Текст книги "История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре"

До сих пор мы говорили только о тех посланиях, которые, как считает большинство библеистов, принадлежат именно апостолу Павлу. Ряд других, скорее всего, написан под псевдонимом – то есть эти произведения лишь приписываются Павлу, но созданы не им. Самый очевидный пример – так называемые Пастырские послания: Первое и Второе послания к Тимофею и Послание к Титу. Они, как и подлинное Послание к Филимону, обращены не к церквям, а к конкретным людям, которые, как нам известно, были связаны с Павлом в его миссии. Но, кажется, эти послания не принадлежат Павлу – по двум причинам.

Во-первых, стиль греческого языка, заметный в них, совершенно отличается от стиля Павла, намного более утонченного и изящного. Конечно, возможно, что Павел со временем изменил свой стиль, и некоторые утверждали, что Пастырские послания написаны в поздний период жизни апостола, – предполагая, что он сумел избегнуть казни и снова приступил к миссии, а потом, уже в преклонном возрасте, написал эти письма своим прежним спутникам. Но это скорее отчаянная уловка, призванная «сберечь» письма для Павла.

Во-вторых, устроение церкви, подразумеваемое в Пастырских посланиях, намного более напоминает церкви II века – а не те, что были во времена Павла. В письмах Павла, как мы видели, порядок в церкви еще только зарождается; в Пастырских посланиях, напротив, представлена христианская форма правления: уже есть епископы, занимающие более высокое положение в общине [16] и, как предполагается, бывшие главами семейств; есть порядок принятия в церковь вдов, согласно которому принимают лишь старых (1 Тим 5:3–16). Положение женщин ясно: они должны подчиняться мужчинам.

Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии.

1 Тим 2:11–12

Павел не высказывался об этом столь ясно. Да, он настаивал на том, чтобы женщины покрывали голову в церкви, но в то же время предполагал, что они будут молиться и пророчествовать, когда собрание сойдется для богослужения (см. 1 Кор 11:2–16). В то же время еще один пассаж в Первом послании к Коринфянам говорит: «Жены ваши в церквах да молчат… ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор 14:33–35). NRSV приводит весь этот абзац в скобках, вероятно, намекая на распространенное убеждение в том, что он добавлен к Первому посланию к Коринфянам позже, поскольку рушит все доводы главы: она посвящена молитве и пророчествам в христианском собрании – а не вопросу о том, кому разрешено говорить. Если эти слова на самом деле принадлежат апостолу Павлу, тогда одна из причин сомневаться в том, кто автор Первого послания к Тимофею, исчезает. Но все-таки кажется, что это вставка, искажающая учение Павла равно так же, как искажают его Пастырские послания. Просто везде и всегда, кроме этого места, апостол явно благоволит к вовлечению женщин в церковь – как и язычников, и рабов, на совершенно равных основаниях:

Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе.

Гал 3:28

Затем следует Второе послание к Фессалоникийцам. Большинство ученых, хотя и не все [17], полагают, что оно посвящено одной непростой проблеме: конец света, который, как казалось апостолу Павлу, был неминуем, не наступил, и теперь с этим надо было как-то справляться. Вследствие этого была выработана сложная схема, в которую были вовлечены различные этапы в продвижении к концу света и в которой те или иные личности действовали как «сдерживающая» сила, не позволяющая концу света наступить (см. также главу 18). Послание это довольно туманно, и точные детали эсхатологической схемы очень трудно расшифровать. Если сравнить это письмо с Первым посланием к Фессалоникийцам, то кажется, что для него характерны совершенно иные тревоги.

Послание к Колоссянам, как думают многие, принадлежит Павлу. В этом можно усомниться отчасти потому, что в письме выражена необычайно высокая христология, аналогичная той, что представлена в Евангелии от Иоанна, написанном, как принято считать, гораздо позже посланий Павла. Я не столь в этом уверен: христология, как мы видели, высока уже и в Послании к Филиппийцам. И здесь возникает сложность: в части материала Послание к Колоссянам сходно с Посланием к Ефесянам, – а Послание к Ефесянам, как сочтено уже многими, написано под псевдонимом [18]. Упоминания Эфеса в надписании нет во многих манускриптах, и возможно, это была своего рода энциклика, отправленная в несколько церквей, или же просто сопроводительное письмо, в котором было кратко отражено учение Павла и представлено раннее собрание его посланий. Но даже если так, недавно утверждалось, что в основе этого послания лежит текст Павла, позже дополненный редактором [19]. Дуглас Кэмпбелл заходит еще дальше и говорит о том, что Послание к Ефесянам – это на самом деле Послание к Лаодикийцам, о котором упоминается в четвертой главе Послания к Колоссянам (Кол 4:16): он считает, что оба послания принадлежат апостолу Павлу [20].

Но в Новом Завете есть и другие послания, написанные под псевдонимом и приписанные другим апостолам: Иакову, Петру, Иоанну, Иуде. Есть и Послание к Евреям, не приписанное никому, хотя в древности многие думали, что оно тоже написано Павлом: Ориген изучил стиль и показал, что это не так, но, тем не менее, в Библии короля Якова оно надписано как «Послание Павла Апостола к Евреям». Все послания, написанные под псевдонимом, за исключением Послания Иакова, как кажется, ясно отражают обстановку намного более позднюю, нежели та, в которой жили сами апостолы, именами которых названы книги. Послание Иакова, как считают некоторые – это иудейское произведение, христианизированное лишь слегка, но все же возникло оно, вероятно, в конце I века, – а впрочем, может быть, и раньше. Проблема с ним, как и с другими апостольскими посланиями, состоит в том, что они написаны на греческом, а несмотря на то, что Павел им явно владел, крайне маловероятно, что изначальные апостолы Иисуса, те же Петр или Иаков, могли писать длинные письма на правильном греческом, даже если и умели немного на нем говорить.

Для многих практических целей тот факт, что некоторые новозаветные послания написаны под псевдонимом, не имеет значения. Для любого, кто ищет богословские темы в Новом Завете, эти произведения так же важны, как и подлинные. С другой стороны, в случае Павла мы яснее увидим, во что он верил и чему учил, если сумеем устранить поздние послания, приписанные ему по ошибке. Но здесь возникает большая проблема с псевдонимным характером писем – и на нее намекают слова «по ошибке». Дело не в том, будто те, кто читал письма в более поздние эпохи, приписали их авторство людям, никак не упомянутым в тексте – как случилось с Посланием к Евреям, – но в том, что в самих письмах звучали явные притязания на право считаться творением того или иного апостола. Если говорить о Пастырских посланиях, то в самом их тексте есть явные отсылки к обстоятельствам жизни Павла, и это добавляет достоверности тому, что они на самом деле принадлежат ему: он встречается с определенными людьми и называет по именам тех, кто противится его миссии – скажем, Александра медника (2 Тим 4:14). Как нам это воспринимать, и что с этим делать?

Библеисты, изучающие Новый Завет, часто говорят, что приписывание текстов не автору, а кому-то еще – совершенно обычное явление в Древнем мире. Они указывают на то, что в самой Библии псалмы приписаны Давиду, учительные книги – Соломону, а Пятикнижие – Моисею. И это, как утверждают библеисты, вовсе не значит, будто кто-то обманывался: люди знали, что так принято – приписывать чьи-то сочинения деятелям минувших времен. Впрочем, эта аналогия далека от совершенства. На самом деле в Ветхом Завете очень мало книг, которые в самом их тексте приписаны именно тем, чьими именами названы, а случается такое лишь тогда, когда почитаемое, освященное веками имя из далекого прошлого служит своего рода «печатью одобрения» для произведения, написанного недавно. Это справедливо и для большого числа иудейских сочинений, не вошедших в Еврейскую Библию, но дошедших до нас на самых разных языках: их почти всегда приписывают какому-нибудь древнему пророку или провидцу, а не современнику и не настоящему автору. В случае с Новым Заветом мы говорим о приписывании произведений деятелю из последнего или предпоследнего поколения – в прямом смысле тому, кто имелся в виду. Люди в Древнем мире знали, что такое подлог, и ненавидели его, как можно увидеть на примере Второго послания к Фессалоникийцам, где «Павел» дерзко велит читателям не обращать никакого внимания на послания, которые приписаны ему путем обмана (2 Фес 2:2), а в завершение добавляет: «Приветствие моею рукою, Павловою, что служит знаком во всяком послании; пишу я так» (2 Фес 3:17) (ср.: 1 Кор 16:21; Гал 6:11). Это однозначное притязание на право послания считаться подлинным творением апостола Павла. Барт Эрман, который провел обширное исследование этой темы, в таких случаях откровенно говорит о «подлоге», и кажется, этого термина едва ли можно избежать [21]. Все может быть иначе там, где подлинное послание Павла или кого-либо иного редактировали, добавляя пассажи или внося поправки в текст: книжники часто занимались подобным, и это не доказывает, будто название текста ложно. Но создать совершенно новое послание и потом приписать его Павлу, Иакову или Петру – согласитесь, это совсем другое дело [22].

И что это меняет для тех, кто почитает Новый Завет? Либерально настроенные читатели Библии могут либо осознанно, либо неосознанно не обращать внимания на тексты, написанные под псевдонимом, и по-прежнему интересоваться их содержанием и находить в них источник просвещения, но для читателей, настроенных более традиционно, проблема стоит очень остро, ведь они склонны обретать вдохновение из всех этих текстов. Как правило, консервативные христиане отрицают, что эти тексты написаны под псевдонимом: сколь бы неразумно это ни звучало, это лучше, чем признать, что в Библии есть подлоги. Безусловно, можно занять и другую позицию и считать, что книга, притязающая на право считаться творением апостола Павла, уже по факту своего пребывания в Библии является его творением – и это лучшее из возможных свидетельств, ибо слово Божье не лжет. Есть и более «умеренная» версия такого подхода: ее сторонники утверждают, что «второпавловы» послания написаны «в духе» апостола его ближайшими последователями, и благодаря этому ложное приписывание не столь серьезно. Конечно же, большинство согласится с тем, что некоторые из этих сочинений овеяны духом Павла, особенно Послание к Колоссянам и Послание к Ефесянам, и что в них приведены одни из самых вдохновенных пассажей Нового Завета:

Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его.

2 Тим 4:7–8

Но то, что текст вдохновенен, еще не значит, что он не подложный, и когда в таких посланиях упоминаются случаи, которые вроде бы происходят с Павлом, сложно счесть их истинными, даже если о них написано «в духе Павла».

Возможно, более важная проблема состоит в том, может ли произведение, написанное под псевдонимом и несомненно подложное, тем не менее содержать ценные идеи и учения. Человек, подделывающий произведения искусства, может создать прекрасную картину, очень близкую к стилю художника, которому он подражает. Если мы знаем, что перед нами подделка, то во многом она станет для нас гораздо менее ценной – но, если говорить об эстетике, мы все еще сможем ей восхищаться. Примерно так же обстоит дело и с подложным документом: в нем можно найти нечто ценное в литературном или богословском аспектах, сколь сильно бы мы ни сожалели о том, что его автор решил достичь одобрения, приписав свой труд другому. К Пастырским посланиям нельзя обращаться, если мы стремимся воссоздать образ мышления апостола Павла, но нам ничего не мешает изучать сами эти послания, смотреть, какие мысли выражены в них, и находить их интересными, а может, и убедительными. Конечно, их не следует воспринимать наравне с мыслями самого Павла – да и клеймо подделки с них уже не устранить.

А могут ли произведения, написанные под псевдонимом, считаться авторитетными в вопросах религии, и если да, то насколько? Многое зависит от того, как мы определим авторитет библейских книг. Почему авторитетны послания Павла? Потому что написаны Павлом? Если так, то стоит доказать, что одно из таких посланий подложно – и его авторитет, скорее всего, ослабнет или даже сойдет на нет. Или же они обладают авторитетом, поскольку находятся в Библии? Если так, то вопрос о том, кто их написал, становится совершенно неважным. Впрочем, христиане в большинстве своем ответят и так, и так – хотя это, может быть, и нелогично. А что бы мы могли сказать о каком-нибудь новом послании, если бы некий разумный довод позволил предположить, что оно принадлежит Павлу? Оно бы обрело такой же авторитет, как Послание к Римлянам? Или больший авторитет, нежели Пастырские послания? Сложно сказать.

На деле многие из тех, кто читает Новый Завет, приписывают некоторым посланиям больше авторитета, нежели другим. Лютеране, как известно, выдвигают на первый план Послание к Римлянам и Послание к Галатам – и не ценят Послание Иакова, которое сам Лютер называл «соломенным посланием», поскольку оно, как кажется, учило «спасению делами». Вопрос о приоритете одних посланий над другими связан с заботами об идеологии. Это показывает, скажем, проблема с тем, предоставлять ли женщинам право руководить в Церкви: ревнители традиций, апеллируя к апостолу Павлу, ссылаются на Первое послание к Тимофею, а более либеральные христиане отвечают, что это послание вообще не принадлежит Павлу. Эти пути расходятся, и на них мало где могут совпасть воля и желание сторон. И потому подлинность новозаветных посланий – это не просто формальный и теоретический вопрос, а проблема, способная повлечь для церквей немалые последствия.

8. Евангелия

Павел не упоминает никаких подробностей о жизни Иисуса – лишь говорит, что Иисус родился, установил таинство Евхаристии (1 Кор 11:23–26), был распят, умер и воскрес из мертвых (Гал 4:4). Изречения Иисуса он цитирует лишь изредка. Главный пример – его ссылка на слова Иисуса, произнесенные на Тайной Вечере:

Ибо я от Самого Господа принял то́, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет.

1 Кор 11:23–26

В общих чертах это соотносится с традициями в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, хотя ближе всего к последнему [1]. Учение Павла о разводе и вступлении во второй брак тоже восходит к Иисусу (1 Кор 7:1–11); впрочем, неясно, что именно из них Павел имел в виду – те фразы, которые Иисус произносил в земной жизни, или же учение, которое, как верил Павел, было открыто ему воскресшим Господом. Но в любом случае можно справедливо сказать, что Павел весьма нечасто цитирует Иисуса, сколь бы странным это ни показалось.

И все же невозможно представить, будто Павел мог обратить в евангельскую веру стольких людей и при этом не рассказать им хоть немного о том, кем был Иисус, а это неотделимо от того, чему он учил. Обращенные должны были узнать об Иисусе в должной мере – иначе как бы они ощутили, что его воскресение – это Благая Весть? Если бы из мертвых, например, был воскрешен Понтий Пилат, вряд ли такая весть стала бы для них поводом для торжества. И нам остается предположить, что ранние христианские церкви получили некое представление, пусть даже отрывочное и самое элементарное, о жизни Иисуса и его учении. (Это подразумевается в речах, приведенных в Книге Деяний святых апостолов, скажем, в таких как Деян 2:14–36, где Петр описывает Иисуса как «мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями».) Это значит, что христиане, ставшие вестниками Евангелия – такие как Павел – должно быть, передавали и изречения, и истории, основанные на свидетельствах очевидцев, и сложно вообразить, чтобы эти истории радикально отличались от рассказов, которые мы встречаем в Евангелиях; следовательно, основы Евангелий восходят к самому началу христианского движения.

Ничего из вышесказанного не означает, будто Евангелия – это сами по себе рассказы очевидцев. Часто считается, что Евангелия основаны на воспоминаниях четырех разных свидетелей, и это объясняет, почему они отличаются друг от друга. Но только два их них (Евангелие от Матфея и Евангелие от Иоанна) хотя бы приписываются тем, кто входил в число двенадцати апостолов, и даже в этом случае авторы определялись значительно позже, чем возникли сами Евангелия: их заглавия («от Матфея», «от Марка», и так далее – без слова «Евангелие») не являются неотъемлемой частью текста, а были добавлены позже, когда переписывались манускрипты, – когда это в точности произошло, мы не знаем. В последующей традиции сочли, что Марк – это «Иоанн, называемый Марком», упомянутый в Деяниях (Деян 15:37), а Лука – это «Лука, врач возлюбленный», о котором говорится в четвертой главе Послания к Колоссянам (Кол 4:14). Но даже если это правда, все равно ни один из них не мог даже и близко быть свидетелем событий, о которых они писали. Это признавалось всегда. Мы видим это даже в попытке причислить к реальным свидетелям хотя бы Марка: попытку эту предпринял Папий, епископ малоазийского Иераполя (70–163). В своем труде «Изложение изречений Господних» Папий, как считается, сообщил о том, что, согласно «Иоанну пресвитеру», Марк выступал как переводчик Петра и написал свое Евангелие на основе воспоминаний апостола [3]. Но даже будь это правдой, Марк все равно стоит в отдалении от событий, о которых повествует. Лука, по его собственным словам (Лк 1:1–4), расспрашивал многих, пытаясь выяснить истину об Иисусе.

Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то́ бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен.

Лк 1:1–4

Эти слова подразумевают не только то, что он принадлежал к более позднему поколению, чем сами апостолы, но и то, что ко времени его жизни в народе уже обращались различные записанные рассказы.

Вопрос о происхождении Евангелий, и, в частности, о том, как они взаимосвязаны – самый запутанный и сложный в библеистике, даже более трудный, чем вопрос об истоках Пятикнижия. Как вышло, что истории об Иисусе и его изречениях начали записывать и располагать столь различными способами? И почему четыре разных версии обрели столь высокий статус, что ныне все они стали частью Священного Писания Церкви – даже хотя несовместимы друг с другом в столь многих деталях?

Первое, что стоит заметить: Евангелия – это не четыре независимых друг от друга произведения. Их можно разделить на две группы: в одну попадают Евангелия от Матфея, Марка и Луки; в другую – Евангелие от Иоанна. Первые три Евангелия похожи по существу: Иисус, представленный в них, учит главным образом краткими, лаконичными фразами о том, как должны жить люди, и провозглашает неминуемое и скорое наступление «Царствия Божьего». В Евангелии от Иоанна он учит в долгих беседах и говорит по большей части о своем статусе Сына Божьего. Есть и важные расхождения в повествовании. В Евангелии от Иоанна Иисус вершит свою миссию в Галилее и в Иерусалиме. В остальных трех Евангелиях он отправляется в Иерусалим лишь раз – уже взрослым, в конце дней. Дата смерти Иисуса по отношению к празднику Песаха – иудейской Пасхе – в Евангелии от Иоанна отличается от той, что указана в трех других Евангелиях [4], а один ключевой момент, «очищение Храма», когда Иисус выгоняет меновщиков и продавцов животных, датирован совершенно по-разному. У Матфея, Марка и Луки это происходит в преддверии ареста Иисуса и, возможно, стало последней каплей, после которой иудейские власти развернулись против него [5] (Мф 21:12–13, Мк 11:15–18, Лк 19:45). У Иоанна это происходит в самом начале служения Иисуса (Ин 2:13–22). Эти расхождения признаны, и потому по традиции принято описывать первые три Евангелия как «синоптические»: это означает, что они смотрят на жизнь Иисуса с одного ракурса, в отличие от четвертого – Евангелия от Иоанна. Библеисты, изучающие Новый Завет, почти единодушны в том, что четвертое Евангелие появилось позже остальных трех – возможно, в конце I века или в начале II столетия; впрочем, изначально основанием для более поздней датировки считалось то, что Евангелие от Иоанна зависит от синоптических, в чем теперь уверены не все: если же оно независимо, тогда оно вполне могло появиться не позже Евангелий от Матфея и Луки, а возможно, даже Евангелия от Марка.

Однако даже синоптические Евангелия созданы самое раннее во втором поколении христиан. Павел, как кажется, ничего о них не знает, и в каждом из них по-разному упорядочены сведения об Иисусе, которые, очевидно, должны были передаваться из уст в уста. В середине XX века интенсивно изучался вопрос о том, как такое могло случиться [6]. Приверженцы «критики форм» исследовали отдельные рассказы и изречения в синоптических Евангелиях и пытались установить, какую роль те могли играть в учении и возвещении евангельской вести за годы до того, как были написаны хоть какие-нибудь Евангелия. В общем и целом, особых плодов это не принесло. Рассказы классифицировали, и оказалось, что у разных их видов разные условности: например, история, в которой упоминаются чудеса, обычно кончается упоминанием о восторге толпы (скажем, Мк 5:35–42), а истории с другим характером могли завершаться памятным изречением (например, Мф 12:46–50). Это в лучшем случае подрывало историческую достоверность Евангелий, поскольку их «приходилось» рассказывать именно в такой форме, независимо от того, истинными они были или нет. Но критика форм кое-чего и достигла: благодаря ей мы увидели контексты, в которых, что вполне вероятно, могли передаваться истории и изречения – через проповедь и через учение, – и мы можем легко представить, что каждая отдельная краткая часть, на которые можно было разделить синоптические Евангелия, имела свою историю передачи, прежде чем дошла до евангелистов. А значит, нам представляется возможность пройти за окончательный облик Евангелий к отдельным воспоминаниям, на которых они основаны. Сторонники «критики форм» склонны расценивать евангелистов как простых собирателей этих отдельных фрагментов и отрывков, из которых очень немногие – как казалось критикам – восходили к самому Иисусу. Они свидетельствовали о том, чему учила ранняя Церковь, а не о жизни Иисуса и не о его трудах.

В последнее время стали полагать, что евангелисты, объединяя фрагменты, подходили к этому с талантом рассказчика, а не просто записывали их как придется. У каждого из синоптиков своя манера письма, и читатель, которому знакомы все три Евангелия, как правило, сможет узнать, из какого взят тот или иной отрывок, оценив стиль или затронутые богословские проблемы.

И все же, сказав о том, что евангелисты проявляли талант рассказчика, мы подразумеваем и то, что их рассказы – это не просто точный отчет о жизни Иисуса, но истории, написанные с долей искусности. Это становится ясно, как только мы заметим, что синоптические Евангелия не только схожи и формируют единую группу, но и различны, причем в важных моментах, и не в мелких деталях, а в общих чертах – конечно, друг от друга они отличаются не так сильно, как от четвертого Евангелия, но все же в достаточной мере для того, чтобы эти отличия можно было увидеть. В Евангелии от Марка, самом раннем, с чем ныне согласны почти все – и наряду с этим самом кратком – отсутствует даже намек на историю о Рождестве Христа. В Евангелиях от Матфея и Луки такие истории есть, но они несовместимы друг с другом. В популярных выражениях христианства – рождественских службах и в инсценировках – они смешиваются, и Младенцем Иисусом восхищаются и пастухи (только Лк 2:8–20), и мудрецы с Востока (только Мф 2:1–12). В Евангелии от Матфея все представлено так, словно Мария и Иосиф живут в Вифлееме, в собственном доме, и лишь потом уходят в Назарет, а в Евангелии от Луки они живут в Назарете и отправляются в Вифлеем лишь ради переписи (см. Мф 2:22–23, где Иосиф, проведя какое-то время в Египте, собирается возвращаться в Иудею, но его направляют в другую сторону, в Галилею; и Лк 1:26, где Мария все время живет в Назарете и уходит в Иудею лишь в Лк 2:4–5). Есть и важные расхождения в рассказах о том, как проходил суд над Иисусом: Лука упоминает, как Иисус прежде суда предстал перед Иродом, но ни Матфей, ни Марк о таком не говорят (Лк 23:6–12 – в других Евангелиях параллелей нет).

Есть расхождения и в мелочах. Сравните, например, вот эти два рассказа:

И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; и, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель, на которой лежал расслабленный.

Мк 2:3–4

…вот, принесли некоторые на постели человека, который был расслаблен, и старались внести его в дом и положить перед Иисусом; и, не найдя, где пронести его за многолюдством, влезли на верх дома и сквозь кровлю спустили его с постелью на средину пред Иисуса.

Лк 5:18–19

Это явно одна и та же история, но Евангелие от Марка передает ее на греческом, в котором немало семитских элементов: указание на число пришедших в начале довольно туманно, и лишь потом говорится, что их было четверо; у Луки же греческий намного чище и изящнее. И там, где Марк говорит о крыше, которую можно «прокопать», у Луки крыша покрыта кровлей – возможно, это знак того, что он привык к намного более красивым домам.

Или взгляните на следующие параграфы из Евангелий от Марка и Матфея:

Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени и спросил Его: Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог.

Мк 10:17–18

И вот, некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог.

Мф 19:16–17

Расхождение – в ответах Иисуса, когда его называют «благим учителем»[37]37
  В греческом тексте Евангелий ответы Иисуса действительно звучат по-разному: у Марка – …τί με λέγεις ἀγαθόν οὐδεὶς ἀγαθὸς εἰ μὴ εἷς ὁ θεός; у Матфея – …τί με ἐρωτᾷς περὶ τοῦ ἀγαθοῦ εἷς ἐστιν ὁ ἀγαθός. В английской редакции Библии (NRSVA) это расхождение отражено. В Синодальном переводе строки не различаются, и в обоих фрагментах перевод соответствует греческому тексту Евангелия от Марка. В данной книге русский перевод стиха в Евангелии от Матфея приводится в скобках в абзаце, следующем сразу после цитат.


[Закрыть]: «…что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (В Евангелии от Матфея, на греческом, эта фраза звучит чуть иначе: «…что ты спрашиваешь Меня о том, в чем состоит благо? Есть лишь один, кто благ», – и, возможно, здесь Матфей стремится затушевать изречение, в котором изначально подразумевалось, что Иисус не должен был отождествляться с Богом.) Видимо, в ранней Церкви слова в Евангелии от Марка вызывали беспокойство, ведь христиане уже широко приняли мысль о божественном статусе Иисуса. Выходит, у Марка сохранена более древняя версия фразы, возможно, изначальная: никто в ранней Церкви и не подумал бы делать резкой «мягкую» фразу Матфея и тем самым бросать тень сомнения на божественность Иисуса. Итак, обе этих фразы приписаны Иисусу в Евангелиях, и мы не знаем, произносил ли он хоть одну из них. Но фразу, подобную той, что приводится у Марка, вряд ли могли сочинить в ранней Церкви [7].

Если мы взглянем на Евангелия в еще более широком масштабе, то увидим, что в них по-разному распределен материал. Например, в Евангелии от Матфея пять сводов изречений, начиная с Нагорной проповеди в главах 5–7, которые перемежаются с рассказами о чудесах Иисуса и других его свершениях. Их можно выстроить так:

5–7 Нагорная проповедь

10 Указания ученикам

13 Притчи о Царствии Божьем

18 Наставления о жизни в Церкви

22–25 Притчи, споры и предсказания последних времен.

Одна привлекательная теория гласит, что Евангелие от Матфея выстроено как некое христианское Пятикнижие, с пятью разделами [8], и в пользу этой теории говорит тот факт, что в первом разделе Иисус, чтобы учить, восходит на гору, подобно Моисею (Мф 5:1). Материал располагали сознательно, и вряд ли Иисус на самом деле преподавал свое учение именно в этом порядке – и, скажем, вполне возможно, что Нагорная проповедь не произносилась именно так – как в прямом смысле проповедь, за один раз. Скорее это образец того, чему учил Иисус в разное время и в разных местах, а Матфей просто собрал все это в единое целое. В дальнейшем собрания изречений примерно так же выстроены по темам – как показано в описании, приведенном выше. Даже те христиане, которые ревностно привержены идее подлинности и высшего авторитета Евангелий, обычно вполне спокойно соглашаются с тем, что евангелисты упорядочили материал в подобной мере. Ни один из синоптиков не воспроизводит схемы, по которой выстроено Евангелие от Матфея. Лука, в частности, свободно ведет повествование и добавляет в него рассказы об Иисусе, не встроенные ни в какой особый контекст – как, скажем, в восьмой главе: «В один день Он вошел с учениками Своими в лодку» (Лк 8:22). Евангелия от Марка и Матфея подразумевают последовательный рассказ (Марк особенно часто соединяет события словами «и немедленно»). Но в Евангелии от Луки этого нет.