Текст книги "Рай и ад. Великая сага. Книга 3"

Глава 20

Деревянная Нога дорисовал в счет зим изображение Торговой компании Джексона внутри типи под крошечной Шапкой Бизона. Снаружи добавил две фигурки, размахивающие томагавками, и третью – с руками-палочками, прикрывающими развилку палочек ног. Увидев эту часть картинки, Малыш на индейский манер прикрыл рот ладонями и захихикал.

Когда снежные сугробы начали таять, в деревню шайеннов, где зимовали торговцы, прискакал какой-то белый гость. Его приветствовали широкими улыбками и радостными криками. Матери поднимали повыше младенцев, чтобы те прикоснулись к черной сутане, видневшейся из-под накидки из бизоньей шкуры. Деревянная Нога познакомил Чарльза с седоволосым иезуитским миссионером.

Шестидесятипятилетний отец Пьер-Жан Де Смет был легендарной фигурой. Родился он в Бельгии, но еще в юности эмигрировал в Америку. В 1823 году он окончил католический колледж рядом с Сент-Луисом и начал свою знаменательную службу на Равнинах. Он не только обращал индейцев в христианскую веру, но и стал их преданным сторонником. Порой он добирался даже до долины Уилламетт. Для сиу, черноногих, шайеннов и других племен он был Черной Рясой, исповедником, посредником при встречах с белыми и просто другом.

У вечернего костра Де Смет проявил прекрасное чувство юмора и замечательное знание индейских обычаев.

– Мистер Мэйн, – сказал он, – уверяю вас: если индейцы грешат против белых, то лишь потому, что белые намного больше согрешили против них. Если они гневаются, то лишь потому, что белые спровоцировали их к этому. Других объяснений я не принимаю. Только когда жестокость перестанет быть для Вашингтона официальной политикой, на Равнинах может воцариться мир.

– Вы думаете, такое возможно, отец?

– Шансов мало, – ответил Де Смет. – Алчность слишком часто побеждает добрые намерения. Но я все равно продолжаю верить и убеждениям своим не изменю. Я буду бороться за царство мира, пока меня не призовет Господь.

На западе Миссури было три наиболее оживленные дороги. Старый сухопутный Орегонский тракт проходил по долинам реки Платт; к нему примыкал новый Бозманский тракт, ведущий к золотым приискам Монтаны. Тракт на Санта-Фе шел на юго-запад, к Нью-Мексико. Лежащая между северными и южными путями дорога Смоки-Хилл, названная в честь одноименной реки, вдоль которой она в основном пролегала, вместе с другими западными дорогами шла в направлении рудников Колорадо.

В мае шестьдесят шестого года Торговая компания Джексона, находясь еще в тридцати милях к югу от Смоки-Хилл, встретилась с другим белым. Этот толстый человек, ехавший в крытом фургоне, носил косы, а подстриженная надо лбом челка была густо смазана жиром и стояла торчком. Чарльзу он показался похожим на Санта-Клауса, который только что где-то хорошенько гульнул. Толстяк сердечно приветствовал их и предложил провести вместе ночь.

– Нет, спасибо. Мы спешим, Глин, – без улыбки ответил Джексон и подал компаньону знак ехать дальше.

Проехав мимо фургона, Чарльз оглянулся через плечо и с изумлением увидел, что из-под белого брезента на них смотрит индейская девочка лет четырнадцати или пятнадцати. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы она поменьше ела, а так несколько лишних подбородков делали ее похожей на взрослую женщину.

– Сразу видно, что вам этот человек не нравится, – сказал Чарльз. – Что, конкурент?

– Только не для нас. Он торгует спиртным и оружием. Зовут Септимус Глин. Одно время работал на агентство в Верхнем Арканзасе. Его даже Индейское бюро терпеть не может. Шныряет везде тайком, продает то, чего нельзя продавать, и постоянно меняет молодых девушек, обольщает сладкими речами, наплетет всякого, пока девчонка в него не влюбится, и увозит ее с собой. А потом продает, когда она ему надоедает.

– Я видел девушку в фургоне.

– Само собой, – с отвращением сказал Джексон, даже не повернувшись, чтобы убедиться в этом. – Из племени кроу наверняка. Он и волосы подстриг на их манер. Кроу – красивый народ, но он успеет изуродовать девку, пока наслаждается ею. А потом в шлюхи отдаст.

Чарльз посмотрел вслед фургону, который добрался уже до края серой равнины, и порадовался, что ему не пришлось общаться с Септимусом Глином. При встрече с Уиллой Паркер он обязательно расскажет ей, что не все белые эксплуатируют индейцев. Вот Джексон не такой. И тот иезуитский священник тоже. Он надеялся, что Уилле приятно будет это услышать, и с удивлением понял, что ему хочется доставить ей удовольствие.

До дороги Смоки-Хилл они добрались со всеми сорока шестью лошадьми, вырученными за проданные товары. Деревянная Нога то и дело повторял, что новый партнер принес ему удачу.

К югу от Смоки-Хилл ни одного белого, кроме Глина, они не встретили. Но когда выехали на дорогу, им пришлось двигаться на восток против потока из кавалерийских отрядов, фургонов переселенцев и дилижансов. Целый караван фургонов, ехавших по два и три в ряд, отказался уступить им дорогу, и торговцы погнали лошадей между повозками, глотая пыль. Дважды волы чуть не затоптали Фенимора. Две дорогие лошади сбежали.

Разъехавшись с фургонами, они остановились. Оба выглядели так, словно окунули лица в желтую муку; от пыли глаза казались больше, а белки – белее.

– Богом клянусь, Чарли, я никогда не видел столько переселенцев в это время года!

– Такое движение наверняка разозлит сиу и шайеннов, да?

– Верно, – кивнул Деревянная Нога.

Чарльз долго смотрел вслед круглым брезентовым крышам кативших на восток фургонов.

– Знаете, – наконец сказал он, – я испытал странное ощущение, когда те фургоны отказались уступать нам дорогу. Я вдруг понял, что чувствуют индейцы.

В тридцати милях от форта Райли они увидели первые столбы, отмечавшие путь будущей железной дороги. Примерно через каждую милю после этого они проезжали мимо уложенных в штабеля телеграфных столбов, которые ожидали установки. Один штабель успел превратиться в пепел и груду обгоревших остатков.

– Разговоры по проволоке индейцам не нравятся почти так же, как новые поселенцы, – заметил Джексон.

Они двигались дальше. Загорелый и обветренный после возвращения к жизни на воздухе, Чарльз чувствовал себя в полной гармонии с окружавшей его природой. Его тоска понемногу исчезала, уступая место вновь возрождавшейся энергии и интересу к жизни. Даже если он еще не исцелился полностью, выздоровление уже началось.

Утро выдалось теплое. Чарльз снял цыганское пончо, закатал рукава рубахи и, зажигая сигару, заметил, что в их сторону из прерии повернуло еще восемь фургонов. Это оказались армейские санитарные повозки на высоких колесах. Каждую тащили две лошади. Вокруг, образовав защитное кольцо, скакали солдаты.

– Это еще что такое? – пробормотал Джексон.

Они согнали своих мулов и лошадей в круг и ждали. Санитарные повозки остановились. Какой-то полковник спешился и приветствовал их. Второй офицер выпрыгнул из переднего фургона; это был жилистый мужчина с хищным лицом и жесткими рыжими волосами, тронутыми сединой. Его лицо поразило Чарльза сильнее, чем три звезды на его мундире.

– Доброе утро, – заговорил генерал. – Откуда вы едете, джентльмены?

– С Индейской Территории, – ответил Деревянная Нога.

– Мы зимовали у шайеннов, – добавил Чарльз.

– Я здесь с инспекцией. Какое у них настроение?

– Ну, – осторожно начал Джексон, – учитывая то, что ни один деревенский вождь не представляет все племя, я бы предположил, что настроение в целом недоверчивое. Черный Котел, мирный вождь, говорил нам, что не знает, как долго сможет удерживать своих молодых воинов.

– Вот как? – уже сердито спросил генерал. – Тогда мне лучше поговорить с тем краснокожим. Если в здешних краях снимут еще хотя бы один скальп с белого человека, я тоже не смогу удержать своих людей.

После этого он сразу успокоился. Чарльз затянулся сигарой и выдохнул облако голубого дыма. Генерал пристально посмотрел на него:

– Мне показалось или я действительно услышал признаки южной речи, сэр?

– Более чем признаки, генерал. Я воевал с Уэйдом Хэмптоном.

– Значит, опытный солдат. Любите сигары, сэр? – (Чарльз кивнул.) – Я тоже. Приглашаю вас выкурить одну из моих, пока мы готовим еду.

– Спасибо, генерал, но я очень тороплюсь на восток, давно не видел сына.

– Что ж, тогда – спокойного вам пути.

Жилистый офицер небрежно отсалютовал Чарльзу и вместе с полковником пошел обратно к фургонам.

– Ты что, знаешь этого, со звездами? – спросил Джексон, когда они двинулись дальше.

– Конечно. То есть видел его портреты. Это его мерзавцы сожгли почти весь мой родной штат.

– Бог мой… ты ведь не хочешь сказать, что это Билли Шерман?

– Хочу. Это он. Интересно, что ему здесь нужно?

В Райли он узнал ответ. Вскоре после того, как Чарльз проезжал через Чикаго, Шерман принял командование Миссисипским военным округом. Свою штаб-квартиру он перевел в Сент-Луис, а после, в марте, убедил Гранта создать отдельный гарнизон долины реки Платт, чтобы сократить слишком громоздкий гарнизон Миссури и получить возможность лучше управлять ими обоими в рамках одного округа. Это не понравилось Джону Поупу, командующему гарнизоном Миссури.

После этого по армии неизбежно поползли слухи. Более крупная административная единица скоро наверняка переименует гарнизон Миссури. Шерман считает командующего гарнизоном реки Платт Сент-Джорджа Кука слишком старым, хотя тому всего пятьдесят шесть. Он хочет поставить на место Поупа Уинфилда Хэнкока – Хэнкока Великолепного из Геттисберга. Он хочет, чтобы конгресс санкционировал создание новых пехотных и кавалерийских полков и направил часть из них на патрулирование Равнин, хотя до начала сезона передвижений сделать это уже невозможно.

У Чарльза сложилось впечатление, что Шерман очень плохо относится к индейцам, хотя и не хочет участвовать в расправах над ними. «Шерифы нации» – так Шерман называл роль армии. Поуп занимал более активную позицию. Он настаивал, чтобы обозы переселенцев организованно покидали сборные пункты, такие как Ливенворт, иначе, говорил он, его солдаты не отвечают за их безопасность.

У маркитанта Чарльза ждало письмо от Дункана.

– Надо же, оказывается, он теперь гораздо ближе, чем когда я уезжал. Его еще в январе перевели в форт Ливенворт. Давайте-ка поскорее продадим всех этих лошадей!

К первому июня все животные были проданы, и казна партнеров пополнилась на две с лишним тысячи долларов. Торговцы поехали на восток и в Топике положили деньги в банк, оставив себе по пятьдесят долларов на личные расходы. В счете зим Джексон нарисовал три мешка со значком доллара на каждом. Они с Чарльзом пожали друг другу руки, Чарльз обнял Малыша, и партнеры договорились о встрече первого сентября.

Хитро глянув на Чарльза, Деревянная Нога спросил:

– Собираешься куда-нибудь, кроме Ливенворта? Ну, это я на случай, если ты вдруг мне понадобишься.

– О… – Чарльз уже вскочил в седло. – Ну разве что в Сент-Луис. Навещу парикмахера. – (Борода у него отросла длинная и густая.) – Схожу на какой-нибудь спектакль. Я ведь познакомился с актрисой, помните?

– Ммм… точно. А я почти забыл. – (Чарльз усмехнулся.) – Та дерзкая вольнодумка, которая может сама пригласить джентльмена на ужин, ничуть не беспокоясь, что ее за это начнут презирать.

– Именно она.

– Ты раньше был такой раздражительный, я так и подумал: этого парня что-то гложет. Оказалось – все дело в Августе твоей.

– Августа была матерью моего сына, – внезапно побледнев, резко произнес Чарльз. – Она умерла. И я никогда не упоминал ее имя.

– Наяву не упоминал. Ты называл его во сне, Чарли. Думаю, это был приятный сон. Прости.

– Ладно, все в порядке.

– Желаю тебе всего хорошего. Ты мой друг. Мне чертовски повезло, что я встретил тебя тогда в казармах Джефферсона!

– И мне.

– Передавай привет своему пацану и не ввязывайся в драки в тавернах.

– Только не я, – сказал Чарльз и ускакал.

От городка Ливенворт дорога шла строго на север к гарнизону. Чарльз легким галопом проехал эти две мили мимо аккуратных фермерских наделов и административных зданий и складов «Рассел, Мэйджорс и Уодделл»[24]24
  Крупная транспортная компания, осуществляющая перевозки по американскому Западу в 1850-х – начале 1860-х годов.


[Закрыть], гигантского скопления фургонов, нагромождения разных грузов, составленных штабелями, волов в загонах, шумных возничих. Справа, под высоким обрывом, текла река, не видная ему с дороги.

Сам гарнизон занимал площадь в десять квадратных миль и состоял из штаба, казарм и подсобных помещений для шести рот, а также большой интендантской базы, которая обслуживала форты на западе. Первый военный городок основал полковник Генри Ливенворт в 1827 году на правом берегу Миссури, недалеко от того места, где она сливается с рекой Кау.

Квартира Джека Дункана была типичной для всех гарнизонов Запада. В спартанских комнатах обычно стояла железная печь и мебель, которую привозили с собой, покупали на месте или просто сколачивали из ящиков и досок. При других обстоятельствах бригадный генерал поселился бы в «Старом бедламе» – так прозвали казармы офицеров-холостяков, где квартиры были поменьше, – но так как чином он превышал одного женатого капитана, который занимал квартиру для семейных, капитан с женой и ребенком выехали, а Дункан с Морин и Гусом въехали туда. Такое нередко происходило с младшими офицерами, и тогда говорили: «Ну вот, опять кирпичи посыпались».

Чарльз просто поверить не мог в то, как вырос его сын с прошлой осени. Маленький Гус так проворно бегал по скромной гостиной Дункана, качаясь из стороны в сторону, что Чарльз постоянно бросался к мальчику из страха, что тот упадет. Дункана это ужасно забавляло.

– Не надо его ловить, он прекрасно держится на ногах!

Чарльз быстро понял, что это действительно так.

– Он меня не знает, Джек…

– Конечно не знает. – Дункан протянул руки. – Гус, иди к дяде! – Малыш без колебаний вскарабкался к нему на колени; Дункан показал на гостя. – Это твой папа. Хочешь пойти к папе?

Чарльз потянулся к мальчику. Гус завизжал.

– Думаю, дело в твоей бороде, – сказал Дункан.

Чарльз не нашел в этом ничего смешного. Больше часа он пытался заманить сына к себе на колени. Но после того как это ему наконец удалось, малыш сразу вцепился в его большие пальцы и принялся громко хохотать, когда Чарльз начал подбрасывать его на одном колене вверх-вниз. Из кухни пришла Морин и выразила неодобрение, но Чарльз не остановился.

Дункан откинулся на спинку кресла и закурил трубку:

– Отлично выглядишь, Чарльз. Похоже, такая жизнь тебе на пользу.

– Я скучаю по Августе, мне всегда будет ее не хватать. А в остальном я никогда не чувствовал себя счастливее.

– Наверное, этот Адольф Джексон славный парень.

– Самый лучший. – Чарльз слегка откашлялся. – Джек, я должен еще кое-что сказать насчет Августы. Вернее… об одной женщине, с которой я познакомился в Сент-Луисе. Она актриса в одном из местных театров. Мне бы хотелось ее повидать. Но я не хочу оскорбить память Гус.

– Ты порядочный и деликатный человек, – немного помолчав, очень серьезно произнес Дункан. – Многие на твоем месте даже не подумали бы об этом. Я вовсе не жду, что ты до конца жизни останешься затворником. Августа бы этого тоже не хотела. Мужчине нужна женщина, такова жизнь. Так что отправляйся в Сент-Луис тогда, когда захочешь.

– Спасибо, Джек.

Чарльз широко улыбнулся стоящей рядом Морин, которая все еще хмуро поглядывала на его поношенную одежду, спутанную бороду и опасные игры с сыном. Но он был так счастлив, что просто не обратил внимания на ее недовольство.

– Даже не верится, что жизнь может быть так прекрасна, – сказал он, глядя на сына, который уже становился похожим на мать.

– Я рад, – улыбнулся Дункан. – Мы все слишком много страдали в прошлом.

Поднялся занавес, и актеры, взявшись за руки, сделали шаг к авансцене. Трамп потянул их дальше, сорвал с головы шапку дровосека и взмахнул ею, отвечая на аплодисменты. Потом отцепил с грубой хламиды свою приносящую удачу хризантему и бросил увядший цветок, уже скорее коричневый, чем белый, в зал. Какой-то толстяк поймал его, рассмотрел и отбросил в сторону.

Актеры снова поклонились. Потом Трамп поклонился в третий раз, уже один. Уилла и женщина, игравшая его жену, обменялись страдальческими взглядами. Уилла была в нарядном платье с высокой талией, в соответствии с ролью молодой возлюбленной. Сегодня они играли пьесу Мольера «Лекарь поневоле». Как гласила афиша, пьесу дополнил и улучшил мистер Трамп. Чарльзу, который, стоя, аплодировал в передней ложе слева от сцены, показалось, что распутывание шуточного заговора против дровосека, притворявшегося известным лекарем, замирало по меньшей мере четырежды, когда Сэм Трамп произносил комические монологи, выбивавшиеся из пьесы; в одном говорилось о неких отелях со специфическими французскими названиями. Зрители, состоявшие в основном из мужчин, одобрительно ревели, замечая некоторые намеки на местные реалии.

Чарльзу, вообще-то, было все равно, насколько Трамп переписал Мольера. Как и большинство сидевших в зале, он был захвачен появлением на сцене Уиллы Паркер. С момента первого выхода она привлекла всеобщее внимание – и даже не своей красотой, а какой-то непостижимой силой, которая исходила из ее глаз, притягивала к ней взгляды и уже не отпускала ни одной секунды за то время, что она была на сцене. Возможно, все большие актеры обладали таким качеством.

Чарльз вытянул руки над барьером ложи, продолжая хлопать. Его движение привлекло внимание Уиллы. Чарльз как следует помылся, щедро заплатил цирюльнику, чтобы тот хорошо поработал над его бородой, купил недорогой коричневый сюртук и брюки к нему. Когда Уилла посмотрела в его сторону, Чарльз заметил в ее глазах сначала удивление, а потом радость.

Он кивнул ей и улыбнулся. Неожиданно взгляд Уиллы метнулся к ложе напротив. Она была пуста, и только занавеска еще качалась после ухода какого-то зрителя.

Наконец занавес опустили, явив зрителям нарисованные на нем рекламные изображения ресторанов и магазинов. Аплодисменты стихли. Зрители – почти сплошь мужчины и всего несколько женщин с кавалерами – потянулись к выходу. Чарльз все думал о том, что могло вызвать тревогу, которую он заметил на лице Уиллы.

Волнуясь, как мальчишка, он поспешил к служебному входу, где в прошлом году не дал возничему избить лошадь. Получив полдоллара, швейцар охотно пропустил его мимо других джентльменов, которые тоже жаждали попасть внутрь. Благодаря высокому росту Чарльз мог смотреть поверх голов большинства поклонников, рабочих сцены, актеров и всех тех, кто был за кулисами.

Возле коридора, ведущего к гримерным, он увидел Сэма Трампа. Он стоял там, вероятно, для того, чтобы все желающие встретиться с актерами, проходя мимо него, сказали бы ему что-нибудь приятное.

Чарльз сделал это с превеликим удовольствием.

– Спасибо вам, милый юноша, спасибо! – сияя от радости, воскликнул Трамп. – Мне знакомо ваше лицо. Вы из Бостона? О нет! Из Цинциннати!

– Сент-Луис. Но теперь у меня борода. – Он протянул руку. – Чарльз Мэйн.

– Конечно! Прекрасно помню! – (Ничего он не помнил.) – Безмерно рад, что вы зашли к нам сегодня. С завтрашнего дня я ожидаю аншлаг, билетов наверняка не будет. – Его взгляд уже скользнул через плечо Чарльза, высматривая очередного поклонника.

Чарльз проскользнул мимо него, почувствовав запах пота, но не спиртного. Должно быть, Уилла преуспела в своих намерениях.

Все двери гримерных были открыты, кроме последней справа. Чарльз предположил, что это гримерная Уиллы, так как возле нее уже топтался какой-то невысокий, аккуратно одетый мужчина.

Когда он подошел ближе, мужчина обернулся. Чарльз сразу узнал эту неестественно напряженную позу, тщательно подстриженную бородку клинышком, нафабренные усы, отполированные до блеска ботинки и одежду без единой складочки.

Поклонником Уиллы был тот самый человек, который выгнал Чарльза из армии. Капитан Гарри Венейбл.

Глава 21

Когда Чарльз подошел к Гарри Венейблу, нервы его были напряжены до предела. Франтоватый офицер его явно не узнал, хотя и отлично понял, зачем он здесь. Чарльз увидел надпись на двери: «Миссис Паркер». Он шагнул вперед, чтобы постучать, но Венейбл преградил ему дорогу:

– Простите, но миссис Паркер занята.

Чарльз посмотрел сверху вниз в эти холодные глаза и чуть наклонил голову, чтобы подчеркнуть разницу в их росте.

– Прекрасно. Но может быть, она сама мне это скажет? – Он протянул руку поверх плеча Венейбла и стукнул в дверь.

Лицо офицера побагровело. Уилла откликнулась, попросив немного подождать.

– Какого черта вы ухмыляетесь? – спросил Венейбл.

– Симпатяга Венейбл… – Чарльз потер ладонью о ладонь. – Вест-Пойнт, выпуск пятьдесят девятого. – Явно взволнованный, Венейбл попытался вспомнить бородатого незнакомца, а Чарльз продолжил: – Когда мы виделись в последний раз, у вас было несколько помощников. Теперь, как я вижу, их нет. Так что если у нас выйдет спор, возможно, мы сумеем уладить его честно.

В густой бороде Чарльза сверкнула улыбка, но ничего дружеского в ней не было; ладонями он продолжал потирать по-прежнему. Венейбл наконец узнал его.

Тут распахнулась дверь гримерной, из нее выскочила Уилла и тепло обняла Чарльза:

– Чарльз! Я просто глазам своим не поверила, когда увидела вас в ложе… – Она отступила назад, держа его за руки и рассматривая.

На ней был светлый халат из плотного атласа с тонкой кружевной отделкой, украшенной нежными прозрачными бабочками. Несмотря на то что халат был плотно подвязан, он все же не скрывал ее декольте. На носу Уиллы поблескивала капля кольдкрема, светло-пепельные волосы свободно падали на плечи, и в этой небрежности она выглядела совершенно восхитительно.

– Входите, прошу вас, сейчас я быстро сниму остатки грима.

Она втащила Чарльза в гримерную и тут же провела салфеткой у себя за ухом. Салфетка стала оранжевой.

Все это время Венейбл стоял неподвижно, расправив плечи, не в силах скрыть ярость. Как хорошая актриса, Уилла очаровательно улыбнулась ему и любезно сказала:

– Мне очень жаль, полковник, но я снова вынуждена вам отказать. Мы с мистером Мэйном уже очень давно договорились о встрече. Уверена, вы меня поймете. – С этими словами она захлопнула дверь перед его носом.

– А я уже очень давно мечтаю набить физиономию этому хлыщу. Это ведь он тогда узнал меня в казармах Джефферсона, – сказал Чарльз.

– Он до сих пор там.

Уилла взяла со столика шпильки и стала закалывать волосы, поднимая их вверх. В маленькой комнатке царил беспорядок; сценические костюмы, личные вещи, баночки с гримом, кисточки, листки с текстами ролей лежали вперемешку, отражаясь в настольном зеркале, отчего вещей казалось намного больше.

– Он видел этот спектакль четыре дня назад и с тех пор преследует меня. О Чарльз, как же долго вас не было!

– Путь до Индейской Территории неблизкий. – Чарльз вдруг поймал себя на том, что смотрит в ее голубые глаза более пристально, чем собирался.

– Я понимаю. И уже думала, что вы никогда не вернетесь. А когда увидела вас в середине первого акта, чуть не бросилась к вам в ложу.

– А я думал, вы меня увидели, перед тем как опустили занавес.

– О, намного раньше! Даже пропустила несколько слов роли.

– Я не заметил.

– Вы и не должны были заметить. – Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его в щеку, потом снова обняла, и он почувствовал ее мягкое, упругое тело под кружевными бабочками. – Мы сможем поужинать?

– Безусловно. – Он усмехнулся. – Только на этот раз никаких улиток.

– Согласна. Подождите меня в коридоре. Я буду готова через две минуты. – Уилла не могла скрыть волнения, звучавшего в ее голосе.

Венейбла в коридоре уже не было. Чарльз обрадовался. Он был слишком счастлив, чтобы омрачать этот чудесный вечер дракой. Тем более что знал: один на один он легко одолеет этого коротышку, а потом будет мучиться от чувства вины.

Перед тем как Чарльз и Уилла вышли из театра, она помахала Сэму Трампу, который стоял в кулисах с Просперо на руках. Трамп прервал разговор с одним из рабочих сцены и кивнул. Потом выразительно посмотрел на Чарльза и проводил молодых людей взглядом, пока они не скрылись за дверью, выходившей на Олив-стрит.

На тротуаре что-то заставило Чарльза остановиться.

– Что такое? – спросила Уилла. – О нет…

Она тоже его увидела, он стоял на другой стороне улицы в тени деревянного индейского вождя перед табачной лавкой. Венейбл понял, что его заметили, быстро повернул направо и скрылся за углом.

– До чего же странный человек… – пробормотала Уилла, ежась, как от холода.

– Может быть, он больше не появится, зная, что я здесь.

– Там, у гримерной, в какой-то момент у него было такое лицо, словно он готов вас убить.

– Однажды он уже пытался. Не стоит сейчас об этом. – Чарльз осторожно похлопал ее по руке, затянутой в перчатку. – Я проголодался. В «Нью-Плантерс-Хаус»?

– Почему нет? Вполне подходящее место. Я как раз туда переехала – с театрального чердака. – (Они зашагали по вечерним улицам; Уилла держала Чарльза под руку.) – Театр с февраля получает прибыль. Не слишком большую, но все же прибыль. Труппа стала популярной, у нее появилось много поклонников, и управляющий отелем предложил мне номер со скидкой. Видимо, мистер Трамп и миссис Паркер теперь желанные гости во всем городе.

Чарльз хихикнул; легкий цинизм, прозвучавший в голосе девушки, напомнил ему, что Уилла в ее юные годы обладает на удивление зрелым, взрослым умом. Когда в уже знакомом зале ресторана отеля им принесли тарелки с сочной жареной олениной – на этот раз заказывал Чарльз, – он сказал ей об этом.

– Вы мне льстите, – откликнулась Уилла.

– Ничуть. Просто говорю правду. Вы не просто очень… ну, опытны, что ли, для своего возраста, но вы еще и умнее большинства мужчин, которых я знаю.

Уилла легким жестом отмахнулась от похвалы:

– Даже если это правда, в чем я сомневаюсь, то, возможно, лишь потому, что я выросла в театре. Знание пьес пробудило во мне желание прочитать другие книги. А мой отец был либералом в вопросе женского образования. Он верил, что оно полезно.

Они заговорили о том, что происходило с Уиллой после их предыдущей встречи. Театр Трампа в Сент-Луисе с тех пор набрал постоянную труппу.

– Актеры теперь готовы подписывать контракт на весь сезон, ведь я их убедила, что Сэм больше не будет пропивать всю прибыль. – (В репертуаре было уже четыре спектакля, и труппа начала подумывать о гастролях.) – Вы знаете, что между Сент-Луисом и Солт-Лейк-Сити нет ни одного приличного театра? Мне кажется, что все эти новые города, которые сейчас строятся вдоль железной дороги, будут просто идеальны для гастролирующей труппы с собственным шатром.

– И гарнизоны тоже, – сказал Чарльз; официант принес горячий крепкий кофе в серебряном кофейнике и разлил по чашкам. – Вам нравится такая жизнь, ведь так?

– Да, нравится. Но… я опять веду себя бесстыдно. – Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее щеки порозовели. – Я всю зиму часто думала о вас.

Чарльз не смог устоять перед ее взглядом. Понимал, что должен отступить, но не смог.

– Я тоже думал о вас, Уилла, – сказал он.

Она уронила руки на колени и очень тихо произнесла:

– Не знаю, что вы делаете со мной. Я дрожу, как какая-нибудь инженю перед первым выходом на сцену. Я не могу пить этот кофе. Я ничего больше не хочу. – Последовала долгая пауза. – Вы проводите меня в номер?

– Да. С огромной радостью.

Так все и случилось между ними – и намного раньше, чем мог предполагать Чарльз, – в маленькой спальне, слабо освещенной газовой лампой, которая горела в смежной с ней гостиной.

Уилла негромко стонала от желания, когда они снимали друг с друга одежду. Пока она вытаскивала шпильки из своих удивительных золотисто-пепельных волос, Чарльз осторожно коснулся ее маленькой груди – сначала одной, потом другой.

– О, как же я рада, что ты есть на свете, Чарльз! – прошептала она, увлекая его на кровать.

Она снова и снова гладила ладонями его грудь, целовала шею, губы. Он почувствовал слезы счастья на ее щеках.

– Я вовсе не гулящая женщина, – шептала Уилла. – У меня был всего один мужчина, и я с ним была только два раза – просто из любопытства. Оба раза ничего не получилось, так что я совсем неопытная. Надеюсь, это…

– Тсс… – остановил ее Чарльз, целуя в губы. – Тсс…

Она была нежной и страстной, чуткой и пленительной, волнующей и трепетной. В ее объятиях Чарльз забыл обо всех своих сомнениях и страхах и больше не думал о том, к чему могут привести эти отношения. Он не думал ни о чем, кроме этой удивительной юной женщины, которая своей искренностью, своим теплом и пылкостью снова пробудила любовь в его израненной душе.

Проснулся он внезапно, не понимая, где находится. Резко повернулся. Увидел газовый свет сквозь полуоткрытую дверь спальни. Его движение разбудило Уиллу.

– Что с тобой?

– Просто сон.

Она нежно обняла его обнаженной рукой, поцеловала в плечо:

– Плохой сон?

– Наверное. Он сразу забылся.

После недолгого молчания Уилла сказала:

– Ты несколько раз кричал. Произносил какое-то имя. – Снова пауза. – Не мое.

Расстроенный, Чарльз приподнялся на локте.

– Нет-нет, – быстро сказала Уилла. – Все в порядке, Чарльз. Тебе просто нужно поговорить об этом. Да и мне тоже нужно кое-что рассказать. Только завтра… – пробормотала она, прижимаясь к нему и нежно гладя его закрытые глаза.

Рано утром Чарльз оделся и, чтобы соблюсти приличия, покинул отель. От лестницы до дверей в вестибюль он шел смело и даже нарочно шумел. Портье, дремавший за стойкой, приоткрыл один глаз, но, поскольку Чарльз вел себя так, словно скрывать ему нечего, снова погрузился в сон.

Чарльз снял номер в отеле подешевле и на следующее утро приехал к Уилле в нанятой двуколке. Уилла собрала корзинку для пикника. Они отправились в окрестности города, где у верховья реки устроились в небольшой рощице с вязами и платанами, увитыми диким сладко-горьким пасленом. В воздухе пахло мятой. На залитом солнцем поле к северу от рощи цвели дикие астры и лапчатка, а среди зарослей ядовитого плюща гордо красовались ариземы.

– У меня один неловкий вопрос, – сказал Чарльз, помогая Уилле распаковать корзину, в которой были толстые колечки копченых колбасок, черные ржаные хлебцы из местной немецкой пекарни и закупоренная фляга с пенным имбирным пивом. – Прошлой ночью… моя борода, она… ну…

– Да, очень колючая, как эти сорняки вокруг, – поддразнила его девушка. – Заметил, что мне пришлось посильнее напудриться? А все оттого, что ты оставил на моей коже неоспоримые свидетельства нашего возмутительного поведения. – Она наклонилась к Чарльзу и нежно поцеловала его. – О чем я ни секундочки не жалею, потому что мне было безумно хорошо. А теперь…

Она расстелила в тени клетчатую скатерть. Поодаль лошадь, запряженная в двуколку, взмахивала хвостом, отгоняя насекомых. По реке с севера в сторону Сент-Луиса величаво шел большой колесный пароход.