Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 42

Первые сорок восемь часов в Ричмонде были для подполковника Орри Мэйна настоящим безумием. Он нашел временное жилье в каком-то пансионе, подписал кучу бумаг, дал клятву, купил мундир и представился полковнику Бледсо, отвечавшему за кадровый состав военного министерства, которое находилось на Девятой улице, сбоку от площади Капитолия.

Служащий с фамилией Джонс, из Мэриленда, с унылым и таинственным видом показал Орри его рабочий стол за одной из хлипких перегородок, разделявших общее пространство. На следующий день Мэйна принял министр Бенджамин. Этот пухлый маленький человек сменил Уокера, не в меру откровенного алабамского адвоката, которого обвиняли в том, что он не сумел закрепить победу у Манассаса, а также за военное бездействие в последнее время.

– Счастлив, что вы наконец с нами, полковник Мэйн! – радушно воскликнул министр, однако по его глазам нельзя было прочесть ничего. – Я так понимаю, в субботу мы вместе ужинаем. – Видя недоумение собеседника, Бенджамин добавил: – Наверное, приглашение уже принесли вам домой. Анджела Мэллори устраивает званый обед, а ведь всем известно, что у министра подают самые замечательные джулепы. Мистер Мэллори безмерно благодарен вашему брату за ту работу, которую он вместе с капитаном Буллоком проделал в Ливерпуле. О, вам, наверное, интереснее будет узнать о своих обязанностях?

– Да, сэр.

– Место, которое вы займете, слишком долго пустовало. Эта очень важная работа и, вынужден добавить, тяжелая, потому что требует контактов с весьма одиозной личностью. Вам что-нибудь говорит имя Уиндера?

Орри немного подумал.

– В Вест-Пойнте нам рассказывали о генерале Уильяме Уиндере, – сказал он. – О том, что проиграл сражение при Бладенсберге в… тысяча восемьсот четырнадцатом году, так? – (Бенджамин кивнул.) – Уиндер находился на более выгодной позиции и превосходил противника количеством, но все равно англичане победили, после чего беспрепятственно вошли в Вашингтон и сожгли его. Позже, насколько я знаю, в честь Уиндера назвали какое-то здание, когда отстраивали город заново, однако кадровые военные всегда не слишком лестно отзывались о нем как об одном из тех «умников», которые настаивали на реформе армии путем реформы Вест-Пойнта. Полагаю, можно сказать, что Сильванус Тайер был назначен из-за него.

– Человек, о котором я говорил, – его сын. Какое-то время он преподавал тактику в Вест-Пойнте.

– Этого я не знал.

Явно с большой осторожностью подбирая слова, Бенджамин продолжил:

– Вообще-то, он был преподавателем, когда президент Дэвис посещал Академию. Именно поэтому, когда в начале этого года майор Уиндер приехал сюда из Мэриленда, президент его вспомнил. Уиндер получил звание бригадного генерала и пост начальника военной полиции. Его канцелярия недалеко отсюда. То есть формально он отвечает за арестованных военных преступников и задержанных иностранцев. Другими словами, он полицейский, только с известной фамилией… что само по себе не стало бы проблемой, если бы вместе с тем он не был одним из тех, кто с возрастом теряет гибкость мысли. И наконец, самое печальное – он сторонник строжайшей дисциплины. Однако, несмотря на все это, президент благосклонен к нему. – Бенджамин невыразительно посмотрел на Орри. – Пока благосклонен.

Орри кивнул. Теперь он понимал, почему по отношению к его новым обязанностям министр употребил слово «трудные».

Бенджамин рассказал ему, что начальник военной полиции нанял некоторое количество людей, которые в его списках числились как профессиональные сыщики.

– Я бы назвал их скорее бандитами. Причем залетными. Северным отрепьем, которые не понимают южан и ведут себя неподобающим образом. Они больше годятся для того, чтобы вышвыривать из баров подвыпивших забияк или ловить грабителей в темных переулках, чем для работы в сыскной полиции. Но, как я уже отметил, именно они отвечают за расследование военных преступлений и гражданских правонарушений. А из-за… э-э… характера их генерала они склонны превышать свою власть. Однако, независимо от конкретного случая, а также тяжести того или иного нарушения, я не позволю им действовать против главных интересов армии. Я не позволю им захватить власть в этом министерстве. Когда они попытаются, мы их обуздаем. Разумеется, кто-то должен предпринимать некие усилия для этого. Ваш предшественник не слишком старался. Вот почему я так рад вашему приезду. – И снова этот странный, ничего не выражающий взгляд в упор.

Орри, не слишком напуганный тем, что для него уготовили, однако, был поражен, когда Бенджамин открыл кое-что еще.

– Кроме того, вынужден добавить, что Уиндер отвечает также за местные тюрьмы. Если не заставить его обращаться с заключенными по-человечески, это может повредить нам в дипломатической сфере, особенно в том, что касается признания нас Европой, которая до сих пор не приняла решения. Короче говоря, есть целый ряд способов, которыми Уиндер может навредить Конфедерации, и мы должны помешать ему.

Орри вдруг пришло в голову, что министр вступил на довольно сомнительную территорию, ведь формально он все-таки отвечал за военную политику, а не международную, и все же его отношение к Уиндеру должно было повлиять и на то, и на другое. Заметив сомнение на лице своего собеседника, Бенджамин наклонился вперед и продолжил:

– Вы скоро поймете, что границы власти в этом правительстве не проведены четко. По сути, правительство очень напоминает лабиринт в парках старых английских домов: его трудно представить в целом и трудно преодолевать из-за большого количества переходов, которые пересекаются между собой и выглядят одинаково. Так что заботу о межведомственных проблемах предоставьте мне, ваша задача – справиться с генералом.

– Господин министр позволит мне заметить, что генерал Уиндер выше меня чином?

– Да, это так… до тех пор, пока он не начнет представлять прямую угрозу благополучию нашего департамента. Вот тогда и посмотрим, кто кого превосходит чином. – Бенджамин придвинул свой стул чуть ближе к Орри и посмотрел на него так, что под шелком наконец-то стала видна сталь. – Я уверен, вы будете выполнять свои обязанности тактично и разумно, полковник.

Это не было изъявлением надежды – это был приказ.

На следующее утро Орри нанес визит вежливости начальнику военной полиции, чья канцелярия располагалась в уродливом каркасном здании на Брод-стрит рядом с площадью Капитолия. С первой же минуты, как Орри переступил порог этого ведомства, у него начали накапливаться неприятные эмоции.

Два уиндеровских сыщика – типы в штатском, грязных ботинках и шляпах с опущенными полями, – развалясь на скамье в вестибюле, таращились на него, пока он подходил к служащим. От Орри не ускользнуло и то, что оба были вооружены огромными револьверами.

Внимание клерков ему удалось привлечь не сразу. Они были заняты громким спором и руганью между собой. Орри постучал по низкой перегородке, отделявшей скамьи для посетителей от рабочей области. Клерки поутихли. И Орри, в окружении переполненных плевательниц и пивных паров, сообщил о своем деле.

Бригадный генерал Джон Генри Уиндер заставил его ждать целый час. Когда же Орри наконец приняли, он увидел перед собой плотного офицера, который выглядел намного старше своих шестидесяти лет. Всклокоченные, совершенно седые волосы, казалось, не расчесывали, не подстригали и даже не мыли уже очень давно. Кожа Уиндера шелушилась от сухости, а постоянно опущенные уголки рта давали понять, что улыбаться генерал не привык.

Орри постарался представиться как можно любезнее и выразил надежду на хорошие деловые отношения, однако Уиндер не обратил на его слова никакого внимания.

– Я знаю, ваш начальник – друг Дэвиса, но и я тоже, – сказал он. – Так что мы поладим, если вы будете соблюдать два правила: не вставать у меня на пути и не оспаривать мою власть.

– Уверен, – уже не так любезно ответил Орри, – что у министра тоже есть свои правила, генерал. У меня есть указания, чтобы все вопросы, так или иначе связанные с армией, решались в полном соответствии с регламентом и…

– К черту регламент! Идет война. По всему Ричмонду – враги! – Уиндер уставился на Орри глазами древней черепахи. – В мундирах и без них. Я должен вырвать их всех с корнем, и мне плевать на ваши чертовы «регламенты»! Все, я занят. Вы свободны.

– К вашим услугам, генерал.

Орри отдал честь, но Уиндер уже склонился над какой-то папкой и не ответил.

Покраснев, Орри быстро вышел.

В министерстве почти все разошлись по делам, кроме нескольких служащих; Джонс был в их числе. Когда Орри описал ему встречу с Уиндером, он только усмехнулся:

– Типичное для него поведение. Во всем правительстве нет человека противнее, я его просто не выношу. Вы сами скоро начнете чувствовать то же самое.

– Черт меня побери, если уже не начал!

Джонс хихикнул и вернулся к заполнению какой-то тетради. Позже Орри заметил, как он положил эту тетрадь в нижний ящик стола и тайком огляделся по сторонам. «Неужели он ведет дневник и все записывает? Лучше следить за своими словами рядом с этим типом».

Когда рабочий день закончился, Орри, все еще не успокоившись после встречи с Уиндером, решил, что ему надо выпить. Направившись в сторону дома, он по дороге зашел в какое-то шумное, веселое заведение под названием «Салун легкого пива миссис Мюллер». Когда перед ним поставили большую кружку, он начал листать «Икзэминер», снова на все корки ругавший администрацию Дэвиса, на этот раз за состояние южной железной дороги. В статье говорилось о том, что она не способна перевозить большое количество солдат с восточного театра военных действий в западный, то есть в Теннесси и Кентукки.

В этих обвинениях не было ничего нового. Орри знал, что поезда на Юге старые, что многие участки рельсов износились и что на Юге нет заводов, способных их заменить. Осуществлялось предостережение Купера Мэйна еще десятилетней давности – о несостоятельности южной промышленности. И теперь противники Дэвиса твердили, что это может привести к поражению в войне.

Орри допил пиво и, чувствуя себя немного виноватым, заказал еще. Ему хотелось забыть о той работе, которую ему поручил Бенджамин. Он, профессиональный солдат, должен играть в шпиона и следить за другим солдатом! Вероятно, считалось, что он не возражает против не слишком чистоплотных обязанностей, если согласился на эту должность. Теперь ему ничего не оставалось, как только выполнять приказы.

Чем дольше Орри сидел в людном баре, тем более подавленным он себя чувствовал. Вокруг слышались мрачные и грубые разговоры. Дэвиса называли чертовым диктатором, Джуду Бенджамина – любимчиком тирана, саму войну – грязным делом. Без сомнения, многие из этих людей радовались известию о бомбардировке форта Самтер, думал Орри, выходя на улицу.

Впрочем, на субботнем ужине в доме министра военно-морских сил Стивена Мэллори царил более позитивный настрой. Мэллори, родившемуся во Флориде у родителей-янки, повезло – или не повезло, это как посмотреть, – возглавить министерство, которое Джефферсон Дэвис почти не замечал. Министр быстро изложил гостю свои твердые убеждения:

– Я всегда считал сецессию синонимом революции. Но если уж началась война, я сделаю все, чтобы мое министерство било врага, а не ждало от него признания или одобрения. В этом, как и во многом другом, мы с президентом расходимся. Еще бокальчик джулепа, полковник?

У Орри уже и от первого кружилась голова, как и от блеска драгоценностей вокруг. Самые сверкающие были на Анджеле Мэллори, яркой и привлекательной испанке. Жена министра похвалила Купера – она следила за делами флота – и познакомила Орри со своими маленькими дочками, прежде чем отправить их спать.

Во время изысканного ужина звучало много тостов за Конфедерацию, и особенно за ее попавших под арест представителей Мейсона и Слайделла, любимцев фракции самых ярых сторонников раскола. К их числу принадлежал и Бенджамин, как понял Орри из разговоров за столом. Орри восхищался самоуверенностью этого холеного коротышки, но никак не мог понять, насколько искренни его убеждения; все-таки он казался скорее приспособленцем, чем фанатиком. Так или иначе, министр на этом приеме блистал весельем и остроумием. А глядя на роскошный стол, сервированный фарфором и хрусталем и уставленный прекрасной едой и напитками, трудно было представить, что где-то идет война. На какое-то очень короткое время Орри даже забыл свою тоску по Мадлен.

После ужина Бенджамин предложил Орри зайти в одно из своих самых любимых мест.

– Это заведение Джонни Уоршема, – сказал он. – Люблю сыграть там партию-другую в фараона. Джонни отлично знает свое дело. Мужчина всегда найдет у него развлечения по душе и будет уверен, что об этом никто не узнает.

Бенджамин сказал, что хотел бы пройтись по улицам в вечерней прохладе, Орри не возражал. Министр отправил своего кучера вперед, к Уоршему; Орри же приехал к Мэллори в наемном экипаже. Проходя мимо «Спотсвуда», они столкнулись с какой-то шумной компанией, которая как раз выходила с другой вечеринки. Кто-то случайно задел Орри.

– Эштон! – От удивления его голос прозвучал более дружелюбно, чем это было бы в другом случае.

Его сестра висела на руке своего свиноподобного мужа; она одарила Орри улыбкой, такой же теплой, как январский мороз.

– Орри, дорогой! Я слышала, что ты в городе… и что ты женился. Мадлен тоже здесь?

– Нет, но скоро приедет.

– Как тебе идет мундир! – Улыбка Эштон, обращенная к министру, была заметно теплее. – Он теперь работает на вас, Джуда?

– Счастлив сказать – да.

– Как вам повезло! Орри, милый, мы непременно должны поужинать вместе, когда у всех будет время. Нас с Джеймсом просто закружила здешняя светская жизнь. Уже несколько недель нет ни одной свободной минутки даже для себя.

– Да, верно, – подтвердил Хантун, глядя сквозь запотевшие очки: эти два слова были единственным его вкладом в разговор.

Эштон помахала рукой и состроила глазки Бенджамину, когда муж помогал ей сесть в карету.

– Привлекательная женщина, – пробормотал Бенджамин, когда они пошли дальше. – Я был очарован ею при первой же встрече. Вы, разумеется, рады, что ваша сестра в Ричмонде.

Скрывать что-либо от местного общества было бесполезно, все равно рано или поздно все откроется.

– Боюсь, между нами не слишком хорошие отношения, – произнес Орри.

– Жаль, – сказал Бенджамин с сочувственной улыбкой – короткой, безупречной и неискренней.

«Похоже, я попал к большому мастеру лавировать в политических морях», – подумал Орри.

Он отлично знал, что больше не услышит от Эштон ничего о совместном ужине. И это его более чем устраивало.

– Эштон?

– Нет.

Отвернувшись от его руки и умоляющего голоса, она передвинула свою подушку к самому краю кровати, как можно дальше от мужа. Потом, взбив подушку, зарылась в нее левой щекой. Но как только сладкие мысли о Пауэлле прокрались в ее голову, муж снова потревожил ее:

– Большим сюрпризом было увидеть твоего брата.

– Да, неприятным.

– Ты действительно хочешь пригласить его на ужин?

– После того, как он выгнал меня из родного дома? – Ее высокомерный тон уже был ответом. – Хорошо бы тебе помолчать. Я устала.

От него – уж точно. От Пауэлла она бы никогда не смогла устать – ни от его неисчерпаемого искусства в постели, ни от его совершенно неординарной личности, которую она начала с изумлением узнавать.

Они встречались по меньшей мере раз или два в неделю, когда позволяло служебное расписание Хантуна. Свидания всегда проходили на Чёрч-Хилл. Несмотря на риск, Эштон предпочитала входить только через парадную дверь, а не пробираться украдкой через сад за домом. Ей даже нравилось это ощущение опасности, когда средь бела дня она приезжала на Франклин-стрит; внутри дома ее сразу же охватывало чувство полной защищенности, которого уж точно не было бы в каких-нибудь безвкусных меблированных комнатах.

Джеймс никогда не спрашивал ее о том, что она делает днем. Он даже не знал о ее таинственных отлучках из дому. Он был слишком глуп, слишком занят своими жалкими обязанностями в министерстве финансов, из-за которых просиживал на службе до восьми или девяти каждый вечер.

Пауэлл не только удовлетворял Эштон физически, иной раз довольно жестко, но и приводил ее в восхищение как личность. Он был истовым патриотом, но не менее пылко любил и самого себя. Никакого противоречия в этом не было. Он любил Конфедерацию, но ненавидел Короля Джеффа. Он верил в сецессию, но не в сецессионистское правительство. И твердо намеревался не только выжить в этой злосчастной войне, но и разбогатеть.

– У меня есть на это год или около того. Дэвис еще какое-то время будет беспрепятственно совершать просчет за просчетом. Но правда на нашей стороне, и мы должны и можем победить в этой войне. Если потом во главе встанет правильный человек, я смогу стать принцем этого нового королевства. Ну а при нынешнем положении вещей и том диктаторе, что сейчас у власти, я, пожалуй, могу только разбогатеть.

Патриот, удачливый делец, потрясающий любовник! Эштон никогда не встречала столь невероятного человека и знала, что другого такого не встретит. По сравнению с ним Хантун выглядел еще более жалким.

Но это уже не имело значения. Их брак, непрочный с самого начала, теперь и вовсе разваливался. Несколько последних месяцев убедили Эштон в том, что Хантун никогда не добьется ни положения в обществе, ни финансового благополучия, потому что для этого нужно обладать хитростью, силой духа и умом, а ничего этого у него не было. Во время того короткого спора с Дэвисом он умудрился сам себя загнать в ловушку.

Отвращение Эштон к мужу росло с каждой неделей, как и уверенность в том, что она любит Ламара Пауэлла.

Любит. Как странно было сознавать, что это расхожее слово может быть применено к ней самой. Лишь однажды в жизни она испытывала подобные чувства. А потом Билли Хазард отверг ее, предпочтя Бретт, после чего и началась цепь событий, которая завершилась тем, что ее ненавистный братец выгнал ее из Монт-Роял.

В том, что Пауэлл питает к ней ответные чувства, Эштон сильно сомневалась. Этот человек, как ей казалось, не мог любить никого, кроме себя. Но это ее мало волновало. Ей было достаточно…

– Эштон?

Она все так же лежала спиной к мужу. Грязно выругавшись, она стукнула кулаком по подушке. Ну почему он не хочет оставить ее в покое?

– В чем дело?

Мягкая, противная рука поползла по ее плечу.

– Почему ты так холодна со мной? Я уже несколько недель не исполнял супружеского долга…

Боже, даже когда он молил о любви, он говорил как адвокат. Ну так он заплатит за то, что не хочет оставить ее в покое. Эштон отодвинулась в сторону, разбросав волосы по подушке, нащупала спичку на столике, зажгла ее. Сняв колпак с лампы у кровати, подожгла фитиль, вернула колпак на место. Потом приподнялась на локтях и подтянула ночную рубашку к груди:

– Ладно, давай.

– Чт… Что?

– Сними эту вонючую рубаху и получи то, чего хочешь, если сумеешь.

В ее глазах заплясали злобные огоньки. Эштон согнула колени и раздвинула их, стиснув зубы:

– Ну же!

– Не уверен, что смогу по команде… – прозвучал его приглушенный голос из-под длинной фланелевой рубашки, которую он неуклюже пытался снять.

Когда он наконец бросил одежду рядом с кроватью, Эштон, с презрением оглядев его белое тело, увидела, что он прав. Хантун готов был заплакать. Эштон только смеялась:

– Ты никогда не можешь. Даже если твой стручок и проявляет признаки жизни, мне кажется, что внутри меня наперсток. Как ты вообще надеялся удовлетворять жену, когда женился? Ты просто жалок!

Она резко сдвинула колени, рывком вернула на место ночную рубашку, схватила лампу и вышла из спальни. Хантун слышал, как она спускается по лестнице.

– Ты просто сука! – заорал он, наплевав на то, что его могут услышать Гомер или еще кто-то из домашних слуг. Пусть знают, и поделом ей.

Гнев иссяк так же быстро, как и легкая эрекция, которая возникла, пока Эштон кричала на него. Ее грубость, однако, не просто причинила Хантуну боль. Она только подтвердила подозрение, возникшее уже несколько дней назад. У его жены появился другой мужчина.

Хантун рухнул на кровать и закрыл глаза рукой. В этом Ричмонде все шло не так. Ему приходилось заниматься черной работой на правительство, которому он с самого начала не доверял и которое презирал. То же самое он чувствовал по отношению к Дэвису, чьи противники уже составляли не просто взвод или полк, а целую небольшую армию. И это были важные люди: вице-президент Стивенс; Джо Джонстон; Вэнс из Северной Каролины и Браун из Джорджии – губернаторы, которые прямо заявляли, что Дэвис узурпировал власть; Томбс – бывший государственный секретарь, которого Дэвис вынужден был сделать бригадным генералом, чтобы прекратить его едкие нападки.

Президент диктовал армии, что и как делать, и в то же самое время раболепствовал перед виргинской аристократией, как будто это был единственный способ примириться с его жалкой родословной. Дэвис бездарно вел войну, плохо управлял государством – список обвинений расстроенный ум Хантуна мог продолжать еще очень долго – и мешал ему продвинуться по службе, портя тем самым его отношения с женой.

Почти час он лежал, воображая Эштон обнаженной, в постели с другим мужчиной. Кто же этот мерзавец? Какой-нибудь офицер? Или тот плюгавый хитрый еврей с его безупречными манерами? А может, тип вроде этого бессовестного проныры из Джорджии, Пауэлла? С пересохшим ртом Хантун представлял, как Эштон совокупляется с разными подозреваемыми. Он хотел знать, кто этот человек. В конце концов, он может потребовать от нее назвать имя…

Он вдруг одернул себя. Лучше оставаться в неведении, иначе это просто может убить его.

Когда прошло еще два часа, он с трудом вылез из постели, надел халат и спустился вниз. В доме стало холодно. От его дыхания вылетали облачка пара, вспыхивая в свете ночников. Хантун шагнул в дверь:

– Эштон? Я хочу извиниться за…

Он умолк на полуслове. И скривился. Свернувшись в большом кожаном кресле и обхватив прижатые к груди колени руками, Эштон крепко спала. Дыхание ее было ровным и спокойным, на лице блуждала довольная мечтательная улыбка.

Хантун повернулся и, спотыкаясь, побрел наверх; в ушах у него звенело, а эта проклятая улыбка никак не выходила из головы. К глазам подступили слезы. Он ненавидел Эштон, но знал, что бессилен что-либо изменить, и от этого ему становилось еще хуже. Как глубокий старик, он медленно тащился по лестнице. Часы в холле пробили три ночи.