понятно. То, как ты говорила, было будто ты была им. Внутри него практически.

Желудок Натали сжался. Каким-то образом она стала ближе к видению, сонастроилась с убийцей точнее, чем раньше.

– Ты говорила нечто, что могло исходить только от убийцы: «Моя прелестная, прелестная Мирабель».

Натали обхватила себя руками и перевела взгляд на тело на плите. «Мирабель». Сказать это имя вслух… Вот почему имя Одетт показалось ей знакомым, когда она его узнала. Оно и было знакомым.

Рядом с ними внезапно возник мужчина, будто соткался из воздуха, запах его пряного одеколона наполнил влажный воздух вокруг.

– Pardonnez-moi![8]8
  Простите (фр.).


[Закрыть] Могу я поинтересоваться, что тут сейчас произошло? – его голос напоминал мед, капающий с ложки в горячий чай. Полноватый и элегантно одетый, он соединил кончики пальцев в белых перчатках, ухмыляясь.

Обернувшись на него, Натали едва подавила вскрик.

Белые перчатки.

Ее сердце превратилось в камень, неживой. Она хватала ртом воздух, и камень наконец превратился в сердце снова, забившись быстрее, чем когда-либо.

Она его видела раньше. В очереди в морг. Он был деталью, лицом из массовки. В день ее первого видения. В день, когда убийца был в той же комнате.

И теперь, без явной на то причины, ее видение было ярче всех предыдущих. Ближе всех к Темному художнику.

Дрожь пробежала вниз по позвоночнику.

«Нет».

Не может этого быть.

Глава 14

Натали выпрямилась.

– Кто… кто вы?

Мужчина, чьи усы были такими же белыми, как и его перчатки, склонил голову. Симона схватила ее за локоть и потянула к выходу.

– Вы – это он? – Натали было все равно, кто может это услышать. – Вы это сделали?

Смотритель встал между мужчиной в перчатках и девушками.

– Мадемуазель…

– Пойдем, – сказала Симона, продолжая тянуть ее. – Тебе нужно на свежий воздух.

– Нет, не нужно. Это он, Симона. Я это знаю.

– Может, и нет…

– Это не может быть совпадением, – прошипела Натали. Она глянула на мужчину, который теперь говорил со смотрителем. – Я его раньше видела здесь, и теперь у меня это видение, и потом он подошел к нам, и…

– Скорее всего, это и есть совпадение, Натали. – Симона вытянула ее на улицу. – Ты себя ведешь неразумно. Это просто мужчина в перчатках.

– Я помню его, – сказала Натали. Они шли к мосту, Симона все еще держала ее за руку. – Он был там в день моего первого видения как убийца. Я тебе покажу!

Они остановились у входа на мост. Натали достала свой дневник и стала листать, пока не нашла страницу с описанием первого видения.

– Смотри. Вот. Я описываю толпу, пока стою в очереди на вход. Потом у меня был провал в памяти.

Симона встала рядом с ней и прочитала:

– «Мужчина в белых перчатках»… Да, он был в комнате, все так, но…

– Ты же мне сама говорила доверять своим видениям. Сегодня я была ближе всего к убийце. И этот мужчина стоял прямо позади нас. Опять же, перчатки! В жаркий летний день? Мы должны рассказать Ганьону, – сказала Натали, указывая на морг.

Симона отступила на шаг.

– И что мы ему скажем: что мужчина с нами заговорил? Или ты расскажешь месье Ганьону о своих видениях?

– Нет, я скажу… – фраза Натали повисла в воздухе неоконченной. Симона была права. – Ну, мы же не можем просто уйти.

Теперь Симона не нашлась что возразить.

Натали дотронулась пальцем до носа.

– J’ai du nez[9]9
  Буквально «у меня нос» – фр. выражение, в переносном смысле означающее «я проницателен, у меня хорошая идея».


[Закрыть], – сказала она. Ее идея была одновременно и увлекательной, и возмутительной. – Мы за ним проследим.

Симона обернулась через плечо. На мосту стояла пара, слишком увлеченная друг другом, чтобы замечать что-либо вокруг. Но она все равно понизила голос.

– Во-первых, мы не можем следить за каждым мужчиной в Париже, который носит белые перчатки. Во-вторых, ты предлагаешь следовать за человеком, который, если твое предчувствие верно, является убийцей? Я согласна при условии, что потом мы еще пойдем полежать на рельсах прямо к прибытию поезда.

– Это неопасно. Что такого может случиться средь бела дня, когда вокруг толпы людей? – Натали провела рукой, показывая на улицы, магазины, кафе, людей, людей и еще людей. Торопливыми шагами она пересекла мост и улицу, с Симоной след в след за собой, и прижалась спиной к витрине сапожной мастерской. – И не за каждым мужчиной в городе, а только за ним. Мы будем держаться на расстоянии. Я просто хочу посмотреть, нет ли в нем чего-то… необычного.

Но было еще что-то. Она знала, каково это, когда за тобой следят и чувствовать, что за тобой следят. Что-то внутри нее жаждало использовать возможность перевернуть ситуацию, вооружиться против этого воспоминания.

Симона сняла ниточку со своего голубого платья в горошек и вертела ее в пальцах.

– Наверное, и правда может быть интересно посмотреть, куда он пойдет дальше.

– Сама знаешь, что тебе хочется узнать.

– Знаю, чего тебе хочется, – сказала Симона и положила ниточку Натали на козырек, будто там ей было самое место. – Еще знаю, что ты ошибаешься. Я пойду с тобой, чтобы ты убедилась, что он не тот. Как тебе такой вариант?

Натали надулась.

– Ты сразу решила, что я неправа. Увидишь еще.

Спустя примерно минуту мужчина в перчатках вышел из морга. Они замолчали, а он неторопливой походкой пересек мост, оказавшись на тротуаре прямо через дорогу от них, подождал, пока проедет запряженная парой лошадей повозка, и перешел улицу.

Натали уже собиралась укрыться в сапожной мастерской, когда мужчина, насвистывая, свернул направо. Они заглянули за угол. Он прошел табачную лавку, часовую мастерскую и мясную лавку. Затем остановился, взглянул на карманные часы и вошел в кондитерскую.

– Хороший выбор, месье Перчаткин, – сказала Симона, которая умела давать прозвища. – Выбери нам пару конфеток.

Они непринужденно, прогулочным шагом подошли к кондитерской. Сладость витала в воздухе под козырьком, дразня прохожих ароматами шоколада и карамели. Натали заглянула в окно. Месье Перчаткин с искренней радостью рассматривал конфеты, соединив кончики пальцев.

– Он и на тела в морге так смотрит? – пробормотала Натали.

Симона то ли и вправду не расслышала, то ли сделала вид. Почему она так не хочет верить, что это он?

Месье Перчаткин купил две большие шоколадные конфеты и одну сразу положил в рот. Симона и Натали добрели до витрины мясной лавки, притворяясь, что читают прейскурант на двери, пока он вышел, продолжая насвистывать, из кондитерской. Они следили за тем, как он повернул налево и направился дальше по тротуару прочь от них.

– Раз мы уж тут, – сказала Симона, шагая обратно в сторону кондитерской, – можно что-нибудь купить заодно. Он не торопится, и правильнее всего сейчас будет зайти в магазин. Я угощаю.

– Merci, – сказала Натали рассеянно. Она глаз не хотела спускать с месье Перчаткина, чтобы он не затерялся в толпе. – Я останусь здесь.

Симона зашла в лавку, а Натали смотрела, как мужчина усаживается на скамейку на трамвайной остановке, продолжая насвистывать. Вторая шоколадная конфетка у него была в руке, он расстегнул пиджак другой рукой, и…

«О боже».

Там, в его кармане, было какое-то существо, которому он скормил конфету. Натали подошла ближе, чтобы рассмотреть получше.

– Ну ты и напарница. – Симона легонько толкнула ее локтем в спину. – Я тут тебе несу клубнику в шоколаде, а ты ушла.

Натали, не поворачиваясь, взяла из ее рук клубнику.

– Крыса. Смотри. У него в кармане крыса, и он ее кормит.

Симона проследила за ее взглядом.

– Я не знала, что крысы едят шоколад.

– Я не знала, что люди их держат в карманах.

Паровой трамвай подошел к остановке, прервав их разговор. Месье Перчаткин спрятал крысу и устремился к открытой двери.

– Скорее! – Натали поспешила к трамваю, Симона – за ней, бормоча что-то о глупых затеях. Они вскочили внутрь и сели в четырех рядах от месье Перчаткина, на верхнем этаже. Он наконец прекратил свистеть.

И вот так они и сидели, остановку за остановкой, больше часа, пока люди входили и выходили из трамвая – все, кроме месье Перчаткина. Они уже дважды проехали маршрут трамвая по кругу.

– Может, он знает, что мы следим за ним, поэтому не выходит? – сказала Натали.

– Или он просто странный человек, любящий перчатки, которому нечем заняться, кроме как весь день кататься по Парижу на общественном транспорте. – Симона помотала головой. – Прости, Натали. Знаю, что ты надеялась на открытие, но это было бессмысленно. Мне пора идти на репетицию. Если я сойду на следующей остановке и пойду домой пешком, то как раз успею.

Натали глянула на месье Перчаткина, а потом обратно на Симону.

– Я могу последить за ним сама.

– Ты все еще не убеждена?

Натали не ответила.

– Я не сойду с этого трамвая без тебя, – сказала Симона. Рот ее искривился от раздражения. – Говорю тебе.

Натали прижалась к спинке сиденья.

– Я думала, ты считаешь его безобидным.

– Да. Но я не думаю при этом, что разумно слоняться по Парижу весь день. Ты не мыслишь ясно, Натали. Мы выходим из трамвая.

Натали знала этот решительный, но сестринский взгляд в глазах Симоны. Это был не блеф.

Они помолчали, а трамвай завернул за угол и замедлился перед остановкой.

– Ну! – сказала Симона.

Натали надула губы. Выбора у нее не оставалось; она не могла заставить Симону опаздывать на работу ради авантюры, которая не принесла никаких плодов, кроме информации о том, что у этого мужчины была в кармане крыса и что он любит шоколад.

– Трамвай дальше поедет, если мы сейчас не выйдем. – Симона умоляюще посмотрела на нее.

Натали встала, ссутулившись, выше Симоны ростом, но при этом ощущая себя много меньше нее. Они молча вышли из трамвая.

– Пожалуйста, перестань думать об этом мужчине. Тебе это не пойдет на пользу, – Симона обняла Натали. – Кстати, послезавтра у меня выходной. Селеста снова болеет, и мама попросила за ней присмотреть пару часов, чтобы она могла поработать на рынке. Можно после этого сходить в музей восковых фигур.

– С удовольствием, – сказала Натали, стараясь выглядеть заинтересованной и следя при этом за трамваем. – Я принесу тебе и Селесте обед.

Симона перешла улицу в сторону своего района. Натали помедлила у бордюра, глядя на людей, садящихся в трамвай. Какой-то мужчина напугал ее, пронесшись мимо нее, чтобы успеть.

Она едва могла видеть голову месье Перчаткина сквозь окно. Трамвай отъехал и, когда заворачивал за угол, тот повернул голову.

Он поймал ее взгляд, не отрываясь от нее, пока трамвай не исчез из виду.

Натали было не по себе до конца дня. За ужином она только и делала, что двигала еду по тарелке (и скармливала ее Стэнли под столом), сказав, что они с Симоной плотно пообедали, когда мама спросила, почему у нее нет аппетита.

Она терпеть не могла врать маме, искать оправдания, говорить ей полуправду. Ее беспокоила сказанная ложь и та, которую она готовилась сказать; с тех пор как начались видения, она выбрала удобство, а не правду. Ощущение нечестности было ей противно.

Каждый день добавлял еще один кусок железа к этому грузу. Воодушевление стало понемногу терять свои краски.

Натали посмотрела на мать, на ее руки в шрамах, неловко держащие вилку, на мелкие морщинки вокруг ее глаз и рта, которые за лето стали более заметными. И хоть мама сетовала, что Натали была слишком худой, ее собственные платья на ней сидели намного свободнее. Ее внимание по понятным причинам было направлено внутрь себя.

Так они и сидели, едва обмениваясь словами, каждая погруженная в свои переживания.

Она не могла перестать думать о месье Перчаткине. Ее злило, что Симона не верила ее подозрениям. Они имели основание, и она не понимала, почему Симона спорит. Этот мужчина с его кончиками пальцев и свистом. Его ли глазами она смотрела на «мою прелестную Мирабель»? Его ли присутствие ощущала в видении? Потому ли она никак не может о нем забыть?

А может, она сегодня ошиблась и неосознанно видела месье Перчаткина по дороге в морг? Ее разум мог добавить эту деталь так, как голос мамы иногда становился частью сна, когда она будила Натали.

Нет, она должна верить в реальность видения, иначе… иначе непонятно что. Она сошла с ума, вот что. Она была под давлением, но она не сумасшедшая. Кроме того, до сих пор все оказывалось правдой. Этот эпизод ничем не хуже.

Натали ненавидела мысль, что она говорила словами убийцы во время видения. От этого она чувствовала себя грязной, подсматривающей, чересчур близкой к сознанию убийцы.

Она смотрела на тупой, нестрашный нож в своей руке, задержавшийся над тарелкой. Нож. Для разрезания еды. Мяса. Лица и шеи девушки.

Рука ее ослабла и выронила нож, который с внезапным звоном упал на тарелку.

Мама вздрогнула. Натали извинилась за шум и вышла из-за стола, чтобы доделать домашние дела.

Позже этим же вечером, запустив руку в сумку за своим дневником, она вытянула несколько конвертов и бумагу. Она уже и забыла о своих письмах из Le Petit Journal. Благотворительность, напоминание о реорганизации комнаты-архива, три рекламы. Последнее письмо было адресовано «репортеру из городского морга», как и рекламные послания, но в качестве обратного адреса значился «коллега-писатель».

Она открыла его по пути к мусорной корзине. Ой!

Обрезала палец о край конверта. Она лизнула порез и развернула листок, готовая выбросить его в мусорку, но тут ее сердце замерло, как картина, на которой все навеки замерло.

Мой дорогой писарь,

браво вашим колонкам. Отличная работа, хотя вы и скупитесь на описания моих произведений. Расскажите же им о рассеченной плоти, как она красна, черна, фиолетова, кроме тех мест, где уже начала гнить, принимая коричневато-зеленые оттенки.

Расскажите, как нож вонзился так глубоко, что задел кость.

Расскажите, как красивы когда-то были эти девушки и как их изящные черты стали искаженными посмертными масками.

Расскажите им.

Не стоит меня разочаровывать.

Ваш

Темный художник