Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

– Увидимся дальше по дороге, миссис Хазард.

Когда они вышли из вагона, кондуктор сказал:

– Этот ниггер – ваш слуга, мэм?

– Этот человек мой друг.

Кондуктор ушел, сокрушенно покачивая головой.

В Балтиморе они пересели на другой поезд и поехали в сторону Филадельфии через золотые осенние пейзажи. Сидящие рядом с Констанцией мужчины шуршали газетами и рассуждали о превосходстве армии янки. Вражеский генерал, когда-то считавшийся лучшим солдатом Америки, потерпел поражение у горы Чит-Маунтин на западе Виргинии.

– Ходят слухи, что в Ричмонде про него теперь говорят: «Ли сдулся». Так что еще одна звезда бунтовщиков закатилась невероятно быстро.

Долина Лихай, пылавшая красными и желтыми красками осени, показалась усталым после долгой дороги путешественникам спокойной и мирной. На платформе станции дети с изумлением разглядывали дома, стоящие на уступах холма, дымный и шумный завод вдалеке и величественные горы на фоне вечернего неба.

– Отец Небесный… – прошептала малышка Розали.

Констанция заранее отправила домой телеграмму. Карета уже ждала их. Она заметила, как на мгновение перекосилось лицо кучера, когда он понял, что Браун и дети приехали вместе с хозяйкой.

Повозка покатилась вверх по улице. Девочки пищали и прижимались к Брауну, когда ветер раздувал их волосы и одежду. Пинкни Герберт помахал Констанции рукой от дверей своей лавки, но лица некоторых горожан, особенно физиономия уволенного Хазардом Люта Фессендена, выражали откровенную враждебность.

Особняк, стоявший почти на гребне холма, был весь залит светом заходящего солнца. На веранде их ждала Бретт с какой-то женщиной, которую Констанция не узнавала, пока карета не въехала на дорожку.

– Вирджилия? – воскликнула она. – Как ты чудесно выглядишь! Глазам не верю!

– Это все заслуга нашей невестки, – ответила Вирджилия, кивая на Бретт.

Она старалась говорить небрежным тоном, чтобы показать, будто все эти перемены не имеют для нее никакого значения, но взгляд ее выдал.

Констанция никак не могла прийти в себя от изумления. Рыжевато-коричневое шелковое платье с кружевными манжетами прекрасно сидело на Вирджилии, подчеркивая ее заметно постройневшую фигуру, обретшую неожиданно соблазнительные изгибы. Волосы Вирджилии, собранные в аккуратный узел на затылке, сверкали такой чистотой, какой прежде Констанция за ней никогда не замечала. Едва заметные пудра и румяна на ее лице были наложены столь искусно, что почти полностью скрывали старые оспины. Вирджилия никогда не считалась хорошенькой, но теперь ее смело можно было назвать привлекательной.

– О, совсем забыла!.. – воскликнула Констанция.

Она начала всех знакомить и в нескольких словах объяснила, зачем привезла в Бельведер Сципиона и детей.

Бретт держалась с Брауном вежливо, но прохладно; он же, безусловно, сразу заметил ее акцент. А Констанция обратила внимание, как взгляд Вирджилии вяло скользнул от лица Брауна к его груди. Он вдруг, словно застеснявшись, начал заниматься детьми, поправлять на них одежду и приглаживать волосы. Констанцию удивило его смущение. Однако, вспомнив склонность Вирджилии к чернокожим мужчинам, она поняла, что в каких-то основных своих проявлениях та не изменилась.

Гостей провели в дом, накормили и устроили на ночлег. На следующее утро, пока Вирджилия присматривала за детьми и тщетно пыталась вовлечь в разговор Леандера, Констанция и Браун въехали в главные ворота завода Хазарда и дальше, за цеха, где стоял сарай, какое-то время игравший роль пересыльной станции для беглецов, которые отсюда направлялись в Канаду.

Браун зашел внутрь, осмотрелся, вышел.

– С небольшим ремонтом будет просто отлично, – сказал он.

Они обсудили необходимые изменения, когда ехали обратно к воротам. Рабочие почтительно уступали дорогу карете, но большинство не могло скрыть молчаливого неодобрения при виде чернокожего мужчины, который появился на людях вместе с женой их хозяина.

К полудню они уже переговорили с Уотерспуном, и тот отправил людей снести одну из стен сарая, а три другие починить и покрасить. Позже в тот же день Констанция и Браун поехали посмотреть, как продвигается дело. Бригадир маляров, мужчина средних лет по имени Абрахам Фоутс, работал на Хазарда уже пятнадцать лет. Всегда дружелюбный, на этот раз он лишь кивнул Констанции и не поздоровался. А вечером, когда взрослые и дети ужинали, кто-то бросил камень в выходившее на улицу окно.

Леандер обернулся на шум, напрягшись, как кот, чьи усы коснулись чего-то угрожающего в темноте. Вирджилия в ярости вскочила. К удивлению Констанции, Браун совершенно спокойно произнес:

– Чего-то подобного и следовало ожидать, когда человек вроде меня появляется в таком доме… и входит через парадную дверь.

– Это верно, мистер Браун, – откликнулась Бретт.

Произнесено это было довольно мирно, но вызвало гневный взгляд гостя. Констанция вдруг осознала, что просмотрела еще одну возможную проблему. Нельзя было ожидать от Брауна, что ему понравится кто-то из южан, и точно так же нельзя было ждать от уроженки Южной Каролины, что она с готовностью примет чернокожего за обеденным столом.

Рано утром Констанция поехала к сараю и появилась там одновременно с Абрахамом Фоутсом и одним из рабочих. Фоутс и его помощник постарались скрыть довольные ухмылки при виде больших неровных букв, которые кто-то размашисто намалевал черной краской на сарае: «МЫ ЗА ВОЙНУ, НО МЫ ПРОТИВ ЧЕРНОМАЗЫХ».

Чувствуя горечь и досаду, Констанция подобрала юбку и решительно подошла к стене. Потерев пальцем последние буквы, она попыталась их стереть, но краска уже просохла.

– Мистер Фоутс, пожалуйста, закрасьте эту гадость, чтобы ничего не было видно. Если подобная надпись появится еще раз, вы снова ее закрасите и будете делать это до тех пор, пока хулиганство не прекратится или пока этот сарай не рухнет под сотней слоев побелки.

Слегка побледневший мастер нервно пощипал верхнюю губу.

– Миссис Хазард, люди тут разное толкуют об этом месте. Говорят, тут вроде как будет дом для черномазых детей. И им это не нравится.

– Мне все равно, что им нравится или не нравится. Этот сарай – собственность моего мужа, и я буду делать здесь то, что сочту нужным.

Подстрекаемый взглядами остальных, Фоутс выставил вперед подбородок:

– Вашего мужа… Да он, может, и вообще не…

– Мой муж знает и одобряет то, что я задумала. И если вы хотите и дальше у него работать, займитесь делом.

Фоутс уставился в землю, но другой рабочий оказался смелее:

– Мы не привыкли выслушивать приказы от женщины, даже если она жена хозяина.

– Отлично! – Констанцию переполняли ярость и страх, но она не осмелилась это показать. – Я уверена, найдется множество других заводов, где вам не придется этого делать. Можете получить расчет у мистера Уотерспуна.

– Постойте, я же… – вскинул руку работяга.

– Это вы сделали! – Констанция показала на пятно между его большим и указательным пальцем. – Вчера вечером я видела у вас черную краску. Какая храбрость – высказывать свое мнение под покровом темноты! – Голос Констанции сорвался, она быстро шагнула вперед. – Убирайтесь отсюда, вы уволены!

Рабочий убежал. Страх Констанции сменился тревогой; она явно превысила ту власть, которую дал ей Джордж. Но пути назад уже не было. Кроме того, убежище Брауна не будет безопасным, если она об этом не позаботится.

– Мне жаль, что так случилось, мистер Фоутс, но я не отступлю. Вы будете белить стены или уволитесь?

Она увидела, как по холму уже поднимаются трое плотников с ящиками инструментов, и поняла, что ей придется задать им те же вопросы.

– Буду работать, – проворчал Фоутс. – Но делать это для кучки ниггеров? Неправильно это.

Вернувшись в Бельведер, Констанция постаралась успокоиться. Да, Север вовсе не был кристальным источником нравственности, что, безусловно, не могло не приводить в бешенство южан, уже больше трех десятилетий слышавших пустые рассуждения аболиционистов. Фоутс, без сомнения, абсолютно искренне считал, что негры не должны занимать равное положение с белыми. Да и Линкольн, как говорил Джордж, не раз высказывал подобное мнение, это многие слышали. Поэтому Констанция вполне могла понять, что Фоутс – лишь продукт своего времени, он чувствует себя удобно и надежно, разделяя мнение большинства.

Но должна ли она сама мириться с такими взглядами и присоединиться к большинству… или позволить им запугать ее? Черта с два! Она была женой Джорджа Хазарда. И дочерью Патрика Флинна.

– Отвратительно! – заявила Вирджилия, когда Констанция рассказала ей о надписи на стене. – Если бы в Белом доме сидел настоящий лидер, такого бы не случилось. Но я уверена, что скоро он появится.

– Это почему? – спросила Бретт с другой стороны стола, на котором громоздилось огромное блюдо с жареной бараниной и пять других, не менее больших блюд, что стало теперь привычной картиной для обеда в Бельведере. Розали, Маргарет и Леандер не просто ели – они жадно проглатывали пищу, толком не жуя ее. Даже Браун, казалось, никак не мог насытиться.

– Наш президент – просто слабак, – заявила Вирджилия с той же категоричностью, которая доставила всем немало неприятностей в прошлом. – Вы только посмотрите, как он отреагировал на решение Фримонта об освобождении негров в Миссури. Он струсил и постарался угодить рабовладельцам Кентукки и других приграничных штатов…

– Мне говорили, он это сделал, чтобы не разжигать конфликт…

Вирджилия не обратила на Констанцию никакого внимания.

– …но Тад Стивенс и кое-кто еще уже выказали желание прижать его. И если правые республиканцы наберут силу, Линкольн получит то, что давно заслужил. Как и бунтовщики.

– Извините… – пробормотала Бретт и вышла из столовой.

После обеда Констанция собралась с духом, чтобы наедине поговорить с Вирджилией.

– Мне бы хотелось, чтобы ты… не делала подобных заявлений в присутствии Бретт. Ты ведь говорила, что она изо всех сил старалась помочь тебе, что это она добилась таких чудесных перемен, и…

– Да, она помогла мне, но это не имеет никакого отношения к правде или… – Вирджилия глубоко вздохнула, сообразив наконец, что ее несдержанность разозлила Констанцию.

После своего чудесного преображения и возросшей уверенности в себе Вирджилия мало-помалу стала по-другому воспринимать и многие другие вещи. Например, она начала понимать, что иногда с оппонентами следует быть более тактичной.

– Да, ты совершенно права, – снова вздохнула она. – И хотя я никогда не откажусь от своих убеждений…

– Никто и не просит тебя об этом.

– …я все же понимаю, что Бретт заслуживает некоторого уважения.

– Не говоря уже о простой повседневной вежливости.

– Безусловно. Она стала частью семьи и, как ты и сказала, была добра ко мне. Я буду очень стараться. И все же при нынешнем положении всегда найдется повод для споров.

– Ведь это ты в немалой степени приложила руку к тому, что теперь называешь «нынешним положением», – тихо сказала Констанция, – разве не так?

Вирджилия кивнула:

– Я понимаю, что мое пребывание здесь подходит к концу. Я и сама уже хочу уехать. Хочу вернуться в гущу событий. Но не знаю как. На что я буду жить? Чем смогу заниматься, если почти ничего не умею и мало что смыслю в практических вещах?

Вирджилия медленно подошла к окну гостиной. Дождь лил вовсю. Капли били в стекло, бросая на лицо Вирджилии тени, похожие на новые оспины.

– Я никогда не задавала себе этих вопросов, – с тихой грустью продолжила она, не поворачиваясь. – А ждать ответов, которые не придут, страшно, Констанция. – Она все смотрела на дождь.

«Так не жди их, ищи!» – подумала Констанция.

Но досада тут же растаяла, и ей снова стало жаль сестру Джорджа. Да, Вирджилия сильно изменилась, но коснулись ли эти изменения ее внутренней сути? В этом она уже начала сомневаться.

За время этого короткого разговора стали очевидными две вещи. Вирджилия должна была покинуть Бельведер до того, как Джордж узнает о ее пребывании в доме, или до того, как об этом ему сообщит Бретт – просто в приступе гнева. И второе: поскольку Вирджилия была не способна искать свой путь, эта ноша отчасти ложилась на плечи Констанции.

Глава 39

В конце октября миссис Бердетта Халлоран из Ричмонда поняла, что так больше продолжаться не может.

Уже два года как бездетная вдова, в свои тридцать три она была обладательницей роскошной фигуры, копны темно-рыжих волос, потрясающей derrière[13]13
  Задница (фр.).


[Закрыть] и пышной груди, которую сама считала всего лишь приемлемой. Всего этого набора прелестей оказалось достаточно, чтобы пленить одного виноторговца, который и женился на ней, когда ей был двадцать один год. Халлоран был на шестнадцать лет старше своей избранницы и умер от сердечного приступа, когда пытался удовлетворить ненасытные сексуальные аппетиты жены.

Бедняга, а ведь он ей даже немного нравился, хотя ему и не хватало умения и сил, чтобы превратить ее в счастливую женщину. Однако он хорошо с ней обращался, и Бердетта всего дважды наставляла ему рога; первый раз адюльтер длился четыре дня, второй – одну ночь. После смерти муж оставил ей приличное состояние, – по крайней мере, она так думала, пока не началась эта проклятая война.

Сегодня, когда весь город праздновал победу южан возле местечка Бэллс-Блафф на берегу Потомака, миссис Халлоран была чрезвычайно расстроена после похода по магазинам. Цены продолжали расти. Фунт бекона обошелся ей в пятьдесят центов, а за фунт кофе пришлось выложить просто сумасшедшие деньги – полтора доллара. А на прошлой неделе вольноотпущенный негр, который привозил ей из-за города дрова для плиты и камина, заявил, что в следующий раз хочет получить восемь долларов, а не пять. С такой инфляцией она недолго сможет жить так, как привыкла.

Будучи рожденной в семье Сомс, которая жила в Виргинии уже четыре поколения, миссис Халлоран тяжело переживала те изменения, которые происходили в ее родном городе, штате, а также во всей стране. Боба Ли, лучшего из лучших, дразнили Бабулей из-за его военных неудач; она даже слышала, что его скоро сошлют в какой-то захолустный военный округ на хлопковом Юге.

И еще Варина Дэвис, эта некоронованная королева, оскорбляла местное общество тем, что окружала себя людьми, не принадлежащими к нему. Да, жена Джо Джонстона тоже была в их числе, но Бердетта Халлоран очень надеялась, что миссис Джонстон таким образом просто помогает карьере мужа, она уж точно не имела ничего общего с теми выскочками, которые теперь роились вокруг первой леди, имея на нее сильное влияние. Это и пламенная папистка миссис Мэллори, и вульгарная миссис Уигфолл из Техаса, и миссис Честнат, эта каролинская сучка. Остальные тоже были не лучше и не заслуживали даже презрения. Однако все они пользовались благосклонностью жены президента.

И вообще в городе стало слишком много народа. Шлюхи и спекулянты выплескивались из каждого прибывающего поезда. Орды черномазых, многие из которых, без сомнения, были беглыми, пополняли толпы бездельников на улицах. Пленными янки были набиты временные тюрьмы, вроде табачной фабрики Лиггона на углу Двадцать пятой и Мэйн-стрит. Их невероятная надменность и презрение ко всему южному бесили солидных горожан, таких как Бердетта Халлоран, которая отважно носила крест Джеффа Дэвиса и каждый свободный час не переставая вязала носки для солдат Конфедерации.

Вязать она прекратила две недели назад, когда ее терзания достигли критической точки, и в тот же день, тайком прикладываясь к фляжке в вязаном чехле, она уже ехала в нанятом экипаже на Чёрч-Хилл. Об этом визите Бердетта думала несколько дней, пока наконец бессонница вкупе с нарастающим отчаянием не подтолкнули ее к действиям.

Карета замедлила ход. Миссис Халлоран глотнула еще виски и спрятала фляжку в сумочку.

– Мне подождать? – спросил кучер, остановившись на углу Двадцать четвертой.

Мрачное предчувствие заставило его пассажирку кивнуть.

Она пересекла тротуар и поднялась на крыльцо, так нервничая, что едва не упала. От выпитого для храбрости виски страх не только не ушел, а еще больше усилился, к тому же голова плохо соображала. Она подняла дверной молоток.

Сердце бешено колотилось. Косой октябрьский свет напоминал о скорой зиме – печальной и одинокой. Боже, а если его нет дома? Она постучала еще раз, сильнее и дольше.

Дверь приоткрылась дюймов на шесть. От радости Бердетта едва не потеряла сознание. А потом внимательнее всмотрелась в своего любовника. Волосы у него были растрепаны, из-под бархатного вишневого халата виднелось голое тело. Не одет в такой час?

Сначала ей показалось, что он болен. Но уже скоро она осознала правду и весь масштаб собственной глупости.

– Бердетта… – В его голосе не было ни удивления, ни радости; дверь он по-прежнему не открывал шире.

– Ламар, ты не ответил ни на одно из моих писем.

– Мне казалось, ты поняла смысл молчания.

– Боже правый, ты же не хочешь сказать… ты не можешь вот так бросить меня… после шести месяцев невероятного…

– Я считаю наши отношения обузой, – сказал он, понизив голос; его тон был таким же твердым, как его потрясающий жезл, которым он ублажал Бердетту, тратя на это по четыре-пять часов кряду. – Для нас обоих, – добавил он, и его взгляд скользнул мимо нее к удивленному кучеру.

– И кто у тебя теперь? Какая-нибудь молоденькая шлюшка? Она сейчас там? – Бердетта фыркнула. – Боже, ну конечно! Ты как будто искупался в ее духах! – Уже едва не плача, она просунула руку в дверную щель. – Милый, по крайней мере, впусти меня. Давай поговорим. Если я в чем-то ошиблась или обидела тебя…

– Убери руку, Бердетта, – с улыбкой сказал он. – Или тебе будет больно. Я собираюсь закрыть дверь.

– Да ты просто выродок!

Ее шепот не возымел никакого эффекта, и дверь начала закрываться. Если бы Бердетта не отдернула руку, он бы непременно сломал ей запястье или пальцы.

Неужели шесть месяцев она рисковала своей репутацией, чтобы все вот так закончилось? Даже не пустил на порог, как будто она какая-то уличная девка!

Бердетта Сомс Халлоран была воспитана с южным изяществом, но ее учили также быть храброй и стойко выносить несчастья. И хотя ей могли понадобиться дни или даже недели, чтобы справиться со своим горем, ведь она не просто самозабвенно любила Ламара Пауэлла – он пробудил в ней какую-то невероятную чувственность, которой она прежде не знала, – с выражением своего лица она справилась за десять секунд.

– Готовы? – спросил кучер, хотя это было вовсе не нужно – она уже стояла возле кареты и ждала, пока он спрыгнет и откроет ей дверцу.

– Да. Мне понадобилась всего одна минута, чтобы завершить свое дело.

На самом деле она его только начала.

Глава 40

Той осенью на побережье Каролины было неспокойно. Седьмого ноября флотилия адмирала Дюпона вошла в пролив Порт-Ройал и обстреляла Хилтон-Хед-Айленд. Бомбардировка с канонерок Дюпона вынудила маленький гарнизон конфедератов отступить на материк еще до захода солнца. Два дня спустя маленький исторический порт округа Бофорт пал. Стали поступать сообщения о том, что дома белых жгут и грабят ненасытные солдаты-янки и мстительные чернокожие.

Каждый день приносил новые слухи. О том, что скоро сожгут Чарльстон и он станет городом черных беглецов; о том, что в штат приехала Гарриет Табмен[14]14
  Американская аболиционистка.


[Закрыть], или еще не приехала, но собирается приехать, чтобы подстрекать рабов к бегству или бунту; о том, что за поражение на западе Виргинии генерал Ли был назначен командующим вновь созданным объединенным военным округом Южной Каролины, Джорджии и Восточной Флориды.

Последний слух подтвердился. Как-то в сумерках на аллее Монт-Роял совершенно неожиданно появились трое всадников. Это был прославленный генерал вместе с двумя своими офицерами. Они провели в гостиной Орри час, а потом ускакали в сторону Йемасси.

Орри встречался с Робертом Ли только один раз, в Мексике, но благодаря репутации этого человека – и военной, и личной – считал, что хорошо его знает. И каким же потрясением стала для него эта встреча, когда он увидел, что генерал совсем не похож на свои газетные портреты. Ли было пятьдесят четыре или пятьдесят пять, но его морщинистое лицо, набрякшие веки, поседевшая борода и напряженное лицо делали его гораздо старше. Орри никогда не видел портрета Ли с бородой и сказал об этом своему гостю.

– О, я снова отрастил ее после Чит-Маунтина, – ответил Ли. – Хотя с таким набором прозвищ лучше бы я этого не делал. – (Его спутники засмеялись, но их веселье выглядело натянутым.) – Как ваш молодой кузен Чарльз?

– С ним все в порядке – насколько я знаю. Записался в легион Хэмптона. Я удивлен, что вы его помните.

– Его трудно забыть. В мою бытность суперинтендантом это был лучший наездник, каких я только видел в Академии.

Ли перешел к цели своего визита. Он хотел, чтобы Орри вернулся в армию и принял пост в Ричмонде, хотя сам генерал уже не служил там и не мог нанять его лично.

– Тем не менее вы можете быть очень полезны для военного министерства. Клеветники уверяют, что президент Дэвис постоянно во все вмешивается и что на самом деле командует в министерстве он, а не министр, но это неправда. – Ли немного помолчал. – То есть я хотел сказать, не совсем правда.

– Генерал, я поеду в Ричмонд, как только смогу. Просто я сейчас жду, когда на плантацию прибудет новый управляющий. Он должен появиться со дня на день.

– Отличная новость! Великолепная! Вы и все вестпойнтовцы бесконечно ценны для армии и для хода войны. Скажу вам доверительно: мистер Дэвис очень сильно заблуждается, считая, что в сецессии нет ничего плохого. Может, для Юга и нет. Но в Вашингтоне, поверьте мне, раскол приравнивается к измене. Я не большой знаток конституционного права и не берусь утверждать, что отделение было незаконным, но оно точно было ошибкой, значение которой начало проявляться только сейчас. И вне зависимости от того, что вы или любой из нас думает о сецессии, одно из ее последствий уже очевидно. Нам придется отвоевывать свое право на нее – право быть самостоятельным государством. И когда я говорю «отвоевывать», я имею в виду именно победу в войне. К сожалению, мистер Дэвис полагает, что это право будет даровано нам просто в награду за красивые речи. Это лишь фантазия идеалиста. Возможно, похвальная, но все-таки фантазия. Только силой оружия можно завоевать и удержать независимость. И выпускники Академии это поймут и будут сражаться в этой войне, как и должно быть, если уж мы в это ввязались.

– Будем сражаться, – решительно сказал один из его спутников.

Орри согласно кивнул.

– Вот это правильный настрой, – сказал Ли и встал, хрустнув коленями.

Он пожал Орри руку, сказал несколько любезных слов Мадлен на террасе, а потом ускакал исполнять свой долг.

Орри обнял жену и прижал к себе, защищая от прохлады наступавшей темноты. Разлука теперь стала неизбежной. И думать об этом было больно.

На следующее утро пришли еще новости. Девять негров с плантации Френсиса Ламотта во время отлива уплыли по Эшли на плетеной лодке, которую сделали втайне. Лодку они бросили возле Чарльстона, а сами отправились на юг, предположительно к отрядам федералов, стоявшим вокруг Бофорта.

В тот же день из Северной Каролины верхом на муле приехал новый управляющий.

Первой реакцией Орри было разочарование. Он, конечно, был готов увидеть человека за шестьдесят, но не того, кто будет похож на сутулого школьного учителя; Филемон Мик даже носил очки в полуободковой оправе, которые держались на самом кончике носа.

После того как они час проговорили в библиотеке, первое впечатление Орри немного изменилось. Мик отвечал на вопросы нового нанимателя кратко, но честно. Если он чего-то не знал или не понимал, то так об этом и говорил. Он сказал Орри, что не верит в жесткую дисциплину, если только рабы сами не готовы ее соблюдать. Орри ответил, что, кроме Каффи и парочки других, в Монт-Роял смутьянов нет.

Мик ясно дал понять, что он – человек религиозный. У него была только одна книга – Священное Писание, других он не читал. По его признанию, все остальные книги давались ему с трудом – вероятно, оттого, что он считал светскую литературу, и особенно романы, порождением дьявола. На это Орри промолчал. Ничего необычного в такой набожности он не видел.

– Я не совсем уверен насчет него, – сказал Орри жене тем же вечером.

Однако через неделю его мнение о Филемоне Мике склонилось в положительную сторону. Несмотря на возраст, Мик был физически силен, достаточно строг, но по пустякам не придирался и не требовал от людей невозможного. Энди, похоже, не понравился новый управляющий, но он этого никак не проявлял. Поэтому Орри все-таки уложил свои сундуки, не забыв саблю, и собрался уезжать.

За день до отхода поезда они с Мадлен отправились на прогулку. Было около четырех часов, короткий ноябрьский день близился к концу. Солнце слегка касалось верхушек деревьев, расходясь за ними звездочками света. Дымно-белесое на западе, к востоку небо становилось голубым. Где-то на дальних рисовых полях какой-то раб с красивым баритоном пел на старинном креольском языке – теперь такую музыку редко можно было услышать в Монт-Роял.

– Тебе тревожно уезжать, да? – спросила Мадлен, когда они не спеша повернули обратно к дому.

Орри прищурился, глядя на солнце:

– Мне тревожно оставлять тебя, хотя теперь я немного спокойнее благодаря Мику.

– Вы не ответили на мой вопрос, сэр.

– Да, тревожно. Но ты ни за что не угадаешь почему. Все дело в моем старом друге Томе Джексоне. За шесть месяцев он стал национальным героем.

– Ты меня удивляешь. Никогда не думала, что у тебя есть такие амбиции.

– О нет. Во всяком случае, после Мексики точно нет. Просто мы ведь с Джексоном были однокурсниками. И когда все это началось, он сразу пошел исполнять свой долг, а я еще полгода ждал. Конечно, у меня были причины… но я все равно чувствую себя виноватым.

Мадлен обняла его и прижала к груди:

– Не терзай себя… Твое ожидание закончилось. А через несколько недель, когда Мик тут освоится, я приеду к тебе в Ричмонд.

– Хорошо…

Когда они уже подходили к дому, его вдруг охватило удивительное чувство покоя и закономерности всего происходящего.

– На прошлой неделе я видел литографический портрет Тома, – сказал он, почесав подбородок. – У него отличная пышная борода. Похоже, все офицеры отрастили бороды. А если и я отпущу, тебе понравится?

– Не могу ответить, пока не узнаю, как сильно она будет царапаться…

Мадлен вдруг остановилась, заметив, что сбоку от крыльца стоит их слуга Аристотель и усиленно машет им рукой.

Супруги поспешили к нему. Орри первым увидел в конце аллеи разбитую повозку и запряженного в нее унылого мула.

– Тут к вам гости нагрянули, мистер Орри. Парочка нахальных ниггеров. Зачем явились, не признаются. Говорят, скажут только вам и мисс Мадлен. Я их отправил ждать на кухню.

– Они с какой-то плантации? – спросил Орри.

– Это две бабы, – сердито проворчал раб.

Орри и Мадлен в полном недоумении повернули к зданию кухни, окутанному аппетитными запахами жареного мяса. Пожилую негритянку, что сидела в старом кресле-качалке у двери, они сразу узнали. Ее правая нога, с кое-как наложенной шиной, которой служила обычная палка, примотанная тряпками, лежала на пустом деревянном ящике из-под гвоздей.

– Тетушка Белле! – воскликнула Мадлен, пока Орри пытался понять, кто же спутница повитухи, только что вышедшая из кухни.

На ней были грубые кожаные ботинки; верх одного из них с правой стороны оторвался от подошвы. Платье ее стирали так много раз, что все краски с ткани исчезли. Сама девушка была очень молода и изумительно красива, с точеной фигурой, развитыми формами и темно-коричневой кожей.

– Как вы? – с тревогой спросила Мадлен, обнимая хрупкую старую женщину. – Что с вашей ногой? Сломана?

Тетушка Белле Нин жила на дальних болотах одна и вот уже почти тридцать лет помогала роженицам в округе. С Мадлен они познакомились, когда она время от времени приходила в Резолют, чтобы помочь при трудных родах. И именно тетушка Белле помогла Эштон, когда сестра Орри попала в безвыходную ситуацию и обратилась к Мадлен за помощью.

– Слишком много вопросов, – скривилась повитуха. – Да, нога сломана в двух или трех местах. Вот доживешь до моих лет – поймешь, почему так бывает. Я упала, когда пыталась прошлым вечером забраться в наш фургон.

Ее яркие, глубоко посаженные глаза, окруженные сеткой морщин, всмотрелись в Орри так, словно он был музейным экспонатом.

– Вижу, ты нашла себе другого мужа.

– Да, тетушка Белле. Это Орри Мэйн.

– Я знаю, кто он. Выглядит получше, чем тот, что был у тебя раньше. А эта милая мордашка – моя племянница Джейн. Она принадлежала вдове Мислом, той, что жила на реке Комбахи, но старая леди прошлой зимой померла от пневмонии и в завещании дала Джейн свободу. С тех пор она живет со мной.

– Рада познакомиться, – сказала Джейн без поклона или какого-то другого знака почтения.

Орри подумал, стоит ли верить тетушке Белле. Девушка вполне могла быть беглянкой – разве в такие смутные времена кто-нибудь станет проверять ее историю?

В наступившем после этого молчании из кухни раздался грохот – кто-то уронил кастрюлю. Потом две девушки обменялись резкими словами. Вмешалась третья, и вскоре тихий смех сообщил о восстановленном мире.

Джейн наконец поняла, что белые люди ждут от нее объяснений.

– У тетушки Белле в последнее время плохо со здоровьем. Но она не хотела оставлять свой дом на болоте, пока я не убедила ее, что есть места и получше.

– Вы имеете в виду – здесь? – спросил Орри, все еще не понимая, чего они хотят.

– Нет, мистер Мэйн. В Виргинии, а потом – на Севере.

– Но это очень долгое и опасное путешествие, особенно для женщин, да еще во время войны. – Он чуть было не сказал «для черных женщин».

– То, что ждет нас там, стоит риска. Мы уже собрались в дорогу, когда тетушка Белле сломала ногу. Ей нужно подлечиться в спокойном месте, где она будет в безопасности.

– А в вашем доме больше не безопасно? – спросил Орри повитуху.

Ответила ему Джейн; ее самоуверенность начала раздражать Орри.

– Неделю назад, в пятницу, к нам пытались вломиться двое мужчин. Цветных. Их сейчас много бродит по проселочным дорогам. Я их прогнала с помощью старого охотничьего ружья тетушки Белле, но было очень страшно. И вчера, когда с ней это случилось, я решила, что мы должны найти другое место.

– Я сказала Джейн, что вы всегда были хорошей христианкой. – Тетушка Белле повернулась к Мадлен. – Сказала, что, может быть, вы приютите нас на время. В повозке все наши вещи, их не так много. Ни один из моих мужей не оставил мне ничего, кроме воспоминаний – хороших или дурных.

Орри с женой переглянулись; оба прекрасно знали, какие сложности могут возникнуть из-за таких гостей. Поскольку Орри уезжал, Мадлен понимала, что решать их придется ей.