Текст книги "Девятнадцать минут"

– Ройстон, – сказал один из них. – Кажется, здесь президент твоего фан-клуба.

Мэтт не любил, когда Джози заглядывала к нему перед игрой. После игры явка была обязательной: ему нужно было с кем-то отпраздновать победу. Но от подготовки к матчу отвлекать Мэтта не следовало, и он ясно дал понять, чтобы до игры Джози к раздевалке не приближалась, а то и парни будут недовольны, и тренер, который всегда говорит, что перед выходом на лед игроки должны сосредоточиться. И все-таки сегодняшний случай был, как посчитала Джози, особенным.

По лицу Мэтта пробежала тень, когда товарищи по команде заулюлюкали:

– Мэтт, хочешь, я помогу тебе надеть бандаж?

– Эй, парню нужна палка побольше!

– Завидуйте молча! – рявкнул Мэтт, пробираясь к двери.

От нескромных взглядов и пошлых шуточек парней у Джози раскраснелись щеки. Мэтт схватил ее за руку и вывел в коридор:

– Я ведь просил тебя не лезть ко мне перед игрой!

– Знаю, но это важно.

– Вот что важно! – Мэтт кивнул в сторону ледовой арены.

– Со мной все в порядке, – быстро произнесла Джози.

– Хорошо.

Она многозначительно на него посмотрела:

– Да нет, Мэтт… Я хочу сказать… Со мной все в порядке. Ты оказался прав.

Поняв, о чем идет речь, он обнял ее за талию, оторвал от пола и поцеловал. Его хоккейная форма была твердой, как доспехи. Джози подумала о рыцарях, которые прощались со своими дамами перед боем.

– Не забывай об этом! – сказал Мэтт и улыбнулся.

Часть вторая

Если идешь мстить, вырой две могилы: одну врагу, другую себе.

Китайская пословица

Стерлинг – тихий городок. По главной улице не шныряют наркодилеры, людей, живущих за чертой бедности, очень мало. Преступности почти нет.

Тем сильнее оказался для местных жителей шок от случившегося.

«Как такое могло здесь произойти?» – недоумевали люди.

Лучше бы спросили себя, почему такое до сих пор не происходило.

Оказалось, что для этого достаточно одного доведенного до отчаяния подростка с пистолетом в руке.

Такие живут не только в трущобах. Откройте глаза! Возможно, следующий кандидат сейчас сидит в своей комнате на втором этаже вашего дома или растянулся перед телевизором у вас в гостиной. Но вы предпочитаете думать, что с вами ничего подобного случиться не может. У вас иммунитет. Такого человека, как вы, живущего в таком прекрасном благополучном месте, эта беда никогда не коснется.

Если рассуждать так, то жить проще, да?

Пять месяцев спустя

О человеке можно многое сказать по его привычкам. Джордан, например, встречал потенциальных присяжных, которые каждое утро садились с чашкой кофе к компьютеру и благоговейно прочитывали весь номер «Нью-Йорк таймс» онлайн. А другие вообще не следили за новостями – берегли себя от депрессии. У некоторых сельских жителей был телевизор, но показывал он только зернистую картинку бесплатных каналов, потому что прокладывание кабеля в деревенскую глушь стоило слишком дорого. Кто-то раскошелился на тарелку, которая ловила хоть японские сериалы, хоть «Час молитвы с сестрой Мэри Маргарет» в три часа ночи. Кто-то смотрел Си-эн-эн, кто-то «Фокс ньюс».

Процесс отбора кандидатов в присяжные по делу Питера Хоутона длился шестой час. Уже не первый день Джордан сидел в зале суда вместе с судьей Вагнером и Дианой Ливен. Люди один за другим входили, садились на свидетельское место и отвечали на разнообразные вопросы защиты и обвинения. Задача заключалась в том, чтобы отобрать двенадцать человек (плюс одного запасного), которых трагедия в школе Стерлинга как можно меньше затронула лично. На роль присяжных требовались люди, способные, если придется, участвовать в долгом заседании, не беспокоясь о своих домашних делах или о маленьких детях, оставшихся без присмотра. Но, располагая временем, эти люди не должны были просидеть минувшие пять месяцев, припав к экрану телевизора и без разбора впитывая в себя всю информацию по делу Хоутона. Джордан мысленно шутил, что ему бы хотелось отыскать тринадцать счастливцев, живущих где-нибудь в лесу.

Был август. Уже несколько недель дневные температуры доходили почти до ста градусов по Фаренгейту. К тому же в зале суда сломался кондиционер, а судья Вагнер, когда вспотеет, пах нафталином и грязными носками.

Джордан уже снял пиджак и расстегнул пуговицу под галстуком. Даже Диана Ливен, всегда напоминавшая ему женщину-робота из «Степфордских жен», скрутила волосы в пучок и закрепила их карандашом.

– Где мы остановились? – спросил судья Вагнер.

– На номере шесть миллионов семьсот тридцать тысяч, – пробормотал Джордан.

– Номер восемьдесят восемь, – объявил секретарь.

Вошел мужчина в рубашке с коротким рукавом, штанах болотного цвета и мокасинах. Волосы уже редели, на пальце было обручальное кольцо. Все это Джордан отметил в своем блокноте.

Диана, встав, представилась и пошла по своему бесконечному списку вопросов. По ответам нужно было выяснить, нет ли каких-нибудь обстоятельств, которые помешали бы человеку рассуждать непредвзято. То есть, грубо говоря, не погиб ли его ребенок от пули Питера Хоутона. Даже если нет, Диана имела право на немотивированный отвод. И ей, и Джордану разрешалось отвергнуть пятнадцать кандидатов, опираясь только на собственное чутье. До сих пор они оба воспользовалась такой возможностью по разу: она отмела тихого лысого коротышку-программиста, а он – бывшего моряка-спецназовца.

– Кто вы по профессии, мистер Алстроп? – спросила Диана.

– Архитектор.

– Вы женаты?

– В октябре будет двадцать лет.

– Дети есть?

– Двое: мальчик четырнадцати лет и девочка девятнадцати.

– Они учатся в государственной старшей школе?

– Сын да, а дочка уже в колледже, – ответил кандидат и с гордостью добавил: – В Принстон поступила.

– Вам что-нибудь известно об этом деле?

Ответ «да» не лишал кандидата шанса быть выбранным. Важнее было установить, сложилось ли у него какое-то определенное мнение, независимое от того, что говорит пресса.

– Я только в газетах об этом читал, – ответил Алстроп, и Джордан прикрыл глаза.

– Есть ли какая-нибудь газета, которую вы читаете каждый день?

– Раньше я читал «Юнион лидер», но в последнее время их передовицы стали меня бесить. Сейчас я стараюсь прочитывать основные статьи «Нью-Йорк таймс».

Джордан задумался: газета «Юнион лидер» славилась консерватизмом, а «Нью-Йорк таймс» продвигала либеральные взгляды.

– А телевизор вы смотрите? У вас есть любимые программы?

Ни прокурор, ни адвокат не захотели бы видеть среди присяжных человека, который по десять часов в сутки смотрит «Суд ТВ». Как и того, кто сутками смотрит приключения Пи-Ви Германа.

– «Шестьдесят минут», – ответил Алстроп. – И «Симпсоны».

«Нормальный парень», – подумал Джордан и встал, принимая у Дианы эстафету:

– Что вы запомнили из прочитанного в газетах об этом деле?

Алстроп пожал плечами:

– В старшей школе стреляли. Одному из учеников предъявлено обвинение.

– Вы знакомы с кем-нибудь из детей, которые учатся в этой школе?

– Нет.

– А с кем-нибудь из учителей?

– Нет, – помотал головой Алстроп.

– Вы говорили с кем-нибудь, кто имеет отношение к делу?

– Нет.

Джордан подошел к кандидату поближе:

– По правилам дорожного движения, действующим в этом штате, вы можете повернуть направо на красный свет, предварительно остановившись. Вам это известно?

– Конечно.

– А если бы судья сказал вам, что поворачивать нельзя, пока не загорится зеленый, хотя прямо перед вами светится табло: «Поворот направо при красном сигнале»? Как бы вы поступили?

Алстроп посмотрел на судью Вагнера:

– Наверное, сделал бы так, как он говорит.

Джордан улыбнулся сам себе. Его совершенно не интересовало, как этот человек водит машину. Вопрос был задан для того, чтобы выяснить, способен ли кандидат свернуть с колеи привычных норм. Адвокат хотел видеть в коллегии присяжных достаточно широко мыслящих людей, которые понимают: правила не всегда такие, какими кажутся. От человека требовалась способность слышать новые указания и следовать им.

Когда Джордан закончил допрос, они с Дианой подошли к судейской скамье. Судья Вагнер спросил:

– Видите ли вы основания для того, чтобы отвергнуть этого кандидата?

– Нет, Ваша честь, – ответила Диана, а Джордан помотал головой.

– Итак?

Диана кивнула, Джордан оглянулся на Алстропа, все еще сидевшего на свидетельском месте.

– Он мне подходит, – сказал адвокат.

Алекс проснулась, но решила не показывать виду. Сквозь ресницы она смотрела на мужчину, растянувшегося на ее кровати. Эти отношения длились уже четыре месяца, но до сих пор казались ей чем-то загадочным. Что-то непостижимое виделось Алекс и в созвездии веснушек на плечах Патрика, и в рельефе его позвоночника, и в резком контрасте между чернотой волос и белизной простыни. Было такое чувство, будто он проник в ее жизнь путем диффузии: в корзине с бельем вдруг оказалась его рубашка, наволочка запахла его шампунем, а стоило ей взять телефон, чтобы ему позвонить, он уже был на линии.

Алекс так долго жила без мужчины, проявляя здравый смысл, решимость, независимость… Ах, ладно, кого она обманывала? Кому нужны эти эвфемизмы, которыми она прикрывала свое упрямство? В общем, она привыкла думать, что после стольких лет одиночества чье-то вторжение в ее личное пространство принесет беспокойство и дискомфорт. А оказалось наоборот: как раз когда Патрика не было рядом, она чувствовала себя потерянной, словно моряк, который сошел на берег после многомесячного плавания и до сих пор ощущает под ногами колыхание океана.

– Я чувствую, когда ты на меня пялишься, – пробормотал Патрик.

Его лицо потеплело от ленивой улыбки, но глаза остались закрытыми. Алекс наклонилась и скользнула рукой под одеяло:

– А что ты чувствуешь теперь?

– Ох, чего я только не чувствую! – воскликнул он, с молниеносной быстротой хватая Алекс за запястье и притягивая ее к себе.

От его голубых глаз, все еще смягченных сном, веяло ледниками и северными морями. Он поцеловал Алекс, и она оплела его, как виноградная лоза. Вдруг ее ресницы распахнулись.

– Вот дерьмо!

– Вообще-то, у меня в планах было несколько другое…

– Ты знаешь, который час?

Ночью полная луна мешала им спать, и они задернули шторы. Сейчас из крошечной щели лился солнечный свет. Джози на кухне гремела кастрюльками и сковородками.

Патрик потянулся через Алекс к часам, которые оставил на ее тумбочке.

– Вот дерьмо! – повторил он, отбрасывая одеяло. – Я уже час как должен быть на работе!

Он схватил свои трусы, Алекс, тоже выскочив из постели, набросила халат.

– А как же Джози?

Не то чтобы они скрывали от Джози свои отношения. Патрик часто заходил после работы, или оставался на обед, или проводил в доме весь вечер. Несколько раз Алекс пыталась поговорить с дочкой о нем и вообще о том, не чудо ли это, что она снова встречается с мужчиной. Но Джози делала все возможное, чтобы избежать разговора. Алекс и сама не знала, к чему все это приведет, но одно она знала точно: они с дочерью очень долго жили вдвоем и теперь появление Патрика может заставить девочку почувствовать себя третьей лишней. Этого Алекс допускать не собиралась. Она наверстывала утраченное время, думая в первую очередь о дочке. Поэтому, если Патрик оставался в доме на ночь, он должен был исчезнуть прежде, чем Джози проснется и обнаружит его.

Только сегодня все пошло не по плану. Было ленивое летнее утро четверга, часы показывали почти десять.

– Может, пора ей сказать? – предложил Патрик.

– Что сказать?

– Что мы… – Он посмотрел на Алекс.

Алекс в свою очередь уставилась на Патрика. Она не могла закончить начатое им предложение, потому что действительно не знала ответа на свой вопрос. Не так она представляла себе этот разговор. Ее потянуло к Патрику, потому что она чувствовала себя в яме, а он помог ей выбраться. Но когда это судебное разбирательство закончится, захочет ли он продолжать отношения? Захочет ли она?

– Мы вместе, – решительно произнес Патрик.

Алекс отвернулась и запахнула халат. Если перефразировать недавние слова Патрика, то у нее в планах было несколько другое. Откуда у него взялась такая уверенность? Конечно, если бы ее спросили, чего она хочет от этих отношений, она сказала бы: «Любви». Она хотела, чтобы было к кому возвращаться домой. Хотела мечтать о путешествии, в которое они отправятся, когда им стукнет шестьдесят. Хотела, чтобы он был рядом, когда она будет подниматься по трапу самолета. Но признаваться в этом ему она не собиралась. Вдруг она признается, а он только посмотрит на нее пустыми глазами. Вдруг думать о таких вещах еще слишком рано?

Нет, если бы Патрик спросил ее прямо сейчас, она бы не ответила – побоялась бы, что он не ответит взаимностью.

Алекс заглянула под кровать в поисках тапочек, но вместо них нашла ремень Патрика и бросила его ему. Может быть, она открыто не говорила с Джози об этих отношениях не потому, что хотела защитить ее, а потому, что хотела защитить себя.

– Не обязательно делать из этого государственную тайну, – сказал Патрик. – Ты имеешь полное право… сама понимаешь…

Алекс подняла на него глаза:

– Заниматься сексом?

– Если честно, я подразумевал не только это, – признался Патрик.

– Еще я имею право не афишировать свою личную жизнь, – заявила Алекс.

– Как жаль! А я уже внес аванс за рекламный щит с нашей совместной фотографией! Придется забрать деньги.

– Да уж пожалуйста.

– Лучше потрачу их на что-нибудь ювелирное для тебя.

Алекс опустила глаза, чтобы Патрик не видел, как она анализирует сказанные им слова, ища в них свидетельство готовности к серьезным отношениям.

Ох, как же это тяжело, когда ты не держишь руль в собственных руках!

– Мама! – крикнула Джози снизу, из кухни. – Я блинов испекла. Ты будешь?

– Ладно, – вздохнул Патрик, – если хочешь продолжать прятаться от Джози, тогда просто отвлеки ее, и я потихоньку уйду.

– Я постараюсь задержать ее в кухне, а ты, – она взглянула на Патрика, – давай скорее.

Алекс уже хотела выйти из комнаты, но Патрик поймал ее за руку:

– Эй… До свидания, – наклонился и поцеловал ее.

– Мама! Все остынет!

– До скорого, – сказала Алекс, высвобождаясь.

Когда она спустилась в кухню, Джози уже уплетала блинчики с черникой.

– Как вкусно пахнет! Поверить не могу, что этот аромат меня раньше не разбудил! – начала Алекс и вдруг заметила, что стол накрыт на троих.

– Ну и какой кофе он пьет? – поинтересовалась Джози, сложив руки домиком.

Алекс резко опустилась на стул напротив дочери:

– Вообще-то, я пока не хотела тебе говорить.

– Во-первых, я большая девочка. Во-вторых, этому блестящему детективу не стоило оставлять машину у нас перед домом.

– Он пьет черный, без молока, два кусочка сахара, – ответила Алекс, теребя салфетку под тарелкой.

– В следующий раз буду иметь в виду.

– Что ты об этом думаешь? – тихо спросила Алекс.

– О черном кофе?

– О следующем разе.

Джози потыкала вилкой большую черничину, лежащую на блине:

– А разве у меня есть выбор?

– Да, – сказала Алекс. – Если ты против, я не буду с ним встречаться.

– Он тебе нравится? – поинтересовалась Джози, глядя в тарелку.

– Да.

– А ты ему?

– По-моему, тоже.

Джози посмотрела на мать:

– Тогда тебе должно быть все равно, что думают другие.

– Мне не все равно, что думаешь ты. Я не хочу, чтобы тебе казалось, будто из-за него ты стала для меня менее важной.

– Просто будь ответственной. – Джози медленно улыбнулась. – Каждый раз, занимаясь сексом, ты можешь забеременеть или не забеременеть. Пятьдесят на пятьдесят.

Алекс вздернула брови:

– Вот это да! А я думала, ты меня и не слушала, когда я произносила эту речь.

Джози подобрала пальцем капельку кленового сиропа, упавшую на стол, и, не поднимая глаз, спросила:

– Так ты… любишь его?

Эти слова прозвучали болезненно и задели Алекс за живое.

– Нет, – быстро ответила она; убедив Джози, она, наверное, и себя смогла бы убедить в том, что чувства, которые она испытывает к Патрику, имеют отношение к страсти, но не… к любви. – Мы же знакомы всего несколько месяцев.

– Я думала, это не кредит. Здесь льготного периода не бывает.

Алекс решила идти по минному полю этого сложного разговора так, чтобы по возможности не причинять боли ни Джози, ни себе. Для этого нужно было делать вид, будто ничего серьезного не происходит. Будто ее роман с Патриком – просто каприз, причуда.

– А я думала, что так уж внезапно – бац по голове, и готово! – любовь на людей не сваливается.

– В любом случае в жизни это бывает не как в кино, где все сразу складывается идеально. – Джози понизила голос, словно теперь просто мыслила вслух. – Скорее, это случается само по себе, а затем ты без конца думаешь обо всем том, что может пойти не так.

Алекс посмотрела на дочь и застыла:

– Ох, Джози…

– Не надо.

– Я не хотела тебя…

– Давай оставим это, и все. – Джози выдавила из себя улыбку. – Кстати, он ничего. Для такого старого человека.

– Он всего на год моложе меня, – сказала Алекс.

– Надо же! Моя мать – совратительница малолетних! Ешь блины, а то остынут.

– Спасибо. – Алекс придвинула тарелку, но при этом смотрела в глаза Джози, чтобы та поняла, за что мама благодарит ее на самом деле.

В этот момент Патрик крадучись спустился по лестнице и с площадки показал Алекс поднятый кверху большой палец.

– Патрик! – крикнула она. – Джози испекла нам блинов!

Селена знала: согласно официально признанной педагогической теории, между мальчиками и девочками различий нет. Но она также знала: любая мама или воспитательница по секрету – не для протокола – скажет тебе совершенно другое. Сидя на скамейке в парке, Селена наблюдала, как ее сын общается в песочнице со своими сверстниками. Две девочки готовили пиццу из песка и камушков, а мальчик, сидевший рядом с Сэмом, колотил самосвалом о деревянный бортик песочницы. «Да уж, никакой разницы», – подумала Селена.

Когда Сэм отвернулся от разрушителя самосвала и, подражая девочкам, стал насыпать в ведерко песок для куличика, она улыбнулась и подумала: «Интересно! Вот бы это означало, что он вырастет свободным от стереотипов и будет спокойно заниматься тем делом, которое ему по душе! Но так ли просто все это работает? Можно ли, глядя на маленького ребенка, понять, кем он станет?»

Иногда, наблюдая за Сэмом, Селена замечала, как в его глазах мелькает что-то от того взрослого мужчины, в которого он однажды превратится. А эти девочки? Вырастут образцовыми домохозяйками, как Бетти Крокер, или бизнес-леди, как миссис Филдс? А этот мальчик? Куда приведет его тяга к разрушительной деятельности? Кем он станет: алкоголиком или наркоманом? А Питер Хоутон? Толкал ли он других детей, давил ли жуков – словом, делал ли что-нибудь, что выдавало бы в нем будущего убийцу?

Мальчик переключился на землеройные работы: видимо, решил выкопать туннель до Китая. Сэм, бросив куличики, потянулся к оставленному без присмотра самосвалу, потерял равновесие и ударился о край песочницы коленкой. Селена тут же подлетела к нему, чтобы подхватить его на руки прежде, чем он заревет. Сэм оглядел других детей, понимая, что у него есть зрители. И хотя от боли рожица покраснела и сморщилась, как изюминка, он не заплакал.

Девочкам было проще. Они могли сказать: «Мне больно!» – или: «Это неприятно!» – и их жалоба считалась бы социально приемлемой. Мальчики так не говорят. Они не умеют выражать свои чувства ни в детстве, ни когда подрастают. Прошлым летом Джордан ездил на рыбалку со старым другом, чья жена только что подала на развод. «О чем вы говорили?» – спросила Селена, когда муж вернулся. «Ни о чем, – ответил он, – мы ловили рыбу». У Селены в голове не укладывалось, как можно провести с человеком шесть часов и ни о чем не разговаривать. Как можно сидеть с другом бок о бок в маленькой лодке и не расспросить его о том, как он переживает кризисный этап, не тревожится ли о будущем.

Сэм теперь катал самосвал по остаткам пиццы. Селена понимала: изменения не заставят себя долго ждать. В ближайшие несколько лет малыш будет с радостью обнимать и целовать ее, весело бежать к ней, как только она протянет к нему руки. Но потом он заметит, что его друзей матери уже не переводят через дорогу, что другие мальчики не делают в песочнице куличиков, а строят города и роют пещеры. В средних классах, если не раньше, Сэм начнет запираться у себя в комнате, смущенно увертываться от материнских прикосновений, отвечать на вопросы ворчливо и односложно – словом, вести себя по-мужски.

«Может, мы сами виноваты, что мужчины становятся такими, – подумала Селена. – Может, способность к эмпатии просто атрофируется, как мышца, когда ее не используют».

Джози сказала маме, что нашла себе на лето волонтерскую работу: будет подтягивать по математике учеников младшей и средней школы. Например, Энджи, которая завалила алгебру, потому что тяжело переживала развод родителей. Или Джозефа, который никак не мог освоить дроби, потому что болел лейкемией и много пропустил. Каждый день за обедом мама расспрашивала Джози о работе, и Джози придумывала новые истории. Ни Джозефа, ни Энджи на самом деле не существовало. А у Джози не было никакой работы.

Сегодня она, как и вчера, и позавчера, вышла утром из дому, села в автобус и поздоровалась с водителем Ритой, которая все лето работала на этом маршруте. На остановке, ближайшей к школе, все вышли, а Джози осталась сидеть. Она доехала до конечной, а оттуда прошла еще милю пешком до кладбища «Висперинг пайнс».

Ей нравилось это место. Там она не встречала людей, с которыми не хотела разговаривать. Разговаривать там вообще было совершенно не обязательно. Джози зашагала по извилистой дорожке, которую знала так хорошо, что с закрытыми глазами могла бы сказать, где она нырнет вниз, а где отклонится влево. Куст ярко-голубой гортензии стоял ровно на полпути до могилы Мэтта, а запах жимолости свидетельствовал о том, что осталось пройти всего несколько шагов.

Мэтту уже поставили памятник из белого мрамора, на котором было красиво выгравировано имя. Проросла трава. Джози села на земляной холмик – такой теплый, словно почва специально берегла для нее впитанную с лучами солнца энергию. Джози достала из рюкзака бутылку воды, сэндвич с арахисовым маслом, пачку соленых крекеров.

– Представляешь? Через неделю начинаются занятия! – сказала Джози Мэтту. Она иногда так делала – не потому, естественно, что ждала ответа. Просто после месяцев молчания она как будто бы снова с ним разговаривала, и от этого ей становилось легче. – Нашу школу, настоящую, еще не откроют. Обещают только ко Дню благодарения, если успеют закончить ремонт.

Что и зачем делают со школьным зданием – это было для Джози загадкой. Проезжая мимо, она видела, что спортзал и столовую полностью разобрали. Неужели люди в администрации думали, будто, уничтожив место преступления, они заставят учеников забыть о случившемся? Какая наивность!

Джози где-то читала, что привидения могут не только привязываться к определенным местам, но и преследовать определенных людей. В это она верила, хотя вообще никогда особенно не интересовалась паранормальными явлениями. Она знала: бывают воспоминания, от которых можно убегать всю жизнь, но так и не убежать.

Джози легла на спину, и ее волосы рассыпались по свежей траве.

– Тебе нравится, что я прихожу? – прошептала она. – Или ты прогнал бы меня, если бы мог?

Слышать ответ она не хотела. И думать об этом не хотела тоже. Широко распахнув глаза, она посмотрела на небо и смотрела до тех пор, пока ей не стало больно от этой сияющей голубизны.

Расхаживая по отделу мужской одежды универмага «Филен», Лейси проводила рукой по ворсистому твиду или по традиционно синему в тонкую полоску сирсакеру, из которого были сшиты спортивные куртки. Она целых два часа добиралась до этого бостонского универмага, чтобы выбрать Питеру костюм для суда. «Брукс бразерс», «Хьюго Босс», «Кельвин Кляйн», «Эрменеджильдо Зенья». Здесь была представлена одежда из Италии, Франции, Великобритании, Калифорнии. Посмотрев на один из ценников, Лейси ахнула, но в следующую секунду поняла, что цена не имеет значения. Ведь, скорее всего, она в последний раз покупает одежду своему сыну.

Методично прочесав отдел, Лейси взяла трусы-боксеры из тончайшего египетского хлопка, комплект белых маек «Ральф Лоран», кашемировые носки, брюки цвета хаки, рубашку оксфорд с воротником на пуговицах, так как Питер не любил, когда уголки торчали из круглого выреза джемпера, и синюю спортивную куртку, как велел Джордан. «Оденьте его так, будто отправляете в академию Филлипса в Эксетере», – сказал адвокат.

Лейси вспомнила, как в одиннадцатилетнем возрасте Питер вдруг возненавидел пуговицы. Если с верхом дело обстояло достаточно просто, то найти брюки, которые он согласился бы надеть, было гораздо сложнее. Лейси куда только не ездила, разыскивая клетчатые фланелевые пижамные штаны на резинке, которые могли сгодиться для повседневной носки. А в прошлом году Лейси видела, что и некоторые другие дети тоже ходят в школу в таких штанах. Неужели Питер стал законодателем моды? Или эта причуда просто возникла у него немного не вовремя?

Даже собрав все необходимое, Лейси продолжала ходить по отделу: провела пальцами по радуге шелковых носовых платков, словно тающих от прикосновения, и выбрала тот, который больше подходил к глазам Питера; перебрала кожаные ремни – черные, коричневые, с тиснением, из кожи аллигатора – и галстуки – полосатые, в крапинку, с геральдическими лилиями. Лейси нашла купальный халат, такой мягкий, что слезы выступили у нее на глазах. И тапочки из овечьей шерсти. И красные плавки. Наконец гора одежды в ее руках стала весить, как ребенок.

– Позвольте, я помогу вам, – сказала продавщица, забирая у Лейси часть вещей. Она положила их на прилавок и начала аккуратно складывать одну за другой. – Я знаю, каково это. – Продавщица сочувственно улыбнулась. – Когда мой сын уезжал, я думала, не переживу.

Лейси расширила глаза: неужели она не единственная женщина, которой приходится переживать весь этот ужас? Может быть, матери, чьи дети причинили им такое горе, распознают друг друга по каким-то только им заметным признакам, как члены тайного общества? Потому-то продавщица и выделила ее из толпы покупателей?

– Вам кажется, что вы расстаетесь на целую вечность, – продолжала женщина, – но поверьте, не успеете оглянуться, как он уже приедет на Рождество, а потом и на летние каникулы. Снова начнет опустошать ваш холодильник, и вы будете мечтать о том, чтобы занятия в колледже длились круглый год.

Лицо Лейси застыло.

– Ну да. В колледже.

– У меня дочь учится в Университете Нью-Гэмпшира, а сын в Рочестерском, – сказала продавщица.

– Гарвард. Мой сын едет в Гарвард.

Они только раз говорили о том, куда бы Питер хотел поступить. Он решил изучать информатику в Стэнфордском университете, а Лейси пошутила, что будет выбрасывать рекламные брошюры всех колледжей западнее Миссисипи: мол, это слишком далеко. Тюрьма в Конкорде находилась в шестидесяти милях от Стерлинга.

– В Гарвард? – сказала продавщица. – Он у вас, наверное, умник!

– Да, – сказала Лейси и продолжила свой рассказ об отъезде Питера в колледж.

Она лгала до тех пор, пока во рту не стало приторно, как от лакричной конфеты. Пока не поймала себя на том, что почти верит в собственную ложь.

В начале четвертого Джози перевернулась на живот, раскинула руки и уткнулась лицом в траву. Ей казалось, будто она держится за землю, чтобы не упасть с нее. В каком-то смысле так оно и было. Джози сделала глубокий вдох. Обычно она ничего не чувствовала, кроме запаха почвы и сорняков, но иногда после дождя ей слышался едва уловимый аромат льда и шампуня, словно Мэтт там, внизу, все еще был Мэттом.

Убрав в рюкзак обертку от сэндвича и пустую бутылку, Джози пошла по извилистой тропинке к воротам. У въезда на кладбище стояла машина. За все лето Джози только дважды встретила похоронную процессию, и оба раза ее слегка затошнило. Она ускорила шаг, надеясь, что успеет выйти и сесть в автобус, прежде чем начнется служба. Но, подойдя чуть ближе, она поняла, что у ворот стоит не катафалк и что машина даже не черная. Этот был тот же самый автомобиль, который сегодня утром был припаркован на их подъездной дорожке. Прислонившись к машине и скрестив руки на груди, стоял Патрик.

– Что вы здесь делаете?

– Я мог бы спросить у тебя то же самое.

– У нас свободная страна, – пожала плечами Джози.

Она ничего не имела против Патрика Дюшарма самого по себе. Просто по многим причинам он действовал ей на нервы. Она не могла смотреть на него, не думая о Том Дне. Но теперь приходилось с этим мириться, ведь Патрик стал еще и любовником ее матери – какое странное словосочетание! – а это, пожалуй, еще сильнее выводило из равновесия: влюбленная мама была на седьмом небе от счастья, а дочке приходилось тайно посещать могилу своего парня.

Патрик отклеился от машины и сделал шаг навстречу Джози.

– Твоя мама думает, что ты сейчас обучаешь детишек делению в столбик, – сказал он.

– Это по ее просьбе вы за мной шпионите?

– Наблюдаю, – поправил Патрик.

Джози фыркнула. Она не хотела его обидеть, просто не удержалась. Привычка на все реагировать насмешливо была для нее чем-то вроде силового поля, выключив которое она рисковала показать собеседнику, что вот-вот распадется на части.

– Я хотел с тобой поговорить. Твоя мама не знает, что я здесь.

– Я опаздываю на автобус.

– Естественно, я отвезу тебя, куда ты скажешь, – сказал Патрик с некоторым раздражением. – Знаешь, при моей работе у меня часто возникает желание повернуть время назад: предотвратить изнасилование, попасть в дом раньше грабителя. Я понимаю, какое чувство возникает, когда, что ни говори и ни делай, ничего уже не изменишь. Я понимаю, каково просыпаться среди ночи и вспоминать один и тот же момент так отчетливо, будто переживаешь его заново. И кстати, готов поспорить, что мы с тобой вспоминаем один и тот же момент.

Джози сглотнула. За прошедшие месяцы она вытерпела много бесед с людьми, желающими ей помочь: с врачами, психологами, даже с другими ребятами из школы, но никому не удалось так точно поймать суть того, что она чувствовала. Говорить об этом Патрику она не собиралась, чтобы не признаваться в собственной слабости, хотя подозревала, что он и сам заметил.

– Не делайте вид, будто нас с вами что-то объединяет.

– Но у нас действительно есть кое-что общее. Твоя мама. – Патрик посмотрел Джози в глаза. – Она мне нравится. Очень. И я хотел бы знать, что ты против этого ничего не имеешь.

У Джози ком подступил к горлу. Она попыталась вспомнить, как Мэтт говорил ей, что она ему нравится. Скажет ли ей кто-нибудь когда-нибудь такое опять?

– Моя мама – большая девочка. Она может сама решать, с кем ей т…

– Не надо.

– Чего не надо?

– Говорить то, о чем ты потом пожалеешь.