Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 43

А в Бельведере Бретт продолжала вести свою повседневную войну с одиночеством.

Лишь одно утешало ее: письма Билли стали намного бодрее. Его старое подразделение – инженерная рота «А» вернулась в Вашингтон и теперь была расквартирована на территории федерального арсенала вместе с двумя из трех добровольческих рот, с одобрения конгресса призванных в августе: ротой «B» из Мэна и ротой «C» из Массачусетса.

Билли по-прежнему был невероятно горд тем, что служил именно в своей роте. Но он писал, что большинство кадровых военных приняли добровольцев вполне благосклонно и теперь пытались учить их всему и сразу – от наведения понтонных мостов до строительства дорог.

Вновь созданный Инженерный батальон, в который вошли и кадровые военные, был прикреплен к Потомакской армии Макклеллана; непосредственным же командиром Билли стал капитан Джеймс Дуэйн, тоже вестпойнтовец, выпускник сорок восьмого года, человек, которого Билли очень уважал. Чтобы остаться в батальоне, его другу Лайджу Фармеру пришлось сложить с себя чин капитана добровольцев и стать первым лейтенантом регулярной армии. «Самым старым, как он говорит, во всей Потомакской армии, – писал Билли, – но доволен безмерно, а я страшно рад, что он с нами».

Бретт была счастлива оттого, что ее муж вернулся туда, где ему хотелось служить. А поскольку зима принесла затишье в военных действиях, она надеялась, что хотя бы несколько месяцев ему ничто не будет угрожать. Конечно, ей бы очень хотелось, чтобы ему дали отпуск. Она отчаянно тосковала по мужу и очень часто ночи напролет не могла заснуть.

Она изо всех сил старалась занять себя делом, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но свободного времени все равно оставалось слишком много. Констанция снова уехала в Вашингтон, к Джорджу. И этот Браун, которому она так не понравилась, тоже был там, собирал новых беспризорников. Вирджилия добилась места в отряде мисс Дикс и возвращаться не собиралась. Оставшись совсем одна, Бретт чувствовала уныние и одиночество.

Как-то в стылое декабрьское утро она оделась потеплее, дошла до ворот завода, а потом поднялась на холм к дому Брауна. Двое из детей, мальчик и девочка, слушали урок мистера Чорны; его жена помешивала суп на плите. Бретт поздоровалась.

– Доброе утро, мадам, – почтительно, но не слишком дружелюбно ответила седая венгерка.

Обе говорили с акцентом – миссис Чорна с сильным европейским, Бретт – с сильным южным. Бретт знала, что супруги ей не доверяют.

Она хотела что-то сказать, но вдруг заметила в соседней комнате маленькую девочку. Малышка сидела на кровати рядом с перегородкой, которая разделяла комнату, и, низко опустив голову, смотрела на свои руки.

– Ребенок болен, миссис Чорна?

– Нет, не болен. Мистер Браун перед отъездом купил ей черепаху в лавке. А две ночи назад снег шел, черепаха эта как-то выползла за окно и замерзла. Теперь она не дает мне забрать ее, чтобы похоронить. Не ест, не разговаривает, не смеется… а мне так хочется слышать ее смех. От него тут теплее. Вот, не знаю, что и делать с ней.

– Можно мне попробовать? – поддавшись порыву, внезапно спросила Бретт, растроганная видом несчастного ребенка.

– Попробуйте. – Она так произнесла это и так пожала плечами, словно говорила, что девушка с каролинской плантации едва ли может быть тем человеком, который сумеет договориться с чернокожим ребенком. Для Бретт в таком отношении к ней не было ничего нового.

– Ее ведь зовут Розали, так?

– Верно.

Бретт вошла в спальню и села рядом с малышкой. Та даже не шелохнулась, не сводя глаз с мертвой черепахи, которая лежала на ее ладошках кверху животом и уже не слишком хорошо пахла.

– Розали? Можно мне взять твоего черепашонка и устроить его в теплом месте, чтобы он там отдыхал? – (Девочка посмотрела на Бретт ничего не выражающими глазами и мотнула головой.) – Пожалуйста, позволь мне, Розали. Ему ведь лучше будет спать в тепле и уюте. А здесь холодно. Ты разве не чувствуешь? Идем, поможешь мне. А потом мы пойдем ко мне, ты съешь печенье и выпьешь какао. Я покажу тебе большую кошку-маму, у нее на прошлой неделе появились котятки.

Бретт сложила руки на груди и терпеливо ждала. Девочка смотрела на нее. Потом Бретт медленно потянулась к черепахе. Розали опустила взгляд, но ничего не сказала и не сделала.

Отыскав пальто малышки, Бретт попросила у миссис Чорны большую ложку, и они с Розали пошли за дом с белеными стенами. Там, опустившись на колени, Бретт вырыла ложкой ямку в замерзшей почве. Потом завернула черепаху в чистый лоскут, опустила ее и аккуратно присыпала землей. Подняв голову, она увидела, что Розали плачет, от горя девочка сотрясалась всем телом; сначала рыдания ее были беззвучны, потом она заревела в голос.

– О бедное дитя… иди ко мне.

Бретт протянула руки к Розали. Малышка бросилась в ее объятия, и Бретт крепко обняла дрожащее тельце, закрывая его от резкого ветра. Ласково гладя девочку по голове, она вдруг сделала для себя неожиданное открытие. Живя на плантации, она не раз брала на руки черных младенцев или держала за руку детей постарше, но никогда не обнимала их.

Неужели ею руководило некое внутреннее убеждение, будто бы белая женщина – в силу каких-то непонятных причин – не может прикасаться к чернокожим детям? Бретт не знала ответа на этот вопрос, но сейчас, прижимая к себе ребенка в сером утреннем свете, она вдруг испытала настоящее потрясение. Розали ничем не отличалась от других страдающих детей.

Бретт еще крепче прижала девочку к себе и почувствовала, как маленькие черные руки обхватили ее за шею, а потом холодная влажная щечка коснулась ее щеки, ища тепла…

Глава 44

Тетушка Белле умерла десятого октября. Она угасала в течение нескольких дней – от заражения крови, как сказал доктор Мэйнов. До самого конца она оставалась в сознании, курила свою трубку из кукурузного початка, которую Джейн не забыла прихватить, и рассказывала о снах, в которых видела то, что будет после ее смерти.

– Уходить я не боюсь, – заявила она сквозь дым. – Одно плохо: я ведь там могу встретиться с двумя своими мужьями, а мне это ни к чему. Мир, который я покидаю, лучше того, в который я пришла. Через год или немного позже придет день большой радости, я чувствую это сердцем.

– Я тоже, – кивнула Джейн.

Они давно уже сошлись на том, что, если начнется война, Юг проиграет и с ненавистным рабством будет покончено. И теперь запах свободы витал в воздухе, как предчувствие скорого дождя в жару. Тетушка Белле еще несколько раз затянулась, улыбнулась племяннице, отдала ей трубку и закрыла глаза.

Мадлен, разумеется, сразу согласилась, чтобы тетушку Белле похоронили в Монт-Роял на следующий день – и это был тот самый день, когда по Чарльстону пронесся пожар. Выгорели целые кварталы, было разрушено сотни домов, ущерб оценивался в миллионы долларов. В поджоге винили негров. Новость добралась до Монт-Роял вечером после похорон; посыльный, который прискакал на соседнюю плантацию, предупредил о возможном бунте.

Когда посыльный говорил с Мадлен и Миком, Джейн прогуливалась вдоль реки, освещенной бледным светом луны. Скрип досок в начале причала насторожил ее. В последние дни Каффи постоянно следил за ней, и, когда, повернувшись, она увидела темный мужской силуэт, она подумала, что он снова преследует ее. Вокруг не было ни души, от страха девушка застыла на месте.

– Это я, мисс Джейн.

– О, Энди… Здравствуй. – Она сразу успокоилась и поплотнее закуталась в шаль.

Зимняя луна осветила лицо Энди, когда он чуть повернул голову, осторожно и даже застенчиво подходя к ней.

– Хотел вам сказать, как меня огорчила смерть вашей тетушки. Но подумал, что на похоронах говорить с вами как-то неловко.

– Спасибо, Энди…

К собственному удивлению, Джейн заметила, что смотрит на него немного дольше, чем того требовала обычная учтивость. Да и вообще, в последнее время она стала думать о нем гораздо чаще.

– Не хотите присесть на минутку? – спросил он. – Мне не часто приходится вас видеть, все время работаю…

– А тебе разве не холодно? Ты же в одной рубашке.

– Нет, что вы! – Энди улыбнулся. – Все отлично. Вот, позвольте вам помочь…

Энди придержал Джейн за локоть, чтобы она не оступилась, садясь на край причала. Из воды выскочила рыба, расплескав жидкий лунный свет. Энди вдруг испугался, что повел себя слишком дерзко, дотронувшись до девушки, и на лице его тут же отразилось почти детское огорчение. А у Джейн появилось еще больше оснований думать о нем.

По правде говоря, она нервничала ничуть не меньше, чем Энди. В Рок-Хилле она никогда не сближалась с парнями. Прежде всего потому, что была слишком независимой. А еще потому, что очень боялась. Джейн была девственницей, и вдова Милсом всегда строго наставляла ее беречь себя, пока не встретится человек, которого она полюбит по-настоящему, которому будет доверять и за которого захочет выйти замуж. Джейн знала, что хороша собой, ну или, во всяком случае, не уродина. Но ни один джентльмен вокруг Рок-Хилла даже не помышлял о женитьбе, когда пытался приударить за ней.

– Какой ужас этот пожар в Чарльстоне! – сказал Энди.

– Ужас, – согласилась она, хотя не испытывала сочувствия к белым владельцам домов, пострадавших от бедствия.

Она не хотела ничьих смертей, но не стала бы возражать, если бы все плантации в штате сгорели.

– Вы, наверное, скоро отправитесь на Север?

– Да, думаю, скоро. Теперь, когда тетушку Белле похоронили, я… – она не стала говорить «свободна», чтобы ненароком не ранить Энди, все-таки это было очень мощное слово, – я могу это сделать.

Энди сосредоточенно рассматривал свои пальцы, потом реку и наконец выпалил:

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу еще кое-что.

– Не знаю, пока не скажешь, так ведь?

Энди рассмеялся, уже более спокойно.

– Мне бы хотелось, чтобы вы остались, мисс Джейн.

– Тебе совсем не обязательно постоянно называть меня «мисс».

– Так вроде приличнее. Вы такая чудесная, красивая… и умнее меня намного.

– Ты умный, Энди. Поверь мне. И станешь еще умнее, когда научишься читать и писать.

– Вот и я об этом, ми… Джейн. Когда вы уедете, меня здесь некому будет учить. Никто не учит нас, черных. – Он наклонился ближе к девушке. – Скоро нас всех ждет большая радость. Солдаты Линкольна уже близко. Но я не смогу войти в мир белых людей таким, какой я сейчас. Белые люди пишут письма, считают, ведут дела. Я ничего этого не умею и для свободы готов не больше, чем какой-нибудь старый пес, который целыми днями греется на солнце.

Это была не жалоба – так могли бы сказать о себе большинство черных жителей Юга. Как и Энди, Джейн верила, что день свободы стремительно приближается. Вот только как рабы встретят эти перемены, как справятся с ними? Они действительно были не готовы к свободе.

Джейн почувствовала, как подступает гнев:

– Хочешь, чтобы мне стало стыдно за то, что я не хочу остаться и учить тебя? Но это не мое дело. Не моя обязанность.

– Пожалуйста, не сердитесь. Это еще не все.

– О чем ты? Что значит – не все? Я не понимаю.

Энди тяжело сглотнул.

– Ну… мисс Мадлен… она ведь скоро уедет к мистеру Орри. Мик – хороший управляющий, но строгий. А людям здесь нужна опора, хороший друг, вроде мисс Мадлен.

– Думаешь, я могла бы ее заменить?

– Вы не… вы не белая женщина, но вы свободная. А это самое главное.

Внезапно Джейн ощутила разочарование, сама не зная почему:

– Прости, что не так тебя поняла, и спасибо, что ты в меня веришь, но… – Она вдруг тихо вскрикнула, когда Энди схватил ее за руку.

– Я не хочу, чтобы вы уезжали, потому что вы мне нравитесь. – Энди выпалил это на одном дыхании и тут же закрыл рот с таким видом, что вот-вот умрет от стыда. Джейн едва расслышала его, когда он наконец добавил: – Простите…

– Да все в порядке. То, что ты сказал, – это… – язык не слушался Джейн, – это приятно… – Повернув голову, она коснулась губами его щеки и, смутившись от собственной неожиданной смелости, пробормотала: – Холодно, надо идти…

– Можно мне вас проводить?

– Мне будет приятно.

Три четверти мили до хижин были пройдены в неловком молчании. Наконец они вышли на улицу поселка, в дальнем конце которой, освещенный ярко-желтым светом фонаря, стоял заново покрашенный внутри и снаружи дом управляющего.

– Спокойной ночи, мисс Джейн, – сдавленным голосом произнес Энди.

Он развернулся к своему домику и быстро ушел. До Джейн донеслись слова:

– Надеюсь, я вас не слишком разозлил.

Нет, не разозлил, но уж точно выбил из колеи. Она и сама не заметила, как чувства к этому парню исподволь прокрались в ее сердце. И сегодня вечером, там, на пирсе, когда искрящиеся капли падали с прыгающей над водой рыбы, она ясно это поняла. Как поняла и то, что этот магнит может быть посильнее Севера.

Боже… Оплакав тетушку Белле на похоронах, она была абсолютно уверена в своем следующем шаге. И вот теперь все снова так запуталось…

– Что, для тебя ниггер хорош, только если он начальник, да?

– Кто это?

Испуганная голосом из темноты, Джейн огляделась по сторонам и увидела, как слева от крыльца, из тени мелькнула чья-то фигура. Неторопливой вальяжной походкой Каффи направился к ней с таким видом, словно ожидал восхищения.

– Думаю, ты знаешь кто. – Он противно зацокал языком. – Я ведь тоже раньше был надсмотрщиком. Разве это не делает меня достаточно хорошим, чтобы гулять с тобой под луной? Уж я-то знаю, как ублажить молодую бабенку. Лет с девяти этим занимаюсь.

Джейн попыталась обойти его, но Каффи с силой схватил ее за руку повыше локтя:

– Я задал тебе вопрос, черномазая. Хорош я для тебя или нет?

Джейн изо всех сил старалась скрыть свой страх:

– Ничто на свете не сделает тебя достаточно хорошим. Отстань от меня, или я тебе глаза выцарапаю, да еще и мистера Мика позову!

– Да пусть он сдохнет, этот Мик! – Каффи наклонился к ее лицу, и она почувствовала смрад его дыхания. – Вместе со всеми белыми, которые нас бьют и командуют нами всю жизнь! И их черномазые прихвостни пусть тоже сдохнут. Так что тебе, сучка, лучше выбрать, на чьей ты стороне…

– Дай пройти, ты, грязный, вонючий дикарь! Люди вроде тебя недостойны свободы! Ты вообще ничего не достоин, кроме плевка!

Вокруг уже появились слушатели, вышедшие на темные крылечки домов. Одна женщина тихонько хихикнула, какой-то мужчина в открытую расхохотался. Каффи завертел головой… Белки его глаз сверкнули в луче лунного света, проникшего сквозь ветки деревьев. Пока он пытался найти глазами своих невидимых обидчиков, он чуть ослабил хватку! Джейн вырвала руку и убежала. Заскочив в свой домик, она прижалась спиной к двери и попыталась немного выровнять дыхание.

Свой тюфяк она перетащила к самой двери, а сверху еще положила тюфяк тетушки Белле. Лампу решила не тушить, для большей защиты. В хижине было неуютно, промасленная бумага в окне не защищала от холода. Джейн укрылась двумя одеялами и легла вплотную к двери, чтобы почувствовать, если кто-то попытается войти.

Она смотрела на мигающий огонек лампы и видела в пламени два мужских лица. Нужно уезжать как можно скорее.

Завтра.

Ночью ей снились проселочные дороги, заполненные черными людьми, бесцельно бредущими куда-то. И еще – огромные уродливые двери, скрывающие комнату… которую она уже однажды видела. В ней горел слепящий свет, и из его белого жара звучали голоса, звавшие ее…

Проснулась она от крика петухов и от воспоминаний о Каффи. Отогнав их подальше, Джейн попыталась уцепиться за быстро исчезающие образы сна. Тетушка Белле всегда придавала снам большое значение, хотя и говорила, что нужно хорошенько подумать, чтобы понять их значение. Джейн так и сделала и через час приняла решение.

Остаться было тяжелее, чем уйти. Но даже несмотря на Каффи, такой выбор мог быть вознагражден. Во-первых, она поможет своему народу, подготовив его к великому дню освобождения, который, она верила, уже близок.

Другой наградой мог бы стать Энди. Но даже и без этого оставался еще голос совести. Конечно, она была не Гарриет Табмен и не Соджорнер Трут, а самая обыкновенная женщина, но если она не сделает того, что может сделать, то просто не будет уважать себя. Джейн оделась, тщательно причесалась и пошла в господский дом, чтобы найти Мадлен.

Жена Орри завтракала.

– Садись, Джейн. Хочешь печенья? Может быть, чая?

Джейн была поражена приглашением сесть за один стол с белой госпожой. Она поблагодарила Мадлен, села напротив, но к еде не притронулась. Служанка, вернувшаяся с кухни, при виде такой картины застыла от изумления.

– Я пришла поговорить о моем отъезде, мисс Мадлен.

– Да, я так и подумала. Скоро уезжаешь? Что ж, когда бы это ни случилось, я буду скучать по тебе. И многие другие тоже.

– Вот как раз об этом я и хотела с вами поговорить. Я передумала. Мне бы хотелось подольше задержаться в Монт-Роял.

– О Джейн… ты даже не представляешь, как обрадовала меня этой новостью! Я надеюсь уехать в Ричмонд еще до конца этого месяца. И после моего отъезда ты, с твоим умом и способностями, могла бы очень помочь мистеру Мику…

– Я бы хотела помогать своему народу. Они должны быть готовы, когда придет великий день свободы.

Улыбка Мадлен погасла.

– Думаешь, Юг падет?

– Да.

Мадлен посмотрела в сторону кухонной двери; в столовой, кроме них, никого не было.

– Признаюсь, у меня такое же ужасное ощущение, но я не осмеливаюсь сказать об этом, потому что это может разрушить власть Мика. И один Бог знает, как тогда мой муж будет справляться с этой плантацией… – Она вдруг умолкла и пытливо всмотрелась в лицо Джейн. – Я, кажется, наговорила лишнего. Пообещай, что не станешь никому передавать мои слова.

– Обещаю.

– Но как ты собираешься помогать своему народу «подготовиться», как ты это назвала?

Об обучении заговаривать было еще слишком рано, нужно было добиться хотя бы первой уступки.

– Я пока не уверена, но знаю одно место, где, возможно, найдется ответ. Ваша библиотека. Мне бы хотелось получить от вас разрешение брать оттуда книги и читать их.

Мадлен тихо постучала маленькой ложечкой по золотому ободку чашки.

– Но ты ведь понимаешь, что это противозаконно?

– Понимаю.

– И что ты надеешься найти в книгах?

– Мысли… способы помочь людям на этой плантации.

– Джейн, если твои действия после прочитанного в результате моего разрешения нанесут какой-нибудь вред этой собственности или, что намного важнее, кому-нибудь из живущих здесь людей – не важно, белых или черных, – я не буду наказывать тебя с помощью мистера Мика, а сделаю это сама. Я не хочу, чтобы здесь начались волнения или, не дай Бог, насилие.

– Я ничего такого не сделаю.

«Но может сделать кто-нибудь другой», – подумала Джейн.

Мадлен строго посмотрела на нее:

– Я считаю это еще одним обещанием.

– Так и есть. И первое тоже остается в силе. Я не стану подбивать к бегству никого из ваших людей. Но я попытаюсь найти какие-то мысли, которые помогут им понять – уйти или остаться здесь, когда у них наконец-то появится выбор. Пусть решают сами.

– Ты очень отважная молодая женщина, – сказала Мадлен без всякого осуждения. – Что ж, – добавила она, вставая, – идем со мной.

Джейн вышла за ней в холл, испещренный пятнами света, проникающего через полукруглую фрамугу над дверью. Мадлен взялась за ручку двери библиотеки.

– За такое меня могут вышвырнуть из штата, – пробормотала она, но все же, распахивая дверь немного театральным жестом, почувствовала даже некоторую гордость.

Джейн медленно прошла вперед. Это была комната из ее сна. Мадлен тихо шагнула следом за девушкой и бесшумно закрыла за собой дверь.

– Идеи и мысли никогда меня не пугали, Джейн. Они и есть главное спасение этого мира. Читай сколько хочешь и что хочешь.

От полок, на которых не было и дюйма свободного места, исходил запах кожаных переплетов. Джейн почувствовала себя как в соборе. Не решаясь сдвинуться с места, она так и стояла неподвижно, словно просительница. Потом откинула голову назад, обвела глазами бесчисленные ряды книг, и лицо ее просияло.

Глава 45

– Джордж, ты не должен так волноваться. Возьми себя в руки.

– Но… но…

– Закури сигару. Давай я налью тебе виски. Каждый вечер одно и то же! Когда ты возвращаешься домой, на тебе лица нет. Уже и дети замечают.

– Только статуя может оставаться спокойной в том месте. – Джордж резко расстегнул воротник мундира и подошел к окну; на стекло падали снежинки и тут же таяли. – Знаешь, как я провел день? Смотрел, как этот олух из Мэна демонстрирует свои водоступы: два маленьких каноэ, надетые на ботинки. Прекрасная вещь для пехоты! Переходить виргинские реки на библейский манер!

Констанция зажала рот ладонью. Джордж погрозил ей пальцем:

– Даже не вздумай смеяться! А что еще хуже – за месяц это был уже четвертый изобретатель водоступов! Это что, служба стране – выслушивать разных проходимцев?

Он запустил пальцы в волосы и стал смотреть на декабрьский снегопад, не видя его. Темнота и уныние охватывали город, а еще тревожное ожидание того, что неизбежно последует за этим затянувшимся затишьем. Единственным лучом света был Макклеллан, который увлеченно готовил новую армию к весенней кампании.

– Но наверняка же время от времени появляются и настоящие изобретатели, – сказала Констанция.

– Разумеется. Мистер Шарпс, например, чьи замечательные винтовки Рипли никак не желает заказывать, хотя специальный снайперский полк полковника Бердана готов заплатить за них даже сверх их цены. Шарпс для Рипли, видите ли, слишком новомоден. Уже почти одиннадцать лет, как артиллерийско-технический совет одобрил это оружие, а оно все еще новомодное.

Джордж с такой силой пнул табурет, что на носке ботинка осталась вмятина.

– Но неужели на Рипли нельзя найти управу? – спросила Констанция, не обращая внимания на то, что Джордж крепко выругался от боли. – Кэмерон не может вмешаться?

– У него своих проблем хватает. Не думаю, что он продержится дольше месяца. Но что-то сделать, безусловно, можно. И уже сделано в октябре. Только не нами. Линкольн сам заказал двадцать пять тысяч таких винтовок.

– В обход министерства?

– Ты его осуждаешь? – Джордж упал на диван, приведя мундир в окончательный беспорядок. – Тогда вот тебе еще один пример. Есть один молодой парень, его зовут Кристофер Спенсер, он много где работал, даже у Кольта в Хартфорде успел. Так он придумал и запатентовал замечательную скорострельную винтовку, которая заряжается из трубчатого магазина с семью патронами. И знаешь, что сказал на это Рипли? – (Констанция покачала головой.) – Что наши солдаты начнут стрелять слишком быстро и напрасно тратить заряды.

– Джордж, в это просто невозможно поверить!

Его рука взлетела вверх, словно он приносил присягу в суде:

– Клянусь Богом! Мы не осмеливаемся вооружить пехоту тем, что может сократить эту войну! Насчет казнозарядных винтовок Рипли пришлось сдаться, мы их уже заказали для кавалерии, но вот против магазинных винтовок он стоит насмерть. Поэтому нашу работу делает президент. Сегодня Билл Стоддард сказал мне, что из резиденции президента ушел заказ на десять тысяч карабинов Спенсера. И стрелки́ Хайрема Бердана испробуют их уже к Рождеству.

Джордж снова вскочил на ноги, пуская дым из очередной сигары. Он просто не мог усидеть на месте.

– А ты представляешь, какой урон может нанести Рипли с его упрямством? Сколько молодых ребят может погибнуть из-за того, что он боится потратить лишние патроны? Я просто не могу больше этого выносить, Констанция… не могу думать о тех смертях, в которых будем виноваты мы… а я должен делать вид, что мне интересны какие-то водоступы деревенских идиотов!

Джордж наконец выдохся. Наклонив голову, он молча курил у окна и невидящим взглядом смотрел на медленно падающий снег. Констанция часто наблюдала такие выплески эмоций у мужа, но почти никогда они не сопровождались подобным отчаянием. Она подошла к нему сзади, обняла, прижалась к его спине в темно-синем мундире.

– Я понимаю, почему ты чувствуешь себя таким несчастным… – Она уткнулась щекой в его плечо. – Знаешь, а у меня новость. Даже две. Отец уже в Нью-Мехсико и старается держаться подальше от армий и федералов, и конфедератов, которые там стоят. Думает, что к концу зимы доберется до Калифорнии.

– Отлично, – вяло откликнулся Джордж. – А вторая новость?

– Нас пригласили на прием в честь твоего старого друга, генерала армии.

– Малыша Мака? Да он, наверное, и говорить теперь со мной не захочет, так высоко взлетел.

Макклеллан получил назначение первого ноября; Скотта отправили в отставку.

– Джордж, Джордж… – Констанция развернула его и заглянула ему в глаза. – Это не тот человек, которого я знаю. Мой муж. Ты так ожесточен.

– Наш приезд сюда был чудовищной ошибкой. Я только зря трачу время… ничего полезного не делаю. Надо подавать в отставку и возвращаться домой с тобой и детьми.

– Да, уверена, Рипли заставляет тебя чувствовать именно это. – Констанция нежно погладила его по щеке, на которой за день успела отрасти щетина. – Ты помнишь Корпус-Кристи, где мы встретились? Ты сказал, что тебе хочется, чтобы пароход ушел в Мексику без тебя…

– Верно. Я хотел остаться и ухаживать за тобой. Хотел этого больше всего на свете.

– Но ты поднялся на борт вместе с остальными и уплыл.

– Тогда у меня было чувство некоей цели. Надежда что-то завершить. А теперь я просто часть какой-то ужасной неразберихи, которая может стоить тысяч жизней.

– Может быть, если Кэмерона отправят в отставку, станет лучше?

– В Вашингтоне? В этом болоте бюрократии, тупости, бессмысленных бумаг и доведенного до совершенства искусства самосохранения? Может, появится несколько новых лиц, но в общем все останется по-прежнему.

– Потерпи еще немного. Все-таки это твой долг. Война всегда нелегка, для всех. Я это узнала, еще когда лежала без сна ночь за ночью, боясь за тебя, пока ты был в Мексике.

Констанция нежно прикоснулась губами к его губам. Он немного успокоился, и на его лице, уже отмеченном печатью лет, появилось почти мальчишеское выражение.

– Что бы я делал без тебя, Констанция? Я бы просто не выжил.

– Нет, выжил бы. Ты сильный. Но я рада, что нужна тебе.

Он прижал ее к себе:

– Больше, чем когда-либо. Ладно, останусь еще на какое-то время. Но ты должна пообещать, что наймешь хорошего адвоката, если я совсем свихнусь и прикончу Рипли.

В понедельник, шестнадцатого декабря, Британия оплакивала супруга королевы.

Весть о смерти принца Альберта в предыдущую субботу еще не пересекла Атлантику, но определенная часть дипломатической корреспонденции, отправленной из Виндзорского замка незадолго до его кончины, успела дойти. Принц, хоть и не слишком настойчиво, продолжал требовать освобождения посланцев Конфедерации.

Стэнли знал, что это произойдет, и уже скоро, пусть даже не по каким-то возвышенным нравственным соображениям, которыми кормили прессу и общество. Правительство должно было капитулировать по двум причинам: Великобритания была главным поставщиком селитры для производства пороха в Америке, но в последнее время резко сократила поставки. Далее, никто не хотел второй войны, особенно после того, как опять же по дипломатическим каналам пришла новость о спешном снаряжении в Британии нескольких военных кораблей. Гладкоствольные пушки, призванные защищать американские берега, были бы совершенно бесполезны против вооруженного флота.

Декабрь стал сплошной чередой скрытых, но подлинных разочарований для правительства. Это стало угрозой для маленькой фабричной империи Стэнли, которая уже разрослась вдвое менее чем за полгода. Растущая паника вынудила его пойти на крайние меры. Поздно вечером он взломал ящики нескольких письменных столов, взял оттуда секретные отчеты, слишком длинные, чтобы их читать, и переписал самые ключевые фразы. С человеком Уэйда он встречался довольно часто; встречи проходили в парках или каких-нибудь отвратительных салунах возле канала, и каждый раз он передавал огромное количество сведений, так до конца и не зная, поможет ли это ему самому. Но надеялся, что поможет. Он поставил все на один-единственный шанс, полагаясь на то, что слухи не врут и отставка Кэмерона близка.

Воинственность Уэйда и его команды угрожала даже Линкольну. Новый комитет конгресса должен был появиться уже совсем скоро. И при явном преимуществе убежденных республиканцев он мог ограничить независимость президента и повести войну так, как хотели радикалы.

По всем этим причинам напряжение в военном министерстве нарастало. В тот понедельник Стэнли, уже с самого утра получив очередную порцию плохих новостей, к счастью, должен был отлучиться со службы по личным делам. Под легким снегопадом он отправился на Пенсильвания-авеню, 352, где в трехэтажном здании, над банком и аптекой, находилась галерея художественной фотографии Брэйди, занимавшая два верхних этажа. Часы Стэнли показывали, что он уже почти на полчаса опаздывает.

В приемной сидел щеголеватый помощник Брэйди в окружении фотографий великих людей в золотых и черных рамах. С поблекшего дагеротипа на стене смотрел Фенимор Купер; банкир и коллекционер Коркоран был сфотографирован в полный рост, после чего снимок раскрасили пастелью – такая техника была сейчас в большой моде; портрет Джона Кэлхуна с горящими глазами Брэйди тоже пока не убирал со своей выставки.

Помощник сообщил Стэнли, что Изабель и близнецы уже в студии.

– Спасибо, – выдохнул Стэнли и помчался вверх по лестнице.

Он почти сразу начал задыхаться, поскольку заметно набрал вес. На следующем этаже он прошел мимо художников, которые раскрашивали фотоснимки китайской тушью или пастелью, – Изабель выбрала для их семейного портрета именно пастель. Еще не добравшись до верхнего этажа, Стэнли уже слышал, как бранятся его сыновья.

Студия представляла собой просторную комнату с верхним светом.

– Встреча была назначена на полдень! – рявкнула Изабель, увидев мужа.

– Меня задержали дела в министерстве. Идет война, знаешь ли. – Он произнес это даже более язвительным тоном, чем она, что сразу насторожило ее.

– Мистер Брэйди, мои извинения. Лейбан, Леви, прекратите немедленно!

Стэнли снял мокрую от снега шляпу и дал подзатыльник одному близнецу, потом второму. Подростки застыли, изумленные необычным поведением отца.

– Опоздание – обычное дело для людей вашего положения, – любезно ответил Брэйди. – Ничего страшного.

Разумеется, он бы не добился успеха и процветания, если бы всегда не проявлял любезности по отношению к важным клиентам. Это был худощавый бородатый мужчина лет сорока, одетый дорого и вместе с тем элегантно; его великолепный черный сюртук идеально подходил к модным брюкам из серой оленьей замши и белоснежной крахмальной сорочке с шейным платком из черного шелка, спадавшим на серый замшевый жилет. Завершали образ строгие очки.

Брэйди коротким жестом дал знак молодому ассистенту, который установил большие золоченые часы на фоне красного задника. На циферблате часов было написано имя Брэйди, как почти и на всем, что относилось к его делу, включая рекламные брошюры и выездные фургоны, один из которых Стэнли видел перевернутым во время отступления у Булл-Рана.