Текст книги "Девятнадцать минут"

Джози сделала шаг назад, ее глаза сверкнули.

– Если вы решили найти к ней подход через меня, то не трудитесь. Конфеты и букеты надежнее. На меня ей плевать.

– Это неправда.

– По-моему, вы еще не настолько давно с нами знакомы, чтобы разбираться в наших отношениях лучше нас самих.

– Джози, она безумно любит тебя, – возразил Патрик.

У Джози в горле словно бы застряла та правда, высказать которую оказалось еще тяжелее, чем проглотить.

– Не так, как вас. Она счастлива. Она счастлива, а значит… и я должна быть счастлива за нее…

– Но ты здесь, – сказал Патрик. – Одна.

Джози кивнула, из глаз хлынули слезы. Смущенно отвернувшись, она почувствовала, как Патрик молча обнял ее. В этот момент он даже понравился ей. Сейчас любое слово, в том числе и доброе, только помешало бы, а он ничего не сказал. Просто дал выплакаться. Боль утихла, и Джози, на секунду задержав голову у Патрика на плече, спросила себя, что это – конец бури или только временное затишье.

– Я гадина, – прошептала она, – я ей завидую.

– Думаю, она поймет.

Джози отстранилась и вытерла глаза:

– Вы скажете маме, что я сюда хожу?

– Нет.

Джози удивленно подняла глаза. Она ожидала, что Патрик примет мамину сторону.

– Но ты все-таки ошибаешься, – заметил он.

– В чем?

– На самом деле ты не одна.

Джози обернулась: могилы Мэтта отсюда не было видно. Но этот земляной холмик постоянно стоял у нее перед глазами. Как и весь Тот День.

– Привидения не считаются.

– Зато матери считаются, – улыбнулся Патрик.

Больше всего на свете Льюис ненавидел лязг, который издают, закрываясь, металлические двери. Через каких-то полчаса он должен был выйти из тюрьмы, но это значения не имело. Сейчас важным казалось лишь то, что заключенные выйти отсюда не смогут. И что один из этих заключенных – тот самый мальчик, которого он, Льюис, учил кататься на велосипеде без дополнительных колес. Мальчик, который в начальной школе смастерил ему в подарок пресс-папье, до сих пор лежащее у него в кабинете. Мальчик, который на его глазах сделал первый вдох.

Льюис знал, что это свидание будет тяжелым. Не случайно уже много недель подряд он обещал себе непременно навестить сына, и каждый раз вырисовывалось какое-нибудь неотложное дело. Но когда надзиратель открыл дверь и ввел Питера, Льюис понял: оказывается, он недооценивал то потрясение, которое придется испытать.

Питер возмужал. Может быть, не подрос, но окреп: плечи расширились, руки обросли мускулатурой. При неестественном свете полупрозрачная кожа казалась голубоватой. Руки ни секунды не находились в покое: сначала теребили одежду, потом края стула.

– Какие люди! – воскликнул Питер.

Джордан сочинил шесть или семь спичей, репетируя то, как будет объяснять сыну свое долгое отсутствие. Но сейчас смог выговорить только одно слово:

– Прости.

Питер сжал губы:

– За что? За то, что кинул меня на шесть месяцев?

– За то, что, наверное, не уделял тебе должного внимания все восемнадцать лет.

Питер откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на отца. Тот заставил себя ответить на этот взгляд. Стоило ли ждать от Питера отпущения грехов, если он сам, Льюис, не был уверен, что сможет ответить тем же? Питер провел рукой по лицу и покачал головой. Потом на его губах наметилась улыбка. Льюис расслабился: до сих пор он не знал, чего ожидать. Можно было внушать себе что угодно: что его извинения обязательно будут приняты и что, в конце концов, отец здесь он. Но все это очень легко забывается, когда сидишь в тюремной комнате свиданий и слева от тебя женщина, ласкающая своего возлюбленного ножкой, выставленной за красную разделительную линию, а справа мужчина, непрерывным потоком изрыгающий ругательства.

Улыбка на лице Питера застыла, превратившись в оскал.

– Да пошел ты! – сказал он, будто плюнул. – На фига ты явился! Тебе на меня насрать! Ты извиняешься не для того, чтобы я это услышал, а для того, чтобы быть собой довольным. Ты пришел сюда ради себя, а не ради меня.

У Льюиса возникло такое чувство, словно голову наполнили камнями. Шее стало тяжело ее держать, поэтому он подался вперед, облокотился о колени и подпер лоб руками.

– Я ничего не могу делать, Питер, – прошептал он. – Ни работать, ни есть, ни спать. – Он посмотрел на сына. – Сейчас в колледж приходят новые студенты. Я смотрю на них из окна: они озираются по сторонам или слушают гидов, которые проводят для них ознакомительную экскурсию… Как я ждал, что однажды проведу такую экскурсию для тебя!

После рождения Джоуи Льюис написал несколько статей о резком изменении коэффициента счастья вследствие некоего толчка. Он утверждал, что важную роль в этом процессе играет не только само событие, сделавшее человека счастливым или несчастным, но и то, в каком состоянии он тогда находился. Например, появление ребенка – это большая радость для супругов, которые мечтали и готовились стать родителями, но тяжелое потрясение для шестнадцатилетнего парня, чья девушка по неосторожности от него забеременела. Холод – это прекрасно, если вы собрались кататься на лыжах, и очень досадно, если вы рассчитывали позагорать на пляже. Если в прошлом богатый человек сейчас испытывает крайнюю нужду, то даже один доллар может безмерно осчастливить его, а шеф-повар изысканного ресторана не побрезгует червяками, если окажется на необитаемом острове. Отцу, который когда-то надеялся увидеть сына образованным, успешным и независимым, после резкой перемены обстоятельств приходится радоваться просто тому, что мальчик жив и что можно ему сказать: «Все это время я не переставал любить тебя».

– Но ты же знаешь, как сейчас многие относятся к высшему образованию, – произнес Льюис, выпрямляясь. – Говорят, нечего его переоценивать.

Питера удивили эти слова.

– Да уж, – он слегка улыбнулся, – тебе теперь не придется, как другим родителям, выкладывать за меня по сорок тысяч в год. Для моего содержания тебе достаточно будет заплатить налоги.

– О чем еще мечтать экономисту! – пошутил Льюис, хотя понял, что это совсем несмешно.

Понял он и другое: это тоже своего рода счастье – что угодно говорить и что угодно делать, лишь бы сын продолжал вот так улыбаться. Как будто у него еще может быть какой-то повод для улыбки. Даже если на самом деле каждое слово царапает тебе горло, как кусок стекла.

Патрик сидел, положив скрещенные ноги на прокурорский стол, а Диана Ливен изучала отчеты по баллистической экспертизе.

– Было два неиспользованных дробовика, – объяснил Патрик, – и два одинаковых пистолета «Глок 17», зарегистрированных на соседа напротив, полицейского в отставке.

Диана оторвала взгляд от бумаг:

– Превосходно.

– Ну да, вы же знаете нас, копов. Мы не любим запирать оружие в сейфы, откуда его в случае чего трудно будет быстро достать. Почти все выстрелы в школе произведены из пистолета А: судя по бороздкам, собранные нами пули вышли именно из его ствола. Из пистолета В, как говорят эксперты, тоже стреляли, но пули мы не нашли. Он лежал на полу в раздевалке, его заклинило. В момент задержания Хоутон все еще держал в руках пистолет А.

Диана откинулась на спинку стула:

– Макафи спросит вас, зачем Хоутону вообще понадобилось доставать пистолет В, если пистолет А до тех пор прекрасно справлялся со своей задачей.

– Может, – пожал плечами Патрик, – он выстрелил Ройстону в живот из пистолета В, пистолет В заклинило, и тогда он взял пистолет А. Или еще проще: не исключено, что из пистолета В Хоутон выстрелил в самом начале. Ведь ту пулю так и не нашли. Она могла застрять, например, в стекловолоконной изоляции кафетерия. Когда этот «глок» заклинило, парень сунул его за пояс и переключился на другой, а к концу, когда совсем разошелся, выбросил или выронил случайно.

– «Или» – терпеть не могу это слово. Всего три буквы, а сколько неопределенности…

В дверь постучали. Секретарша просунула голову в кабинет:

– Пришел свидетель, которому назначено на два часа.

Диана объяснила Патрику:

– Я готовлю Дрю Жирара к даче показаний. Поприсутствуете?

Парик пересел на другой стул, освободив свидетелю место напротив прокурора. Мальчик, тихо постучавшись, вошел:

– Миз Ливен?

Диана приблизилась к нему, обойдя стол:

– Дрю, спасибо, что пришел. – Она указала на Патрика. – Помнишь детектива Дюшарма?

Дрю кивнул в знак приветствия. Патрик внимательно посмотрел на парня: выглаженные брюки, рубашка, показная вежливость. Странно. На допросах одноклассники отзывались о нем как о самоуверенном хаме, считающем себя звездой хоккея. Но у него на глазах убили друга, да и сам он получил пулю в плечо. Тот мир, где он чувствовал себя хозяином, рухнул.

– Дрю, – начала Диана, – мы пригласили тебя, потому что ты получил повестку в суд. В один из дней на следующей неделе тебе нужно будет дать показания. Мы тебя, конечно, известим… ну а пока я хотела бы убедиться, что ты не будешь нервничать. Я объясню, как работает система и какие вопросы тебе будут задавать. Если у тебя самого есть какие-то вопросы, я отвечу. Хорошо?

– Да, мэм.

Патрик подался вперед:

– Как плечо?

Дрю обернулся, неосознанно искривив плечевой пояс:

– Продолжаю ходить на физиотерапию и всякое такое, но вообще уже гораздо лучше. Только вот… – Он не договорил.

– Что? – спросила Диана.

– Я пропускаю весь следующий хоккейный сезон.

Диана и Патрик переглянулись: это обстоятельство должно было вызвать у присяжных сочувствие к свидетелю.

– Думаешь, со временем тебе удастся снова начать играть?

Дрю покраснел:

– Врачи говорят, что нет, но, по-моему, они ошибаются. – Помолчав, он добавил: – В будущем году я поступаю в колледж и, вообще-то, рассчитывал получить стипендию как спортсмен.

Повисла неловкая пауза: ни Диана, ни Патрик не решились заверить парня в оправданности его надежд.

– Значит, так, Дрю, – сказала прокурор, – в суде я сначала спрошу, как тебя зовут, где ты живешь и был ли в школе в тот день.

– Ладно.

– Давай порепетируем. Когда ты пришел в школу тем утром, какой у тебя был первый урок?

Дрю сел прямее:

– История Америки.

– А второй?

– Английский.

– Куда ты пошел после английского?

– Третьим уроком у меня окно. Почти все, у кого окно, зависают в кафетерии.

– Ты тоже туда пришел?

– Да.

– Кто был с тобой? – спросила Диана.

– Пришел я один, но там уже собралось несколько человек наших. – Дрю посмотрел на Патрика: – Там были мои друзья.

– Как долго ты пробыл в кафетерии?

– Не знаю. Может, с полчаса.

Диана кивнула:

– Что произошло потом?

Дрю посмотрел на свои брюки и провел большим пальцем по стрелке. Патрик заметил, что рука у него дрожит.

– Мы все просто… разговаривали, и вдруг я услышал, как что-то громко бахнуло.

– Ты понял, откуда идет этот звук?

– Нет, я вообще не сообразил, что это.

– Ты что-нибудь увидел?

– Нет.

– Итак, – спросила Диана, – что ты сделал, когда услышал тот звук?

– Я пошутил, что, может быть, на кухне что-то загорелось или макароны с сыром оказались радиоактивными и взорвались.

– После этого ты остался в кафетерии?

– Да.

– А потом?

Дрю посмотрел на свои руки:

– Раздался такой звук… как будто фейерверк, но, прежде чем кто-нибудь успел что-нибудь понять, в кафетерий вошел Питер с рюкзаком и с пистолетом. Он открыл стрельбу.

Диана подняла руку:

– Я остановлю тебя на секунду, Дрю. На суде, когда ты будешь давать показания, я попрошу тебя посмотреть на обвиняемого и сказать, он ли это. Понятно?

– Да.

Патрик поймал себя на том, что воспринимает те события не так, как воспринял бы любое другое преступление. Он даже не смотрел на то, о чем сейчас говорил Дрю, как на предысторию того ужасного видео с камеры наблюдения. Из всех друзей этого парня он представлял себе именно Джози: вот она сидит за длинным столом, слышит звуки, похожие на фейерверк, и даже не подозревает, что будет дальше…

– Как давно ты знаком с Питером? – спросила Диана.

– Мы оба выросли в Стерлинге. Всю жизнь учились в одной школе.

– Вы друзья? – (Дрю мотнул головой.) – Враги?

– Нет, – сказал он. – На самом деле нет.

– У тебя когда-нибудь были с ним проблемы?

Дрю поднял глаза:

– Нет.

– Ты его дразнил?

– Нет, мэм.

Патрик почувствовал, как руки сами сжались в кулаки. Он опросил сотни детей и знал, что Дрю Жирар запихивал Питера Хоутона в шкафчик в раздевалке, ставил ему подножки на лестнице, бросал ему в волосы бумажные шарики. Все это, разумеется, не оправдывало Питера… и тем не менее. Один мальчишка гнил в тюрьме. Еще десять человек разлагались в могилах. Десятки детей лежали в больницах и реабилитационных центрах. Сотни – среди них была и Джози – не могли говорить о Том Дне без слез. Родители этих ребят, такие как Алекс, надеялись, что Диана, действуя от их лица, добьется справедливости. А этот маленький засранец сидел тут и бессовестно врал.

Диана оторвалась от бумаг и пристально посмотрела на Дрю:

– Итак, если тебя спросят, не обижал ли ты Питера, что ты ответишь под присягой?

Дрю поднял глаза, и Патрику стало ясно: парень до смерти боится, что они знают больше, чем показывают. Выронив ручку, Диана посмотрела на Патрика. Другого приглашения ему не требовалось. Он мгновенно вскочил со стула и схватил Дрю за горло:

– А ну-ка послушай меня, сопляк! Ты это брось. Мы знаем, как ты издевался над Питером Хоутоном. Его травили, и ты был в этой травле заводилой. Десять человек убито. Восемнадцать, вероятно, никогда не смогут вернуться к нормальной жизни. Сколько в этом городе семей, которых это несчастье так или иначе коснулось, я даже сосчитать не берусь. Не знаю, какой у тебя план. Может, ты решил разыгрывать мальчика из хора, чтобы не навредить своей репутации, а может, просто боишься сказать правду. В любом случае заруби себе на носу: если на суде под присягой ты соврешь, я позабочусь о том, чтобы ты отправился в тюрьму за препятствование правосудию.

Патрик выпустил Дрю и, отвернувшись, посмотрел в окно. За лжесвидетельство он не имел права ни арестовать мальчишку, ни тем более посадить, но тому не обязательно было это знать. А испуг мог вправить паршивцу мозги. Сделав глубокий вдох, Патрик наклонился, поднял упавшую ручку и передал Диане.

– Я спрошу еще раз, Дрю, – произнесла она ровным голосом. – Ты когда-нибудь обижал Питера Хоутона?

Парень сглотнул и посмотрел на Патрика, а потом начал говорить.

– Это лазанья на гриле, – объявила Алекс, когда Патрик и Джози взяли в рот по кусочку. – Как вам?

– Я не знала, что такая бывает, – медленно произнесла Джози, отделяя макароны от сыра, как будто снимая с него скальп.

– В чем же секрет приготовления этого блюда? – спросил Патрик и потянулся к графину, чтобы налить себе еще воды.

– Вообще-то, это была обычная лазанья, просто часть ее упала в духовку и пригорела. Я хотела начать заново, но потом решила: пускай будет так, с дымком. – Алекс широко улыбнулась. – Ловко я придумала, правда? Я полистала кулинарные книги, и знаешь, Джози? Кажется, до меня так никто не делал.

Патрик кашлянул в салфетку:

– Не сомневаюсь.

– Мне нравится готовить, – сказала Алекс. – Я люблю брать рецепты и видоизменять их, чтобы посмотреть, что получится.

– Рецепты как законы, – отозвался Патрик. – Стоит попробовать соблюдать их, прежде чем совершить правонарушение…

– Я не хочу есть, – внезапно сказала Джози, оттолкнула тарелку и бегом поднялась к себе.

– Завтра начинается суд, – объяснила Алекс и пошла за дочерью, даже не извинившись, потому что знала: Патрик поймет.

Джози захлопнула дверь и громко включила музыку. Стучать не имело смысла. Алекс повернула ручку, вошла и убавила громкость на музыкальном центре.

Джози лежала ничком на кровати, накрыв голову подушкой, и даже не пошевелилась, когда Алекс села рядом:

– Хочешь поговорить?

– Нет, – невнятно произнесла Джози, не поднимая головы.

Алекс сняла подушку:

– И все-таки попытайся.

– Просто… Господи, мама! Ну что со мной не так?! Такое ощущение, будто для всех земля снова вертится, а я никак не могу запрыгнуть на эту карусель. Даже вы двое… Вы наверняка тоже думаете о завтрашнем суде, но при этом улыбаетесь и смеетесь… Вы хоть на какое-то время можете выбросить из головы то, что случилось, и то, что случится. А у меня это, пока я бодрствую, ни на секунду из головы не выходит. – Она посмотрела на мать полными слез глазами. – Все живут дальше. Все, кроме меня.

Алекс погладила руку Джози и вспомнила тот восторг, который испытывала от самого факта физического существования своей дочки, когда та только родилась. Каким-то образом ей удалось из ничего произвести на свет это крошечное, теплое, извивающееся, совершенное создание. Она часами лежала на кровати, положив Джози рядом, гладя ее кожу, трогая маленькие, как жемчужинки, пальчики на ножках, осторожно щупая пульсирующий родничок.

– Однажды, – сказала Алекс, – когда я была государственным защитником, один парень с моей работы закатил на День независимости вечеринку для всех коллег и их семей. Я поехала с тобой, хотя тебе было всего три года. Был фейерверк, и я на секунду от тебя отвлеклась, а когда повернулась, ты исчезла. Я закричала, и тогда кто-то указал мне на бассейн: ты лежала на дне. – (Джози села, заинтересованная историей, которую раньше не слышала.) – Я бросилась в воду, достала тебя, сделала искусственное дыхание. Ты отплевалась и задышала. А потом начала на меня сердиться и размахивать кулачками. Ты кричала, что искала русалок, а я все испортила.

Джози подтянула колени к подбородку и слегка улыбнулась:

– Правда?

Алекс кивнула:

– Тогда я сказала тебе, чтобы в следующий раз ты брала меня с собой.

– И он был – следующий раз?

– Это ты мне скажи. – Алекс подумала, а потом добавила: – Почувствовать себя так, будто ты тонешь, можно и без воды, верно?

Джози покачала головой, и по щекам покатились слезы. Она придвинулась к матери и обняла ее.

Патрик понимал: это ни к чему хорошему не приведет. Уже во второй раз в жизни он так близко подошел к женщине и ее ребенку, что начал думать, будто действительно сможет войти в их семью.

Оглядев развалины кошмарного обеда, он принялся очищать нетронутые тарелки. «Лазанья на гриле» черным кирпичом присохла к блюду. Патрик составил посуду в мойку, пустил теплую воду и, вооружившись губкой, стал тереть.

– О боже мой! – воскликнула Алекс, подходя к нему со спины. – Ты идеальный мужчина!

Патрик повернул голову:

– Ничего подобного! – Он потянулся за полотенцем. – Как Джози?

– В порядке. Будет. Во всяком случае, мы обе намерены так говорить, пока это не станет правдой.

– Мне жаль, Алекс.

– Всем жаль. – Она села на стул верхом и оперлась подбородком о спинку. – Я пойду на завтрашнее заседание.

– Кто бы сомневался!

– Думаешь, Макафи действительно может добиться оправдательного приговора?

Патрик сложил полотенце, отошел от мойки и присел на корточки перед стулом Алекс:

– Послушай. Парень явно действовал по плану: на парковке взорвал бомбу, чтобы отвлечь от себя внимание, потом обогнул здание и уже на крыльце уложил первую жертву. Вошел, направился в кафетерий, там застрелил еще несколько человек. После этого преспокойно сел и – черт подери! – сожрал миску кукурузных хлопьев, перед тем как идти убивать дальше. Я просто не представляю себе, как при всех собранных доказательствах можно его оправдать.

Алекс пристально посмотрела на него:

– Скажи мне… Джози повезло?

– Ну да, ведь она жива.

– Да нет, я имела в виду, почему она осталась жива? Она была и в кафетерии, и в раздевалке. Те, кто оказывался рядом с ней, погибали, но почему Питер не выстрелил в нее?

– Не знаю. Вещи, которые для меня непостижимы, происходят постоянно. Некоторые их них ужасны, как эта стрельба в школе. А некоторые, – он накрыл своей рукой руку Алекс, державшуюся за спинку стула, – совсем даже наоборот.

Ее взгляд напомнил ему о том, какое это чудо, что они встретились, что они вместе. Это было как первый крокус, проклюнувшийся из-под снега: зима, казалось бы, никуда не собирается уходить и вдруг неожиданно появляется цветок. Ты смотришь, на него, не отрываясь, словно таким образом снег быстрее растает.

– Патрик, если я тебя кое о чем спрошу, ты обещаешь ответить честно? – (Он кивнул.) – Моя лазанья не совсем удалась, да?

Он улыбнулся ей сквозь прутья спинки стула:

– Тебе не стоит увольняться с работы, чтобы посвятить себя кулинарии.

До середины ночи провалявшись в кровати без сна, Джози выскользнула из дому и легла на газон. Небо нависло так низко, что ей казалось, будто она чувствует, как свет звезд покалывает ей лицо. Вне тесных стен спальни проще было поверить, что в масштабе вселенной человеческие проблемы – пустяк.

Завтра Питера Хоутона будут судить за десять убийств. При мысли о последнем, десятом, Джози чувствовала тошноту. Присутствовать на заседании она, при всем желании, не могла, поскольку была включена в этот дурацкий список свидетелей и поэтому изолирована, а попросту говоря, ей не полагалось быть в курсе событий.

Джози сделала глубокий вдох. Еще в средней школе на уроке социологии им рассказывали, что какой-то народ – может, эскимосы? – считает звезды дырками в небе. Через эти дырки умершие могут смотреть на землю. По идее, такие верования должны были примирять человека со смертью, но Джози становилось не по себе, когда она думала, что сверху за ней шпионят. А еще ей вспомнился глупый анекдот: идет человек мимо высокой ограды психушки и слышит, как пациенты кричат: «Десять! Десять! Десять!» Он заглядывает в дырочку. Психи тыкают палкой ему в глаз и начинают кричать: «Одиннадцать! Одиннадцать! Одиннадцать!»

Этот анекдот рассказал ей Мэтт.

Может, она даже смеялась.

Если верить эскимосам, то умершим, чтобы увидеть живых, нужно приложить усилия. А живые могут видеть умерших в любое время. Стоит только закрыть глаза.

Утром того дня, когда ее сына должны были судить за убийство, Лейси достала из шкафа черную блузку и черную юбку. Она оделась так, будто шла на похороны, что в каком-то смысле было правдой. Руки тряслись. Порвав три пары колготок, Лейси решила идти без них. Это означало, что она сотрет себе ноги, но, может, оно и к лучшему. Пусть эта боль хоть немного отвлечет ее от той боли, которую ничем невозможно унять.

Где Льюис и даже идет ли он в суд, Лейси не знала. Они не разговаривали с тех пор, как она выследила его на кладбище. После того случая он стал спать в комнате Джоуи. А в комнату Питера давно никто не заходил.

Но сегодня утром, выйдя на лестничную площадку, Лейси заставила себя повернуть не налево, а направо и открыть дверь в спальню младшего сына. После полицейского обыска она навела там относительный порядок. Дескать, нельзя допустить, чтобы Питер вернулся в комнату, перевернутую вверх дном. Пустоты бросались в глаза до сих пор: стол без компьютера, как голый, разоренные книжные полки. Лейси подошла и взяла одну из оставшихся книжек. Это оказался «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Питеру задали этот роман, и он читал его как раз перед арестом. Интересно, успел ли дочитать?

Дориан Грей сохранял внешний вид чистого молодого человека, в то время как портрет становился старым и безобразным. Наверное, у каждой матери, которая, держа себя в руках, спокойно дает показания в пользу своего ребенка, тоже есть такое своеобразное внутреннее отражение, которое корчится от боли и от чувства вины. Оно позволяет себе плакать, кричать и, тряся сына за плечи, спрашивать: «Что ты наделал?!»

Лейси вздрогнула, когда Льюис открыл дверь. На нем был костюм, который он надевал на конференции и церемонии вручения дипломов. Он молча стоял на пороге, держа голубой галстук. Лейси взяла галстук, накинула ему на шею, аккуратно подтянула узел и поправила воротничок. Льюис задержал ее руку в своей. Для таких моментов, когда ты понимаешь, что уже потерял одного ребенка и сейчас теряешь второго, слов не бывает. Не выпуская руки Лейси, Льюис вывел ее из комнаты Питера и закрыл дверь.

В шесть утра Джордан на цыпочках спустился на кухню, чтобы перечитать записи, сделанные для сегодняшнего заседания. На столе уже стояла миска, а перед ней – коробка с шоколадными хлопьями, которые адвокат Макафи всегда ел, отправляясь в бой. Джордан улыбнулся: Селена, наверное, встала среди ночи, чтобы накрыть для него стол, потому что спать они уходили одновременно. Чтобы взять молоко, он открыл холодильник и увидел на упаковке стикер с надписью: «Удачи!»

Как только Джордан сел, раздался звонок. Он быстро схватил телефон, пока Селена с Сэмом не проснулись.

– Алло?

– Папа?

– Томас, чего это ты встал в такую рань?

– Да я… э-э-э… как бы еще и не ложился.

– Ох уж эта студенческая жизнь! – улыбнулся Джордан.

– Я звоню пожелать тебе удачи. Суд ведь сегодня начинается, да?

Джордан посмотрел на свою миску с хлопьями, и вдруг ему вспомнилось представленное прокуратурой видео с камеры наблюдения: Питер сидит за столиком в кафетерии и ест хлопья, а вокруг трупы. Джордан отодвинул миску от себя.

– Да, – сказал он. – Сегодня.

Надзиратель открыл камеру и протянул Питеру стопку сложенной одежды:

– Собирайся на бал, Золушка.

Питер знал: все это купила мама. Она даже ярлычки специально оставила, чтобы он не подумал, будто вещи из шкафа Джоуи. Одежда была стильной: хоть сейчас иди на игру в поло. Питер никогда на таких мероприятиях не был, но представлял себе, что тамошняя публика одевается именно так.

Дождавшись, когда надзиратель уйдет, Питер снял с себя все тюремное и надел новое белье. Брюки оказались туговаты в поясе. Рубашку он смог правильно застегнуть только со второго раза, а галстук просто сунул в карман, чтобы Джордан потом завязал.

Зеркала в камере не было, но Питер предполагал, что теперь он выглядит как нормальный человек. Если бы его в таком виде выпустили на многолюдную нью-йоркскую улицу или на трибуну футбольной арены, никто бы не стал на него оборачиваться. Никто бы не заподозрил, что под этим египетским хлопком и дорогой шерстью скрывается нечто неожиданное. Словом, все стало бы как раньше.

Перед тем как выйти из камеры, Питер заметил, что в этот раз ему не дали пуленепробиваемого жилета. Вряд ли людей, которые его ненавидели, стало меньше. Наверное, тюремное начальство просто недоглядело. Питер раскрыл рот, чтобы спросить об этом надзирателя, но передумал.

Может, впервые в жизни ему повезло.

Алекс оделась как на работу. Она и правда шла не развлекаться, только обязанности судьи были возложены не на нее. Сегодня ей впервые в жизни предстояло сидеть в зале суда в качестве гражданского лица. «Придет ли та мать, – подумала она, – которая подняла крик на предъявлении обвинений?»

Алекс понимала, что ей будет тяжело выслушивать подробности происходящего и понимать, каким высоким был для нее риск потерять Джози. Алекс перестала притворяться, будто вникает в детали только по долгу службы. На самом деле не вникать было нельзя, ведь однажды Джози все вспомнит и ей понадобится поддержка. Тогда, шестого марта, Алекс не оказалось рядом с дочерью, но теперь она все с ней разделит.

Джози, в юбке и блузке, уже сидела за кухонным столом.

– Я тоже иду, – объявила она, как только мать спустилась.

У Алекс возникло ощущение дежавю: в свое время Джози так же решительно вознамерилась пойти на предъявление обвинений, только казалось, что с тех пор прошло сто лет, – так сильно они обе изменились. Сегодня Джози числилась в свидетелях, но повестку в суд не получила, значит присутствовать ей было незачем.

– Я знаю, что в сам зал мне нельзя, но ведь Патрику тоже?

В прошлый раз, когда Джози просилась в суд, Алекс наотрез отказала. Сейчас она села напротив и спросила:

– Ты представляешь себе, как это будет? Много журналистов с камерами. Ребята в инвалидных креслах. Родители погибших и раненых. Наконец, сам Питер.

Джози тяжело опустила взгляд, словно камень уронила:

– Ты опять пытаешься меня не пустить.

– Я просто не хочу, чтобы ты страдала.

– Страдать пришлось другим, а я уцелела, – возразила Джози. – Именно поэтому и должна идти.

Пять месяцев назад Алекс приняла решение за дочь. Теперь ей стало ясно, что Джози в состоянии решать сама.

– Жди меня в машине, – ответила Алекс тихо.

С трудом дождавшись, когда за Джози закроется дверь, она бегом бросилась наверх, в ванную, и ее стошнило.

Она боялась, что, пережив все заново, дочь испытает такое потрясение, от которого не сможет восстановиться. И ей, матери, опять не удастся защитить своего ребенка. Алекс положила голову на прохладный фаянсовый бортик ванны. Потом встала, почистила зубы, плеснула в лицо холодной водой и поспешила к машине, где ее ждала Джози.

Задержавшись дома из-за няни, которая явилась с опозданием, Джордан с Селеной подъехали к зданию суда в последний момент, и им пришлось пробиваться сквозь толпу, собравшуюся на ступенях. Этого Селена ожидала, но не ожидала, что так много будет журналистов с телеаппаратурой и просто зрителей, в предвкушении потасовки держащих над головой телефоны с включенными камерами.

Джордану сегодня досталась роль злодея. Почти все зрители были из Стерлинга, а поскольку Питера везли по подземному тоннелю, его адвокату приходилось принимать народный гнев на себя.

– Как вы можете спать по ночам? – прокричала какая-то женщина.

А кто-то стоял с табличкой: «Смертную казнь в Нью-Гэмпшире еще никто не отменял».

– Да уж! – пробормотал Джордан. – Чувствую, будет весело.

– Ты все сделаешь как надо, – ответила Селена.

Он не собирался останавливаться и тем не менее остановился, когда увидел мужчину, держащего плакат с двумя большими фотографиями: девочки-дауна и симпатичной женщины. Селена узнала в них Кейтлин Харви и ее маму. Внизу была надпись: «Девятнадцать минут». Джордан посмотрел мужчине в глаза. Селена знала, что ее муж сейчас думает: у него тоже есть жена и ребенок, с ним тоже могло такое произойти.

– Мне жаль, – пробормотал он.

Селена взяла его под руку и потащила вверх по ступеням. Ближе к дверям расположилась другая группа. Это были люди в ярко-желтых футболках с какой-то аббревиатурой на груди. «Питер, ты не один! Питер, ты не один!» – скандировали они. Джордан нагнулся к Селене:

– Это еще что такое?

– Американская ассоциация жертв травли.

– Да ладно! Такая и правда существует?

– В твоих интересах в это поверить, – ответила Селена.

Впервые с тех пор, как они сели в машину, чтобы ехать в суд, Джордан слегка улыбнулся:

– И ты их для нас откопала?

Селена сжала его руку:

– Поблагодаришь потом.

Клиент выглядел так, будто с ним в любую минуту мог случиться обморок. Кивнув помощнику шерифа, Джордан вошел в камеру и сел на скамью.

– Дыши, – скомандовал он.

Питер наполнил легкие воздухом. Его трясло. Этого следовало ожидать. Перед каждым судом Джордан наблюдал у своих подзащитных такую реакцию. Даже самые закоренелые преступники начинали паниковать, когда решалась их судьба.