Текст книги "Девятнадцать минут"

Кортни перевернулась на спину, и ее волосы заструились по краю кровати, как водопад.

– Скукотища! – пожаловалась она, хотя сама была хозяйкой этой вечеринки, точнее, ночевки. – Надо что-то придумать.

– Давайте кому-нибудь позвоним, – предложила Эмма.

Кортни задумалась:

– Для прикола?

– Можно заказать пиццу на чей-нибудь адрес, – сказала Мэдди.

– Мы в прошлый раз так делали с Дрю, – вздохнула Кортни, но через несколько секунд улыбнулась и взяла телефон. – Я придумала кое-что получше, – заявила она, включая громкую связь и набирая номер.

Зазвучала мелодия, очень хорошо знакомая Джози.

– Алло, – произнес хриплый голос на другом конце.

– Привет, Мэтт, – сказала Кортни, знаком попросив девчонок молчать.

– Корт, черт возьми, три часа ночи!

– Знаю. Я просто… Я давно хотела тебе кое-что сказать, но не знаю как, потому что Джози – моя подруга, и все такое… – Джози попыталась подать голос, чтобы предупредить Мэтта о ловушке, но Кортни зажала ей рот рукой и отпихнула ее. – Ты мне нравишься, Мэтт.

– Ты мне тоже.

– Да нет… Я в этом смысле.

– Боже мой, Кортни! Чего же ты раньше не сказала! Мы бы с тобой сейчас могли заниматься безудержным сексом! Если бы только я не любил Джози, которая наверняка сидит у тебя под боком.

Повисла тишина, но через несколько секунд смех разбил ее, как стекло.

– Откуда ты знаешь?! – спросила Кортни.

– Джози сказала мне, что ночует у тебя. Она мне все говорит. Теперь выключи громкую связь и дай мне мою девушку: пожелаю ей спокойной ночи.

Джози взяла трубку:

– Ты правильно ответил.

– А ты сомневалась? – произнес Мэтт хриплым спросонья голосом.

– Нет, – улыбнулась Джози.

– Ну ладно, развлекайся. Только не так же, как со мной.

Услышав в трубке зевок, Джози сказала:

– Спи дальше.

– Жаль, тебя рядом нет.

Джози повернулась к подругам спиной:

– Мне тоже.

– Я люблю тебя, Джо.

– И я тебя люблю.

– Меня сейчас вырвет, – объявила Кортни, протянула руку и нажала на кнопку разъединения.

– Это была твоя идея – позвонить ему, – сказала Джози, бросая телефон на кровать.

– Ты, Кортни, просто завидуешь, – заметила Эмма. – Как бы я хотела, чтобы без меня тоже кто-нибудь не мог жить!

– Ты такая счастливая, Джози! – согласилась Мэдди.

Джози опять взяла в руки пузырек лака и открутила крышечку. Красная капелька упала с кисточки ей на бедро, как капля крови. Любая из девчонок, за исключением, может быть, Кортни, убила бы ради того, чтобы оказаться на месте Джози. «Но согласятся ли они умереть сами?» – шепотом спросил ее внутренний голос.

– И не говорите! – ответила она Мэдди и Эмме, заставив себя улыбнуться.

В декабре Питера приняли на работу в школьную библиотеку. Его назначили ответственным за аудиовизуальное оборудование, то есть каждый день на протяжении часа после окончания занятий он перематывал пленку и расставлял диски в алфавитном порядке. Перед началом уроков он разносил проекторы, телевизоры и магнитофоны в кабинеты тех преподавателей, которые собирались их использовать. Питеру нравилось, что на новой работе его никто не беспокоил. Крутых ребят в библиотеку было не заманить. Гораздо чаще сюда заходили ученики с особыми образовательными потребностями: здесь они занимались под руководством своих кураторов.

Место Питер получил после того, как помог библиотекарше миссис Валь: он починил ее древний компьютер и тот перестал одну за другой выдавать системные ошибки. Миссис Валь прониклась к Питеру особым расположением. Уходя, она стала оставлять ему ключи, а также разрешила пользоваться служебным лифтом для транспортировки оборудования с одного этажа на другой.

В тот день Питер должен был забрать проектор из кабинета биологии. Он уже вошел в лифт и нажал на кнопку закрывания дверей, когда кто-то крикнул: «Подождите!» Через секунду в кабину вошла Джози Кормье – на костылях и с шиной на ноге. Увидев Питера, она сразу же опустила взгляд.

После того как по ее доносу его уволили с предыдущей работы, прошло уже несколько месяцев, тем не менее при встрече с Джози Питер каждый раз ощущал прилив злобы. Сейчас он почти что слышал, как она отсчитывает в уме секунды, дожидаясь, когда двери снова откроются. «Мне тоже мало радости торчать тут с тобой», – подумал Питер, и в этот самый момент лифт, дернувшись, со скрипом остановился.

– Что случилось?! – воскликнула Джози, тыча цифру 1.

– Это бесполезно, – сказал Питер и протянул руку к красной кнопке.

Боясь даже коснуться его, Джози так отклонилась назад, что чуть не упала. «Как будто я заразный», – подумал Питер. На аварийный сигнал никто не отреагировал.

– Дело дрянь, – пробормотал Питер и посмотрел вверх.

Герои фильмов всегда выползали из застрявших лифтов через потолок в шахту, но он, даже если бы встал на проектор, все равно не смог бы открыть люк без отвертки.

Джози нажала на кнопку еще раз:

– Эй! Кто-нибудь!

– Никто тебя не услышит. Учителя разошлись по домам, а сторож с пяти до шести смотрит телевизор в подвале, – сказал Питер и, бросив взгляд на Джози, добавил: – Тебе вообще что понадобилось в библиотеке?

– Пишу реферат.

– Чего это вдруг?

Она подняла костыль:

– Приходится, когда заниматься в зале не можешь, а зачет по физре получить хочется. А тебе что понадобилось в библиотеке?

– Я здесь работаю.

Оба замолчали. «По идее, – думал Питер, – рано или поздно нас должны найти. Сторож скоро захочет подняться на второй этаж со своей штуковиной для чистки полов и заметит, что мы застряли. А даже если не заметит, то все равно нам ждать не дольше чем до утра». Питер улыбнулся при мысли о том, что сможет, не соврав, похвастаться Дереку: «Прикинь? Я спал с Джози Кормье!»

Он открыл ноутбук и запустил презентацию. На экране стали появляться амебы, бластулы, делящиеся клетки. Наконец появился эмбрион. Трудно поверить, что в начале нашего существования мы бываем такими крошечными – под микроскопом едва разглядишь!

– Когда нас найдут?

– Не знаю.

– Разве в библиотеке тебя никто не хватится, если ты не вернешься?

– Меня даже дома никто не хватится, если я не вернусь.

– О господи! А вдруг у нас закончится воздух! – Джози забарабанила костылем в дверь. – Помогите!

– Воздух не закончится, – сказал Питер.

– Откуда ты знаешь?

Вообще-то, он не знал, но что еще ему было говорить?

– Я не могу долго находиться в тесном помещении, – простонала Джози. – Я начинаю паниковать.

– У тебя клаустрофобия?

Питер сначала удивился, что не знал этого, а потом понял: удивляться нечему. В последние шесть лет он принимал не самое активное участие в жизни Джози.

– По-моему, меня сейчас стошнит…

– Вот черт! Не надо! Закрой глаза и представь себе, что ты не в лифте.

Она попыталась последовать его совету и в тот же момент пошатнулась.

– Подожди-ка. – Питер забрал у нее костыли, так что ей пришлось пару секунд балансировать на одной ноге, потом взял ее за руки, и она села на пол, вытянув больную ногу.

– Как тебя угораздило? – спросил Питер, кивнув на гипс.

– Поскользнулась на льду.

Джози заплакала и начала судорожно глотать воздух. «Гипервентиляция», – подумал Питер, до сих пор никогда не сталкивавшийся с этим явлением в жизни, а только в учебниках. Кажется, в таких случаях полагалось дышать в бумажный мешочек? Питер принялся искать что-нибудь подходящее. На тележке для перевозки оборудования лежал полиэтиленовый пакет с какими-то документами, но его надевать на голову явно не стоило.

– Ладно, – сказал Питер, перебрав в уме все мыслимые и немыслимые варианты. – Давай попробуем как-нибудь тебя отвлечь.

– Это как же?

– Ну, например, поиграем. – Произнеся эти слова, Питер вспомнил Курта из клуба «Фаворит» и тряхнул головой, чтобы избавиться от этих воспоминаний. – Может, в «Двадцать вопросов»?

Джози задумалась:

– Животное, растение или минерал?

После шести раундов «Двадцати вопросов» и часовой географической викторины Питер захотел пить. И писать тоже, что очень его беспокоило: он вряд ли мог дотерпеть до утра, но и о том, чтобы справить нужду при Джози, речи быть не могло. Джози затихла. По крайней мере, ее больше не трясло. Питер даже подумал, что она спит, но она вдруг сказала:

– Правда или желание?

Он повернулся к ней:

– Правда.

– Ты меня ненавидишь?

Питер пригнул голову:

– Иногда.

– Неудивительно, – сказала Джози.

– Правда или желание?

– Правда.

– А ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Тогда почему ведешь себя, будто ненавидишь? – спросил Питер.

Джози покачала головой:

– Я должна делать то, чего от меня ждут. Это правило… Если я не… – Она принялась теребить резинку на своем костыле. – В общем, так надо. Это сложно. Ты не поймешь.

– Правда или желание? – опять сказал Питер.

– Желание, – улыбнулась Джози.

– Лизни подошву собственной ноги.

Она засмеялась:

– Я на подошву собственной ноги наступать-то не могу. – Тем не менее она сбросила туфлю, наклонилась и высунула язык. – Правда или желание?

– Правда.

– Слабак! – сказала Джози. – Ну хорошо. Ты был когда-нибудь влюблен?

Питер посмотрел на нее и вспомнил, как однажды они привязали записку со своими адресами к воздушному шарику, наполненному гелием, и отпустили его в полной уверенности, что он долетит до Марса. Вместо инопланетян им прислала письмо вдова, жившая в двух кварталах.

– Да, – сказал Питер, – думаю, да.

Джози широко раскрыла глаза:

– И в кого?

– Это уже другой вопрос. Правда или желание?

– Правда.

– Когда ты в последний раз соврала?

Улыбка сошла с лица Джози.

– Когда сказала, что поскользнулась. На самом деле мы с Мэттом поругались и он меня ударил.

– Он тебя ударил?

– Ну не то чтобы… Просто я сказала лишнее и, когда он… Я потеряла равновесие и повредила лодыжку.

– Джози…

Она втянула голову в плечи:

– Я никому об этом не говорила. Ты тоже никому не говори, ладно?

– Ладно. – Питер задумался. – А почему ты никому не говорила?

– Это уже другой вопрос, – ответила Джози, копируя его.

– Тогда я тебе его задаю.

– А я выбираю желание.

Питер сжал кулаки и сказал:

– Поцелуй меня.

Джози медленно приблизила к нему свое лицо, так что оно расплылось у него перед глазами. Ее волосы, как занавес, упали ему на плечи, веки опустились. От нее исходил аромат осени: сидра, косых солнечных лучей и первых заморозков. Питер почувствовал, как сердце отчаянно забилось: ему словно бы стало тесно в собственном теле. Губы Джози коснулись самого краешка губ Питера – скорее даже его щеки.

– Я рада, что застряла здесь не одна, – сказала она смущенно, и вкус этих слов показался ему таким же сладким, как ее мятное дыхание.

Питер опустил взгляд: только бы Джози не заметила, как у него кое-что напряглось. По лицу расплылась такая широкая улыбка, что стало даже больно. Значит, он не был равнодушен к девушкам. Просто ему нужна была не какая-нибудь, а только одна.

В этот самый момент в металлическую дверь постучали:

– Есть кто в кабине?

– Да! – крикнула Джози, с трудом вставая на костыли. – Помогите!

Послышался сначала один громкий удар, потом кто-то застучал молотком и разжал двери ломом. Как только они раскрылись, Джози выбралась наружу. Рядом с завхозом стоял Мэтт Ройстон.

– Ты не пришла домой, и я заволновался, – сказал он, обнимая ее.

«Если такой заботливый, зачем же руки распускал?» – чуть было не ляпнул Питер, но прикусил язык, вспомнив о своем обещании. Встреченный удивленным возгласом Джози, Мэтт подхватил ее на руки, чтобы ей не пришлось ковылять на костылях.

Питер отвез тележку с проектором и ноутбуком в библиотеку, закрыл помещение, где хранилась аппаратура. Было уже поздно, но необходимость идти домой пешком почти не огорчала его. Он решил, что, придя домой, первым делом вычеркнет фотографию Джози в альбоме и удалит ее из реестра подонков в своей видеоигре.

Обдумывая, как это осуществить технически, Питер незаметно дошел до дома. В первую секунду он не понял, что не так, а потом сообразил: машины на месте, а свет потушен. Это было странно.

– Эй! – войдя, крикнул Питер; он прошел через гостиную, потом через столовую. – Кто-нибудь дома?

Родители сидели за столом на темной кухне. Мама подняла затуманенный взгляд. Было сразу видно: она плакала. У Питера в груди как будто бы разлилось что-то теплое. Он пожаловался Джози, что его отсутствия дома не заметят, а оказалось, заметили. Да еще как! Родители чуть с ума не сошли!

– Со мной все в порядке, – сказал он. – Правда.

Отец встал и, сморгнув слезы, привлек Питера к себе. Тот даже не помнил, когда его в последний раз вот так обнимали. Несмотря на свои шестнадцать лет и желание казаться крутым, он растаял, крепко прижавшись к отцу. Сначала Джози, теперь это… Неужели наступил лучший день его жизни?

– Джоуи, – сказал отец, плача. – Он умер.

Спросите любую девчонку, хочет ли она пользоваться популярностью среди одноклассников. Скорее всего, вы услышите «нет», но, если она окажется в пустыне и ей предложат на выбор стакан воды или титул королевы класса, она выберет последнее. Однако признаваться в своем желании быть популярной не круто. Чтобы все глядели тебе в рот, нужно изображать, будто ты от природы такая, какой на самом деле себя сделала. Интересно, вкладывает ли кто-нибудь во что-нибудь больше труда, чем школьники в свой социальный статус? Даже у авиадиспетчеров и у президента Соединенных Штатов бывают выходные, а среднестатистический подросток, стараясь быть популярным, работает по двадцать четыре часа в сутки на протяжении всего учебного года.

Как прорваться в круг избранных? Фишка в том, что от тебя тут мало что зависит. Важно только мнение окружающих о том, что на тебе надето, что ты ешь на ланч, что у тебя записано на видеоплеере, какая музыка в твоем айподе.

Только вот мне всегда хотелось знать: если важно только мнение окружающих, откуда у человека появляется собственное мнение?

Месяц спустя

Отчет Патрика Дюшарма уже десять дней лежал на столе Дианы Ливен, но она до сих пор в него не заглянула. Сначала ей надо было готовиться к слушанию обвинительного заключения, потом работать с присяжными. Только теперь она погрузилась в изучение отпечатков пальцев, результатов баллистической экспертизы, экспертизы пятен крови и прочих документов. Все утро она рассматривала пошаговый план действий Питера Хоутона, чтобы выстроить свою линию в соответствии с разрушительной траекторией его передвижений от жертвы к жертве. Первой, на ступеньках, пулю получила Зои Паттерсон. Потом Алисса Карр, Анджела Флюг, Мэдди Шоу. Кортни Игнатио. Хейли Уивер и Брейди Прайс. Люсия Ритолли, Грейс Мерто.

Дрю Жирар.

Мэтт Ройстон.

И другие.

Диана сняла очки и протерла глаза. Книга мертвецов, карта убийств и ранений. А ведь, кроме погибших и серьезно раненных, были еще десятки ребят, которых после оказания медицинской помощи отправили долечиваться домой. Были сотни тех, кто получил душевные раны – слишком глубокие, чтобы врачи могли их зашить.

Своих детей у Дианы не было. При ее должности она имела дело только с двумя категориями мужчин: преступниками (ужасно!) и адвокатами (еще хуже!). Правда, у нее был трехлетний племянник, которого в детском саду отругали за то, что он направил пальчик на приятеля и сказал: «Пиф-паф! Я тебя убил!» Узнав об этом по телефону от сестры, которая, кипя негодованием, принялась цитировать Билль о правах, разве Диана подумала, что племянник может вырасти психопатом? Да нет, конечно! Он ведь ребенок и просто пошутил.

Интересно, Хоутоны то же самое думали о Питере?

Диана посмотрела на лежащий перед ней список жертв. Восстановить связь между этими именами было важно, но еще более важная задача заключалась в том, чтобы соединить в одну линию те точки, которые стали переломными для развития преступного замысла Питера Хоутона.

Взгляд Дианы упал на другой список – из больницы. Кормье, Джози… Если верить больничной документации, эта семнадцатилетняя девушка провела в стационаре ночь, после того как упала в обморок и ей наложили на голову швы. Согласие на анализы крови подписано матерью – Алекс Кормье.

Быть такого не может!

Диана откинулась на спинку кресла. Ни один юрист не захочет оказаться на месте того, кто вынужден просить судью взять самоотвод. Если Диана это сделает, то фактически выразит сомнение в способности судьи Кормье быть объективной, а в будущем им еще не раз придется встретиться в зале суда. Так себе предпосылка для карьерного роста. Но судья Кормье наверняка сама знает, что, имея дочь, ставшую свидетелем преступления, она не сможет рассмотреть это дело беспристрастно. Да, Джози не ранена, но она пострадала. Алекс Кормье, конечно же, по собственному почину, без каких-либо просьб или указаний со стороны, возьмет самоотвод. Волноваться не о чем.

Диана снова погрузилась в чтение документов, которыми был завален стол, и читала до тех пор, пока буквы не начали расплываться. Пока имя Джози Кормье не превратилось в самое обыкновенное имя – одно из многих.

По дороге домой из здания суда Алекс проезжала мимо импровизированного мемориала жертвам старшей школы Стерлинга: десять белых деревянных крестов, хотя один из погибших, Джастин Фридман, был евреем. Поставили их не у школы, а на шоссе 10, в том месте, где оно пересекало пустынную пойму реки Коннектикут. В первые дни после трагедии здесь все время толпились люди: приносили фотографии, мягкие игрушки, цветы.

Алекс сама не заметила, как остановила машину и вышла. Она не знала, почему не сделала этого раньше, а только теперь. Утопая каблуками в траве, Алекс подошла к мемориалу и сложила руки на груди.

Деревянные кресты с вырезанными на них именами не располагались в определенной последовательности. Имена большинства погибших учеников были незнакомы Алекс, но Кортни и Мэдди она знала. Их кресты стояли рядом. Букеты, которые кто-то положил у подножия, завяли, оберточная бумага перепачкана землей. Алекс опустилась на колени и дотронулась до выцветшей открытки со стихотворением, прикнопленной к памятнику Кортни.

Кортни и Мэдди несколько раз оставались у Джози на ночь. Алекс вспомнила, как однажды нашла их на кухне, где они ели сырое тесто, вместо того чтобы печь печенье. Вспомнила, как позавидовала их молодости, плавности движений, похожих на перекаты волн. Позавидовала тому, что они еще не совершили ошибку, которая изменит всю их жизнь. Это воспоминание заставило Алекс густо покраснеть: у нее хотя бы осталась жизнь, открытая переменам.

Перед крестом Мэтта она заплакала. У основания стояла фотография в рамке, защищенная полиэтиленовым пакетом. На снимке у парня горели глаза, рука была закинута на плечи Джози. Джози смотрела не в объектив, а на Мэтта, словно больше ничего в целом мире не видела.

Здесь, возле этого наскоро сооруженного памятника, плакалось спокойнее, чем дома, где дочка могла услышать. Какой бы хладнокровной и уравновешенной Алекс ни старалась казаться ради своего ребенка, был один человек, которого обмануть было не так просто, – она сама. Судья Кормье выполняла свои обязанности, как швея, машинально делающая стежок за стежком, и внушала себе, что Джози повезло. Но, оставшись одна в ванной или еще не до конца проснувшись, она вдруг замечала, что дрожит всем телом. Так бывает, когда на дороге чудом избежишь аварии и съезжаешь на обочину, чтобы проверить, действительно ли ты уцелела.

Жизнь – это то, что происходит, если не случаются многочисленные «а вдруг». Ты чего-то ждешь или, как в данном случае, боишься, а оно тебя минует. Ночами Алекс много думала о счастье: о том, как оно хрупко и как легко может обернуться своей противоположностью. Этот крест, возле которого она преклонила колени, с этой же фотографией у подножия, мог быть крестом Джози. Если бы у стрелявшего дрогнула рука, если бы он оступился или если бы пуля отрикошетила, все вышло бы по-другому.

Алекс встала и сделала глубокий вдох, собираясь с силами. Шагая к машине, она увидела прямоугольное углубление на том месте, где стоял одиннадцатый крест. После того как поставили десять крестов в память о погибших, кто-то водрузил еще один – с именем Питера Хоутона. Каждую ночь этот крест выдергивали из земли или уродовали. «Заслуживает ли Питер Хоутон прижизненного памятника? Памятник Питеру Хоутону: трагедия или фарс?» – такие вопросы газеты выносили в заголовки своих передовиц. В конце концов тот, кто изготовил одиннадцатый крест, сдался и перестал каждый день вкапывать его заново.

Садясь за руль своей машины, Алекс с удивлением отметила про себя, что до сих пор каким-то образом умудрялась об этом не помнить, но ведь в чьих-то глазах Питер Хоутон тоже был жертвой.

После Того Дня, как Лейси стала называть день трагедии в школе, она приняла только трех младенцев. Все три раза роды проходили без осложнений, но что-то все равно было не так – не для матери, а для акушерки. Входя в родовую, Лейси чувствовала себя как бы отравленной: в ней скопилось слишком много негативной энергии, чтобы приветствовать новую жизнь. Она продолжала улыбаться, вручая новорожденных матерям, продолжала оказывать женщинам необходимую медицинскую и психологическую помощь, но, отправляя их из больницы домой, чувствовала, что лжет им. «Кормите его тогда, когда он захочет есть. Не бойтесь часто брать его на руки, родительской любви слишком много не бывает», – говорила Лейси, а думала другое: «Ребенок, которого вы ждали, не такой, каким вы его себе представляете. Вы чужие. И будете чужими годы спустя».

Несколько лет назад Лейси, лежа в постели, часто думала о том, какой была бы ее жизнь, если бы не дети. Она вспоминала, как Джоуи дарил ей букеты из одуванчиков и клевера, как Питер засыпал у нее на груди, сжимая в кулачке кончик ее косы. Вспоминала схватки и те слова, которые мысленно повторяла, чтобы перенести боль: «Только представь себе, что ты приобретешь, когда это закончится!» Материнство сделало мир Лейси ярче, дало ей ощущение полноты жизни. Только она не понимала: если зрение слишком острое, иногда можно пораниться, а если твоя жизнь кажется тебе полной, ты болезненнее, чем кто бы то ни было, ощутишь пустоту.

Лейси не говорила этого своим пациенткам, даже Льюису не говорила, но теперь, когда она представляла себе, как бы ей жилось без детей, у нее в сознании неизменно всплывало одно и то же горькое слово: «Проще».

Сегодня она осмотрела уже пять женщин и ждала шестую – Джанет Изингхофф, чья карта лежала у нее на столе. Эта пациентка была прикреплена к другому специалисту, но в их больнице каждой беременной рекомендовали хотя бы по разу показаться всем имеющимся акушерам, потому что неизвестно, чье дежурство будет, когда придет время рожать.

Джанет Изингхофф было 33 года. Первая беременность. В семье есть диабетики. Однажды была госпитализирована с аппендицитом. Астма в легкой форме. Общее состояние здоровья удовлетворительное. Сейчас эта Джанет стояла в дверях смотровой, запахнув больничный халат, и разгоряченно спорила с медсестрой Присциллой:

– Мне все равно! Если до этого дойдет, я просто буду рожать в другой больнице!

– Но так не делается… – попыталась объяснить Присцилла.

– В чем проблема? – улыбнулась Лейси.

Увидев Лейси, медсестра встала между ней и пациенткой:

– Ни в чем.

– Непохоже.

– Я не хочу, чтобы моего ребенка принимала женщина, чей сын – убийца! – выпалила Джанет.

Ноги Лейси приросли к полу, дыхание участилось, словно ее ударили в живот. Собственно, ее и правда только что ударили.

– Миссис Изингхофф, – побагровев, сказала Присцилла, – от лица коллектива всего нашего отделения могу вам сказать, что миссис Хоутон…

– Все в порядке, – пробормотала Лейси. – Я понимаю.

На шум собрались другие акушерки и медсестры. Лейси знала: все они готовы встать на ее защиту. Сказать Джанет Изингхофф, чтобы искала другую больницу, объяснить, что она, миссис Хоутон, – один из лучших и опытнейших акушеров Нью-Гэмпшира. Но все это ни к чему бы не привело, ведь проблема заключалась не в Джанет Изингхофф, потребовавшей себе другого специалиста. Джанет Изингхофф сейчас уйдет, но завтра или послезавтра придет новая пациентка с таким же требованием. Какая женщина захочет, чтобы в первую секунду жизни к ее ребенку прикоснулась рука, которая переводила убийцу через дорогу? Гладила его по голове, когда он болел? Качала его, когда ему не спалось?

Лейси прошла по коридору, свернула на лестницу и быстро поднялась вверх на два этажа. Иногда, если выдавался особенно трудный день, она находила пристанище на крыше больницы. Ложилась на спину, смотрела на облака и представляла себе, что находится далеко-далеко: небо – везде небо, в какой бы точке земного шара ты ни была.

Судебный процесс будет формальностью: Питеру гарантирован обвинительный приговор. Как бы Лейси ни пыталась убедить себя и Питера в обратном, этот факт, который язык не поворачивался озвучить, довлел над ними обоими в часы мучительных тюремных свиданий. Это было похоже на встречу с кем-то, кого ты долго не видел и у кого теперь нет ни бровей, ни волос на голове. Человек проходит химиотерапию, но ты делаешь вид, будто не понимаешь этого: так вам обоим легче.

Если кто-нибудь давал Лейси возможность высказаться, она обычно говорила, что поступок Питера оказался для нее таким же нежданным и сокрушительным ударом, как и для всех остальных. В тот день она тоже потеряла сына: и физически (он в тюрьме), и духовно. Мальчик, которого она знала, исчез. Его поглотил какой-то неведомый ей зверь, способный на такое, о чем она никогда и помыслить не могла…

А вдруг Джанет Изингхофф права? Вдруг Питер действительно дошел до такого состояния потому, что она, Лейси, что-то сказала или сделала… а может быть, наоборот, не сказала или не сделала? Можно ли ненавидеть собственного сына за преступление, которое он совершил, и вместе с тем любить его за то, каким он был раньше?

Открылась дверь, Лейси резко обернулась. Обычно к ней сюда никто не приходил, но обычно она и не бывала в таком отчаянии. Сегодня она бы не удивилась, увидев Присциллу или еще кого-нибудь из коллег. Но нет. Перед ней стоял Джордан Макафи с толстым пакетом бумаг.

– Отлично, – сказала она, закрывая глаза.

– Моя жена всегда так говорит, – с широкой улыбкой произнес адвокат, подходя ближе. – По крайней мере, в моих мечтах… Ваша секретарша сказала, где вас можно найти, и… Лейси, с вами все в порядке?

Она сначала кивнула, потом помотала головой. Джордан взял ее под руку и подвел к складному стулу, который кто-то не поленился вытащить на крышу.

– Тяжелый день?

– Не без этого, – ответила Лейси.

Ей не хотелось показывать Джордану заплаканные глаза. Наверное, это глупо, но она бы предпочла, чтобы адвокат Питера не думал о ней как о человеке, которого нужно заворачивать в вату. Если он будет ее щадить, то станет о чем-то умалчивать, а она хотела знать любую правду без купюр.

– Я принес кое-какие бумаги вам на подпись… но могу зайти и позже.

– Нет, все нормально, – сказала Лейси; она понимала, что «нормально» – это даже не совсем то слово. На самом деле ей следовало радоваться таким моментам, когда рядом человек, который верит в Питера, хотя бы и за деньги. – Можно задать вам профессиональный вопрос?

– Конечно.

– Почему люди всегда с такой легкостью тычут пальцем в кого-то другого?

Джордан присел на парапет крыши, что испугало Лейси, но она, опять же, постаралась это скрыть, чтобы не показаться хрупкой.

– Людям нужен козел отпущения. Такова человеческая природа. Все самые большие трудности в нашей адвокатской работе связаны именно с этим. Хотя и существует презумпция невиновности, самого факта ареста, как правило, бывает достаточно, чтобы на человека начали смотреть как на преступника. Вы когда-нибудь слышали о том, чтобы копы, выпуская арестованного, компенсировали ему ущерб? Чтобы они по-настоящему извинялись, чтобы разъясняли всем родственникам и друзьям, что произошла большая ошибка? Нет, они просто говорят: «Простите, недоразумение вышло», и все. – Джордан посмотрел Лейси в глаза. – Я понимаю, как тяжело видеть газетные заголовки, объявляющие Питера виновным, хотя суд еще даже не начался, но…

– Я имела в виду не Питера, – прошептала Лейси. – Все винят меня.

Джордан кивнул. Видимо, эти слова его не удивили.

– Он сделал это не потому, что мы его так воспитали, а вопреки нашему воспитанию. У вас, насколько я помню, есть маленький ребенок?

– Да. Сэм.

– Что, если однажды Сэм окажется не тем, кем вы его себе представляли?

– Лейси…

– Например, объявит, что он голубой?

– Переживу, – пожал плечами Джордан.

– А если решит обратиться в ислам?

– Это его выбор.

– А если станет террористом-смертником?

– Лейси, я не хочу ни о чем таком думать, – помолчав, ответил Джордан.

– Вот, – сказала она, глядя ему в лицо. – Я тоже не хотела.

Филип О’Ши и Эд Маккейб были вместе почти два года. Патрик обвел взглядом фотографии на каминной полке: вот двое мужчин стоят обнявшись на фоне Канадских Скалистых гор, вот Кукурузный дворец[21]21
   Кукурузный дворец (Митчелл, Южная Дакота, США) – культурно-развлекательный центр, для оформления которого использованы зерна кукурузы и других злаков. Здание было построено в 1892 г. и неоднократно перестраивалось, растительный декор обновляется ежегодно.


[Закрыть], вот Эйфелева башня.

– Нам нравилось путешествовать, – сказал Филип, протягивая Патрику стакан чая со льдом. – Эду иногда было проще куда-нибудь уехать, чем оставаться дома.

– Почему?

Филип пожал плечами. Это был высокий худощавый мужчина. Когда лицо краснело, на нем проступали веснушки.

– Эд не рассказывал всем подряд о… о своем стиле жизни. Но, честно говоря, пытаться держать что-нибудь в секрете, если живешь в маленьком городке, – удовольствие ниже среднего.

– Мистер О’Ши…

– Филип. Если можно.

Патрик кивнул:

– Скажите, Филип, в разговорах с вами Эд когда-нибудь упоминал Питера Хоутона?

– Он был его учителем, как вы знаете.

– Да, конечно. Я имею в виду… что-нибудь, кроме математики.

Филип предложил пройти на застекленное крыльцо, где стояли плетеные кресла. Все комнаты, которые Патрик видел в этом доме, были как из журнала о дизайне интерьера: подушечки на диванах разложены с одинаковым углом наклона, на столиках вазы со стеклянными шариками, растения радуют глаз сочной зеленью. Патрик вспомнил собственную гостиную: сегодня он нашел между диванными подушками кусок хлеба, поросший, так сказать, пенициллином. Может, это и стереотип, но дом Филипа и Эда действительно поражал образцовым порядком, а его собственный очень напоминал берлогу.

– Эд разговаривал с Питером, – сказал Филип. – Ну, или пытался.

– О чем?

– Думаю, о том, каково быть в некотором смысле потерянной душой. Большинству подростков непременно нужно встроиться в какую-нибудь систему. Не получилось присоединиться к популярной верхушке класса, тогда, может быть, меня примут спортсмены. Не примут спортсмены, попробую артистический кружок. А если и там не выгорит – остаются наркоманы… Эду показалось, что Питер из этих соображений присматривается к сообществу геев и лесбиянок.

– То есть Питер пришел к Эду и спросил, как это – быть геем?