Текст книги "История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре"

II. Новый Завет

6. Начала христианства

В экземплярах христианских Библий два Завета, Ветхий и Новый, кажутся просто двумя разделами, неравновеликими, но принадлежащими к одному и тому же всеохватному жанру: святым творениям, или Священному Писанию. Мы уже начали понимать, что такая оценка не подходит должным образом к разнообразным ветхозаветным текстам, а теперь продолжим и посмотрим, в сколь туманной и расплывчатой форме предстает перед нами и Новый Завет. Кроме того, высказанная точка зрения упускает из виду то, что между двумя Заветами есть ряд важных различий. Ветхий Завет – это литература народа, создаваемая на протяжении веков, и характер ее явно официален. Новый Завет – литература маленькой секты, рассеянной по всему Восточному Средиземноморью, в истоках своих неофициальная и, можно сказать, даже экспериментальная. Ее создали менее чем за век, с 50-х до 120-х годов. В христианских Библиях Евангелие от Матфея следует за Книгой пророка Малахии – точно так же, как та следует за Книгой пророка Захарии – но это вводит в заблуждение, по крайней мере на историческом уровне. Новый Завет радикально отличается от Ветхого.

Движение христиан началось в Палестине с жизни, учений и смерти Иисуса. Должно быть, он родился примерно в 4 году до нашей эры – если его рождение пришлось на дни Ирода Великого, как утверждает Евангелие от Матфея (Мф 2:1), – а распятие его свершилось в начале 30-х годов нашей эры. Новозаветные Евангелия – это практически все наши свидетельства об Иисусе, хотя он и упомянут, как «Христос», в трудах римского историка Тацита [1]. Изначальными его последователями была небольшая группа иудеев. Вскоре после его смерти движение распространилось и географически – в Сирию и Малую Азию (в наше время это Турция), а потом в Грецию и даже в Рим, – и этнически, охватив язычников (неевреев). Впрочем, оно и близко не подходило к статусу официальной религии вплоть до правления Константина Великого (306–337). Во всех областях, где христианство могло упрочить свое положение, оно существовало на периферии общества, и с самых первых лет христиан преследовали – вначале другие иудеи, а потом, все сильнее и сильнее, власти Римской империи. Христианская литература возникала на фоне этих гонений и представляла собой писания маленькой угнетаемой группы, которая тем не менее полагала, что ей предначертано восторжествовать в должный час, уготованный Богом. Единственной ветхозаветной параллелью к такому станут творцы апокалиптической литературы – в той мере, в какой ее саму породили гонения. Но христиане зашли еще дальше. Они верили не только в то, что грядет освобождение, но и в то, что оно уже в значительной мере пришло – в воскресении Иисуса. И литература, созданная ими, была свидетельством этой твердой веры – а потому совершенно расходилась со своей прародительницей – иудейской литературой. Утверждение, согласно которому в Иисусе свершилось нечто совершенно новое, нечто, разрушившее границы существующего Священного Писания, играло фундаментальную роль для раннехристианских авторов, и это означало, что рассматривать два Завета как неразрывно связанные друг с другом просто нельзя.

Сценой, на которой расцвело и возвысилось движение христиан, была Римская империя. После успеха Маккавеев во II веке до нашей эры (см. главу 1) евреи обрели такую независимость, какой не знали, наверное, очень давно. В то время ими правили цари из рода Хасмонеев, получившие имя от одного из потомков Маккавеев. Впрочем, цари стали забирать себе и роль первосвященников, хотя и не происходили из первосвященнического рода, и это вызвало раздор и негодование; впрочем, в конечном итоге большинство смирилось. Именно из-за этой проблемы в Палестину впервые пришли римляне: рассудить братьев Гиркана II и Аристобула II, жаждавших первосвященства. В Сирии в то время вел кампанию римский полководец Помпей. В 63 году до нашей эры он подступил к Иерусалиму, осадил его и в конце концов вошел в Храм – и даже в Святая святых, куда было запрещено входить любому, кроме первосвященника. Римские власти не стали брать Палестину под прямой контроль, но с того времени с полным правом вершили свои дела в регионе. Возможно, это произошло бы в любом случае, даже если бы их не призвали разрешить споры братьев из рода Хасмонеев: примерно так же много столетий тому назад все обстояло с Ассирией. Палестина была маленькой, но стратегически важной, и, должно быть, римляне к ней уже присматривались.

И потому с 63 года до нашей эры реальной национальной свободы у евреев уже не было, хотя и не сказать, будто римляне непрестанно стремились там кого-нибудь захватывать или угнетать. Еще был краткий период царствования Антигона II – его возвели на престол парфяне, ненадолго вытеснившие римлян из Палестины. А потом, с 37 по 4 год до нашей эры правил Ирод Великий, бывший губернатор Галилеи. Он властвовал как зависимый царь: римский Сенат признал его «царем Иудеи». Пусть у некоторых он и был непопулярен, как нееврей – или еврей-полукровка (он был родом из Идумеи, древнего Эдома), но он отстроил Храм, и по мерке того времени его никак нельзя назвать деспотом. Римляне были им довольны и позволяли править Иудеей, а сами особо не вмешивались.

После смерти Ирода царские владения отошли троим его сыновьям. Ирод Антипа унаследовал Галилею и Перею, Ироду Филиппу II перешли Батанея, Трахонея, Авран, Гавланитида и Панеада (все они находились к северу от Галилеи), а Ирод Архелай правил в Иудее – хотя, скорее, пытался править. В 6 году уже нашей эры Галилея перешла под прямое управление Рима – как и Самария с Идумеей, а сам Архелай стал «этнархом», «правителем народа». Политическая обстановка там была бурной и сложной. В комментариях к Новому Завету иногда говорят о «римской оккупационной армии», но это не всегда точно: да, Иудею оккупировали, но в Галилее, хоть та и оставалась зависимой, по-прежнему правил ее царь, и римские гарнизоны там не стояли. В любом случае, повторим: присутствие римлян не всегда угнетало. Римская империя позволяла подвластным народам почти во всем жить по их собственным законам, при условии, что те не противоречили римскому праву, и пребывать под властью их царей, если это не вело ни к каким угрозам. Даже в дела Иудеи римляне особо не вмешивались: причина, по которой туда назначали распорядителей столь низкого ранга, как Понтий Пилат, заключалась в том, что сама область не считалась проблемной [2]. Батанея и прочие территории, которыми правил Филипп, в конечном итоге стали частью Сирии, римской провинции. Первосвященники там остались, но назначали их теперь римляне, и менялись они так часто, что в Евангелии от Иоанна (Ин 18:13) первосвященническая должность представлена (ошибочно) как данная сроком на год.

Все наследники Ирода Великого тоже носили имя «Ирод» – почти аналогично тому, как римские императоры принимали имя «Цезарь». Из-за этого в Новом Завете царит неразбериха по поводу того, к какому «Ироду» что относится. И поэтому ниже приводится перечень – его выстроил Эд Пэриш Сандерс, – в котором все «Ироды» представлены четко [3]:

Ирод Великий: Мф 2:1–22; Лк 1:5

Ирод Антипа (сын Ирода, тетрарх Галилеи): Мф 14:1–6, Мк 6:14–22; 8:15; Лк 3:1, 19; 8:3; 9:7, 9; 13:31; 23:7–15; Деян 4:27; 13:1.

Ирод Агриппа I (внук Ирода): Деян 12:1–21

Ирод Агриппа II (правнук Ирода): Деян 23:35

Ирод Архелай (сын Ирода, этнарх Галилеи): Мф 2:22

В дни Иисуса править Галилеей было сравнительно легко, и Антипа успешно с этим справлялся целых сорок три года. Он потерпел крах лишь после того, как решил – подстрекаемый второй женой, Иродиадой – присвоить себе «царский» титул: Рим таких шагов не одобрял никогда. Иудея была далеко не столь стабильной, и после того, как Архелая отправили в ссылку, туда назначили римского префекта и выделили гарнизон в три тысячи солдат – капля в море в дни главных торжеств, когда Иерусалим наводняли толпы гостей и, естественно, поддержать порядок уже не получалось. Впрочем, даже в такие дни повседневные вопросы, и довольно эффективно, решали местные предводители – небольшая группа городских или деревенских старейшин, один из которых выступал как мировой судья. Римский наместник (с 6 по 41 год «префект», позже – «прокуратор»), как правило, не вмешивался, и при любой значимой угрозе ему приходилось звать на помощь легата Сирии, своего начальника, под чьим командованием было намного больше войск.

Самим Иерусалимом управляли первосвященник и его совет, куда входили другие священники и главные миряне – конечно же, под верховной властью римского наместника; первосвященника назначал тоже он. С 6 до 66 года такая система работала довольно-таки неплохо: римские власти уважали первосвященника, а тот заручался верностью большей части населения и управлял своими полицейскими силами – Храмовой стражей. Иосиф Каиафа, бывший первосвященником в дни распятия Иисуса, проявил себя успешным правителем и служил семнадцать лет, десять из них – в тандеме с Понтием Пилатом, и кажется, они вполне ладили. «Интересы Рима, – как говорил об этом Эд Пэриш Сандерс, – были довольно ограничены: стабильность в регионе от Сирии до Египта» [4].

И тем не менее римские наместники, и в их числе Пилат (правивший в должности префекта с 26 по 36 год) порой вершили свои дела, не обращая никакого внимания на иудейские обычаи и порядки, и негодование и гнев, нараставшие мало-помалу, привели к тому, что в 66–70 годах иудеи восстали. В 66 году тогдашний прокуратор, Гессий Флор, разграбил Храм; храмовые власти после такого перестали приносить жертвы за императора, а люди отказались платить империи налоги, и вспыхнул мятеж. Флор распял восставших, и началась уже открытая война. Она длилась четыре года: за это время в Риме умер Нерон и началась «императорская чехарда», а среди иудейских фракций воцарился раздор, и все стало намного сложнее. Но когда римский трон занял Веспасиан, его сын, Тит, повел войска на иудеев и в 70 году, в девятый день месяца ава (то был июль или август), разрушил Иерусалим: в еврейском календаре это и сейчас день траура и скорби. Храм был сожжен, и теперь на богослужении в синагоге в этот день читают Книгу Плача, изначально написанную в память о том, как вавилоняне в 586 году до нашей эры уничтожили Первый Храм. Даже после этого евреи сопротивлялись, уйдя в Иудейскую пустыню, и все закончилось только тогда, когда римляне осадили Масаду – крепость, в которой укрылись повстанцы. Восстание завершилось в 74 году, когда защитники Масады совершили массовый суицид [5].

В 132 году началось еще одно восстание. Его возглавил Шимон Бар-Косба, выступив против императора Адриана: тот желал выстроить на развалинах Храма жертвенник Юпитера. Рабби Акива, великий духовный авторитет того времени, верил в то, что именно о Шимоне предвозвещал стих Книги Чисел 24:17 («Восходит звезда от Иакова…»), и потому предводитель восставших получил новое имя – Бар-Кохба, «сын звезды». Римляне безжалостно сокрушили мятеж, и больше никаких попыток вновь вернуть иудейскую независимость не было.

Все области, граничившие со Средиземноморьем, к началу нашей эры были в той или иной мере под властью Рима – либо как провинции, либо как зависимые царства. Римское право не достигло – или, может быть, лучше сказать, не достигло явно, – лишь удаленных частей Европы и Среднего Востока: то были земли к северу и востоку от Рейна – и Армения. В культурном плане большая часть Римской империи была эллинистической: она унаследовала греческую культуру, которую принесли с собой Александр Великий и его преемники. В тех делах, в которых правители Египта и Месопотамии прежде вели переписку на аккадском – а позже на арамейском, – им теперь служил не латинский, а греческий. Эллинистическая культура объединила средиземноморский мир, а это значило, что куда бы ни отправился, скажем, апостол Павел, он никогда, если говорить строго, не оказывался «за рубежом». Как римский гражданин, впитавший культуру эллинизма, он мог ожидать, что встретит уже известные обычаи и порядки почти во всех местах, которые посетит, – а также мог рассчитывать на то, что к нему, узнав о его гражданстве, отнесутся с уважением. В Книге Премудрости Соломона, написанной в Греции в I веке до нашей эры, мы видим: ее автор верил в личное бессмертие – а эта идея в Еврейской Библии если и выражена, то неясно, – и расценивал добродетель превыше долгой жизни; а тело ему мыслилось препятствием для чистоты души.

Праведник, умирая[33]33
  Англ. (NRSVA): ‘The righteous who have died…’ (‘Праведные, которые умерли…’).


[Закрыть], осудит живых нечестивых, и скоро достигшая совершенства юность – долголетнюю старость неправедного.

Прем 4:16

А души праведных в руке Божией, и мучение не коснется их. В глазах неразумных они казались умершими, и исход их считался погибелью, и отшествие от нас – уничтожением; но они пребывают в мире. Ибо, хотя они в глазах людей и наказываются, но надежда их полна бессмертия. И немного наказанные, они будут много облагодетельствованы…

Прем 3:1–5

…ибо тленное тело отягощает душу, и эта земная храмина подавляет многозаботливый ум.

Прем 9:15

Как считалось до последнего времени, палестинский иудаизм продолжался в отрыве от эллинистических форм. Но когда свою новаторскую работу опубликовал Мартин Хенгель, стало ясно, что в тот период «эллинистическим был весь иудаизм» [6]. Записанные учения Иисуса отражают разницу между душой и телом точно так же, как Книга Премудрости Соломона.

И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне.

Мф 10:28

Есть давняя традиция, особенно заметная у еврейских библеистов – считать, что апостол Павел взял за основу учения Иисуса, по сути своей иудейские (древнееврейские), и «эллинизировал» образ Иисуса, в частности изменив его из учителя, подобного многим другим раввинам или странствующим галилейским «харизматам», в Сына Божьего, пришедшего во плоти. В таком свете представляется, будто апостол Павел наложил чуждые греческие идеи поверх древнееврейских традиций, наследником которых был Иисус и которыми он жил и дышал. Отчасти это – реакция на господствующее в XIX веке стремление христиан восхвалять добродетели эллинизма и противопоставлять ему иудаизм; порой такой подход в своем выражении недалек от антисемитизма. Возможно, в этом контрасте что-то и есть. Но те, кто о нем говорит, явно преувеличивают величину разрыва между греческими и иудейскими идеями в то время.

И в любом случае, иудаизм в Галилее и Иудее был многим обязан своему эллинистическому окружению. Новозаветное мировоззрение – полностью эллинистическое, и любые попытки воссоздать раннюю форму христианской вести, лишенной даже примеси эллинизма, скорее всего, окажутся бесплодными. И плотник из Галилеи, даже если он вырос в маленьком Назарете, а не в больших городах, где царил эллинизм – таких как Тиверия (основанная, когда ему было чуть за двадцать) или Сепфорис, – не мог остаться в стороне от эллинизированной культуры, пронизавшей все сферы жизни в Средиземноморье. А если судить по любым евангельским рассказам, Иисус предстает образованным человеком, знавшим Еврейскую Библию, и его явно воспринимали как серьезного учителя, а сам он был прекрасно осведомлен о течениях в современном ему иудаизме – о тех, которые были обязаны эллинизму самим своим появлением, независимо от того, замечал Иисус это влияние или же нет.

В 37 году, вскоре после того, как был распят Иисус, в Иерусалиме родился будущий священник, не только явивший пример того, как могли взаимно обогащать друг друга две культуры, иудейская и греко-римская, но и ставший нашим главным источником сведений о большинстве вышеописанных событий. Его иудейское имя звучало как Йосе́ф, в эллинизированной форме Иосиф. Он прожил примерно до 100 года, прошел Иудейскую войну как полководец, выступая на стороне восставших, а потом написал ее хронику уже как римский гражданин – попав в плен, он перешел на сторону противника. Как иудейский аристократ, он был вовлечен в политику, как говорится, с младых ногтей, а за несколько лет до войны (примерно в 61 году) посетил Рим, чтобы просить за друзей, которых отправил туда как пленных наместник Иудеи. Когда началась война, он примкнул к мятежникам, и ему поручили оборонять Галилею. В начале весны 67 года его взяли в плен, и он решил сдаться римлянам. Он тревожился за свою судьбу, но страхи не оправдались: в видении ему открылось грядущее, в котором он узрел, что Веспасиан, командир римских легионов в Иудее, возвысится и станет императором. Так Иосиф обрел важную роль в окончательном триумфе Веспасиана, уверился в том, что его отпустят из плена, и с 69 года он получил и римское гражданство, и пансион. А после войны он остался в Риме – написать ее хронику (на греческом) как свидетель и как историк, тщательно изучивший события. Еще он написал полную историю еврейского народа (под названием «Иудейские древности»), в которой подвел краткий итог библейских преданий и расширил их на современную ему эпоху, и автобиографию, в которой приводились и оправдания того, почему был среди мятежников [7]. (Это произведение, «Против Апиона» – диатриба, нацеленная на критика-эллиниста, порицавшего иудаизм – сообщает нам о спорах, темой которых был библейский канон. В ней мы найдем ценные свидетельства о том, как сам Иосиф Флавий представлял себе охват и содержание иудейского Священного Писания.)

Как указывает Мартин Гудмен, благодаря Иосифу Флавию «история Иерусалима с давних лет и до 70 года нашей эры предстает перед нами подробнее и глубже, чем история любого другого города Римской империи тех лет – не считая, конечно, самого Рима» [8]. Как рациональный греко-римский историк, Иосиф Флавий пытался придать своим произведениям схожесть с трудами Фукидида или Тита Ливия; но он был еще и провидцем и верил, что получил пророческое вдохновение от Бога Израиля, которому по-прежнему поклонялся. И он считал, что еврейское Священное Писание намного превосходит всю литературу Греции и Рима, и относился к нему как к совершенно достоверному историческому источнику. А нам он показывает то, сколь сильно могла проникнуться идеями эллинизма иерусалимская элита, пусть даже она упорно и цепко держалась за традиции своих праотцов.

То, сколь сильно эллинизм влек к себе иудеев и влиял на них, заметно и в образе другого еврея, философа, рожденного за поколение до Иосифа Флавия – правда, рассмотреть этот образ сложнее. Речь идет о Филоне Александрийском (его иудейское имя звучит как Джедедайя). Родился он примерно в 25 году до нашей эры, а умер где-то в 50-х годах уже нашей – и тем самым отчасти стал современником Иисуса и апостола Павла [9]. Известно, что он однажды побывал в Риме – вместе с делегацией александрийских иудеев, пришедшей к императору Калигуле (Гаю) с просьбой решить спор между ними и александрийскими греками. Филон описал это событие в своей книге «Посольство к Гаю», часть которой сохранилась до наших дней. Но все остальное о его жизни известно нам лишь из трудов Иосифа Флавия [10].

Сочинения Филона – это по большей части пространные комментарии к греческой версии Пятикнижия, написанные в свете воззрений греческой философии, главным образом учений стоиков и платоников. Свои труды Филон писал на литературном греческом, как и Иосиф Флавий, а Библию, в отличие от раввинов, толковал аллегорически: патриархи представлялись ему философами, опередившими свое время, и, скажем, запреты, касавшиеся пищи, он толковал как метафоры, призванные для выражения различных духовных и нравственных реалий, и тем самым выводил их смысл далеко за пределы буквального, – хотя он, тем не менее, настаивал на том, что соблюдать эти запреты необходимо. Его труды в частности были попыткой объяснить иудаизм неевреям, проявлявшим интерес к иудейской религии и мыслившими в философских категориях. Но если взглянуть в целом, мы увидим, что его произведениям предстояло обрести важную роль не в иудаизме, а в христианстве: они в высшей степени повлияли на Оригена (185–254) и Климента Александрийского (ок. 150–215).

Именно к Филону восходит идея о том, что греки многое заимствовали из Еврейской Библии: Платон читал Моисея! Да, исторически это невероятно, и все же именно такие представления имели место в те времена, когда жил и творил Филон, и благодаря им раннехристианские литераторы могли с полным правом обращаться к философии в любых спорах о доктринах, восходящих к Библии, особенно тех, в которых затрагивался статус Иисуса как Сына Божьего. Обращались они и к идее Филона о логосе («слове»), принципе божественной премудрости, неотъемлемо присутствующей в мире – и через нее объясняли, почему Иисус уже существовал прежде сотворения вселенной как «слово» Божье – как в Евангелии от Иоанна 1:1–18. Так что во многих, и очень важных аспектах, Филона можно считать отцом поздней христологии и доктрины о природе Христа, хотя сам он был ортодоксальным иудеем и, насколько нам известно, лично не общался ни с кем из ранних христиан.

Аллегорический стиль толкований Филона ясно виден на примере фрагмента, приведенного ниже, – пассажа из его труда «О переселении Авраама». Его предваряет соответствующий библейский рассказ.

И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение; Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные.

Быт 12:1–3

Бог начинает исполнение воли Своей по очищению души человеческой, дав ей исходную точку пути к совершенному спасению, заключенному в устранении ее из трех месторасположений, коими являются поименно: тело, чувственное воспринимание и речь. «Земля» или «страна» здесь олицетворяет тело, «род» – чувственное воспринимание, а «дом отца» – речь. Как же так происходит? Все потому, что тело обрело свою плоть от праха земного (или земли) и вновь вернется в землю. Моисей свидетель тому, когда говорит: «…ибо прах ты и в прах возвратишься» [Быт 3:19]; поистине, также он говорит, что тело было глиной, коей придала человеческий облик десница Божья, формировавшая ее; и нечто, претерпевшее претворение, непременно должно вновь разделиться на элементы, кои были соединены ради придания ему формы. Чувственное воспринимание, опять же, по роду своему сходно с постижением как иррационального, так и рационального, ибо оба они – части единой души. А речь есть «дом отца»: «отца», ибо разум – отец наш, насаждающий в каждой телесной части способности, что исходят от него самого, присваивающий им труды их, повелевающий ими и отвечающий за них; «дом» – ибо разум наделен речью как домом или комнатой своей, отделенной от остального жилища. Это обитель разума, в коей он пребывает подобно тому, как пребывает человек у домашнего очага. Именно в ней разум проявляет себя в упорядоченной форме и во всех представлениях, им порождаемых, и обходится он с ней так, как человек обходится с домом.

Филон Александрийский. О переселении Авраама 1–4

Филон не отрицает, что описываемые события произошли на самом деле, но для него имеет значение то, что они символизируют общие истины о человеческой сути и особенно о ее внутреннем устроении. Авраам – символ души в ее странствиях. Мы увидим, что этот подход к толкованию Библии в значительной мере повлиял и на иудаизм, и (в еще более великой степени) на христианство, особенно на толкователей в Александрии, родном городе Филона.