Текст книги "История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре"

Фокус псалмов перемещается, словно маятник, то к личному, то к общему, и стоит нам только спросить: а как применялись псалмы в Древнем Израиле? – и колебания становятся еще сложнее, чем те, о которых мы только что говорили. В Еврейской Библии не так много свидетельств того, как именно использовалось собрание псалмов, хотя в Книгах Паралипоменон есть упоминание о том, что они их пели в Храме во время богослужения. Это подтверждение такого обычая во Втором Храме, возведенном после освобождения евреев из Вавилонского плена – а не в Первом, который построил царь Соломон, хотя летописец притязает на то, что он говорит именно о Храме Соломона (см.: 1 Пар 16, 2 Пар 5). Даже если в Храме и пелись плачевные песни, вероятно, их не пели в собрании: нам не следует воображать себе ни конгрегационное пение, ни даже большой хор. Личные плачевные песни, скорее всего, и пелись в одиночку – и пели их не обязательно сами страждущие, а скорее всего, наемные плакальщицы. Иеремия упоминает «плакальщиц, искусниц в этом деле», которые могли пропеть погребальную песнь над усопшим – см. Иер 9:17–22, где те поют: «Смерть входит в наши окна, вторгается в чертоги наши». Но это же может оказаться справедливым и для общих стенаний, когда один человек поет плачевную песнь от лица всего народа. Как только мы рассмотрим эту возможность, граница между общими и личными плачевными песнями станет еще более зыбкой.

Но были ли псалмы написаны именно для богослужений? Этого мы не знаем. В современном мире лирические поэмы, созданные для личного прочтения, порой используются именно так. Например, Джордж Херберт (1593–1633) создал немало стихотворений, которые часто поются как гимны в англиканских Церквях епископальной традиции. Равно так же можно размышлять над песнями, написанными для общего исполнения, и делать их частью личной молитвы – так поступают со многими гимнами Лютера. Если у нас только текст и не указано, где именно его применяли, в каком контексте он звучал и с какой целью составлялся, мы ничего не можем сказать об этом – и, в любом случае, у многих псалмов со временем могла поменяться роль.

До этих пор мы говорили о «плачевных песнях», но в Псалтири много и других псалмов, и хвалебных, и благодарственных, – и о них тоже можно спросить: а как их читали – как выражение личных или общих чувств? Некоторые выглядят так, словно их предназначали для общего, публичного контекста.

Воскликните Господу, вся земля!

Служи́те Господу с веселием;

идите пред лице Его с восклицанием!

Познайте, что Господь есть Бог,

что Он сотворил нас, и мы – Его,

Его народ и овцы паствы Его.

Входите во врата Его со славословием,

во дворы Его – с хвалою.

Славьте Его, благословляйте имя Его,

ибо благ Господь:

милость Его вовек,

и истина Его в род и род.

Пс 99

Радуйтесь, праведные, о Господе:

правым прилично славословить.

Славьте Господа на гуслях,

пойте Ему на десятиструнной псалтири;

пойте Ему новую песнь;

пойте Ему стройно, с восклицанием.

Пс 32:1–3

К таким псалмам мог обратиться и одиночка, но только воспринимаемый как «один из народа Израильского». Но есть и личные благодарения, например, псалмы 33 и 39.

Благословлю Господа во всякое время;

хвала Ему непрестанно в устах моих.

Господом будет хвалиться душа моя;

услышат кроткие и возвеселятся…

Я взыскал Господа, и Он услышал меня,

и от всех опасностей моих избавил меня…

Сей нищий воззвал, – и Господь услышал

и спас его от всех бед его.

Пс 33:2–3, 5, 7

Твердо уповал я на Господа,

и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой;

извлек меня из страшного рва,

из тинистого болота,

и поставил на камне ноги мои

и утвердил стопы мои;

и вложил в уста мои новую песнь —

хвалу Богу нашему.

Пс 39:1–3

Здесь мы, опять же, можем вообразить, как группа поет или читает псалом, в котором идет обращение от лица лишь одного псалмопевца: личность тут можно понимать как представителя группы. А с другой стороны, одиночка, обратившийся к общим благодарениям в личной молитве, как делали и продолжают делать многие иудеи и христиане.

Ряд библейских псалмов не обращается к Богу ни с плачем, ни с молитвой: в них содержится учение. В пример можно привести псалмы 1, 36, 48, 72, 111. Вот, например, псалом 36:

Не ревнуй злодеям,

не завидуй делающим беззаконие,

ибо они, как трава, скоро будут подкошены

и, как зеленеющий злак, увянут.

Уповай на Господа и делай добро;

живи на земле и храни истину.

Утешайся Господом,

и Он исполнит желания сердца твоего.

Пс 36:1–4

Здесь речь ведет не певец, а умудренный опытом человек, и сложно представить, чтобы такие псалмы пели в большом собрании. Если они появились к Книге Притчей, никому бы и не пришло в голову переносить их в Псалтирь. Их пели и поют на христианском богослужении (на иудейской литургии это происходит не так часто), но на подобном фоне они выглядят несколько странно. Еще более странен псалом 118. Он, как и некоторые другие псалмы, написан акростихом, но сложным: в каждом из его двадцати двух разделов каждый из восьми стихов начинается с соответствующей буквы алфавита. Таким образом, в нем есть раздел «алеф», раздел «бет» – и так далее вплоть до раздела «тав», обозначаемого последней буквой еврейского алфавита. Сложно представить, будто он предназначался не для чтения, а для какой-либо иной цели. Это пространное размышление о прелести созерцания Торы, и в каждой строке стоит синоним, обозначающий Тору – законы, суды, постановления… Если взглянуть на природу псалма, то в нем молитва – или плачевная песнь – соединяется с хвалой. Вот показательный отрывок:

Удел мой, Господи, сказал я,

соблюдать слова Твои.

Молился я Тебе всем сердцем:

помилуй меня по слову Твоему.

Размышлял о путях моих

и обращал стопы мои к откровениям Твоим.

Спешил и не медлил

соблюдать заповеди Твои.

Сети нечестивых окружили меня,

но я не забывал закона Твоего.

В полночь вставал славословить Тебя

за праведные суды Твои.

Общник я всем боящимся Тебя

и хранящим повеления Твои.

Милости Твоей, Господи, полна земля;

научи меня уставам Твоим.

Пс 118:57–64

Некоторых этот псалом утомляет. Безусловно, 176 его стихов кажутся бесконечными. Но я соглашусь с тем, что сказал о нем Клайв Стейплз Льюис: это прекрасное творение, еврейский эквивалент идеального сонета [6]. В христианской традиции он долгое время читается вслух на «Малых часах» – молитвенных службах между утренним и вечерним богослужением; такому порядку в большей мере следуют в религиозных общинах, нежели в миру – и в таком контексте псалом помогает утвердить приверженность общины законам Господним во всех аспектах жизни.

Говоря выше о псалмах, мы рассматривали их в свете распространенного представления – как произведения, предназначенные для общего богослужения в одном из двух Храмов Древнего Израиля (или в том, который возвел Соломон, или во Втором Храме, построенном после освобождения из Вавилонского плена) – или же, в сущности, в местных святилищах, о которых уже многие знали к I столетию до нашей эры. Мы сейчас называем их синагогами – домами для молитвы и учебы. Когда появились синагоги, доподлинно неизвестно, но к I веку до нашей эры они несомненно существовали в Палестине и среди диаспоры, и именно в них передавались и изучались будущие библейские тексты. Разумно предположить, что часть псалмов все же использовалась на общих богослужениях, но мы мало о чем можем уверенно судить. В какой бы обстановке ни применялись псалмы до появления синагог, мы о ней способны только догадываться. И нам неизвестно, кто и когда написал псалмы. Некоторые явно предполагают эпоху, предшествующую Вавилонскому пленению – например псалом 136: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Пс 136:1). Другие, тот же псалом 71, подразумевают, что на престоле все еще пребывает царь. Но большая часть могла возникнуть в самые разные периоды истории Израиля, и, возможно, их создали писцы, храмовые певцы или другие поэты, чья роль в обществе нам неизвестна.

Впрочем, в XX веке появилась школа толкования псалмов – главным образом в Скандинавии, но также и в Великобритании, – и, согласно ее притязаниям, мы могли яснее разобраться в том, как и когда использовались псалмы. Сама школа возникла благодаря трудам Германа Гункеля, немецкого библеиста, исследователя Ветхого Завета (1862–1932) [7]. Гункель одним из первых начал изучать псалмы, проявляя интерес именно к тому, как их могли использовать в Древнем Израиле. Он воспринимал их как религиозную лирику, а не как тексты, предназначенные для общих молитв или песнопений – но при этом, что принципиально важно, он утверждал, что псалмы создавались по образцу текстов, используемых на общих собраниях прежде, в древние времена. Он выделил различные виды псалмов и распределил их в систему: на нее я и ориентировался, когда говорил, скажем, о личных и общих плачевных песнях. Его ученик, норвежский библеист Зигмунд Мовинкель (1884–1965) [8], счел, что позиция Гункеля была слишком нерешительной: почему бы не предположить, что для общих собраний использовались те самые псалмы, которые у нас есть? Как мы видели, это предположение вполне разумно. И Мовинкель решил разработать метод изучения, который мог бы помочь нам лучше понять, какую роль играли псалмы на общих собраниях. И лишь недавно его подход уступил место иным вопросам о Псалтири.

Позиция Мовинкеля представляет собой слияние двух подходов. Первый – сравнительное изучение богослужений в иных культурах Древнего Ближнего Востока, и в особенности в месопотамских цивилизациях Ассирии и Вавилонии. Клинописные таблички довольно много сообщают нам о религиозных ритуалах этих культур – и, в частности, то, что в обеих проводили торжественный новогодний праздник, на котором читали эпос о сотворении мира, а царь проходил ритуал смирения, прежде чем его снова возводили на трон для царствования в грядущем году. Мовинкель предположил, что у этого фестиваля – его называли акиту – определенно были параллели в Древнем Израиле, и выдвинул гипотезу о том, что в Иерусалиме до эпохи Вавилонского плена проводилось новогоднее торжество с похожими чертами. Ряд псалмов мог бы хорошо подойти к такому фестивалю – скажем, те, где говорится о царственном правлении Яхве над народами и над миром, например псалом 92 и псалмы 95–98, а возможно, подошли бы и те, что провозглашали о сотворении мира, как псалом 103.

Другим ключом к воссозданию древнееврейской литургии, согласно Мовинкелю, была новаторская работа Гункеля, проведенная в рамках направления, которое сейчас называют критикой форм. Этот метод (важный и в изучении Евангелий, как мы увидим в главе 8) состоит вот в чем: нужно определить жанр текста, который выражает устную традицию, лежащую в его основе, и построить теорию о том, как могли использоваться такие тексты в том или ином социальном окружении (немцы применяли термин Sitz im Leben, «жизненное местопребывание»). Скажем, ряд преданий из Книги Бытия можно воспринять как ответы на вопрос ребенка: «А почему тут этот соляной столб?» – «Это жена Лотова, которая оглянулась, когда погибали Содом и Гоморра». В рамках критики форм такие истории попадают в категорию этиологий, объясняющих первопричины. Первая глава Книги Бытия – этиология мира, разъясняющая все на свете. Остальные библейские этиологии намного «легковеснее»: они раскрывают смысл названий мест (например, в Быт 32:30 место, где Иаков встретил Бога лицом к лицу, названо Пенуэл – «лик Божий»), естественных явлений (того же соляного столба в Быт 19:26) и обычаев (скажем, запрет на пищу, упоминаемый в Быт 32:32, объясняется тем, что Иаков повредил бедро, борясь с Господом или с Его ангелом, и потому израильтяне не едят особую часть бедра животных). Можно распределить по категориям и тексты, подобные псалмам – согласно той вероятной обстановке, в которой они могли приносить практическую пользу. Как мы уже видели, псалмы можно разделить на личные плачевные песни, общие плачевные песни, благодарственные песни… Но мы можем размышлять и над тем, какую именно роль они играли в израильском храмовом богослужении.

К примеру, при внимательном прочтении мы увидим, что в некоторых псалмах сетование или просьба сочетаются с благодарением – как в этом тексте о победе в грядущей войне:

Да услышит тебя Господь в день печали,

да защитит тебя имя Бога Иаковлева.

Да пошлет тебе помощь из Святилища

и с Сиона да подкрепит тебя.

Да воспомянет все жертвоприношения твои

и всесожжение твое да соделает тучным.

Да даст тебе [Господь] по сердцу твоему

и все намерения твои да исполнит.

Мы возрадуемся о спасении твоем

и во имя Бога нашего поднимем знамя.

Да исполнит Господь все прошения твои.

Ныне познал я, что Господь спасает помазанника Своего,

отвечает ему со святых небес Своих

могуществом спасающей десницы Своей.

Пс 19:2–7

Психологически текст воспринимается как лирика, и это странно: как соотнести завершающее уверение в победе – и первые строки, где звучит молитва о ее даровании? Впрочем, если истолковать псалом литургически, тогда, возможно, окажется, что перед нами два псалма, а между ними могло быть прорицание или благословление от священника или некоего пророка, уверявшее верующего (или верующих) в успешном исходе. В одном псалме, как кажется, такое прорицание даже сохранилось – как и отклик на него (псалом 60), но есть и множество других псалмов, в которых переход от прошения к благодарности мог появиться по причине некоего вмешательства в богослужение между двумя частями псалма (таковы, например, псалмы 6, 7, 9, 11, 12, 21, 27, 30, 53, 58, 68, 70). Вот псалом 27:

К тебе, Господи, взываю:

твердыня моя! не будь безмолвен для меня…

Услышь голос молений моих,

когда я взываю к Тебе,

когда поднимаю руки мои

к святому храму Твоему.

Не погуби меня с нечестивыми

и с делающими неправду,

которые с ближними своими говорят о мире,

а в сердце у них зло…

Благословен Господь,

ибо Он услышал голос молений моих.

Господь – крепость моя и щит мой;

на Него уповало сердце мое,

и Он помог мне, и возрадовалось сердце мое;

и я прославлю Его песнью моею.

Пс 27:1, 2–3, 6–7

В конце, неведомо откуда, вдруг появляется несомненная уверенность в том, что Бог действительно поможет. Да, может быть, это психологический сдвиг, но кажется, то, что его вызвало, случилось прямо посреди декламации псалма.

Стоит уловить суть подобного истолкования, и многие псалмы раскроют нам самые подробные детали литургии. Возьмем, например, псалом 117, в котором точка зрения – а, возможно, и тот, от чьего лица совершается обращение – меняется не раз. Такое чувство, что он предназначен для шествия к Храму: в стихе 19 процессия подходит к воротам, и собравшиеся возносят молитву:

Отворите мне врата правды;

войду в них, прославлю Господа.

И ответ дан в стихе 20:

Вот врата Господа;

праведные войдут в них.

Примерно так же в стихе 26 благословляются собравшиеся:

Благословен грядущий во имя Господне!

Благословляем вас из дома Господня.

Конечно, никакие подобные выкладки не основаны на веских доказательствах, но в их свете хотя бы немного ясны частые перемены в тоне псалмов и в том, кто их произносит.

Если мы применим критику форм в сочетании со сравнительным изучением того, как проходили богослужения на Древнем Ближнем Востоке, то можем зайти и дальше. Псалом 88 говорит об унижении царя Иудеи – и оно явно противоречит обещаниям, которые дал тому Яхве (см. стихи 39–46). По традиции это толкуют как размышления о горестных переживаниях в плену Вавилонском, а упомянутым царем считают Иехонию или Седекию: обоих увели в плен в VI веке до нашей эры, когда Иерусалим пал под натиском вавилонян. Метод Мовинкеля позволяет нам предположить совершенно иное: что, если речь здесь идет не об определенном царе, а о каждом правителе Иудеи, которому приходилось ежегодно проходить ритуал унижения на новогоднем празднестве, как в Месопотамии на фестивале акиту? Тогда псалом становится не откликом на конкретное историческое событие, а текстом, который можно использовать снова и снова, каждый год обращаясь с такими словами к царю. Стоит нам увидеть такую возможность, и многое становится на места: в псалме не упоминаются никакие четко названные враги, ничто в нем не позволяет найти опору для датировки текста, а царя не то что не называют по имени – его даже не опознать!

Мовинкель и его последователи в деталях воссоздали богослужение в Храме Соломона, основанное на «двойном подходе» – сравнительном методе и критике форм, – и все их реконструкции привлекательны и убедительны. Впрочем, ни одну из них нельзя продемонстрировать: они основаны на аргументах из разряда «А что, если?» и «Несомненно!» Сила подхода, предпочитаемого школой Мовинкеля, не столько в определенных реконструкциях, неизбежно умозрительных, сколько в постижении двух истин. Одна состоит в том, что Израиль существовал в мире официальных культовых празднеств, и израильтяне, должно быть, знали о них – а значит, вполне вероятно, что они их имитировали; другая – в том, что литургические тексты, те же псалмы, вполне могут иметь отношение к конкретному контексту богослужения и способны дать нам намеки на то, как воссоздать эти контексты. Стоит прочесть работы Мовинкеля, и Псалтирь уже никогда не будет прежней.

Все академические веяния проходят. Вот и теориям Мовинкеля не суждено было господствовать всегда. Литургического толкования псалмов никто широко не отвергал, и в школе Мовинкеля до сих пор остаются библеисты, по-прежнему заинтересованные в воссоздании образа Израиля в эпоху, предшествующую Вавилонскому плену, – а мы благодаря им обретаем ценные сведения о самой сути израильского богослужения, которых по-иному бы не получили никак. Но интересы библеистов, изучавших Ветхий Завет, сменились, фокус исследований, в общем и целом, сместился к периоду, наступившему вслед за Вавилонским пленением – иными словами, к эпохе Второго Храма, – и внимание уже стали привлекать не отдельные псалмы и их Sitz im Leben, а сама Псалтирь – как завершенный свод [9].

Завершенная Книга псалмов, или Псалтирь, явилась на свет вряд ли прежде 300 года до нашей эры: в ней есть отдельные псалмы, возникшие, вероятно, не раньше последних лет персидского владычества (которое закончилось, когда держава Ахеменидов пала под ударами армий Александра Македонского в 330-х годах до нашей эры). Это справедливо и для псалма 118, восхваляющего Тору – выше мы о нем уже говорили, и для других – например для таких, как псалом 48, где заметны точки соприкосновения с Книгой Екклесиаста, или псалом 1, опять же посвященный Торе и, как кажется, созданный именно как вступление к Псалтири. Все предполагает, что развитие Книги псалмов было невероятно сложным. В своем нынешнем облике она, подобно Пятикнижию, или, иными словами, Торе, делится на пять «книг» (псалмы 1–40; 41–71; 72–88; 89–105; 106–150). Но эти разделения не соответствуют временным промежуткам или смысловым переменам – например, псалом 106 стоит в начале новой книги, и тем не менее он очень похож на псалмы 104 и 105 своим началом: «Славьте Господа…»

Потом, есть и меньшие пары псалмов – к таким относятся, скажем, псалмы 104 и 105, два «исторических» псалма; псалмы 102 и 103, с одинаковым началом: «Благослови, душа моя, Господа…»; и псалмы 20 и 21, посвященные царской победе. Надписания к псалмам, которые, скорее всего, появились позже самих текстов, показывают, что еще ранее должны были существовать и малые собрания, те же «Псалмы Давида» (3–40, 50–69, 107–109, 137–143, за несколькими исключениями), «Псалмы сынов Кореевых» (41–48, 84, 86–87) и «Псалмы Асафа» (72–82), частично соответствующие делению книги. Должно быть, эти своды пришли в беспорядок, когда Псалтирь собирали в ее нынешней форме и добавляли в нее множество псалмов, лишенных всякого надписания – особенно это касается тех, которые попали в Книгу 5[26]26
  О нумерации псалмов. В Еврейской Библии и в протестантском библейском каноне, с одной стороны, и в католическом и православном библейских канонах – с другой, нумерация псалмов приводится по-разному. Она восходит соответственно к Танаху и к Греческой и Латинской Библиям. Псалмы 1–8 совпадают. Псалмы 9 и 10, получившие свои номера в Еврейской Библии и в протестантском каноне, у католиков и православных считаются за один псалом (псалом 9) – и потому в дальнейшем нумерация псалмов расходится на единицу: псалом 11 (в Еврейской Библии) превращается в псалом 10 (в Греческой и Латинской Библиях), и так далее. Псалмы 114 и 115 (Еврейская Библия) в Греческой и Латинской Библиях также считаются за один псалом, отчего разница в номерах увеличивается. Впрочем, возрастает она очень ненадолго, поскольку псалом 116 делится на два уже в Латинской и Греческой Библиях. Так возвращается прежнее расхождение на единицу, и оно продолжается вплоть до псалма 147 (Еврейская Библия), который в Греческой и Латинской Библиях тоже делится на два, превращаясь в псалмы 146 и 147. Поэтому номера псалмов 148–150 в обеих традициях совпадают. Так сохраняется общее число псалмов, составляющее 150. [В Славяно-русской и Греческой Библиях содержится и псалом 151. Римо-католики, протестанты и иудеи считают его апокрифическим. – Прим. пер.]. В некоторых Библиях альтернативная нумерация удобно приводится в скобках. И это важно: читая труды раннехристианских писателей, следует помнить, что они, как правило, цитируют Книгу псалмов согласно нумерации, принятой в Греческой и Латинской Библиях. – Авт.


[Закрыть].

Если коротко, то Псалтирь – это полный хаос. И скажем больше: у нас есть свидетельства того, что в древности их порядок был иным. В «Свитке Псалмов» из Кумранской пещеры № 11 книга 5 сильно отличается от масоретской традиции, и псалмы в ней располагаются так: 100, 101, 102, 108, 104, 145, 120–131, 118, 134, 135, 117, 144, 138, 137, 92, 140, 132, 143, 141, 142, 149, 150, 139, 133. Порой предполагали, что это лишь литургическое перераспределение и что Кумранская община знала о том порядке псалмов, какой известен нам, а иной вариант избрала потому, что именно так их в ней пели или читали – примерно так современная община иудеев или христиан может сделать себе молитвенник, где псалмы будут располагаться в том порядке, в каком звучат на богослужении, ничем не намекая на то, что библейский порядок «неправилен». Но библеисты в большинстве своем полагают, что порядок псалмов в свитках Кумранской общины – это и в самом деле иное распределение и что оно не обязательно отвергало порядок, принятый в масоретской традиции – если этот порядок в то время уже существовал, – но все же показывало, что в эпоху, когда создавались свитки Мертвого моря, иными словами, в период, охватывающий два последних столетия до нашей эры, этот порядок был все еще очень изменчивым. (Не зафиксировано даже окончательное число псалмов: в греческой версии Библии содержится 151 псалом, а в сирийской еще добавлены псалмы 152–155).

В свете того, что возрос интерес к завершенным книгам пророков – и удалось найти последовательность там, где библеисты прежних лет видели лишь несвязанные антологические произведения, порядок, принятый в масоретской традиции, стал полноправным объектом исследований. Желание отыскать единственный истинно верный порядок псалмов в Псалтири, по крайней мере сейчас, настолько велико, что поутихли даже попытки воссоздать древнюю литургию, идущие полным ходом со времен Мовинкеля. Если говорить все как есть о нынешнем интересе к «окончательной форме текста», то у него могут быть два мотива. Первый – тревога, связанная с литературным аспектом: Псалтирь – текст древний и почитаемый, и вполне вероятно, что он сводился воедино на основе неких логичных принципов, нужно только суметь понять, какими именно они были. Второй мотив – богословский: иудейские и христианские общины получили текст с псалмами, расположенными согласно масоретской традиции, и следует предположить, что религиозное послание скрыто не только в тексте каждого из псалмов, читаемых поочередно или в отрыве от других, а в полном собрании окончательной Псалтири.

Конечно, нельзя сказать, что поиски глубинного смысла в Псалтири, рассмотренной как единое целое, завершились полным успехом, но кое-что поразительное найти удалось. Псалмы 1 и 2 (не имеющие надписаний), как кажется, представляют собой пролог к Псалтири, и еще они прекрасно гармонируют: согласно древним свидетельствам, некоторые расценивали их как один псалом. Иустин Мученик (100–165), раннехристианский литератор, цитирует их как один неразрывный текст в своей Первой апологии, в главе 40. В Книге Деяний 13:33 апостол Павел, цитируя строку из псалма 2, говорит, что она находилась «во втором псалме» – и так в большинстве манускриптов – но есть и другая традиция, в которой в упомянутом стихе Книги Деяний стоят слова «в первом псалме»: возможно, это намек на то, что некогда эти два псалма воспринимались как один [10]. В них заключены две темы, которые будут непрестанно повторяться на протяжении всей Псалтири: Тора и царь. Потом начинается Книга 1 – с утреннего гимна (псалом 3), за ним следуют вечерний гимн (псалом 4) и еще один утренний гимн (псалом 5), хотя, как кажется, чередование после этого перестает соблюдаться. Любой, кто прочтет три завершающих псалма Псалтири – псалмы 147–150, – увидит, что они нарастают, словно крещендо, и переходят в призыв восхвалять Бога, звучащий в каждом стихе последнего псалма. Есть и не столь ясно заметные черты сознательного упорядочивания: например, псалмы 110 и 111 говорят соответственно о Боге и о праведнике в поразительно схожих словах, и это дает предположить, что их расположили в паре вовсе не случайно. Впрочем, в Псалтири почти нет свидетельств масштабного формирования структуры, такой, которая позволила бы читать всю книгу хоть с каким-либо чувством общего смысла. Примерно как и Книга Притчей Соломоновых, Псалтирь – это, по сути своей, антология. В антологиях может проявляться некое внутреннее упорядочивание, могут даже присутствовать тематические связки, но искать в них неразрывного смысла не стоит – это будет неправильно. И, вероятно, Псалтирь, как и многие антологии, восходит к разным эпохам и выражает различные богословские точки зрения, а потому собрать их в подобие единого, логичного целого просто невозможно.

В этом Псалтирь, если говорить в общем, представляет собой ветхозаветный микрокосм. И лишь если мы твердо решим отыскать в ней порядок и единство, мы сумеем преодолеть то впечатление неразберихи, которое она производит на большинство читателей. Псалмы, как и весь Ветхий Завет в целом, могут поделиться с нами множеством богословских идей, как уже поделились правилами древнееврейской поэзии: они говорят о царствовании Бога, о праведных и злых и о творческом и искупительном Провидении Божьем. Но они не рассказывают целостную и связную историю. Этого не делает и сам Ветхий Завет, если взглянуть на него в целом: он полон недосказанности и неожиданных поворотов. И это, кстати, одна из причин, по которой его так сложно считать единым Священным Писанием.