Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Буллок откашлялся, морщины на его лбу разгладились.

– О большем я и просить не смею, – добродушно сказал он, явно желая поскорее уйти от этой скользкой темы.

Он похвалил родителей за их прелестных детей, а потом с гордостью показал наклеенную на картон маленькую фотографию, на которой был изображен его новорожденный племянник Теодор. Мать мальчика, сестра Буллока, вышла замуж за члена родовитой нью-йоркской семьи Рузвельт.

– Боюсь, теперь она об этом сожалеет, – добавил он. – А вот и пансион миссис Донли.

Кеб остановился, и Буллок отвернулся от овального окна. Он первым выскочил наружу, чтобы развернуть складную ступеньку. Купер помог Юдифи и детям выйти, пока кучер сгружал чемоданы и баулы, громоздившиеся на крыше экипажа. Остановились они перед домом номер шесть, стоявшем в ряду одинаковых кирпичных строений. Внезапно с другой стороны кеба появилась дряхлая фигура в грязной юбке и залатанном свитере.

Из-под платка торчали седые космы, похожие на прутья веника. Женщина крепко сжимала ремень набитой тряпьем вонючей сумки, висевшей у нее на плече, а внимание, с каким она таращилась на Купера, было таким же странным, как и то, что на ее гладком лице он не заметил ни единой морщины.

– Пршупрощшеф, – пробормотала она, толкнув Купера, когда проходила мимо.

Буллок взмахнул тростью, а другой рукой внезапно схватил оборванку за волосы. Его движение было настолько неожиданным, что Мари-Луиза вскрикнула и в испуге бросилась к матери. Буллок резко дернул рукой, и седые волосы лжестарухи вместе с платком оказались у него в ладони, открыв коротко подстриженные светлые завитки.

– Тебя волосы выдали, Бетси! Скажи Дадли, чтобы в следующий раз не покупал тебе такой дешевый парик. Брысь отсюда!

Он снова угрожающе взмахнул тростью. Молодая женщина попятилась и что-то быстро-быстро заговорила – вероятно, по-английски, хотя Купер не понял ни слова. Буллок сделал шаг вперед – она тут же подхватила юбки, метнулась за угол и исчезла.

– Это кто ж такая? – воскликнул Купер.

– Бетси Кокбурн, шлюха… то есть я хотел сказать, женщина, которая постоянно болтается в одном баре в Рамфорд-Плейс. Думаю, она одна из шпионок Тома Дадли.

– А кто такой Дадли?

– Консул союзного правительства в Ливерпуле.

– А что за тарабарщину она говорила? – поинтересовалась Юдифь.

– Это скауз, местный диалект, вроде лондонского кокни. Надеюсь, никто из вас ее не понял. – Он снова смущенно откашлялся, явно переживая из-за столь щекотливой ситуации.

– Ни слова, – заверила его Юдифь. – Просто не могу поверить, что это убогое существо может быть шпионкой.

– Дадли нанимает всех, кого только может. В основном портовое отребье. И отбирают их вовсе не за умственные качества. – Стряхнув с рукава невидимую пылинку, Буллок повернулся к Куперу. – Не важно, что мы увидели за ее смешной маскировкой. Ее единственной целью было как следует рассмотреть ваше лицо. Один из моих информаторов вчера сообщил мне, что Дадли каким-то образом узнал о вашем приезде. Но я не предполагал, что вас так скоро возьмут на заметку… – Он глубоко вздохнул и продолжил после короткой паузы: – Ладно, это будет вам уроком, что в Ливерпуле надо держать ухо востро. Дадли – серьезный противник, справиться с ним не так-то легко. К счастью, эта девка вполне безобидна, но у него есть и другие, довольно опасные.

Юдифь бросила на мужа встревоженный взгляд, а у Купера внезапно пересохло во рту, и летний полдень вдруг показался очень холодным.

– Может, нам пора войти в дом и осмотреть нашу квартиру? – сказал он.

Когда Купер подходил к ступеням крыльца, идя рядом с женой, он улыбался, но вдруг поймал себя на том, что внимательно оглядывает улицу.

Глава 13

В тот же день в Вашингтоне, под проливным дождем, прошли похороны Старквезера. Похоронили его на маленьком частном кладбище, вдали от любопытных глаз и политического сброда.

С полей шляпы Елканы Бента капала вода, стекая на темно-синее пальто с короткой пелериной. Обычно Бент очень любил надевать это пальто – они вошли в моду в 1851 году с легкой руки французов. Бент считал, что такой покрой молодит его и хорошо скрывает полноту. Но в этот темный унылый день мысли о собственной внешности волновали его меньше всего.

Брезентовый навес защищал открытую могилу и окружавшую ее лужайку. На похороны собралось около пятидесяти человек. Бент стоял слишком далеко, чтобы узнать многих из них, – свою лошадь он привязал примерно в миле отсюда и дошел пешком до этого места за большим мраморным распятием, – но даже тех, кого он узнал, было достаточно, чтобы понять, насколько важным человеком был его отец. Сенатор от штата Огайо и влиятельный республиканец Бен Уэйд тоже пришел. Скотт прислал старшего офицера из штаба, а любитель черномазых Чейз – свою хорошенькую дочь. Президента представлял длинноволосый усач Леймон, близкий друг хозяина Белого дома.

Бент испытывал не столько горе, сколько негодование. Даже после смерти отец не подпускал его к себе. Ему хотелось стоять рядом со всеми, но он не осмелился.

С двух концов богато украшенного гроба стояли могильщики, замерев в ожидании, пока им велят поднять и опустить его в землю. Министр произносил речь, но Бент не слышал его из-за стука дождя по летней листве. На этом кладбище, густо заросшем деревьями, было темно, как в пещере. Темно, как у Бента на душе.

Утром, как сообщили газеты, над телом отца отслужили заупокойную службу в какой-то церкви в центре Вашингтона. Туда Бент тоже не мог пойти. Разумеется, все организовал адвокат Диллс, этот старый коротышка, который сейчас стоял возле самой могилы в окружении трех толстомордых типов, по виду явно не бедных.

Бент прятался за распятием, чтобы его не заметили. Он презирал Диллса, но совсем не хотел настраивать его против себя, по неосторожности показавшись адвокату на глаза. Именно через Диллса Хейворд Старквезер связывался со своим незаконнорожденным сыном и снабжал его деньгами. Именно к Диллсу Бент обращался в моменты крайней необходимости. Но виделись они только один раз, во всех остальных случаях все общение происходило письменно.

Министр торжественно поднял руку, и гроб медленно опустили в землю на длинных веревках. За всю свою взрослую жизнь Бент встречался с отцом лишь дважды. И на каждой встрече их разговор был неловким и перемежался длинными паузами. В памяти Бента отец остался красивым, сдержанным человеком, явно очень умным. Улыбки на его лице он не видел ни разу.

Когда гроб исчез из виду, дождь, похоже, добрался и до глаз Бента. Собравшиеся начали расходиться. Но почему Старквезер не захотел как следует узнать сына? Незаконные дети в нынешние времена уже не были таким уж большим грехом. Тогда почему? Бент ненавидел отца, которого теперь оплакивал, ненавидел за то, что слишком много вопросов осталось без ответа.

И первый из них: кто была его мать? Точно не давно умершая жена Старквезера – хотя бы это ему сообщил Диллс, не забыв строго предупредить, чтобы он больше никогда не задавал такого вопроса. Да как смеет этот адвокатишка так обращаться с ним? Как смел Старквезер скрывать от него правду?

На самом деле во время того единственного разговора с Диллсом адвокат объяснил ему, почему у Бента никогда не будет близких отношений с отцом. По его словам, те, кто платил Старквезеру, хотели, чтобы он жил в соответствии с высочайшими нравственными требованиями и никогда – ни словом, ни поступком – не привлекал к себе публичного внимания. Бент не поверил в это обтекаемое объяснение, подозревая, что у Старквезера имелись какие-то более простые и грубые причины для того, чтобы бросить сына. Законных детей у Старквезера не было. Возможно, он просто относился к категории тех самовлюбленных карьеристов, которым отцовство было только в тягость.

Бент судорожно вздохнул. Диллс, похоже, наблюдал за каменным крестом, разговаривая с тремя денежными мешками. Бент в испуге попятился, стараясь, чтобы монументальное сооружение оставалось между ним и могилой, и не заметил пьедестала, на котором стоял гранитный ангел с распростертыми крыльями. Споткнувшись о подножие пьедестала, Бент вскрикнул, но не упал, успев удержаться за мокрую каменную драпировку.

Заметил ли кто-нибудь? Может, Диллс?

Но никто не пошел в его сторону; он слышал лишь стук колес отъезжавших экипажей. Выровняв дыхание, Бент побрел к дереву, к которому привязал свою лошадь. Когда он опустился на нее всем своим весом, она нервно шагнула в сторону.

Вскоре, отъехав на безопасное расстояние, он пустил лошадь легким галопом по грязной дороге, проезжая мимо дозорных постов, выставленных вдоль территории Джорджтаунского университета, где стояли палатки Шестьдесят девятого Нью-Йоркского добровольческого полка. Бент продолжал страдать от своей потери, хотя страдание быстро вымещалось душившим его гневом. Черт бы побрал этого человека, и угораздило же его умереть именно сейчас! Но ведь кто-то все равно должен помешать его ссылке в Кентукки?

Хотя Бент плотно позавтракал, отчаяние привело его в бар отеля «Уиллард», где можно было перекусить в середине дня. Он подцепил вилкой остатки картофельного пюре, а потом аккуратно подобрал с тарелки куриную подливку корочкой хлеба, которую тоже отправил в рот. С самого детства еда была для него чем-то вроде наркотика.

Но сегодня она его не успокоила. Он продолжал обижаться на Старквезера. Ведь отец даже не дал ему свою фамилию, настояв, чтобы мальчик носил фамилию той семьи, которая его воспитывала.

Бенты были простыми, измученными тяжелой работой, почти неграмотными людьми и жили на небольшой ферме рядом с Богом забытой деревушкой Фелисити в округе Клермонт, штат Огайо. Фулмеру Бенту было сорок семь лет, когда ему привезли сына Старквезера. Сам Бент был в то время слишком мал и ничего этого не помнил. А может быть, просто изгнал из памяти – лишь немногие, самые неприятные картины тех лет напоминали ему о приемных родителях.

Миссис Бент, весьма специфическая женщина с бельмом на глазу, имела многочисленных родственников на другом берегу реки. Когда она не таскала Бента по своим родичам, то заставляла слушать Библию, которую читала вслух, или зловещим шепотом изводила его долгими нотациями о непристойности человеческого тела, грязных человеческих помыслах, отвратительных поступках и низких желаниях. Когда Бенту исполнилось тринадцать, она поймала его за обычным занятием взрослеющих подростков и избила веревкой так, что он кричал во все горло, а потом испачкал кровью все белье на кровати. Неудивительно, что Фулмер Бент старался как можно больше времени проводить вне дома. Это был молчаливый, замкнутый человек, единственным развлечением которого, похоже, было спаривание скота на его ферме.

Годы в Фелисити стали самыми мрачными за всю жизнь Бента, и не только потому, что он ненавидел приемных родителей, но еще и потому, что в пятнадцать лет узнал, что его родной отец живет в Вашингтоне и не желает его знать. До этого Бент считал, что его отцом был какой-нибудь из умерших родственников Бентов, который, возможно, опозорил семью; обычно супруги всегда уклонялись от расспросов мальчика.

Правду он узнал от Диллса, когда тот счел его уже достаточно взрослым для такого открытия, и, совершив долгий путь в экипаже, а потом на речном пароходе, приехал в Огайо. В тот солнечный летний день на ферме Диллс рассказал ему о Старквезере, предварительно позаботясь о том, чтобы никто не услышал их разговор. Адвокат говорил деликатно, даже ласково, но ему и в голову не пришло, как глубоко он ранил своего слушателя.

И потом, как бы ни помогал Старквезер Бенту, деньгами или влиянием, любовь того к отцу всегда была отравлена яростью.

На шестнадцатом году жизни Бента, как раз перед тем, как Старквезер выхлопотал сыну назначение в Военную академию, Фулмер Бент повез свиней на рынок в Цинциннати и там погиб в случайной перестрелке в одном доме с дурной репутацией. Той же осенью один сладкоголосый молодой служащий в магазине в Фелисити посвятил Бента в тайны плотской любви. Первая женщина у него появилась лишь два года спустя.

О военной карьере юный Бент начал мечтать задолго до того, как Старквезер устроил его в Вест-Пойнт. Эта мечта родилась в загроможденной книжной лавке в Цинциннати, куда мальчик забрел однажды днем, пока Фулмер Бент занимался где-то своими делами. За пять центов он купил сильно потрепанную, покрытую пятнами книжку о жизни Бонапарта. И это стало началом.

На часть тех денег, которые регулярно, дважды в год, присылал ему Диллс, он покупал книги о великих полководцах. Он читал и перечитывал биографии Александра Великого, Цезаря, Сципиона Африканского. Но прежде всего в его воображении расцветал образ Бонапарта, чьим наследником и американским двойником он уже мысленно считал себя.

И что теперь? Кентукки? Вот уж где он точно не станет Бонапартом. Скорее, трупом. Кентукки был спорным пограничным штатом, половина его населения присоединилась к Союзу, половина – к Конфедерации. Рабовладельцев Линкольн не трогал, поэтому к сецессии они не призывали. Бент просто не мог отправиться в подобное место.

– Принесите мне еще порцию пирога, – обливаясь по́том, махнул он официанту.

Жадно проглотив пирог, Бент откинулся на спинку стула; на его нижней губе повисла капля от сладкой начинки, похожая на крошечную сосульку. Насытившись, Бент почувствовал себя немного лучше, теперь он снова мог думать и строить планы. Чего он никогда не стал бы отрицать, вспоминая жену Фулмера Бента, так это того, что она была отменной кухаркой.

Он учился в деревенской школе вместе с фермерскими сыновьями, которые дразнили его и постоянно выбирали жертвой для своих проказ. Однажды они набили его судок для завтрака свежим коровьим навозом. Он прибежал домой и увидел, что его приемная мать достает из железной печи шесть буханок хлеба с хрустящей золотистой корочкой. Давясь от жадности, он быстро умял одну и попросил еще. С того дня миссис Бент кормила его до отвала. Когда он просил вторую и третью порцию или хотел перекусить между обедом и ужином, она всегда чувствовала себя польщенной и не отказывала мальчику.

Все это привело к тому, что он начал сильно полнеть. И совсем не нравился девочкам. Зато научился использовать свой вес, чтобы не только давать отпор своим обидчикам, но и наказывать их. Он был труслив и неуклюж, но когда мальчишкам казалось, что они загнали его в угол, он просто толкал их и падал на них сверху. После того как он проделал этот трюк пару раз, его оставили в покое.

Ему очень хотелось заказать третью порцию пирога, но живот уже и так болел, поэтому он решил сосредоточиться на главной проблеме. Он по-прежнему верил в свое великое военное будущее, но оно могло и не наступить, если он погибнет в Кентукки.

Оставался только один человек, который мог бы похлопотать за него. И хотя Бента предупреждали не искать с ним личных встреч, отчаянное положение требовало отчаянных мер.

Контора Джаспера Диллса, эсквайра, выходила на Седьмую улицу в деловом центре города. Комната, уставленная книжными стеллажами, была очень скромной и не содержала никаких намеков на богатство или влиятельное положение ее хозяина, говоря скорее о его весьма неудачной практике.

Бент, изрядно нервничая, опустил зад в кресло для посетителей, на которое указал ему служащий. Кресло оказалось узковато, поэтому пришлось втискиваться с трудом. Для этого визита Бент специально надел парадный мундир, но по выражению лица Диллса понял, что старался напрасно.

– Мне казалось, полковник, вы поняли, что не должны сюда приходить.

– Возникли особые обстоятельства.

Диллс приподнял одну бровь, добив тем самым своего и без того расстроенного посетителя.

– Мне срочно нужна ваша помощь, – сказал Бент.

На письменном столе были только чернильный прибор и маленькая стопка бумаги. Диллс обмакнул перо в чернила и начал сосредоточенно рисовать звезды.

– Полагаю, вы понимаете, что ваш отец больше не может вам помогать. – (Скрип пера, еще одна звезда.) – Я видел, как вы вчера прятались на кладбище… Только не вздумайте отрицать. Что ж, это простительная ошибка. – Скрип-скрип… Закончив со звездами, адвокат изобразил угловатую букву «Б», потом бросил короткий взгляд на визитера. – А вот эта – нет.

Бент покраснел, напуганный и разъяренный одновременно. Да как он смеет говорить таким тоном? – подумал он. Джасперу Диллсу было не меньше семидесяти, но ни его солидный возраст, ни тщедушная фигура с детскими руками и ногами не уменьшали той силы, которую он умел вкладывать в свой голос или взгляд. Именно таким взглядом он сейчас буравил Бента.

– Но я прошу… – он нервно сглотнул, – прошу сделать исключение. Я в отчаянии.

Запинаясь, Бент в нескольких словах изложил причины своего прихода. Все это время Диллс продолжал рисовать на листе – сначала появились новые буквы «Б», потом превосходно изображенные эполеты, один меньше другого. Его лицо в мутном желтоватом свете, пробивавшемся через грязные стекла окна, казалось нездоровым. Когда Бент замолчал, Диллс секунд десять просто молча смотрел на него.

– Но я все равно не могу понять, почему вы пришли ко мне, полковник, – наконец заговорил он. – У меня нет ни возможности помочь вам, ни причин делать это. Мое единственное обязательство как душеприказчика вашего отца – следовать его устному распоряжению о том, чтобы вы продолжали ежегодно получать щедрое денежное довольствие.

– Зачем мне деньги, если меня отправят в Кентукки и там убьют! – почти выкрикнул Бент.

– Но что я-то могу сделать?

– Изменить мое назначение! Вы же делали это раньше… вы или мой отец. Или это были те люди, которые его наняли? – Бент попал в цель – Диллс заметно напрягся, и он понял, что настал момент для рискованного блефа. – Кстати, мне кое-что о них известно. Я слышал несколько имен. Не забывайте, я ведь встречался с отцом дважды, и каждый раз мы подолгу разговаривали. Так что имена я слышал, – повторил он.

– Вы лжете, полковник.

– Вот как? А вы проверьте. Откажитесь помочь. А я не откладывая поговорю кое с какими людьми, которым очень захочется узнать имена нанимателей моего отца. А также занятную историю моего происхождения.

В наступившей тишине было слышно только его шумное дыхание. Он должен победить, и чутье подсказывало ему, что так и будет.

– Полковник Бент, – тихо вздохнул Диллс, – вы совершили ошибку. Собственно говоря, даже две ошибки. Первой, как я уже отмечал, было ваше решение прийти сюда. Второй – ваш ультиматум. – Он положил перо на лист со звездами. – Позвольте мне не ударяться в мелодраматический тон, а лишь прояснить вам суть вещей, насколько мне это удастся. Как только до меня дойдет слух, что вы пытались обнародовать вашу связь с моим покойным клиентом или каким-то иным способом навредить его репутации, в том числе публично упомянув те самые имена, которые вам вряд ли известны, вы умрете в течение двадцати четырех часов. – Диллс улыбнулся. – Всего доброго, сэр. – С этими словами он встал и отошел к книжным полкам.

Бент вырвался из кресла и шагнул в его сторону.

– Черт побери, да как вы смеете разговаривать так с сыном Старквезера! – воскликнул он.

Диллс стремительно развернулся и закрыл книгу с хлопком револьверного выстрела.

– Я сказал – всего доброго!

«А ведь он не шутил, – с ужасом думал Бент, неловко спускаясь по длинной лестнице к выходу. – Это не пустые угрозы. И что же мне теперь делать?»

Оставшись один, Диллс вернул книгу на прежнее место и прошел к столу. Когда он сел на стул, то вдруг обратил внимание на свои веснушчатые руки – они дрожали. Такая реакция рассердила и смутила его. Тем более что бояться ему было совершенно нечего.

Конечно, наниматели его покойного клиента желали бы сохранить свои имена в тайне. Но Диллс был уверен, что Бент ничего о них не знает и, как явный трус, просто блефовал. Разумеется, благодаря некоторым связям Старквезера Диллс мог с легкостью устроить так, чтобы Бент поймал смертельную мушкетную пулю. А в Кентукки это вообще выглядело бы так, будто его убил кто-то из бунтовщиков. Правда, такой план привел бы к определенным финансовым потерям для адвоката, но этого Бент знать не мог.

То, что родители, обладавшие массой достоинств, произвели на свет такого слабого и никчемного отпрыска, как Елкана Бент, обескураживало Диллса, в корне нарушая его представления о порядке вещей. Будучи рожденным в ужасной нищете где-то в глуши на Западе, Старквезер был одарен хитростью и честолюбием. Мать Бента от своей семьи получила не только прекрасное воспитание, но также богатство и высокое положение в обществе. А что же их сын? Какой жалкий итог! Возможно, некоторые незаконные связи и их плоды Господь проклинает еще в тот момент, когда падает семя.

Так и не сумев успокоиться и выбросить из головы своего недавнего посетителя, Диллс вынул из жилетного кармана маленький бронзовый ключ, отпер нижний ящик письменного стола и достал оттуда связку из девяти ключей побольше. Потом выбрал один из них и открыл стенной шкаф, после чего снова сменил ключ, чтобы отомкнуть стоящий в пыльной темноте железный сейф, в котором лежала одна тонкая папка.

Он всмотрелся в старое письмо, которое впервые прочел четырнадцать лет назад. Старквезер отдал это письмо ему на хранение в прошлом декабре, когда почувствовал себя по-настоящему плохо. Листок был исписан с обеих сторон. Взгляд адвоката остановился на подписи, и снова, как и всякий раз, когда Диллс видел это знаменитое имя, он был потрясен, изумлен и ошарашен.

В письме, в частности, говорилось:

Ты мной попользовался, Хейворд, а потом бросил меня. Впрочем, вынуждена признать, что тоже получила определенное удовольствие и не могу заставить себя полностью отказаться от последствий своей ошибки. Зная, что ты за человек и что для тебя важнее всего в этой жизни, я готова выплачивать тебе солидное ежегодное содержание, при условии, что ты примешь на себя ответственность за ребенка, будешь заботиться о нем (не обязательно слишком нежно), поможешь ему так, как сочтешь разумным, но самое главное – будешь тщательно следить за ним, чтобы предотвратить любые обстоятельства или действия с его стороны или со стороны других людей, которые могли бы привести к раскрытию тайны его настоящих родителей. Думаю, нет нужды добавлять, что он никогда не должен узнать от тебя, кто я. Если это произойдет, не важно, по какой причине, выплаты немедленно прекратятся.

Диллс облизнул пересохшие губы. Как бы ему хотелось встретиться с этой женщиной, хоть на час! Незаконнорожденный ребенок мог запятнать ее имя и загубить ее будущее, и она даже в восемнадцать лет была достаточно умна и опытна, чтобы понимать это. Она сделала блестящую партию… Диллс перевернул листок, чтобы еще раз посмотреть на подпись. Одержимый местью бедняга Бент, пожалуй, вообще помешался бы, увидев это имя.

Абзац над подписью касался лично Диллса.

И наконец, в случае твоей смерти те же выплаты будет получать лицо, которое ты назначишь, до тех пор пока мальчик жив и при тех же условиях, о которых было сказано выше.

Вернувшись к столу, Диллс снова взялся за перо и задумался. Живой сын Старквезера приносил ему неплохие деньги, мертвый же не стоил ничего. Возможно – разумеется, действуя окольными путями, – ему все-таки стоит устроить так, чтобы Бент избежал отправки в опасный регион.

Да, мысль определенно неплохая. Диллс решил, что на следующий день поговорит со своими знакомыми в военном министерстве, и, сделав пометку в маленьком блокноте, вырвал лист и спрятал его в карман жилета. Ну и довольно с него Бента. Пора заняться другими делами.

Теперь наниматели Старквезера стали его клиентами, и их интересовала возможность отделения Нью-Йорка от Союза. Идея была захватывающей: самостоятельный город-штат, свободно торгующий с обеими сторонами во время войны, чью продолжительность джентльмены могли бы до определенной степени контролировать. Влиятельные политики, включая мэра Фернандо Вуда, уже публично высказались за сецессию. Диллс сейчас как раз изучал юридические прецеденты и готовил подробный доклад о возможных последствиях. Он вернул письмо в сейф и после трех поворотов ключей в трех замках вернулся к работе.