Текст книги "Всё страньше и страньше. Как теория относительности, рок-н-ролл и научная фантастика определили XX век"

Глава 6. Неопределенность. Кот одновременно жив и мертв

В последний день XIX века, за несколько часов до полуночи, британский ученый Бертран Рассел в письме приятельнице сообщил: «Я изобрел новую дисциплину, которая оказалась все той же математикой, но впервые рассмотренной по существу». Позже он призна́ет свое заявление «стыдным хвастовством».

Аристократ Рассел был хрупкого, птичьего сложения и щуплость компенсировал мощью ума. За свою долгую жизнь он успел превратиться в нечто вроде национального достояния: благодаря постоянному присутствию в телепередачах и последовательному аргументированному пацифизму. Научную репутацию Рассела сформировали попытки соединить логику и математику. В нескольких революционных сочинениях, таких как «Основания математики» (1903) или Principia Mathematica (1910), написанная в соавторстве с Альфредом Нортом Уайтхедом, Рассел посвящает себя и свой могучий разум тому, чтобы стать первым человеком, доказавшим, что 1 + 1 = 2.

У Рассела было одинокое детство. Родители умерли, и его растила суровая бабушка-пресвитерианка в большом уединенном доме, где мальчику не с кем было дружить и играть. В одиннадцать лет старший брат познакомил его с евклидовой геометрией, и Бертран влюбился в математику. В отсутствие других детей он играл с числами.

Но кое-чего он не мог уразуметь. Многие математические правила базируются на утверждениях, которые выглядят верными, но принимаются без доказательств. Эти утверждения, именуемые аксиомами, включают в себя такие, например, законы: «Для любых двух точек в пространстве существует прямая, которая через них проходит», или «Результат сложения любого натурального числа с единицей – также натуральное число». Из набора аксиом логически вытекает остальная математика – если мы их принимаем. Большинство математиков эта ситуация вполне устраивала, но одинокому вундеркинду вроде Рассела было очевидно, что здесь чего-то не хватало. Бертран оказался мальчиком из «Нового платья короля», удивившимся, почему все кругом не замечают очевидного. Разумеется, математике необходимы более прочные основания, чем бытовые трюизмы. Покинув дом и поступив в университет, Рассел затеял огромную научную работу, чтобы задать эти основания, применив только логику. Если возможна абсолютно ясная и непреложная система, то это и будет основанная на логике математика.

В реальном мире не возникает сомнений, что, если к яблоку добавить еще одно яблоко, получится два яблока. Или что если вы съели два яйца по-шотландски из пяти, то у вас осталось три. Вы сами можете проверить эти утверждения при ближайшем походе в супермаркет. Однако математика абстрагирует числа от предметов реального мира, используя символы и логические формулы. Она говорит не о двух яблоках, а о некоей сущности, обозначенной символом «2». И не о трех яйцах, а о числе 3. В реальном мире такие предметы, как 2 и 3, найти невозможно даже в самом хорошо укомплектованном супермаркете. Вы увидите чернильную закорючку на ценнике, которая символически обозначает эти числа, но сами числа – мнимые сущности и не имеют физического воплощения. Таким образом, равенство 1 + 1 = 2 показывает, что одна мнимая сущность вместе с другой мнимой сущностью есть то же самое, что третья, отличная от них мнимая сущность. И если помнить, что мнимые сущности – это то, что мы сами выдумываем, равенство 1 + 1 = 2 вполне можно признать произвольным. Рассел намеревался путем применения логики неопровержимо доказать, что равенство 1 + 1 = 2 – не произвольное утверждение, а объективная истина.

И это ему почти удалось.

Его метод состоял в том, чтобы дать математическим понятиям четкие определения, применив известную в логике систему классов, которые в наше время известны как множества. Множество – это совокупность неких единиц. Представьте, что Расселу нужно дать логическую дефиницию числу, например 5, и что у него есть корабль практически неограниченной вместимости, вроде ТАРДИС[38]38
  TARDIS (Time And Relative Dimension(s) In Space – Относительное измерение в пространстве и времени) – машина времени и космический корабль из британского научного-фантастического сериала «Доктор Кто», самого продолжительного в истории телевидения. ТАРДИС Доктора выглядит как полицейская телефонная будка из 1960-х, но внутри она гораздо больше, чем снаружи.


[Закрыть] Доктора Кто. И Рассел может летать на нем по всему свету, собирая примеры пяти похожих объектов: пять коров, пять карандашей, пять красных книг. Всякий раз, встретив подобное множество, Рассел помещает его в ТАРДИС и движется дальше, продолжая поиски. Если он справится с задачей по сбору всех воплощений пяти в реальном мире, то у него появится возможность очертить нематериальное понятие пяти. Пять, согласно такой логике, это символ, представляющий все вещи, собранные им в волшебном багажнике.

Но труднее будет вывести такое же определение для числа ноль. Вряд ли Рассел смог бы ездить по свету и загружать свою ТАРДИС примерами нуля яблок или нуля карандашей. Тогда он определил число ноль как множество предметов, которые не идентичны самим себе. Значит, нужно набивать в ТАРДИС предметы, которые не то же самое, что они сами, а поскольку таких предметов на свете нет, Рассел в итоге вернулся бы из своей экспедиции с пустым багажником. По законам логики, нет вещи, которая была бы не тождественна самой себе, так что это вполне истинное представление понятия «ничего». В математическом смысле Рассел определил ноль как множество всех нулевых множеств.

Если бы Рассел смог, применив такой же подход, основанный на множествах, получить четкие дефиниции числа 1 и действия «прибавить 1», тогда его цель – найти способ непреложно доказать, что 1 + 1 = 2, – стала бы наконец досягаемой. Но была одна загвоздка.

Загвоздка, ныне известная как парадокс Рассела, связана со множеством множеств, которые не включают в себя себя. Включает ли в себя это множество самого себя? По законам логики, если включает, то не включает, но если не включает, то включает. Тот же случай, что и в знаменитом античном парадоксе, где критянин Эпименид заявляет, что все критяне лжецы.

На первый взгляд может показаться, что этот парадокс не особо-то и мешает. Но существенно другое. Беда в том, что этот парадокс вообще существует: ведь целью перестройки математики на незыблемой логической основе было исключить любые парадоксы.

Рассел вернулся к начальным принципам и, чтобы решить проблему, предложил серию новых определений, доказательств и «костылей». Но всякий раз, когда казалось, что башня математической логики устояла, возникала новая неувязка. Как будто парадоксы были неизбежной частью любой законченной системы, какую только ни предложат математики. Увы, так оно и оказалось.

В 1931 году австрийский математик Курт Гёдель опубликовал теорему о неполноте, сегодня носящую его имя. Он доказывал, что любые математические построения, основанные на аксиомах и достаточно сложные, чтобы нести какую-то пользу, – либо неполны, либо недоказуемы как таковые. Делал это Гёдель с помощью формулы, которая логично и последовательно декларировала собственную недоказуемость в рамках данной системы. Если система завершена и непротиворечива, то эта формула немедленно превращается в парадокс, а никакая завершенная и последовательная система не допускает парадоксов. Теорема Гёделя необыкновенно изящна и бесконечно возмутительна. Можете себе представить, как математикам хотелось расквасить Гёделю нос.

Это не означало, что математику пора упразднить, но означало, что математическим системам всегда приходится опираться на что-то внешнее. Эйнштейн снял противоречие физики путем выхода за пределы трехмерного пространства – на следующий уровень, который он назвал пространством-временем. Так и математикам пришлось искать более широкую, внешнюю систему.

Если бы каждое направление мысли должно было предложить омфал, который может служить несомненным маяком определенности, здравый смысл предложил бы на эту роль математику. Но это видение продержалось только до начала 1930-х. В XX веке здравый смысл и определенность не пользовались особым успехом.

Для людей, психологически нуждавшихся в определенности, XX столетие стало кошмаром.

Главным чудовищем в этом кошмаре выступила область физики, ныне известная как квантовая механика. Она родилась из как будто вполне безобидных работ по изучению светового и теплового излучения, выполнявшихся на рубеже столетий разными учеными, преимущественно Эйнштейном и немецким физиком Максом Планком. Эти исследования завлекли ученых в интеллектуальную кроличью нору, столь странную и неожиданную, что даже Эйнштейн опасался, не означает ли это конец физики как точной науки. «Как будто почва ушла из-под ног, – говорил он. – И не видно нигде твердой опоры, на которой можно что-то построить».

В своих опасениях в отношении новой дисциплины Эйнштейн был не одинок. Проблема – в формулировке, обычно приписываемой датскому физику Нильсу Бору, – выглядела так: «Все, что мы считаем реальностью, сделано из материи, которую признать реальной нельзя». Как отмечал позже Ричард Фейнман, возможно, величайший физик послевоенной эпохи: «Пожалуй, смело можно сказать, что квантовую механику не понимает никто». Может быть, лучше всех резюмировал ситуацию австрийский физик Эрвин Шрёдингер, сказав: «Я не люблю [квантовую механику], и я жалею, что имел к ней отношение». Но никакая неприязнь не отменяет того, что квантовая механика работает. Насколько она надежна и полезна, свидетельствуют компьютерные технологии, используемые нами каждый день: принцип работы микросхем основан именно на квантовой механике.

Появления этой дисциплины никто не ожидал. Ученые благополучно разбирали свойства материи, все глубже проникая в ее структуру, и совсем не подозревали, какой кошмар их ждет. Все шло гладко до уровня атомов. Если вы возьмете ком чистого вещества, одного из 92 встречающихся в природе элементов, например золота, и разрежете надвое, а один кусок выбросите, то оставшаяся часть будет все равно комом золота. Раз за разом повторяя эту операцию, вы все равно получите кусок золота, только размер его будет постоянно уменьшаться. В итоге у вас останется один атом, но и этот атом будет по-прежнему золотом.

И вот в этот момент процесс ломается. Если вам случится разделить надвое этот атом, то ни одна из частей золотом не будет. У вас будет кучка частиц, которые прежде составляли атом золота, отдельных квантов, которые и дали новой науке свое имя, но золота у вас уже не останется. Похоже на разбивание пиньяты, кода вы получаете кучу конфет и куски папье-маше, но самой пиньяты уже нет.

Сначала все казалось более-менее стройным. В центре атома ядро, сложенное из частиц, именуемых протонами и нейтронами. Вокруг него движутся по замкнутым орбитам электроны, которые много меньше и легче как протонов, так и нейтронов. Но потом стало ясно, что все эти частицы можно в свою очередь тоже расщепить. Например, протон, как оказалось, состоит из некоторого числа частиц, называемых кварками. В атомах обнаружилось несколько десятков видов строительных блоков, которые скоро получили экзотические названия типа лептон, бозон или нейтрино. Общим названием всем им послужил термин «субатомные частицы».

Далее трудность возникла со словом «частицы». Поначалу оно как будто вполне подходило. Частица – это микроскопический объект, отдельное тело, имеющее массу и объем. Ученые привыкли представлять частицы как бы бильярдными шарами, только мельче. Такие частицы можно теоретически положить в буфет или зашвырнуть в конец комнаты. У этих частиц физики замеряют такой параметр, как спин[39]39
  От англ. spin – вращаться.


[Закрыть], который может быть направлен по часовой стрелке или против часовой стрелки, как если бы этот микроскопический бильярдный шар быстро вращался. Классическая схема атома – это сцепка из нескольких бильярдных шаров в центре и нескольких шаров, летающих вокруг по четко прочерченным орбитам. Изучение субатомного мира, как полагали, – что-то вроде наблюдения за сталкивающимися и разлетающимися бильярдными шарами, только в уменьшенном масштабе. По крайней мере, люди инстинктивно склонялись к такому представлению.

Но оказалось, что нет.

Углубляясь в материал, ученые вдруг оказались в странном положении: они многое узнали о том, как ведут себя субатомные частицы, но ничего не знали о том, что те собой представляют. Одно из предположений, тщательно разрабатываемое с середины 1980-х, состоит в том, что субатомные частицы – это всё, что доступно нашему наблюдению от многомерных вибрирующих струн. Пока мы не знаем, насколько верна эта гипотеза. Единственное, что мы можем сказать с какой-то определенностью, – мы не понимаем, что это за сущности.

Теперь мы знаем, что эти строительные блоки атомов не похожи на бильярдные шары, потому что они ведут себя еще и как волны. Волны, например звуковые или на море, – это не отдельные фрагменты материи, а повторяющиеся возмущения среды, такой как воздух или вода. Опыты, поставленные с целью продемонстрировать волновую природу субатомных частиц, убедительно доказали, что они действительно ведут себя как волны. Но опыты, которые должны были доказать, что эти объекты – отдельные крупицы материи, тоже оказались успешными. Как же это возможно, чтобы одна и та же сущность могла вести себя как уменьшенный бильярдный шар и в то же время как волна? Это все равно что найти предмет, который будет являться кирпичом и песней одновременно.

Изучать объекты, совместившие в себе свойства двух несовместимых вещей, было не самой простой задачей. Своего рода дзен-буддизм с добавкой математики. Ученые узнали, что субатомные частицы могут в один момент времени находиться более чем в одном месте, что они могут «вращаться» в разных направлениях одновременно, моментально перемещаться из одного места в другое, не пересекая пространства между этими пунктами, и каким-то образом моментально сообщаться на огромных расстояниях, в нарушение всех известных законов природы. И, как будто этого мало, в довершение всего загадочные объекты оказались и частицами и волнами в одном лице. И все же, сколь бы трудно в это ни верилось, после масштабной научной дискуссии в первой половине XX века и ряда неимоверно дорогих экспериментов во второй сегодня поведение субатомных штуковин для ученых по большей части предсказуемо.

Как одно из следствий того, что ученые приняли «двуприродную» модель субатомных частиц, распространилось мнение, что эти объекты крайне странны. Но это чистое заблуждение. Свойства субатомных частиц – самые обычные и заурядные для нашей Вселенной вещи. Они постоянно присутствуют вокруг нас, и это скорее «обыденность», чем «странность». Субатомные частицы кажутся нам странными только потому, что их свойства разительно отличаются от картины мира, которую мы видим на своем человеческом уровне. Здесь вновь наблюдатель не менее важен, чем наблюдаемое. Проблема не во Вселенной, а в нас.

С моделями волны и частицы есть одна опасность: легко забыть, что это просто метафоры. Чтобы уяснить природу субатомных частиц, нам нужно усвоить, что они – ни волны, ни частицы в обычном понимании этих слов. Нам понадобится новая метафора, которая показывает, что в этом масштабе мир построен по другим, особым законам.

Английский писатель-фантаст Дуглас Адамс однажды сказал: «Никто и ничто не способно перемещаться быстрее скорости света, за возможным исключением дурных вестей – они, как известно, подчиняются собственным законам»[40]40
  Перевод С. Силаковой, Н. Магнат, Н. Кудряшова. – Прим. пер.


[Закрыть]. В память об Адамсе мы забудем про волны и частицы и возьмем в качестве метафоры для описания субатомного мира новости – уж ее-то мы точно не прочтем буквально.

Представим новостной повод: например, фотографию президента России Владимира Путина, боксирующего с кенгуру. Такое событие относится к непредсказуемым, то есть мы не можем заранее знать, когда оно случится. Все, что мы можем сказать, причем с этим согласятся и сторонники, и критики Путина, – что президент определенно намеревается когда-нибудь отвесить оплеуху кенгуру. Такой уж он человек.

Эта новость аналогична субатомному событию, такому как распад атомного ядра. Распад ядра – процесс, в ходе которого атом урана или иного нестабильного элемента излучает радиацию. Подсчитав средние величины, мы можем предсказать, какое количество радиации излучит та или иная крупица урана за определенное время, но мы не можем сказать, когда процесс распада начнется в том или ином атоме. Как с Путиным и кенгуру, это может произойти сию секунду, или через полчаса, или через двадцать лет. Пока этого не произошло, мы не можем об этом узнать.

Эта неопределенность сама по себе изумляла. Считалось, что наша Вселенная жестко детерминирована причинно-следственными связями. Какой смысл в существовании точных физических законов, описывающих причины событий, если природа делает что хочет и когда ей вздумается. Понимание того, что распад атома начинается без всякой причины и в непредсказуемое время, глубоко озаботило ученых. Сам Эйнштейн, не желая в это верить, изрек знаменитое: «Бог не играет в кости». Он считал, что где-то в глубинах атома скрыт фундаментальный закон, который объяснит, почему распад начинается именно в тот момент, когда начинается. Такой закон поныне не найден, и сегодня научное сообщество скорее соглашается с английским физиком-теоретиком Стивеном Хокингом, сказавшим, что «Бог точно играет в кости со Вселенной. Судя по всему, он заядлый игрок, который не упустит случая бросить кубики».

Но вернемся к новостям.

Бой Путина с кенгуру состоялся, и каков же результат? Можно не сомневаться, что это простое событие вызовет в СМИ самые разноречивые отклики. Мы с приличной точностью можем спрогнозировать все публикации, если будем знать такие обстоятельства, как политическая позиция редакторов, симпатии блогеров, медиамагнатов и аудитория изданий и вещательных каналов. Где-то подача будет комической, где-то брезгливой, где-то сенсационной, где-то гневной. Вы безошибочно предскажете, какой тон изберут СМИ, которые вы привыкли читать.

Что, однако, произойдет в момент между схваткой и выходом новостей? Событие будет активно осмысляться, и возникнет множество предположительных интерпретаций. Кому-то Путин, дерущийся с кенгуру, покажется сильным лидером, кому-то – мерзким типом. Кто-то задастся вопросом, не была ли схватка постановкой для пиара, кто-то задумается о состоянии прав животных в современной России, а кого-то посетит мысль, что Путин переживает кризис. Многие решат, что президент был пьян. Найдутся люди, которые сочтут, что вся история со схваткой – циничная манипуляция пропагандистов, маневр, отвлекающий внимание от каких-то скандальных политических событий. Вполне вероятно, кто-то выдвинет версию, что кенгуру обучен поддаваться, а кто-то вдруг поймет, что находится под гнетом политкорректности и люди должны иметь право вступать в кулачный бой с кенгуру, когда захотят. Все эти домыслы и толкования немедленно появятся в социальных сетях вместе с шутками, фотожабами и фальшивыми аккаунтами путинского кенгуру.

Эти концепты, наряду со множеством других, образуют море возможных правд, соотносимое с областью возможных состояний квантовой частицы. Эти возможные правды не исключают друг друга. Событие вполне могло быть медийной постановкой, и Путин при этом мог быть пьян. Многие домыслы вокруг этого события ложны, но нет никаких причин думать, что лишь одно толкование правдиво.

В этой паутине размышлений присутствует множество потенциальных правд, но это не значит, что число этих правд бесконечно. Бой Владимира Путина с кенгуру не вызовет в обществе мысли о том, что, например, морковь любит оперу. Событий в квантовом мире может быть великое множество, но и здесь допустимо не всё.

Подавляющее большинство домыслов на страницы новостей не попадет. Российские журналисты включат самоцензуру: зная отношение Путина к свободе слова и регулированию журналистики, какие-то вещи публиковать не решишься. На Западе самоцензура в медиа чаще объясняется влиянием юристов. Они просматривают содержание публикаций и вычеркивают все, чего не смогут защитить в суде. Под холодным взором строгого юрисконсульта испаряются версии об отвлекающем маневре, психологическом кризисе и алкогольном эксцессе. Буйное развеселое облако потенциальных интерпретаций спрессовывается во что-то более прозаичное и обоснованное. Во всяком случае, у большинства информагентств.

В этой аналогии юристы обозначают пристальный взгляд науки, которая разбирает результаты опытов, выясняя, что происходит. С момента возникновения информационного повода и до его отражения в медиа в воздухе вьются самые разные мысли: дикие, увлекательные. И только появление юристов или пытливых ученых кладет конец веселью. Именно акт наблюдения заставляет облако потенциальных вариантов спрессоваться в некий измеримый результат.

А как развернулись бы события, если бы после схватки, но до выхода утренних газет Владимир Путин выступил бы с заявлением, в котором пролил бы свет на инцидент с кенгуру? Вообразите, что в этом гипотетическом заявлении Путин признался, что проходит терапию по поводу парализующей фобии сумчатых? Такое заявление одним махом изменило бы первые полосы завтрашних газет. Заголовки, восхищающиеся мужественностью и отличной формой Путина, пришлось бы переписывать. Антипутинские заголовки, ставящие вопрос о его пригодности к занимаемой должности, зазвучали бы еще резче. Половина возможных отражений события мгновенно исчезла бы еще до того, как появилась. Официальное заявление Путина, подобно ревизии юристов, отменяет домыслы и зачеркивает потенциальные заголовки. Таким образом, освещение информационного повода зависит не только от вмешательства юридических интерпретаций, но и от того, в какой момент это вмешательство происходит.

Итак, субатомный мир – это туманное море догадок и умозрений, которое проясняется и обретает определенность, только когда его наблюдают. Природа и момент этого наблюдения скажутся на том, в какой форме застынет эта пена возможностей. Мы не можем наблюдать за этим волнующимся морем, поскольку любая попытка наблюдения «замораживает» его: так же мы не можем читать мысли журналистов, а только видим готовые материалы, которые они выпускают. Квантовый мир – это дети-подростки, развлекающиеся с друзьями в своей комнате. Вы знаете, что им там весело, оттуда доносятся радостные визги и смех, но стоит вам сунуть голову в дверь, всё немедленно испаряется и вы видите только группу безмолвных смущенных юнцов. Родителям это веселье увидеть нельзя, как Солнце не в силах увидеть тень. И все же оно есть.

История квантовой физики – это хроника безуспешных попыток подобрать точную метафору для реальности. Мой пример с Путиным и кенгуру может показаться нарочито вычурным, зато это довольно здравая аналогия по сравнению с некоторыми другими объяснениями квантовых принципов. Самая знаменитая из этих диковатых метафор – кот Шрёдингера.

Это мысленный эксперимент, придуманный австрийским физиком Эрвином Шрёдингером в 1935 году. Он замышлялся как попытка методом reductio ad absurdum[41]41
  Лат. «доведение до абсурда» – логический метод, который доказывает несостоятельность какого-то предположения, показывая противоречивость его или его последствий.


[Закрыть] подчеркнуть неустранимую парадоксальность доминирующих интерпретаций квантовой физики. Однако квантовая физика невосприимчива к наскокам reductio ad absurdum, поскольку они обычно оказываются точнее разумных объяснений.

Представьте, говорит Шрёдингер, кота, сидящего в закрытом ящике. Этот ящик оснащен устройством, которое в определенный момент может убить (или не убить) кота.

С какой стати Шрёдингер решил, что добавить в уравнение убийство животного – удачная идея, непонятно. Само то, что он увидел в этом уместную аналогию, в какой-то степени дает понять, насколько отчаянно ученые старались отыскать верные образы субатомных миров. А может, Шрёдингер просто больше любил собак. Но оставим в стороне психологический портрет физика. Вернемся к коту, которого нам не видно. Ящик заперт, и мы не можем знать, жив кот или мертв. Состояние кота в этот момент таково, что он настолько же мертв, насколько жив. Единственный способ узнать, что с котом, – открыть ящик и посмотреть. Вот так, поясняет автор мысленного эксперимента, и устроен квантовый мир.

Этот мысленный эксперимент не смог обеспечить человечество популярной метафорой субатомного мира, потому что обычный человек интуитивно понимает, что кот в ящике всегда будет либо живым, либо мертвым, пусть мы и не знаем, что с ним, пока не заглянем. Шрёдингер же пытается внушить нам мысль, что кот жив и мертв одновременно. Это неразрешимое противоречие называется суперпозиция. Принцип суперпозиции описывает существование частицы одновременно во всех теоретически возможных состояниях – так же как твиттер содержит все разнообразные и противоречивые воззрения на бой Путина с кенгуру, пока читатель не заглянет и не вынудит все эти потенциальные взгляды сколлапсировать во что-то определенное и юридически надежное.

Кошек, что одновременно живы и мертвы, трудно представить даже заядлому читателю Стивена Кинга, так что опыт Шрёдингера неудачен в корне. Он пытается описать нечто трудновообразимое, рассказывая о том, что и вовсе вообразить невозможно. Пожалуй, неудивительно, с такими-то примерами, что квантовая механика прославилась своей непостижимостью.

Метафоры и их влияние на наше мышление – это проблема, над которой в 1920-х задумался польский инженер и философ Альфред Коржибски. Его интересовало, в какой степени наше понимание мира окрашено структурой языка, например присутствием своенравного глагола «быть». В грамматике языков типа английского абсолютно правомерны высказывания, в которых один предмет «есть» другой предмет. Мы, например, не задумываясь скажем «Бертран Рассел есть интеллектуал», когда на деле описываем ситуацию «Бертран Рассел кажется мне интеллектуалом». Применяя глагол «есть», мы проецируем во внешний мир свои идеи, подозрения и предубеждения, заставляя себя думать, будто они – часть окружающей реальности.

Эта способность позволяет нам забываться перед киноэкраном и видеть в вымышленных героях реальных людей, а не актеров, говорящих чужой текст. Но, как упорно подчеркивает Коржибски, карта – это не то же самое, что местность. Эту же мысль демонстрирует бельгийский художник-сюрреалист Рене Магритт в своей картине 1929 года «Вероломство образов», на которой мы видим курительную трубку, а под ней надпись Ceci n’est pas une pipe («Это не трубка»). Поначалу картина ставит зрителя в тупик, но потом до него доходит, что картина есть не настоящая курительная трубка, а лишь ее изображение: в этот момент смысл послания становится очевиден.

Проблема разграничения метафоры и реальности, карты и местности, в квантовой физике особенно остра. Концепция множественных вселенных впервые привиделась «после стаканчика-другого шерри» американскому физику Хью Эверетту III в 1954 году. Эверетт искал новых интерпретаций господствующего понимания квантовой механики и родил изумительную догадку. Что, если кот не жив и мертв в одно и то же время, подумал Эверетт, а жив в нашей вселенной, но мертв в какой-то совершенно иной? И если существует бессчетное множество параллельных вселенных, то все, что могло бы произойти, происходит. Каждая квантовая суперпозиция – это список возможных вариантов событий для других вселенных. Акт наблюдения квантовых событий не заставляет облако потенциальных сценариев сгуститься в одно событие, а просто напоминает нам, в какой вселенной мы находимся.

Первая реакция на идею Эверетта была негативной. Физики склонны полагаться на бритву Оккама – принцип, согласно которому из нескольких возможных объяснений наиболее вероятно самое простое. Вселенная – предмет огромных размеров; взять и сотворить ее из пустоты, чтобы прояснить ситуацию с живым мертвым котом, – это лихой поворот. И поскольку теория Эверетта предполагала существование невероятного числа вселенных, ее приняли крайне скептически.

В 1959 году Эверетт попытался объяснить свою теорию великому физику Нильсу Бору, но их встреча не оказалась плодотворной. Позже коллега Бора Леон Розенфельд напишет: «Что до Эверетта, то нас с Бором он просто вывел из себя, когда приехал к нам в Копенгаген двенадцать с лишним лет назад продавать свои безнадежно ошибочные теории, развивать которые его так неблагоразумно побуждал Уилер. Он оказался непроходимо глуп и не понимал даже простейших начал квантовой механики».

Огорченный Эверетт оставил теоретическую физику и до конца жизни занимался оборонной аналитикой. Он умер в 1982 году, скоропостижно, в возрасте 51 года. Пепел Эверетта, согласно завещанию, высыпали в мусорное ведро.

Хотя в конце его жизни наука заинтересовалась идеями Эверетта, он не успел увидеть, насколько серьезно они воспринимаются сейчас. Сегодня немало физиков считают многомировую интерпретацию, как теперь называют теорию Эверетта, лучшим описанием реальности, в которой мы пребываем. По мнению оксфордского физика Дэвида Дойча, «квантовая теория параллельных вселенных – это не какая-то надуманная заумная интерпретация, полученная путем таинственных теоретических выкладок. Это объяснение – единственно убедительное – некоторой удивительной контринтуитивной реальности».

Позицию Дойча разделяют не все. Единого мнения о многомировой интерпретации – точное ли это описание реальности или смехотворная ахинея – у науки пока нет. Сегодня мы не можем сколько-нибудь уверенно рассудить, существуют ли параллельные вселенные, или Дойч с Эвереттом просто запутались в метафорах, приняв карту за территорию.

Одним из самых удивительных открытий об атоме оказалось то, что он по большей части пуст. Точнее говоря, 99,9999999999999 % атома – ничто. Если представить атом размером с лондонский собор Святого Павла, то ядро его будет размером с мяч для крикета, а обращающиеся вокруг него электроны станут мухами, носящимися в абсолютном пустом соборе. Кроме мяча и мух нет ничего. Если взять все население Земли и «откачать» пустоту из составляющих его атомов, объем оставшейся материи будет не больше сахарного кубика. Странно думать, доверяя массу своего тела стулу, что в физическом смысле он едва существует. Еще страннее мысль, что это равно справедливо и в отношении нас самих.

Правда, ударяясь мизинцем о ножку дивана, утешиться этим не получится. В такой ситуации материальный мир оказывается до обидного плотным. Дело в том, что реальность на субатомном уровне разительно отличается от сомасштабной человеку, в которой мы живем. Стулья обычно успешно выдерживают наш вес, и проходить сквозь стены, как ни досадно, мы не можем. Крупицы материи, которые все же существуют, удерживаются на месте силами притяжения и отталкивания, интенсивность которых такова, что почти-пустые предметы все же не могут проходить друг сквозь друга.

Почему нам с вами мир предстает настолько иным? В квантовом мире объекты переминаются в неопределенном состоянии потенциального существования и спокойно могут находиться в нескольких местах одновременно. В человеческом мире – нет. Коробка с пирожными, к сожалению, не может лежать сразу в двух местах. На разных уровнях системы ведут себя по-разному, и, если один из факторов существенно меняется, устойчиво функционировавшая система может обрушиться. В масштабе человека неопределенность и виртуальность Вселенной исчезают.