Текст книги "Истоки нейро-лингвистического программирования"

Глава 10
Моя история в НЛП
Роберт Дилтс

Мое детство и юность прошли в районе залива Сан-Франциско в 50-70-х. Это было время глобальных перемен, которые, в основном, начинались именно в этой части Северной Калифорнии. Культура, в которой я рос, дала толчок к возникновению таких явлений, как движение хиппи, рок-н-ролл, протесты против войны во Вьетнаме, галлюциногенные препараты, сексуальная свобода, феминизм, движение в защиту прав гомосексуалистов, осознание необходимости охраны окружающей среды, стремление к развитию человеческого потенциала и технологическая революция в Кремниевой Долине. Перемены, новые идеи, инновации и революционный дух были естественными, каждодневными составляющими реальности, в которой я жил до достижения совершеннолетия.

В 1973 году я прибыл в Университет Калифорнии в Санта-Крузе. Мой путь по прибрежным горам из района залива занял примерно час. Университет был крайне прогрессивным экспериментальным учебным учреждением, настоящим отражением идеализма Калифорнии шестидесятых.¹ Это было заведение для совместного обучения юношей и девушек (даже уборные были общими), в котором абсолютно отсутствовали официальные оценки. Вы либо сдавали пройденный материал, либо и вовсе не вносились в ведомость. Поэтому провалить курс было попросту невозможно. Ранее я посещал католическую школу для мальчиков, подготавливающую к учебе в колледже, и был готов к переменам. Университет Санта-Круза в то время представлял собой полную противоположность моему предыдущему учебному опыту.

Некоторые студенты с трудом приспосабливались к отсутствию строгой структуры, но я чувствовал себя как рыба в воде. Одним из навыков, который я освоил во время подготовки к колледжу, была дисциплинированность, и это сослужило мне хорошую службу в университете. Любой человек с внутренней мотивацией и самодисциплиной мог в полной мере воспользоваться теми возможностями и свободой, которые предоставляло университетское окружение.

Поскольку в моей школе основной акцент делался на точные науки, я решил пойти в другом направлении и начал с того, что выбрал гуманитарные дисциплины в качестве профилирующих. При этом в университете Санта-Круза поощрялись междисциплинарные исследования, а меня интересовало абсолютно все. Во время учебы на первом курсе я посещал занятия по психобиологии, экономике, культурной антропологии и компьютерному программированию (это было в те времена, когда нужно было использовать коробки перфокарт, а один компьютер занимал целое здание).

Я переключился на точные науки на втором курсе, с головой уйдя в физику и исчисления.

Именно в этот период я по-настоящему оценил работу Альберта Эйнштейна. Любопытно, что я родился в 1955 году в той же больнице в Принстоне, Нью-Джерси, где Эйнштейн провел последние недели своей жизни. Я пришел тогда, когда он уходил. Возможно, между нами произошел какой-то энергетический обмен, потому что я всегда ощущал тесную связь с его идеями и ценностями, а его личность стала темой одной из моих книг о стратегиях гениев.²

В то же время я продолжал развивать и свои творческие наклонности, проводя независимое исследование в области анимации. Это научило меня смотреть на мир движений с совсем иной точки зрения. Разделение каждой секунды времени на 32 отдельных образа привело к полностью изменившемуся состоянию восприятия. Возможно, позже это помогло мне быстрее распознавать едва различимые невербальные поведения.

Будучи обычным молодым человеком своего времени, я находился в поисках самого себя и увлекался все новыми и новыми социальными и философскими темами. Так, на младших курсах университета я решил переключиться на изучение политики. Я считал, что важной частью изучения политики для меня должно стать обретение дополнительных знаний о языке и лингвистике. Мой старший брат Майкл был выпускником факультета лингвистики Гарварда и поощрял мое желание познакомиться с этой областью знаний.

В результате я пришел на занятие по основам лингвистики в тот судьбоносный день в сентябре 1975 года. Это был большой лекционный курс, на который записалось более 200 студентов. Лекции читал преподаватель по имени Джон Гриндер. Излишне говорить, что Гриндер был не похож ни на одного из университетских профессоров, которых я встречал до тех пор. В то время ему было около тридцати с половиной лет, Джон был энергичным, харизматичным, исполненным жизненных сил, уверенным в себе, любознательным и, бесспорно, умным и талантливым человеком.

В начале шестидесятых Гриндер служил в нескольких военных подразделениях войск специального назначения США; вернувшись в конце десятилетия в академический мир для того, чтобы изучать лингвистику, он, как и многие представители его поколения, стал приверженным защитником контркультуры. У него была репутация «радикального» преподавателя. Он приводил студентов на собрания преподавательского состава, потому что считал, что студенты должны иметь право слова во время принятия решений, которые их непосредственно касались. На каком-то этапе он организовал группу студентов, которые легли поперек одной из местных автострад в знак протеста против войны во Вьетнаме.

Он проявлял мало терпимости к бюрократизму академических традиций. Его первыми словами, обращенными к студентам на лекции по основам лингвистики, были: «Если кто-либо из вас присутствует здесь потому, что таковы требования учебной программы, подойдите ко мне после занятия. Я сразу же подпишу документы, необходимые вам для зачета, потому что не хочу, чтобы в аудитории присутствовали люди, которые пришли сюда из чувства долга, а не по собственному желанию. Я считаю это непродуктивным и ненужным». На меня произвели огромное впечатление его стремление к согласованности (конгруэнтный подход) и готовность пренебречь бюрократическими формальностями.

Но главные сюрпризы были впереди. Джон и его таинственный компаньон по имени Ричард Бендлер только что опубликовали «Структуру магии», том I.³ В этой книге описывалась дюжина ключевых языковых паттернов, названных метамоделью, которые он и Бендлер вывели на основе моделирования трех наиболее известных в мире и эффективных психотерапевтов – Фрица Перлза (гештальт-терапия), Вирджинии Сатир (семейная терапия) и Милтона Эриксона (гипнотерапия). Идея книги заключалась в том (об этом же говорило и название), что кажущиеся «магическими» результаты, достигнутые этими мастерами, могут быть описаны и переданы другим людям через процесс моделирования их глубинных структур. В их понимании сила языка заключалась скорее в его форме, чем в содержании.

Согласно Бендлеру и Гриндеру, эффективные терапевты скорее прислушивались к определенным категориям языка и задавали предсказуемые вопросы, чем погружались в детали и эмоциональную окраску конкретных слов их клиентов. Эти вопросы помогали людям обратить внимание на определенные обобщения, опущения и искажения, которые возникали в их словесных описаниях жизненных событий. В свою очередь, это способствовало более полной репрезентации их опыта, расширению их ментальной модели мира и нахождению большего количества вариантов выбора, особенно в болезненных и затруднительных ситуациях. Вирджиния Сатир написала во введении к этой книге: «То, что сделали Ричард Бендлер и Джон Гриндер, заключалось в наблюдении за процессом перемен во времени и в извлечении из него паттернов процесса «как».

В четверг, на нашем первом полноценном занятии, Джон обучил нас языковым паттернам метамодели всего-то за двухчасовую учебную пару. Для меня это была первая практическая вещь, которой меня когда-либо обучали в стенах альма-матер. И хотя у меня не было никакой терапевтической подготовки и я никогда не посещал занятия по психологии, к своему изумлению я осознал, что могу задавать вопросы так, как будто я являюсь опытным психотерапевтом. Я обнаружил, что с помощью нескольких правильно подобранных вопросов члены моей семьи, однокурсники, друзья и даже случайные знакомые переживали ценные прозрения и прорывы. Мне стало понятно, что признание нескольких фундаментальных языковых паттернов и умение задавать правильные вопросы давало человеку невероятную способность стимулировать изменения и развитие.

Однако вскоре стало так же очевидно, что одного знания языка недостаточно. На следующее занятие во вторник примерно половина студентов прибыли подавленными, унылыми и несчастными. Они испортили отношения со своими возлюбленными, учителями и друзьями, разобрав их по кусочкам с помощью вопросов метамодели, которые были восприняты скорее как допрос или дознание, чем как взаимное исследование. Вскоре после этого Гриндер и Бендлер начали обращать особое внимание на важность установления раппорта.

Я развил в себе естественное умение отзеркаливания. Еще со времен моего детства это было интуитивным паттерном моего поведения. На домашних видеозаписях можно проследить, как я постоянно воспроизводил ключевые элементы поведения окружавших меня людей; поскольку это основной элемент установления раппорта, такое умение давало мне преимущество в использовании метамодели.

То, что я изучал на занятиях у Гриндера, было оригинальным, возбуждающим и действенным. У некоторых студентов росло ощущение, поощряемое Джоном, что мы могли «изменить мир» с помощью метамодели. Я немедленно начал применять языковые паттерны метамодели во время Сократических диалогов, которые я изучал на занятиях по политической философии, и написал об этом работу (позже опубликованную в книге «Применение НЛП»⁴). Я показал, как сократический метод дискуссии систематически оспаривал допущения, подвергая сомнению языковые паттерны, известные в метамодели как модальные операторы необходимости (слова «должен», «нужно», «необходимо») и универсальные квантификаторы (слова «всегда», «каждый раз», «никогда», «только» и т. д.)

В то время Джон и Ричард в основном использовали метамодель только для терапевтических целей, поэтому применение ее в области политики было новым и оригинальным. Джону это показалось интересным. Он преподавал также некоторые курсы по политике и даже написал книгу по марксистской экономике.

Гриндер и Бендлер также начинали свои исследования в области воздействия сенсорных репрезентативных систем (визуальной, аудиальной, кинестетической и т. д.) на сознание и последствий этого воздействия. Я помню, как однажды пришел к Джону после занятий, чтобы обсудить мою работу по Сократическому диалогу и метамодели. Мне было удивительно, но приятно услышать, как Гриндер причислил меня к немногим «аудиальным» людям в классе (в противоположность «визуалам» и «кинестетам»), что ставило меня в один ряд с ним самим, Бендлером, Бейтсоном и Эриксоном. По мнению Гриндера, люди «обладающие слухом» составляют лишь 10 % населения.

Джон предложил мне в качестве следующего проекта заняться схожим анализом «металогов» Грегори Бейтсона из его книги «Шаги в направлении экологии разума».⁵ Бейтсон (1904–1980) был антропологом и социологом, чьи идеи и теории оказали значительное влияние на такие научные области, как кибернетика, лингвистика, теория коммуникации, психиатрия и системная психотерапия. Бейтсон выбрал термин «металог» как явную ссылку на Сократические диалоги, чтобы описать свой собственный разговорный метод «размышлений о мышлении» и оспаривания допущений.

Бейтсона обладал невероятной природной способностью распознавать порядок и модель в мироздании. Гипотеза Джона состояла в том, что металоги Бейтсона интуитивно применяли языковые паттерны метамодели для того, чтобы систематически реагировать на отличные от Сократических диалогов вербальные категории – в частности, на номинализации, представляющие собой слова (такие как «коммуникация», «мысль», «свобода» и т. д.), которые превращают действия, непрерывные процессы и отношения, в «предметы». Естественно, интуиция не подвела Джона.

Гриндер и Бендлер показали Бейтсону, который тоже преподавал в то время в Университете Калифорнии в Санта-Крузе, рукопись «Структуры магии». Бейтсон был впечатлен работой и написал в предисловии: «Джон Гриндер и Ричард Бендлер сделали нечто похожее на то, что мои коллеги и я пытались сделать пятнадцать лет назад… У них есть инструменты, которых не было у нас, – или мы не увидели, как можно их использовать. Им удалось превратить лингвистику в основу теории и одновременно в инструмент терапии,… сделав явным синтаксис того, как люди избегают перемен, и, следовательно, того, как помочь им измениться».⁶

Именно после прочтения «Структуры магии» Бейтсон договорился о встрече своего давнего коллеги и друга Милтона Эриксона (1902–1980) с Бендлером и Гриндером. Бейтсону было интересно, смогут ли они создать похожую модель сложных коммуникативных паттернов, которые Эриксон применял в гипнотической и терапевтической работе. Это стало началом одной из самых плодотворных работ в НЛП.

Бейтсон впервые встретился с Эриксоном в 1930-е годы, когда Грегори и его жена, в то время известный антрополог Маргарет Мид, занимались исследованиями трансовых танцев на Бали.⁷ Их интересовала фоновая информация о гипнозе и трансе. Они были представлены Эриксону их общим другом, знаменитым писателем Олдосом Хаксли (автором книг «О дивный новый мир» и «Двери восприятия»).

Осенью 1975 года Бендлер и Гриндер глубоко погрузились в изучение Эриксона, регулярно путешествуя в Феникс, Аризона, чтобы проинтервьюировать Эриксона и разработать модель. Я помню, как после одной из таких поездок Джон вошел в аудиторию и взволнованно сказал: «Все, что вы знаете, неправильно». Опыт работы с Эриксоном заставил их полностью пересмотреть свои взгляды на метамодель. Джон и Бендлер осознали, что Эриксон применял паттерны метамодели наоборот, вместо того чтобы задавать вопросы и оспаривать предположения своих клиентов. Он намеренно использовал язык для создания обобщений, опущений и искажений как части своей гипнотической работы. Они назвали этот подход, включив в него также используемые Эриксоном метафоры, пресуппозиции и встроенные указания, Милтон-моделью.

Примерно в то же время я впервые увидел Ричарда Бендлера, который заглянул на занятия Джона по лингвистике. Тогда ему было 25 лет, он был сухопарым, с длинными волосами и бородкой-эспаньолкой. Это был умный и настойчивый молодой человек. Казалось, что он совершенно не боится пробовать новое и уверен в себе до такой степени, что его уверенность граничит с самонадеянностью. У него было отстраненное, почти отсутствующее выражение лица и манера смотреть на людей так, что у них создавалось впечатление, будто он смотрит сквозь них, не замечая их присутствия. Его взгляд становился грозными, если он чувствовал, что его обманывают, им манипулируют или относятся к нему непочтительно. Все эти качества в совокупности создавали вокруг него ауру Свенгали,[23]23
  Свенгали – человек, который обладает силой непреодолимого внушения; имя музыканта в романе Джорджа Дюморье «Трильби» [прим. переводчика].


[Закрыть] обнажавшую глубокую восприимчивость, сострадание, игривость и острое чувство юмора. (До сих пор, если мне хочется повеселиться, я включаю видеозапись семинара, который проводил Бендлер.)

Визит Бендлера завершился тем, что он и Гриндер провели двойную индукцию сразу 200 студентов. Пока Гриндер говорил об Эриксоне и его языковых паттернах, Бендлер отошел в противоположный конец лекционного зала и одновременно в такт с Гриндером говорил, что нас всех ожидает много сюрпризов, озарений и открытий в наших снах грядущей ночью.

Следующим курсом, который я прослушал у Гриндера в Калифорнийском университете в Санта-Крузе, был «Синтаксис 100». Это было в начале 1976 года, небольшая группа студентов состояла примерно из 20 человек. Только что вышла из печати книга Бендлера и Гриндера «Паттерны гипнотических техник Милтона Эриксона», том I, и они семимильными шагами продвигались вперед в своих исследованиях связи между языком и различными репрезентативными системами. Я никогда в жизни не испытывал большего волнения, держа в руках книгу, чем тогда, когда получил по почте только что изданные «Паттерны». Мне казалось, что в этой книге содержится великая мудрость, которая изменит мою жизнь (и во многом так и произошло).

Во время занятий Джон рассказывал о производительной силе и влиянии языка на восприятие. Курс был захватывающим и интенсивным, каждый день дарил нам новые озарения и открытия. Я помню, как однажды кто-то задал вопрос, и Джон остановил занятие и сказал: «Я только хочу отметить, что еще никто за всю человеческую историю не задавал раньше этот вопрос». Меня потрясло то, что его слова были правдой. Целью Джона было показать нам, что использование языка ведет нас к новым областям восприятия и осознания. Было ощущение, что та территория, на которую мы ступали, была совершенно неизведанной человечеством.

Джон давал нам такие задания, например: взять один паттерн метамодели и в течение целой недели сконцентрироваться на том, чтобы услышать и подвергнуть сомнению эту языковую категорию. Нам нужно было замечать, какие сдвиги это производило в нашем сознании и фокусе внимания.

Однажды Джон дал нам задание подметить то, на что раньше мы не обращали особого внимания, дать этому название и наблюдать за тем, как меняется наше переживание этого явления. После занятия я подошел к нему, чтобы получить дополнительные разъяснения. Когда я обдумывал свой вопрос, я непроизвольно взглянул в сторону. Он сказал: «Как насчет этого?» Я спросил: «Чего?» Джон ответил: «Ты только что отвел глаза в сторону».

Как только я осознал это движение, я вспомнил, что в тот момент «ушел в себя» и думал о чем-то за гранью своего сознательного восприятия. Я назвал это явление чем-то вроде «неосознанного сигнала». С этого момента как будто пелена упала с моих глаз, и я внезапно понял, какие неосознанные действия производят люди, чтобы самим себе подать сигнал: моргают, прикасаются к лицу, смотрят в разные стороны, делают мелкие движения, воспроизводят различные выражения лица, звуки и т. д.

Я подмечал все, начиная с того, как люди цокают языками и моргают глазами, до того, как они щелкают пальцами, глядя при этом вниз и в сторону. Я наблюдал за людьми, занимающимися в библиотеке, замечая, как их глаза двигались в различных направлениях. Я помню, с каким волнением наблюдал, а затем описывал свои наблюдения за этими по большей части бессознательными сигналами, особенно движениями глаз. Джон казался довольным моими наблюдениями и давал мне более конкретные задания в отношении различных сигналов, включая движения глаз и их связь с различными сенсорными репрезентативными системами.⁸

Примерно в это же время Джон начал приглашать меня на встречи Мета-группы на Альба Роуд в горах Бен-Ломонда. По-настоящему я оказался вовлечен в деятельность Мета-группы лишь спустя семь или восемь месяцев после моей встречи с Джоном. Я думаю, Джон поначалу приберегал меня для своих собственных экспериментов, я был кем-то вроде «ученика волшебника». Поэтому я мало взаимодействовал с Ричардом и большинством других членов Мета-группы до весны 1976 года.

Как руководители группы, Бендлер и Гриндер прекрасно уловили революционный дух времени. Их метод обучения был всецело «эвристическим», то есть шел за опытом. Их философия состояла в том, чтобы сначала действовать – начинать с чувственного опыта – а затем «оцифровывать» (т. е., описывать словами). Они прививали нам уверенность в том, чтобы мы можем сделать и изменить что угодно.

Одним из способов создания модели Эриксона, например, было воспроизведение с нами того, что Эриксон делал со своими клиентами. Когда Джон и Ричард, проделывая это сами, сумели научить нас воспроизводить эти процессы, они удостоверились, что распознали паттерн точно и недвусмысленно. Их манера обучения также была непосредственной и основанной на опыте. Они производили какое-либо действие, затем вызывали одного из нас, давали несколько указаний, и нам надо было сразу же повторить это действие с кем-либо еще. Затем мы приходили к ним и рассуждали о том, что произошло, что сработало, а что не получилось. Следующим шагом было достижение того же результата без необходимости погружать человека в состояние транса. Именно так были разработаны многие изначальные техники НЛП.

Одной из стратегий, которой они нас учили, было умение извлекать как можно больше познаний и вариантов выбора из каждого переживания или жизненной ситуации. Нас приучали вспоминать события в конце каждого дня и определять важные моменты выбора. Нам нужно было поразмыслить над тем выбором, который мы сделали в эти моменты, и понять, был ли этот выбор успешным или неудачным в отношении желаемого результата. Для каждого момента выбора нужно было представить три альтернативных способа нашей реакции, отличных от того, что мы в действительности сделали (независимо от того, было ли это действие успешным). Затем в своем воображении мы проецировали результаты и последствия каждого альтернативного варианта и представляли, как на самом деле все могло сложиться, если бы мы сделали иной выбор. Целью этого упражнения не было нахождение «лучшего способа» реагирования на различные ситуации. Скорее, мы просто вырабатывали в себе привычку создавать все больше и больше вариантов выбора. Регулярное выполнение этого упражнения обеспечивало возможность получать в три раза больше опыта и переживаний за день, чем если бы мы просто сохраняли в памяти то, что произошло в течение суток. Это упражнение плюс постоянная сосредоточенность на процессе в противовес содержанию значительно повышали нашу способность к обучению. К тому времени, когда мне исполнилось 23 года, я уже обучал опытных терапевтов, которые работали с клиентами дольше, чем я прожил на этом свете.

Много странных и удивительных вещей происходило в тех группах. Я допускаю, что со стороны это могло казаться цирковым представлением. Мы проверяли на себе каждый гипнотический феномен, включая позитивные и негативные галлюцинации, каталепсию, распознавание глубокого транса, регрессии в прошлое и проекции в будущее. Было в порядке вещей увидеть взрослого человека, регрессировавшего в двухлетний возраст, который ползает по полу и ведет себя как ребенок, – в качестве метода развития способности к изучению языков. Мы экспериментировали с чем угодно, начиная с экстрасенсорного восприятия до создания фобий с последующим превращением их в полную противоположность. Мы также изучали стратегии естественного воссоздания всех типов измененного состояния сознания, включая те, которые обычно вызываются наркотическими средствами.⁹

Мир был тогда открыт для нас настежь, и все казалось возможным. Иногда в шутку мы называли наши группы «Космической академией», а сами были «космическими курсантами».

Я очень хорошо помню главных членов Мета-группы в тот период времени: Фрэнк Пьюселик, Джудит ДеЛозье, Лесли Камерон, Дэвид Гордон, Стивен Гиллиген, Джеймс Айхер, Байрон Льюис и Терренс МакКлендон. Многие из них внесли впоследствии значительный вклад в это новое направление как тренеры и авторы (и многие остались близкими друзьями и коллегами). Джудит и я, например, были партнерами в Университете НЛП при Университете Калифорнии в Санта-Крузе в течение последних 20 лет и написали в соавторстве несколько книг, включая «Энциклопедию системного НЛП» (2000) и «НЛП II: Поколение Next» (2010).¹⁰ Стив Гиллиген и я проводили совместные семинары по всему миру на такие темы, как «Любовь перед лицом насилия», «Эволюция сознания», «Генерирующий коучинг» и «Путешествие героя».¹¹ Последняя тема стала предметом нашей последней совместной книги.

В то время как многие люди, посещавшие еженедельные группы, были захвачены драматическими личными переменами, тайнами мастерства Бендлера и Гриндера, «магией» гипноза или сосредоточены на том, чтобы правильно освоить некую технику, костяк группу исследователей интересовали более глубокие аспекты того, что мы делали и переживали. Между нами установился сильный раппорт, основанный на нашей общей страсти к тому, что мы изучали и открывали. Я очень хорошо помню, как мы однажды сидели вместе с Джудит ДеЛозье во время одной из вечерних встреч у Бендлера и Гриндера и смотрели в глаза друг другу, задавая вопросы и подмечая спонтанные движения глаз в различных направлениях.

В те дни Бендлер и Гриндер поощряли ведение нами «мета-книги», которая была подобием записной книжки Леонардо да Винчи, фиксировавшей наши мысли, идеи и наблюдения. Я до сих пор храню парочку своих «мета-книг» и с удовольствием перелистываю их время от времени.

У меня тогда создавалось ощущение, что эти отличительные признаки и паттерны были настолько фундаментальны, настолько убедительны и настолько действенны, что было трудно понять, почему такие люди, как Аристотель, не открыли их несколькими веками ранее.

Тогда мне был 21 год, и я представлял себе, что однажды эти идеи и результаты наблюдений распространятся по всему миру, в своих мечтах я видел, как путешествую по свету и обучаю этому целителей, учителей и лидеров всех народов. Вспоминая об этом сегодня, я могу сказать, что мое видение можно назвать пророческим, поскольку именно этим я и занимаюсь сегодня.

В дополнение к встречам Мета-группы и работе с Гриндером и Бендлером я продолжал посещать занятия Джона в Университете Санта-Круза, включая класс по прагматике человеческой коммуникации. В это время он и Бендлер интенсивно работали с Вирджинией Сатир (1916–1989), заканчивая второй том книги «Структура магии» и книгу по семейной терапии в соавторстве с Вирджинией. Ключевым моментом последней работы было понятие о внутренних «частях».

На тот момент я уже перешел к более научным и точным аспектам НЛП и пытался разобраться с понятием «частей» человека. Это понятие казалось мне более абстрактным, чем такие непосредственно наблюдаемые отличительные признаки, как движения глаз, репрезентативные системы, соощущения (синэстезии) и стратегии. Помню, как однажды встречался с Джоном Гриндером в его кабинете, пытаясь объяснить ему свое затруднение, связанное с понятием «частей»: «Я уверен, что это очень полезная идея, но какая-то часть меня просто не понимает…» И в этот момент Джон громко рассмеялся. Очевидно, «какая-то часть меня», которая не понимала, что такое «части», и была лучшей иллюстрацией этого понятия.

Понятие «частей» было отдельной картой субъективного опыта, которым мы делимся с окружающими, и эта карта, несомненно, являлась разновидностью «нейро-лингвистической программы».

Работа Гриндера и Бендлера с Вирджинией Сатир и их исследование частей также привели к формулировке принципа позитивного намерения. Если быть кратким, в соответствии с этим принципом на определенном уровне каждое поведение обусловлено (или в какой-то момент было обусловлено) «позитивным намерением». Иначе говоря, любое поведение служит (или в какой-то момент служило) «позитивной цели» – то есть любая «нейро-лингвистическая программа» возникает и сохраняется потому, что она является некой адаптивной функцией.

Хотя мне нравился этот принцип, поначалу он казался мне по большей части лишь философской идеей. Но, как и все остальное в НЛП, в конечном итоге это привело к очень серьезному личному опыту, изменившему мою жизнь. Осознание не пришло ко мне как вспышка молнии к Святому Павлу по дороге в Дамаск. Это было более тонко. Но в тот момент, когда я глубоко внутри ощутил, что в основе всех моих поведений лежал тот или иной вид позитивного намерения, даже если в тот момент я не осознавал этого, что-то изменилось во мне, и эта перемена привела к глубокому доверию к моему собственному существу; примерно это имел в виду Эйнштейн, говоря, что «вселенная является дружелюбным местом» по своей сути. Даже сегодня принцип позитивного намерения кажется мне самым возвышенным принципом НЛП.

Многие из других основополагающих техник НЛП также начали появляться в то время, включая якорение, изменение личной истории, присоединение к будущему и генератор нового поведения. Мы также занимались глубоким изучением паттернов синэстезии (наложения ощущений, названного «нечеткой функцией» в «Структуре магии», том I) и когнитивных стратегий. Помню, как Джон Гриндер однажды сказал, что мы сможем составлять карты стратегий и паттернов синэстезии всемирно известных гениев и обучать этому детей. Меня это очень вдохновило и посеяло семена моей собственной будущей работы по изучению стратегий таких гениев, как Дисней, Моцарт, Эйнштейн, Леонардо, Фрейд и Тесла.

В октябре 1976 года я написал набросок, возможно, первой работы, посвященной именно НЛП, для своего занятия по нейропсихологии опыта. Я определил НЛП следующим образом: нейро-лингвистическое программирование было разработано как средство исследования и анализа комплексного человеческого поведения. В противоположность казуальному, линейному или статистическому методам, это кибернетический подход, который использует явления языка и восприятия в поисках тех отличительных особенностей, которые существенно влияют на то, как люди выстраивают свой опыт. А именно: а) отличительные признаки внутреннего опыта людей (то есть мысленные образы, чувства, внутренний диалог и т. д.); б) стратегии, используемые людьми для придания смысла своему опыту; в) стратегии, используемые людьми для получения доступа к сохраненной перцепционной информации и для ее передачи; г) как эти отличительные особенности и паттерны могут быть интегрированы для того, чтобы понимать, продвигать и обогащать процессы человеческого изменения, выбора и обучения.

Поскольку НЛП представляет собой кибернетическую модель, ее структура является генерирующей: ей присуща способность до известной степени предсказывать определенные поведения и находить им альтернативы, а также описывать уже выявленные поведения. В НЛП также заложено то, что можно назвать «открытой» структурой, когда сама структура может изменяться или расширяться в соответствии с собственными открытиями. До сих пор все это кажется мне приемлемым определением того, чем было НЛП в период его создания.

В том же году я совершил первую поездку в Феникс, штат Аризона, к Милтону Эриксону. И хотя у меня не было никакой ученой степени или профессионального опыта, Эриксон любезно согласился меня принять по просьбе Джона Гриндера. Я нарисовал карандашный портрет Эриксона по фотографии, размещенной в одной из его книг, и подарил этот портрет Джону. Джон воспринял такой подарок как бессознательную просьбу с моей стороны о встрече с Эриксоном и сразу же позвонил ему, чтобы договориться о моем посещении этого многоуважаемого человека. Гриндер и Бендлер только что закончили второй том «Паттернов гипнотических техник Милтона Эриксона» и передали мне копию рукописи для доктора Эриксона.