Текст книги "История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре"

А что же тогда с Десятью заповедями? Ниже они приведены в версии, представленной в Книге Исхода 20:2–17 (есть еще одна во Второзаконии 5:1–21).

Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.

Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.

Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его.

Почитай отца твоего и мать твою, [чтобы тебе было хорошо и] чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.

Не убивай.

Не прелюбодействуй.

Не кради.

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Не желай до́ма ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его,] ничего, что у ближнего твоего.

Несомненно, это фундамент законов Израиля, ведь так? И уж они-то, по крайней мере, точно восходят к эпохе Моисея? Опять же, спросим: какие ситуации предполагаются в заповедях? Два перечня, в Исх 20 и Втор 5, почти не различаются. В них входят нравственные принципы, принятые почти для всех человеческих обществ (запреты на воровство, прелюбодеяние и убийство), и эти принципы могли возникнуть в любой момент истории Израиля. Но в заповедях содержится и законодательство, опять же подразумевающее оседлую земледельческую общину. Тот, к кому обращено повеление хранить день субботний, имеет рабов и домашних животных, помогающих ему вести хозяйство на ферме; а у его соседа есть дом, который можно возжелать. Этот человек – явно не кочевник, и он живет не в пустыне, а на плодородной земле. Сохранить связь заповедей с Моисеем мы можем только в одной теории – если усмотрим в Библии подтекст, согласно которому Моисей давал эти законы в пророческом предвидении, зная, что те потребуются коленам Израилевым, когда те войдут в Землю Обетованную. Но при любой стандартной оценке истоков подобного законодательства мы рассудим, что оно пришло из оседлой культуры, которая доминировала в эпоху израильских царей или чуть более древнюю – как гласит о том Книга Судей.

К концу XIX века многие исследователи Ветхого Завета, как правило, полагали, что Десять заповедей – это квинтэссенция этического учения великих пророков, таких как Амос, Осия и Исаия. В XX столетии произошла мощная обратная реакция против столь поздней датировки; ее питало и то, что библейская археология подорвала скептицизм ученых по поводу Древнего Израиля. Впрочем, этот оптимизм, призывающий воссоздать историю Древнего Израиля, продержался недолго – об этом мы уже говорили в главе 1. И сейчас почти все библеисты склонны считать, что о Моисее как историческом деятеле нам известно мало, а может, и вообще ничего, – не больше, чем об Аврааме и его потомках. И наряду с этим многие готовы вновь рассмотреть возможность того, что Декалог – сравнительно недавнее творение и, возможно, появился позже, чем отдельные законы в Кодексах Завета и Второзакония – а их просто организовали так, что именно они казались детальным разъяснением сложностей Декалога. Сейчас Десять заповедей в обоих контекстах предваряют подробные законы, словно пролог – но, вероятно, составлялись заповеди позже (так и вступление ко многим книгам обычно пишется в последнюю очередь).

И в любом случае заповеди могли сочиняться поэтапно. Некоторые пытались воссоздать изначальную суть всего лишь десяти лаконичных правил – но так и не пришли к согласию, и идею решили оставить, а вместо этого рассматривать тексты как сплав элементов из разных времен. Про «убийство, прелюбодеяние и воровство» говорят многие древние тексты, скажем, Книга пророка Осии («Клятва и обман, убийство и воровство, и прелюбодейство крайне распространились», Ос 4:2) и Книга пророка Иеремии («Как! вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи и кадите Ваалу…?», Иер 7:9). Начальный раздел, в котором Яхве представлен как Бог, выведший народ Израильский из Египта, больше кажется размышлением над преданиями Пятикнижия, уже принявшими свой окончательный облик. Заповедь «не возжелай» кажется странной, поскольку запрещает мысленный грех, в то время как другие запрещают грех деятельный. Общины, в которых почитаются Заповеди, не могут даже согласиться в том, как разделять их на десять четких правил: иудеи и многие протестанты различают предписание не иметь иных богов, кроме Яхве, как Первую заповедь, а запрет на образы – как Вторую; а католики и лютеране объединяют оба этих аспекта в один грех, а потом делят Десятую заповедь на: а) запрет желать дом соседа своего и б) запрет желать всего, что у соседа твоего, и так у них получается требуемая «десятка». (Иудейское разделение кажется более логичным, ведь почитание лишь одного Бога и запрет использовать образы – это два разных вопроса, а вот разделять заповедь «не возжелай» особых причин вроде бы нет). Это само по себе показывает, что текст не полностью последователен как перечень именно из десяти пунктов, и должен был пройти через некую историю и развитие, даже если мы не можем их воссоздать. И еще ясно то, что некоторые заповеди объясняются долго и пространно, в то время как другие – простые и четкие, и любой библеист-эксперт тут же предположит наличие долгой цепочки передачи, за время которой и был приукрашен текст.

Такое чувство, что, какой бы ни была история законов в Пятикнижии – это, по крайней мере, законы – иными словами, ясные и четкие предписания и проскрипции за те или иные поступки. Как религиозные иудеи, так и «библейские христиане» видят в них повеления, основанные на верховной воле Божьей, исполняют их беспрекословно и противятся всему, что ослабляет чувство их «священного долга», – даже если в основе этой тенденции лежит изучение их истории. Впрочем, нужно помнить о двух важных моментах.

Первый в том, что часто у законов есть «мотивирующие оговорки» – стимулы, призванные к тому, чтобы законам подчинялись. Они нередко связаны с тем, к чему ведет послушание или непослушание – и выглядят как обещания и угрозы. Ясный пример обещания – это мотивирующая оговорка, добавленная к заповеди о почитании отца и матери: «…чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх 20:12). А во Второзаконии мы найдем развернутый вариант:

И если вы будете слушать законы сии и хранить и исполнять их, то Господь, Бог твой, будет хранить завет и милость к тебе, как Он клялся отцам твоим, и возлюбит тебя, и благословит тебя, и размножит тебя, и благословит плод чрева твоего и плод земли твоей, и хлеб твой, и вино твое, и елей твой, рождаемое от крупного скота твоего и от стада овец твоих, на той земле, которую Он клялся отцам твоим дать тебе.

Втор 7:12–13

Об угрозах, скорее всего, известно лучше. Бог грозит наказанием всем непокорным – скажем, когда Второзаконие велит строителю дома сделать перила на плоской крыше, «…чтобы не навести тебе крови на дом твой, когда кто-нибудь упадет с него» (Втор 22:8). Во Второзаконии немало пространных и общих угроз за непослушание Богу, и они выражены в многословных проклятиях, приведенных в главе 28:

Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедую тебе сегодня, то придут на тебя все проклятия сии и постигнут тебя.

Проклят ты [будешь] в городе и проклят ты [будешь] на поле.

Прокляты [будут] житницы твои и кладовые твои.

Проклят [будет] плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих.

Проклят ты [будешь] при входе твоем и проклят при выходе твоем.

Втор 28:15–19

После мы видим, как Моисей перечисляет очень, очень много особых проклятий, которыми обернется непослушание: это сумасшествие, слепота, притеснения и потери, моровая язва, порабощение, неплодородность и каннибализм (см.: Втор 28:20–68).

Но есть и другие стимулы, и они встречаются гораздо чаще, нежели тревога за будущее. Один – обращение к прошлому Израиля и настоятельный призыв быть покорным Богу и исполнять Его требования – в благодарность за Его былые благословления. Это особенно частый мотив во Второзаконии, где воззвания, связанные с Исходом из Египта и обретением в дар Земли Обетованной, повторяются постоянно и служат как стимул для послушания:

Люби́те и вы пришельца, ибо сами были пришельцами в земле Египетской. Господа, Бога твоего, бойся [и] Ему [одному] служи, и к Нему прилепись и Его именем клянись: Он хвала твоя и Он Бог твой, Который сделал с тобою те великие и страшные дела, какие видели глаза твои… Итак[11]11
  Мысль автора предстанет яснее, если указать, что в английском переводе Библии, по которому приведена цитата (New Revised Standard Version, Anglicized – далее NRSVA), используется слово ‘therefore’ – ‘поэтому’, ‘по этой причине’.


[Закрыть] люби Господа, Бога твоего, и соблюдай, что повелено Им соблюдать, и постановления Его и законы Его и заповеди Его во все дни.

Втор 10:19–21, 11:1, курсив добавлен

Это «итак» подразумевается уже в первой из Десяти заповедей, хотя и неясно:

Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Исх 20:2–3

Возможно, есть кое-что еще более удивительное, чем апеллирование к будущим последствиям или обретенным в прошлом благам – это тенденция утверждать, что законы хороши сами по себе и читающие могут сразу же усвоить их суть. В Книге Исхода есть закон, устанавливающий правила залогов. Он говорит о крайнем случае, когда человеку нечего заложить, кроме верхней одежды, и о том, как здесь следует поступать:

Если возьмешь в залог одежду ближнего твоего, до захождения солнца возврати ее, ибо она есть единственный покров у него, она – одеяние тела его: в чем будет он спать? итак, когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо Я милосерд.

Исх 22:26–27

Здесь скрыта угроза, обращенная к потенциальному обидчику, и исходит эта угроза от Бога, который услышит крик бедного и, предположительно, отомстит за него. Но видна и попытка воззвать к разуму оскорбителя: разве праведно лишать кого-то единственной возможности укрыться? Это призыв к общему опыту людей, и благодаря ему закон становится не деспотическим повелением, а неким естественным моральным принципом. Книга Второзакония открыто утверждает, что законы Израиля благи и справедливы:

Вот, я научил вас постановлениям и законам, как повелел мне Господь, Бог мой, дабы вы так поступали в той земле, в которую вы вступаете, чтоб овладеть ею; итак храните и исполняйте их, ибо в этом мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только этот великий народ есть народ мудрый и разумный. Ибо есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близки, как близок к нам Господь, Бог наш, когда ни призовем Его? И есть ли какой великий народ, у которого были бы такие справедливые постановления и законы, как весь закон сей, который я предлагаю вам сегодня?

Втор 4:5–8

Это уже подразумевает наличие некоего способа судить о достоинствах законов и тем самым выводит нас за рамки идеи о том, что это всего лишь повеления, которым надлежит покоряться, ибо они исходят от Бога. Любой может понять, что эти законы – благие.

Есть и другой момент, о котором стоит помнить: законы встроены в рамки повествования. Мы не располагаем ни одним «отдельно взятым» израильским законом хотя бы в том виде, в каком находим их в кодексах Месопотамии – в виде некой данности, наделенной правовой силой. У нас есть только одни законы, и те, кто записывал Библию, связали их с жизнью Моисея и людей, следовавших за ним. Иными словами, мы встречаем закон как часть предания, как часть рассказа о связи Бога с Израилем. Пусть иудаизм и настаивает на том, что законам, безусловно, нужно подчиняться, в нем все же больше тонких отличий, нежели в традиционных формах христианства, – и ему легче увидеть эти законы как часть диалога с народом Израильским, под которым понимаются все поколения евреев вплоть до нынешнего. Закон – это не ряд неприкрытых требований, а одна из сторон отношений Бога с Его народом. Мы видели: Тора – это не «закон» в любом простом его понимании: ее приходится адаптировать под изменчивые обстоятельства, хотя и нельзя отменить. А те христиане, которые столь жаждут «вернуться к заповедям», часто воспринимают все намного грубее и игнорируют явленную в Библии связь закона с культурным контекстом.

Но в Пятикнижии законы не просто находятся в рамках рассказов – они и сами порой становятся развернутыми повествованиями, как подчеркнула израильский адвокат и библеист Аснат Бартор [14]. Она цитирует множество пассажей в законах, где законодатель, увлекая читателей, рассказывает им (очень короткую) историю об этически противоречивой ситуации:

Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих, в одном из жилищ твоих, на земле твоей, которую Господь, Бог твой, дает тебе, то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей пред нищим братом твоим, но открой ему руку твою и дай ему взаймы, смотря по его нужде, в чем он нуждается.

Втор 15:7–8

Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему; если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним [15].

Исх 23:4–5

И даже когда речь идет о преступлениях, ситуация подается как повествование.

Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти; но если кто не злоумышлял [16], а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать [убийце]; а если кто с намерением умертвит ближнего коварно [и прибежит к жертвеннику], то и от жертвенника Моего бери его на смерть.

Исх 21:12–14

По поводу третьего пассажа Бартор замечает:

Закон в целом описывает три эпизода. В первом участвуют три персонажа: нападавший; тот, кто умер под ударами нападавшего; и дополнительный, неопознанный персонаж, чья роль в том, чтобы свершить смертный приговор. Во втором эпизоде персонажей уже четверо: «тот, кто не злоумышлял»; Бог; законодатель, явивший себя во фразе «Я назначу»; и адресат, чье присутствие раскрыто в прямом обращении «у тебя». Погибший не упомянут, и если бы не первый эпизод, то было бы непонятно, что закон призван иметь дело с убийством; в конце концов, протагонист не выполнил никаких действий (он не злоумышлял), и нам не говорят, что произошло в результате божественного вмешательства. В третьем эпизоде тоже четверо персонажей: убийца; убитый; законодатель, явивший себя в словах «от жертвенника Моего»; и адресат, которого привлекают к участию через повеление «бери его» [17].

Закон, указывающий, как поступать в случае непредумышленного убийства – это еще более яркий рассказ:

И вот какой убийца может убегать туда [18] и остаться жив: кто убьет ближнего своего без намерения, не быв врагом ему вчера и третьего дня; кто пойдет с ближним своим в лес рубить дрова, и размахнется рука его с топором, чтобы срубить дерево, и соскочит железо с топорища и попадет в ближнего, и он умрет, – такой пусть убежит в один из городов тех, чтоб остаться живым.

Втор 19:4–5

Перед нами не просто набор правил – мы ясно представляем ситуацию, размышляем над ней, вовлекаемся в нее. Вспомнив мотивирующие оговорки и взглянув на то, как изложены многие законы, мы обнаружим, что законодатели обращаются к людям, побуждают их воображать типичные ситуации – и потом строить на их основе верные и правильные суждения в сходных случаях. Законы не пытаются охватить все возможности. Они всего лишь дают примеры, а мы, представляя себе похожие ситуации, приходим к благоразумным решениям. О роли закона в сложно устроенных обществах Джереми Уолдрон замечает следующее: «Добиться того, чтобы кто-либо в своих поступках руководствовался нормой – это значит не просто прояснить эту норму и согласовать чье-либо поведение с ее условиями. За этим скрыто более сложное вовлечение практического разума. И когда мы видим применение стандартов, то можем считать, что субъект права способен не просто исполнять указания, но и вовлекаться в практические размышления» [19].

Итак, соблюдение законов и принуждение к их исполнению – не просто вопрос о неких абсолютах. В нем требуется то, чему в христианской нравственной традиции предстояло получить имя казуистики – иными словами, рассмотрение требований каждого отдельного случая. Среди тех, кто изучает англоязычную традицию общего права, возникла школа «закона как литературы». Она делает акцент на том, что размышление о законе часто похоже на чтение и обдумывание рассказа, а не на принуждение к исполнению правила. Бернард Джексон, выдающийся сторонник этой точки зрения, предположил, что библейские законы больше похожи на мудрость, а не на устав [20]. По сути, он и описывает их как «мудрые законы» (англ. ‘wisdom-laws’). Они не предназначались для судей и адвокатов и не создавались как кодекс, обладающий силой закона – нет, их формировали ради людей, в самом широком смысле, как утверждение общих правовых принципов. Возможно, это равно так же истинно и для кодексов Месопотамии. Может быть, судьи принимали решения вполне свободно – и при этом помнили о сводах законов, но знали и то, что те не установили абсолютные правила, а скорее выразили, что законодатель считал справедливым и благоразумным поступком при решении гражданских и уголовных дел. Реальные случаи, скорее всего, разрешались в большинстве своем по прецеденту. В Древнем Израиле ими больше занимались городские старейшины, а не профессиональные судьи, – а статьи в сводах законов направляли ход мыслей старейшин, ни к чему не принуждая.

Если это так, то в том самом месте, где мы более всего расположены увидеть повеления – в законах Ветхого Завета – мы на самом деле встретим некое подобие наблюдений за мудростью законотворцев, причем с возможностью поправок. (Возможно, своды законов записали именно те, кто создал «учительные книги».) Конечно, в кодексах есть и абсолютные правила. Иногда они выражаются в аподиктической, иными словами, неопровержимой форме, как Десять заповедей – хотя даже там, как мы видели, есть мотивирующие оговорки, взывающие к сердцу и уму, а не просто требующие повиновения. Но большая часть законов по своей форме казуистическая – она предлагает то, как поступать в различных случаях по мере их возникновения. И, возможно, их следует толковать не как постановления, а скорее как побуждение найти аналогии и параллели к тому случаю, который представлен на суд, и перейти к общим принципам и прецедентам. Правосудие в Древнем Израиле, как кажется, вершили не централизованные суды, а старейшины местных общин («у ворот», то есть на рыночной площади прямо за городскими вратами). И старейшины обращали внимание на элементарные кодексы, но это не значит, что они обязательно были связаны строгой буквой закона.

Оказывается, закон и мудрость гораздо ближе, чем кажется на первый взгляд. Они в какой-то мере диалогичны по форме и побуждают читающих войти в беседу о морали, а не закрыть любую полемику с самого начала. Безусловно, есть и абсолютные заповеди, но по большей части литература прагматична, и в основе ее лежат отдельные случаи.

И как же разнообразный законотворческий материал Еврейской Библии сумели объединить и совместить с повествованиями? Как создали известное нам Пятикнижие? Если «священнические» разделы повествований Пятикнижия (см. главу 2) и «священнические» законы, такие как Кодекс святости, формировались незадолго до Вавилонского пленения, в саму его эпоху и в период чуть после него – иными словами, в VI–V веках до нашей эры, в чем сейчас широко согласны библеисты – то окончательная редактура Пятикнижия не могла пройти позже конца V века до нашей эры. Как в иудейской традиции, так и в критической науке, восходящей еще к трудам Баруха Спинозы (1632–1677, см. главу 17), центральной фигурой в создании «чеканного» Пятикнижия, или окончательной Торы, был Ездра, священник и книжник. Из восьмой главы Книги Неемии мы узнаем, что вернувшиеся изгнанники собрались в Иерусалиме, желая услышать, как Ездра в течение дня читает книгу «закона». А левиты толковали ее (или, возможно, переводили) ради людей, которые иначе бы ничего не поняли. Нам не определить, что содержал в себе «закон», который читал Ездра, да и сам рассказ вполне может оказаться легендой. Но идею о том, что он читал некую версию Пятикнижия, с тех пор приняли широко. Стоит заметить, что реформы храмового богослужения, которые, согласно Книге Ездры и Книге Неемии, свершил именно Ездра, вовлекают в себя правила из всех сводов закона, какие только есть в Пятикнижии. Может быть, это свидетельствует в поддержку теории. Содержал ли «закон» Ездры какие-либо повествования – это определить с уверенностью уже намного труднее. В любом случае, он вряд ли мог прочесть вслух все Пятикнижие за один день, особенно если книгу одновременно с этим толковали или переводили.

Как мы увидим в главе 18, вероятно, в какой-то момент в IV веке до нашей эры Пятикнижие перевели на греческий в Египте. Значит, к тому времени в нем явно видели текст, заслуживающий доверия и еврейской диаспоры в Египте, и евреев, живших в Земле Обетованной. Точная датировка миссии Ездры – если предположить, что это исторический факт – не определена. Но скорее всего, она вершилась где-то в V веке до нашей эры. Это хорошо согласуется с тем, что законы и повествования были сведены в кодекс и обрели силу канона именно в тот период израильской истории, когда провинцией Йехуд правили персы. А возможно ли, что персидские власти сами приняли участие том, чтобы наложить на иудеев законы Пятикнижия? В 1990-х годах широко распространилась теория, согласно которой персы, проявляя уважение к местным законам народов, пребывавших под их подданством, стремились удостовериться в том, что эти законы будут должным образом сводиться в кодексы и проводиться в жизнь. Так может, нечто подобное произошло и с Пятикнижием в провинции Йехуд? [21]. Впрочем, эта теория в лучшем случае спекулятивна: сложно представить, что персидский сатрап, властвовавший над огромной областью Заевфратья, в которой провинция Йехуд была крошечным островком, тщательно проверил все пять книг закона Моисеева, желая убедиться, что они соответствуют взглядам персов на правосудие и справедливость. И еще сложнее поверить в то, что он читал повествования и множество правил, касавшихся храмового богослужения. В общем и целом, вероятнее всего, иудеи, и только они сами, просто решили, что Пятикнижие будет играть роль свода их законов, а также станет их основополагающим историческим документом. Так в иудаизме времен персидского владычества Тора обрела силу закона, обязательного для исполнения, и за ней признали право определять институты иудейской религии, ее обычаи и меры по урегулированию общественных споров. Это не значит, что текст Торы стал абсолютно непреложным и неизменным. Даже в свитках Мертвого моря мы увидим расхождения в книгах Пятикнижия. Одно особое произведение, «Храмовый свиток», даже стремится примирить противоречия разных кодексов – и тем самым, возможно, создать документ, обладающий большим авторитетом, чем уже существующие законы Пятикнижия [22]. Но с V века до нашей эры и в дальнейшем иудаизму предстояло стать религией закона, в формальном смысле – религией Торы.

Почему все так переменилось? Во Второзаконии уже проявлено то благоговейное почитание, которое израильтяне обязались оказывать Богу. Оно заключено в законах и настоятельных предостережениях, которые, как утверждают, передал Моисей. Обращение Торы в канон, свершенное в иудаизме времен персидского владычества – логичное развитие этой тенденции, восходящей, возможно, еще к эпохе до Вавилонского плена. Но как именно в иудейской мысли начал столь высоко цениться в первую очередь закон – это остается неизвестным.