Текст книги "Девятнадцать минут"

– Нет, конечно. Эд сам вычислил Питера. Мы все помним, что в подростковом возрасте нам было очень тяжело осознавать то, чем мы отличаемся от остальных. Каждый из нас до смерти боялся разоблачения. Дескать, вдруг какой-нибудь парень-гей начнет меня клеить и все всё поймут?

– Вы думаете, Питер смотрел на Эда как на человека, который мог его разоблачить?

– Нет, по-моему, это не тот случай.

– Почему?

Филип улыбнулся:

– Вы когда-нибудь слышали про гейдар?

Патрик почувствовал, что краснеет. Как если бы афроамериканец отпускал при нем расистские шуточки.

– Кажется, слышал.

– Если человек – гей, это не написано у него на лице и не выражается ни в каком физическом недостатке. Поэтому приходится обращать внимание на жесты, на взгляды, которые длятся чуть-чуть дольше, чем обычно. С опытом приобретаешь способность наверняка определять, смотрит ли на тебя человек, потому что он гей, или просто пялится, потому что ты гей.

Патрик слегка отодвинулся, не успев даже осмыслить это свое движение. Филип рассмеялся:

– Расслабьтесь. Ваши вибрации ясно говорят, что вы играете не за нашу команду. – Он прямо посмотрел Патрику в лицо. – И Питер Хоутон тоже.

– Не понимаю…

– Мальчик, может быть, сам не успел разобраться в том, какой он ориентации, но Эду все было предельно ясно, – сказал Филип. – Питер – гетеросексуал.

Питер вошел в комнату свиданий раздраженный:

– Почему вы в прошлый раз не пришли?

Джордан оторвал взгляд от своих записей и заметил, что клиент немного прибавил в весе, причем, похоже, за счет увеличения мышечной массы.

– Был занят.

– Я торчу тут один в четырех стенах!

– Вот именно, я как раз для того и разрываюсь на части, чтобы это не стало для тебя перманентным состоянием. Сядь.

Питер, не переставая хмуриться, плюхнулся на стул и проворчал:

– А может, сегодня я не хочу с вами разговаривать. Вам-то частенько бывает не до меня.

– Питер, давай без этой ерунды! Будет лучше, если я начну работать.

– А то мне не все равно, работаете вы или нет.

– Должно быть не все равно. Ты в этом заинтересован в первую очередь, – сказал Джордан и подумал: «Когда это закончится, меня либо проклянут, либо канонизируют». – Сегодня я хочу поговорить с тобой о взрывчатых веществах. Где их можно взять?

– На сайте www.boom.com, – ответил Питер, но Джордан даже бровью не повел. – Это не так уж далеко от истины. «Поваренная книга анархиста» есть в Интернете. Как и десять тысяч рецептов коктейля Молотова.

– В школе коктейля Молотова не нашли. Нашли пластичные взрывчатые вещества, капсюль-детонатор и часовой механизм.

– Ну да, – сказал Питер, – все правильно.

– Предположим, я хочу сделать бомбу из подручных материалов. Что мне понадобится?

Питер пожал плечами:

– Газета, химическое удобрение, вата, немного дизельного топлива: за ним придется съездить на заправку. Это единственное, чего может не оказаться у вас дома.

Джордан внимательно смотрел на своего подзащитного, пока тот перечислял ингредиенты. Мурашки забегали по телу оттого, как спокойно и холодно Питер говорил. Но было в его тоне и нечто еще более пугающее: между строк ощущалось, что он собой гордится.

– Если я правильно понимаю, раньше ты уже проводил подобные эксперименты.

– Сначала я просто хотел посмотреть, получится ли у меня. – Питер оживился. – Потом попробовал еще. Ну так, как это обычно делается: бросаешь и бежишь без оглядки.

– Чем эта бомба отличалась от предыдущих?

– В первую очередь ингредиентами. Мне нужна была бертолетова соль, ее можно получить из отбеливателя, но это не совсем просто. Это как лабораторная по химии. Когда я фильтровал кристаллы, в кухню вошел отец. Я сказал ему, что хочу заработать себе дополнительную оценку.

– Боже мой…

– Так вот. После того как разберетесь с этим, нужен вазелин – у нас он всегда есть в шкафчике в ванной – и газ из кухонной плиты, а еще парафин, которым запечатывают банки с соленьями. Из-за чего я слегка понервничал, – признался Питер, – так это взрыватель. Раньше мне не приходилось иметь дело с такими серьезными штуками. Но знаете, если уж план созрел…

– Хватит. Дальше не надо.

– Но вы же сами просили, – с обидой произнес Питер.

– Таких ответов я слушать не должен. Моя работа состоит в том, чтобы добиваться твоего оправдания, а лгать присяжным я не могу. Я могу только не говорить той правды, которую не знаю. Сейчас я пока еще вправе сказать, что ты заранее ничего не планировал. Я хочу сохранить для себя такую возможность, и ты, если у тебя есть элементарное чувство самосохранения, должен мне в этом помогать.

Питер подошел к окну. Стекло было все исцарапано. Кем или чем – Джордан не знал. Может, заключенные на протяжении многих лет скребли его ногтями, стараясь вырваться на свободу? Питер не мог видеть, что снег уже полностью растаял, что из земли пробились первые крокусы. Вероятно, так даже лучше.

– Я был в церкви, – объявил Питер.

Сам Джордан никогда не искал утешения в религии, но старался не лишать других такой возможности.

– Очень хорошо, – сказал он.

– Просто для того, чтобы выйти из камеры. Дело не в том, что я познал Христа и все такое…

– Ладно, – ответил Джордан.

Он не понимал, какое отношение походы в церковь имеют к взрывчатым веществам или к чему-либо другому, касающемуся защиты Питера. Честно говоря, ситуация не располагала к философским дискуссиям с клиентом. Через два часа нужно было встретиться с Селеной, чтобы пройтись по списку возможных свидетелей. Но что-то все-таки не позволяло Джордану оборвать подзащитного.

– Вы верите в ад? – обернувшись, спросил Питер.

– Да. Он битком набит адвокатами. Спроси любого прокурора.

– Нет, серьезно, – сказал Питер. – Готов поспорить, что направляюсь туда.

Джордан заставил себя улыбнуться:

– Я не делаю ставок, если знаю, что все равно не смогу получить выигрыш.

– Отец Морено – так, кажется, зовут здешнего священника? – говорит, что если уверовать и раскаяться, то получишь прощение. Типа религия – это такой халявный билет, который освобождает тебя от всех и от всего. Но по-моему, тут что-то не срастается, потому что отец Морено еще говорит, что каждая жизнь чего-то стоит… А жизни десяти, которые умерли?

Джордан понимал бесполезность этого вопроса, но почему-то все-таки спросил:

– Ты настаиваешь именно на такой формулировке?

– На какой?

– Ты упомянул десять человек, которые умерли. Как будто это было некое естественное явление.

Питер наморщил лоб:

– Ну так и есть.

– Это как же?

– Как со взрывчатыми веществами, я думаю. Если фитиль подожжен, то либо ты уничтожаешь бомбу… либо она уничтожает все остальное.

Джордан встал и подошел к своему клиенту:

– А кто чиркнул спичкой, Питер?

Питер посмотрел на адвоката:

– Лучше скажите, кто этого не делал.

Теперь Джози думала о своих друзьях как о ком-то, кто остался в прошлом. Хейли Уивер отправилась в Бостон в клинику пластической хирургии. Джон Эберхард лежал в каком-то реабилитационном центре, где читал книжки доктора Сьюза и учился пить через соломинку. Мэтт, Кортни и Мэдди ушли навсегда. Остались только Джози, Дрю, Эмма и Брейди. Компания уменьшилась настолько, что назвать ее компанией уже с трудом поворачивался язык.

Они сидели в подвале у Эммы и смотрели фильм на диске. Сейчас это был для них предел социальной активности. Во-первых, с Дрю и Брейди еще не сняли бинты и гипс. Во-вторых, всем четверым, может быть, не хотелось в этом признаваться, но места, где они веселились раньше, слишком болезненно напоминали бы им о тех, кого не вернуть.

Диск принес Брейди. Как фильм назывался, Джози сразу же забыла. Это было нечто в духе «Американского пирога»: надеясь повторить кассовый успех молодежной комедии братьев Вайц, голливудские продюсеры состряпали салат из голых девушек, отчаянных парней и всяческих веселых атрибутов, без которых якобы немыслима жизнь подростков.

Сейчас шел эпизод автомобильной погони. Герой с воплями мчался по мосту, который уже начали поднимать. Джози не сомневалась, что все будет нормально. Во-первых, это комедия. Во-вторых, кому нужно убивать главного персонажа, если фильм еще не заканчивается? В-третьих, учитель физики, разобрав на уроке этот самый эпизод, доказал: если скорость машины достаточно высокая, герой допрыгнет. Нужно только, чтобы ветер не изменил траекторию движения. Кроме того, Джози знала: за рулем даже не актер, исполняющий главную роль, а каскадер, который проделывает такие трюки чуть не каждый день. Тем не менее она смотрела на экран и видела не то, что там происходило. Она видела, как крыло машины ударяется о край пролета разведенного моста, искореженный металл делает сальто в воздухе и с всплеском падает в воду.

Если верить взрослым, то подростки слишком быстро ездят, экспериментируют с наркотиками и не пользуются презервативами, потому что чувствуют себя неуязвимыми. А на самом деле смерть подстерегает их за каждым углом. Иногда молодые спортсмены падают замертво прямо на поле, вот и у Брейди во время матча может случиться какой-нибудь приступ. Эмму может ударить молния, а Дрю может просто войти в обычную школу в необычный день.

– Мне нужно подышать, – пробормотала Джози, вставая, и поднялась по ступенькам, ведущим на первый этаж.

Она вышла на крыльцо и, посмотрев на небо, увидела две звезды, горящие рядышком. Нет, подростки не неуязвимы. Они просто глупы.

Дверь за спиной Джози открылась и с шумом закрылась.

– Эй, – сказал Дрю, садясь рядом, – ты как?

– Супер, – ответила Джози, натянуто улыбаясь.

В этот момент собственное лицо показалось ей похожим на плохо разглаженные обои, но она до такой степени привыкла прятать истинные чувства и выражать поддельные, что это стало для нее второй натурой. Как ни удивительно, она все-таки кое-что унаследовала от матери.

Дрю сорвал травинку и принялся расщеплять ее:

– Я тоже так всегда говорю, когда этот тупоголовый школьный мозгоправ спрашивает, как у меня дела.

– Не знала, что тебя тоже заставляют ходить к психологу.

– Наверное, всех вызывают, кто был… ну ты понимаешь… близко… – Дрю не закончил предложение.

Может быть, он хотел сказать «близко к тем, кто не выжил», или «близко к тому, чтобы погибнуть», или «близко к тому, чтобы покончить с собой».

– Интересно, кто-нибудь вообще говорит психологу правду?

– Сомневаюсь. Его там не было в тот день. Ему не понять.

– А кто понимает?

– Ты. Я. Они, – сказал Дрю, кивком указав на дверь дома, где их с Джози друзья смотрели кино. – Добро пожаловать в клуб, в который никто не хочет вступать. У тебя пожизненное членство.

Джози не собиралась плакать, но слова Дрю, и тот идиот в фильме, пытавшийся перепрыгнуть с одной части разведенного моста на другую, и звездный свет, покалывающий кожу, как прививка от смертельной болезни… от всего этого слезы сами полились из глаз. Дрю обнял Джози здоровой рукой, она прильнула к нему и, закрыв глаза, зарылась лицом в его фланелевую рубашку. Ощущение, которое у нее при этом возникло, показалось ей таким знакомым, будто она колесила по свету, а теперь вернулась домой и легла в свою постель, на которой до сих пор сохранилась оставленная ею вмятинка. И все-таки запах ткани был не совсем привычный. Парень, обнимавший Джози, был на ощупь не совсем таким, как… В общем, это просто был не тот парень.

– Наверное, я не смогу, – прошептала Джози.

Дрю сразу же от нее отстранился и отвел глаза. Лицо залилось краской.

– Я ничего такого не имел в виду. Ты и Мэтт, – его голос совсем сник, – я понимаю, что вы по-прежнему вместе.

Джози посмотрела на небо и кивнула Дрю, как будто он угадал ее мысли.

Все началось с сообщения на автоответчике. Звонили из сервиса: Питер не явился на техосмотр своего автомобиля. Нужно ли назначить новую дату? Когда Льюис прослушивал сообщение, Лейси дома не было. Он как-то машинально перезвонил, а теперь, не успев осмыслить, что делает, явился в сервис к назначенному времени. Вышел из машины, передал ключи заправщику.

– Вы можете подождать в офисе, – сказал ему тот. – Выпейте кофейку.

Льюис налил себе чашку кофе, добавил три кусочка сахара и много молока, как сделал бы Питер. Потом сел и вместо потрепанного «Ньюсуика» взял журнал «Геймер». «Раз, два, три», – сосчитал он про себя, и, как по команде, заправщик вернулся в контору:

– Мистер Хоутон, у машины, на которой вы приехали, техосмотр заканчивается только в июле.

– Я знаю.

– Но вы… зачем-то назначили время…

Льюис кивнул:

– Той машины, которую вы должны были осматривать, у меня сейчас нет.

Ее забрали полицейские. Вместе с книгами, компьютером, журналами Питера и бог знает чем еще.

Заправщик посмотрел на Льюиса так, как смотрят на собеседника, когда понимают, что разговор выходит за рамки здравого смысла.

– Сэр, – сказал он, – мы не можем проверить машину, которой у вас нет.

– Конечно. – Льюис положил журнал на столик и разгладил мятую обложку, потом потер ладонью лоб. – Дату и время осмотра назначил мой сын. Я приехал вместо него.

Заправщик кивнул и медленно попятился:

– Хорошо… Тогда машина, на которой вы приехали, просто постоит там, снаружи…

– Я хотел, чтобы вы знали, – сказал Льюис мягко. – Он прошел бы осмотр.

Однажды, когда Питер был еще маленьким, Лейси отправила его в любимый летний лагерь Джоуи. Он располагался на противоположном берегу реки, в штате Вермонт, у озера Фэрли. Там ребята катались на водных лыжах, учились ходить под парусом, совершали ночные прогулки на каноэ. В первый же вечер Питер позвонил и стал умолять, чтобы его забрали домой. Лейси готова была тут же сесть в машину и ехать за ним, но Льюис ее отговорил: «Пусть потерпит. Ему полезно. Будет знать, что он не маменькин сынок».

Лейси увидела Питера только через две недели и сразу заметила в нем перемены. Он подрос, окреп. Но это было не все: что-то изменилось в его глазах. Как будто в них дотла догорел какой-то огонек. Питер посмотрел на мать настороженно, по-видимому решив, что она ему больше не союзник.

Теперь она улыбалась, делая вид, будто не замечает ни резкого свечения люминесцентной лампы, ни красной разделительной черты на тюремном полу, а он, ее сын, смотрел на нее так же, как тогда, после детского лагеря.

– Знаешь, что я нашла сегодня на чердаке? Твоего динозаврика. Того, который рычал, если потянуть за хвост. Раньше ты его так любил, что я думала: даже когда ты соберешься жениться, то явишься в церковь с ним под мышкой… – Лейси осеклась, поняв, что у Питера, скорее всего, не будет свадьбы и никакой церкви, кроме тюремной, он не увидит. – Ну так вот. – Лейси включила улыбку на полную мощность. – Я положила его на твою кровать.

Питер хмуро посмотрел на нее:

– О’кей.

– Думаю, из всех твоих дней рождения мне больше понравился тот, когда мы зарыли в песочнице пластмассовые кости динозавра, а ты их выкапывал, – сказала Лейси. – Помнишь?

– Помню, что никто не пришел.

– Как же? Пришли…

– Человек пять. Те, кого мамаши насильно привели. Боже мой! Мне же было шесть лет. Зачем мы вообще об этом говорим?

«Затем, – подумала Лейси, – что больше говорить не о чем». Она оглядела полупустую комнату свиданий. Напротив заключенных, по другую сторону красной линии, сидели те немногие, кто остался им предан и продолжал в них верить. На самом деле, как Лейси теперь понимала, между ней и ее сыном еще несколько лет назад протянулась граница. Если поднять подбородок повыше, никакой черты на полу вроде бы и не видно. Барьер становится ощутимым, только когда пытаешься его пересечь, а именно это Лейси сейчас и делала.

– Питер, – вдруг сказала она, – извини, что я не забрала тебя в тот раз из лагеря.

Он посмотрел на мать, как на сумасшедшую:

– Хм… Спасибо, конечно, но я пережил это лет сто назад.

– Знаю. И все же мне жаль.

Внезапно Лейси поняла, что сожалеет о многом: нужно было уделять Питеру больше внимания, когда он хвастался каким-нибудь новым компьютерным навыком, нужно было купить ему новую собаку после смерти Дозера, на зимние каникулы нужно было поехать на Карибы, а она-то думала, что еще сто раз успеется…

– Сожаление ничего не значит.

– Значит. Для того, кто извиняется.

Питер застонал:

– Ну чё еще за дерьмо?! Куриный бульон для несчастного душегуба?

Лейси вздрогнула:

– Не обязательно сквернословить, чтобы…

– Дерьмо! – повторил Питер нараспев. – Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

– Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать это…

– Собираешься. И знаешь почему? Потому что, если ты сейчас уйдешь, у тебя появится еще один повод для сожаления.

Лейси действительно хотела встать, но слова сына своей тяжеловесной правдивостью пригвоздили ее обратно к стулу. В эту минуту ей показалось, что Питер знает ее лучше, чем она когда бы то ни было знала его.

– Мама, – мягко произнес он, приблизившись к красной черте, – я не хотел.

У Лейси в горле было вязко от слез. Она подняла глаза:

– Знаю, Питер.

– Я рад, что ты пришла. – Он сглотнул. – Я имел в виду, что, кроме тебя, никто не приходит.

– А папа…

Питер фыркнул:

– Уж не знаю, что он там тебе говорит, но он пришел один раз, и с тех пор я его не видел.

Льюис не посещает Питера? Для Лейси это было новостью. Куда же он ездил в те дни, когда говорил ей, будто едет в тюрьму? Она представила себе, как Питер сидит в камере и ждет, что к нему придут, а к нему никто не приходит. И так каждую вторую неделю. Но нет, расстраиваться Лейси будет потом, а сейчас нужно улыбаться. Она резко сменила тему:

– Я принесла тебе хорошую куртку, чтобы ты надел ее на предъявление обвинений.

– Джордан говорит, не надо. На предъявлении обвинений я буду в этой одежде, а куртка понадобится только для самого суда. – Питер тоже слегка улыбнулся. – Надеюсь, ты не срезала бирки.

– Я ее не покупала. Это куртка Джоуи.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Так вот, значит, что ты делала на чердаке, – пробормотал Питер.

Повисла пауза. Они оба вспомнили, как Джоуи спустился в гостиную в куртке от «Брукс бразерс», которую Лейси купила ему в универмаге «Филен» в Бостоне с большой скидкой. Предполагалось, что он будет ходить в ней на собеседования в колледжи. Он начал обзванивать приемные комиссии как раз перед тем, как погиб.

– Ты, наверное, хотела бы, чтобы вместо Джоуи умер я? – спросил Питер.

Сердце Лейси вдруг стало тяжелым, как камень.

– Конечно нет.

– Тогда Джоуи остался бы с тобой и ничего этого не произошло бы.

Лейси вспомнила Джанет Изингхофф – женщину, которая отказалась от ее акушерских услуг. По-настоящему зрелый человек, наверное, не должен быть абсолютно честным. Он понимает, что иногда лучше солгать, чем причинить кому-то боль. Вот почему, когда надзиратель вводил Питера в комнату свиданий, Лейси всегда натягивала на лицо улыбку, как маску в Хэллоуин, и сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Вот почему она предпочитала говорить о летнем лагере и об игрушках, то есть о вещах, связанных с тем сыном, которого она знала раньше, а не выяснять, кем он стал теперь. Но Питер не привык говорить одно, подразумевая другое. В том числе и по этой причине ему столько раз причиняли боль.

– Это был бы хеппи-энд, – сказал он.

Лейси набрала в легкие воздуха:

– Если бы тебя не стало, это не могло бы быть хеппи-эндом.

Несколько секунд Питер молча смотрел на нее, а потом сказал:

– Ты врешь.

Он произнес эти слова не зло и не тоном обвинения. Просто, в отличие от свой матери, он смотрел фактам в лицо.

– Я не…

– Можешь повторять это хоть миллион раз. От этого ложь правдой не станет. – Питер улыбнулся так прямодушно, что его улыбка показалась Лейси похожей на след от удара хлыста. – Ты можешь обмануть моего отца, копов – кого угодно, кто согласится слушать. Но ты не обманешь того, кто сам умеет отлично врать.

Когда Диана подошла к доске со списком дел к слушанию, чтобы уточнить, кто будет вести заседание по предъявлению обвинений Питеру Хоутону, Джордан Макафи был уже там. Она ненавидела его, хотя бы за то, что сегодня он не порвал два раза колготки, надевая их, не мучился, безуспешно пытаясь уложить волосы, и его, по всей видимости, нисколько не беспокоила толпа, собравшаяся перед зданием суда и требующая крови.

– Доброе утро, – сказал Джордан, посмотрев на Диану.

Она даже не ответила. Вместо этого она удивленно раскрыла рот, когда прочитала имя судьи:

– Здесь, по-моему, ошибка…

Секретарша обернулась и взглянула на доску:

– Все правильно. Сегодня председательствует судья Кормье.

– По делу Хоутона? Вы шутите?

– Нет, – покачала головой секретарша.

– Но ведь ее дочь… – Диана осеклась, внутри у нее все кипело. – Прежде чем начнется слушание, мы должны провести заседание при закрытых дверях.

Как только секретарша ушла, Диана повернулась к Джордану:

– О чем, черт побери, эта Кормье думает?!

Джордану нечасто приходилось видеть, как Диана Ливен потеет, и, если честно, это зрелище позабавило его. По правде говоря, он удивился не меньше ее, когда увидел в расписании фамилию Кормье, но признаваться в этом не собирался. Внешняя невозмутимость была его единственным козырем в этом, если откровенно, безнадежном деле. Диана нахмурилась:

– Разве вы не…

Секретарша вернулась. С Элеанор Джордан ладил прекрасно. Она помогала ему чем могла и даже смеялась над анекдотами про тупых блондинок, которые он для нее припасал, хотя обычно секретари судей бывают сверх всякой меры преисполнены сознания собственной важности.

– Ее честь готова вас принять, – сказала Элеанор.

Прежде чем пройти в кабинет судьи, Джордан наклонился к секретарше и шепотом дорассказал ей анекдот, от которого Диана Ливен бесцеремонно отвлекла его своим появлением.

– Так вот муж заглядывает в коробку и говорит: «Дорогая, это не пазл… это кукурузные хлопья!»

Элеанор хихикнула, а Диана нахмурилась:

– Что это было? Пароль?

– Вроде того, Диана. На тайном адвокатском языке это означает: «Ни в коем случае не передавай моих слов прокурору».

– Я так и подумала, – пробормотала Диана, и они вошли в кабинет.

Судья Кормье уже облачилась в мантию и теперь сидела, сложив руки перед собой на столе.

– В чем дело, коллеги? В зале нас уже ждут.

Диана посмотрела на Джордана, но тот только поднял брови. Если ей хотелось ворошить осиное гнездо – пускай, а он лучше постоит в сторонке. Пусть судья Кормье точит зуб на обвинение, а не на защиту.

– Ваша честь, – поколебавшись, начала Диана, – насколько я понимаю, ваша дочь была в школе в день стрельбы. Мы даже допрашивали ее.

Джордан отметил про себя, что нельзя не отдать должное самообладанию судьи Кормье: она смерила прокурора таким взглядом, словно та ляпнула какую-то нелепость. Наподобие того анекдота про тупую блондинку.

– Мне это известно, – ответила судья. – В день стрельбы в школе было около тысячи учеников.

– Разумеется, Ваша честь. Я просто… хотела спросить, прежде чем мы выйдем на публику, собираетесь ли вы только вести слушание по предъявлению обвинения или планируете рассматривать дело и в дальнейшем?

Посмотрев на Диану, Джордан подумал: «Откуда у нее такая уверенность в том, что Кормье должна взять самоотвод? Может, она знает про Джози больше, чем я?»

– Как я уже сказала, в школе было свыше тысячи детей. Чьи-то родители служат в полиции, чьи-то здесь, в суде. Один человек работает у вас в прокуратуре.

– Да, Ваша честь, но этот сотрудник не занимается делом Питера Хоутона.

Судья спокойно посмотрела на нее:

– Вы намерены вызвать мою дочь на суд в качестве свидетеля, миз Ливен?

Диана задумалась:

– Нет, Ваша честь.

– Я читала показания дочери и не увидела в них ничего такого, что мешало бы нам приступить к исполнению наших обязанностей.

Джордан тем временем мысленно перебирал известные ему факты: Питер спрашивал, все ли с Джози в порядке; Джози присутствовала на месте преступления; Джози была единственной, чью фотографию Питер сначала обвел, а потом вычеркнул, подписав: «Пускай живет». Тем не менее мать девушки считала, что ее показания не могут повлиять на рассмотрение дела, а Диана не видела оснований для того, чтобы включить ее в список свидетелей обвинения. Джордан опустил глаза, снова и снова проигрывая все это в уме, словно видеопленку, на которой была записана какая-то бессмыслица.

В здании бывшей начальной школы, где теперь располагалась старшая школа Стерлинга, не было кафетерия, потому что малыши ели прямо в классах, за партами. Предложить то же самое подросткам школьная администрация посчитала неуместным, поэтому в библиотеке устроили импровизированный кафетерий. Книжки с полок убрали, но на полу остался ковер с буквами алфавита, а на стене возле двустворчатой двери – постер с котом в шляпе.

Джози и ее друзья больше не собирались на большой перемене в кафетерии. Им казалось, что из-за нехватки жизненно важных элементов их компания просто распадется, как молекула на атомы. Джози предпочитала сидеть одна в дальнем закутке библиотеки. Там в несколько ярусов стояли скамьи с ковровым покрытием, на которых, наверное, сидели малыши, пока учительница читала им вслух. Джози нравилось мысленно рисовать себе эту картину.

Сегодня перед началом занятий телевизионщики уже дежурили у дверей. Невозможно было войти в здание, не попав под прицел камер. За последние несколько недель толпа журналистов поредела – наверняка где-нибудь еще уже случилось что-нибудь ужасное, – но по случаю предъявления обвинений все они вернулись. Суд располагался далеко от здания начальной школы, и Джози не представляла себе, как репортеры успеют к началу заседания. Интересно, сколько еще раз, приходя сюда, она будет на них нарываться? Наверное, они явятся на годовщину трагедии. А может, и на выпускной. Джози представила себе статью в таблоидном журнале, которая выйдет через десять лет под заголовком: «Они пережили трагедию в Стерлинге. Как сложились их судьбы?» Сможет ли Джон Эберхард снова играть в хоккей? Или хотя бы просто ходить? Уедут ли из города родители Кортни Игнатио? Где будет сама Джози?

А Питер?

Заседание вела ее мама. Джози об этом, естественно, знала, хотя судьям и не полагалось говорить о таких вещах с домашними, и те чувства, которые возникали у нее в этой связи, колебались в диапазоне от полного облегчения до дикого страха. С одной стороны, мать сама начнет разбираться в событиях того дня и ей, Джози, не придется об этом говорить, а с другой – если мать начнет разбираться, то кто знает, как далеко она зайдет?

В библиотеку, подбрасывая апельсин, вошел Дрю. Он оглядел небольшие группки ребят, сидевших прямо на ковре с подносами на коленях, потом увидел Джози и подсел к ней:

– Что случилось?

– Да ничего особенного.

– Эти шакалы тебя доставали? – спросил Дрю, имея в виду журналистов.

– Я от них убежала.

– Хотел бы я, чтобы они все провалились!

– А я бы хотела, – сказала Джози, откидывая голову назад и прислоняясь к стене, – чтобы все вошло в норму.

– Может, после суда… – Дрю повернулся к ней. – Насчет твоей мамы… Это не странно?

– Мы об этом не разговариваем. Мы вообще почти ни о чем не разговариваем.

Джози взяла бутылочку воды и сделала глоток, чтобы чем-то занять руки и чтобы Дрю не заметил, что они дрожат.

– Он не сумасшедший.

– Кто?

– Питер Хоутон. Я видел его глаза в тот день. Он, черт подери, прекрасно понимал, что делает!

– Заткнись, Дрю, – вздохнула Джози.

– Ну да. Плевать, что говорит какой-то там хитрожопый адвокат, пытаясь спасти его шкуру!

– Думаю, это не тебе решать, а присяжным.

– Боже мой, Джози! Уж от кого, от кого, а от тебя я не ожидал, что ты станешь его защищать!

– Я его не защищаю. Просто говорю тебе, как работает судебная система.

– Вот спасибо, просветила! Только знаешь что? То, как она работает, становится слегка до фонаря, если у тебя из плеча вытащили кусок железа или твой друг истек кровью прямо перед… – Дрю осекся, потому что Джози, опрокинув бутылку, облила их обоих.

– Извини, – сказала она, вытирая воду салфеткой.

– И ты извини, – вздохнул Дрю. – Я, наверное, психанул из-за камер и всего такого.

Он оторвал кусок мокрой салфетки, скатал шарик и бросил в спину толстому мальчику, который играл на тубе в школьном оркестре.

Джози подумала: «О господи! Совершенно ничего не изменилось». Дрю принялся скатывать новый метательный снаряд.

– Перестань! – воскликнула она.

– Что перестать? – пожал он плечами. – Ты же сама хотела, чтобы все вошло в норму!

В зале суда присутствовали телеоператоры от каналов Эй-би-си, Эн-би-си, Си-би-эс и Си-эн-эн, а также репортеры, представляющие «Тайм», «Ньюсуик», «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоуб» и «Ассошиэйтед пресс». На прошлой неделе Алекс встретилась с журналистами в своем кабинете и решила, кто из них будет присутствовать на заседании, а кому придется ждать на улице. Сейчас она видела горящие красные лампочки камер, сигнализирующие о том, что идет запись, слышала скрип авторучек репортеров, стенографирующих ее слова. Имя Питера Хоутона прогремело на всю страну, и благодаря ему ей, Алекс, тоже перепало пятнадцать минут славы. «А может, и шестьдесят, – подумала она. – Для того чтобы просто зачитать формулировку обвинения, потребуется час».

– Мистер Хоутон, – начала судья Кормье, – на основании статьи 631:1-А вы обвиняетесь в имевшем место шестого марта две тысячи седьмого года предумышленном причинении смерти другому лицу, а именно Кортни Игнатио. На основании статьи 631:1-А вы обвиняетесь в имевшем место шестого марта две тысячи седьмого года предумышленном причинении смерти другому лицу, а именно, – Алекс опустила глаза и посмотрела на имя, – Мэттью Ройстону.

Эти слова были ей так привычны, что она могла машинально произносить их даже во сне, но она специально фокусировалась на них, стараясь говорить ровно и торжественно, чтобы имя каждого убитого ребенка прозвучало достаточно весомо. Зал был набит до отказа. Среди присутствующих Алекс узнавала родителей и одноклассников погибших. Одна женщина, чье лицо было ей незнакомо, сидела в первом ряду, прямо за скамьей подсудимых, держа в руках небольшую фотографию улыбающейся девочки.

Джордан Макафи расположился рядом со своим клиентом в оранжевой тюремной робе и в наручниках. Питер Хоутон делал все возможное, чтобы не смотреть на Алекс, продолжавшую читать:

– На основании статьи 631:1-А вы обвиняетесь в имевшем место шестого марта две тысячи седьмого года предумышленном причинении смерти другому лицу, а именно Джастину Фридману… На основании статьи 631:1-А вы обвиняетесь в имевшем место шестого марта две тысячи седьмого года предумышленном причинении смерти другому лицу, а именно Кристоферу Макфи… На основании статьи 631:1-А вы обвиняетесь в имевшем место шестого марта две тысячи седьмого года предумышленном причинении смерти другому лицу, а именно Грейс Мерто…

Женщина с фотографией встала, перегнулась через ограждение и, нависнув над Питером и его адвокатом, так ударила рамкой по столу, что стекло треснуло.