Текст книги "...И скрылся с места преступления..."

Глава 12
Проповедник собственной персоной

– Я вынужден признать: мы ни на шаг не продвинулись в поисках вашей жены и находимся в той же стадии, что и утром, – сказал Роджер.

Он сделал паузу, давая возможность стряпчему высказать свое мнение, но Джексон лишь смотрел на него горящими глазами. Они находились в кабинете Роджера в Скотленд-Ярде. Шесть часов вечера того же дня.

– Мы знаем, что ее увезли в черном "остин-изо", но у нас нет ни номера машины, ни свидетелей, которые помогли бы опознать ее. Мы также знаем, что машина повернула на Гроувенор-сквер – и это все. Больше мы никакой информацией не располагаем. "Остин-изо" – одна из самых популярных моделей, а черный цвет – самый распространенный.

Он вновь сделал паузу.

– А что водитель? – спросил Джексон.

– Мы знаем, что это человек небольшого роста в темно-сером костюме: шофер "роллс-ройса" видел его лишь со спины. Он ростом примерно пять футов шесть дюймов, узкоплечий, в темно-серой мягкой фетровой шляпе и черных ботинках. Но такому описанию соответствуют тысячи мужчин, сотни из них разъезжают в "остинах-изо".

– И что вы намерены делать? – мрачно буркнул Джексон.

– Все лондонские полицейские предупреждены, окрестные графства оказывают нам содействие. О любом черном "остин-изо", припаркованном в необычном месте или просто вызывающем подозрения, будут немедленно докладывать мне. Но я был бы лицемером, если б стал уверять вас, что мы возлагаем на это большие надежды. Имеющаяся на данный момент информация не дает нам такого права.

– Неужели это все?

– В завтрашних утренних газетах будет опубликована фотография вашей жены, описание машины и водителя, – сказал Роджер. – Мы используем все методы, которые обычно применяются при розыске пропавших без вести.

– Включая больницы и морги? – хрипло спросил Джексон.

– Включая больницы и морги, – согласился Роджер и решил хоть немного облегчить горе этого человека. Он достал пачку сигарет, протянул ее Джексону и как бы между прочим произнес:

– Я абсолютно отвергаю возможность того, что мы найдем ее мертвой. Если бы они хотели убить ее, они бы уже сделали это прямо в квартире. Очевидно, ее просто похитили, это и было их целью.

Его слова зажгли огонек надежды.

– Думаю, вы правы, – медленно произнес Джексон и взял сигарету, – спасибо.

Они закурили.

– Но зачем? – недоуменно спросил Джексон. – Не вижу никакого смысла.

– О, смысл есть, – быстро сказал Роджер. – Когда мы ее найдем, мы практически выйдем на человека, который это сделал. Мы все еще обрабатываем информацию на тех, кто мог иметь что-то против вас. Мы проверили те два имени, которые вы мне дали, – тех, кто угрожал вам местью, после того как их приговорили. Один уже мертв, другой, выйдя из тюрьмы, узнал, что его жена приобрела птицеферму, и, насколько мы сумели выяснить, сейчас полностью погружен в сельское хозяйство. Человек исправился, и за это надо благодарить его жену. В любом случае он не подходит под описание водителя.

– Все это выглядит ужасно, Уэст, – сказал Джексон. – Он задумался и вдруг резко произнес: – Что же мне делать? Я не могу работать, а мои партнеры считают, что я должен сам предпринять какие-то действия.

Ничего другого Роджер и не ожидал.

– Самое лучшее, что вы сейчас можете сделать, – припомнить все, что было в вашей жизни, и попытаться понять, давали ли вы кому-нибудь повод для такой острой ненависти. И если вы придете к выводу, что такового не было, попытайтесь проанализировать прошлое вашей жены. Вы что-нибудь знаете о нем?

Джексон заколебался:

– Немного, – признался он. – Мы познакомились случайно, на вечеринке у одного нашего знакомого. Вообще-то у нее и прошлого как такового почти нет: отец ее умер, когда она была совсем маленькой, а мать всю жизнь сражалась за существование и за то, чтобы Розмари вначале поступила, а потом и закончила колледж. Я знаю ее школьных знакомых, это, конечно, не кадры, но...

– Мать жива?

– Да, она живет в Оксфорде – одному Богу известно, что с ней будет, когда она узнает об этом, – добавил Джексон. – Я связался по телефону с одним ее знакомым, но надо будет поехать и рассказать ей обо всем лично. Нет, я не могу поверить, что в прошлом Розмари есть что-то... – он замолчал. – Я сделаю все, что в моих силах, – наконец сказал он, – но если вы считаете, что я могу быть еще чем-то полезен, ради Бога, умоляю, скажите!

– Непременно, – пообещал Роджер. – Возьмите карандаш и бумагу и припомните все, что можете, о ваших взаимоотношениях с миссис Китт, когда вы работали в Лайгейте. Особенно то, что касается этого конкретного дела, – он достал из бумажника копию газетной вырезки, одну из тех, которые нашли в доме миссис Китт. – Над этим работает и Коннолли, но, может быть, вы найдете иной ракурс, о котором он и не подозревает.

Джексон прочитал заметку.

– Сразу не могу вспомнить, – несколько секунд он жевал нижнюю губу, потом медленно продолжил, – не уверен, но, кажется, припоминаю. Рядом с тем местом в Лайгейте произошло подряд несколько несчастных случаев, возник даже неофициальный наблюдательный комитет, который поднял по этому поводу дикий крик. Это было рядом с электростанцией – да, вы, наверное, знаете то место, там два очень неприятных перекрестка. История эта произошла утром, около девяти часов, на глазах у нескольких человек. Этот неофициальный комитет настаивал на том, чтобы водителя осудили. Я даже подумал, что полиция дала им слишком много воли, – похоже, Коннолли опасался, что если обвиняемого оправдают, комитет покажет зубы уже по-настоящему, – Джексон умолк, вспоминая обстоятельства, а потом, уже более уверенно, заговорил: – Да, теперь вспомнил. Жертвой была молодая женщина, беременная, если не ошибаюсь, – точно, беременная, потому-то дело и привлекло внимание. Вы же знаете, какой мечтательной может быть женщина, особенно в таком положении, – а кроме того, еще и очень медлительной. В общем, она вышла из автобуса, обошла его сзади и очутилась как раз на пути "ягуара", двигавшегося в противоположном направлении. Удар был очень сильным, – у нее произошел выкидыш. Я защищал водителя – добавил Джексон поспешно, – мы еще спорили в конторе, надо ли нам это делать – общественное мнение было целиком на стороне пострадавшей. Неофициальный комитет представил обвинению нескольких свидетелей, но и у меня были свидетели защиты. Среди них одна пожилая женщина – забыл ее имя. Спокойная, уверенная в себе. Абсолютно надежный свидетель. Был еще полицейский, он видел все, что произошло. И я отлично помню его – такой степенный, непоколебимый, но, видимо, с великолепной реакцией и очень наблюдательный, такой человек незаменим на перекрестке. Лицо, словно высеченное из куска дерева...

– Вы помните, как его звали? – очень мягко спросил Роджер.

– Да, припоминаю. Аткинсон. За несколько недель до моего отъезда из Лайгейта его перевели то ли в Клапамуэй, толи в Тоттинг. Он... – Джексон вдруг замолчал.

Роджер встал из-за стола. Это был один из тех моментов, когда скрыть волнение невозможно. Сержант Аткинсон! Он-то мог воспроизвести картину в мельчайших деталях. Молодая женщина, "ягуар", визг тормозов и крики, спокойный и уравновешенный полицейский, столь же спокойная и надежная миссис Брей, Джексон, эффективно и умело действующий в пользу подзащитного, и миссис Китт, категорично отрицающая обвинения.

– Этот наблюдательный комитет... – сказал Роджер. – Вы можете вспомнить, кто в него входил?

– Вряд ли, – ответил после некоторого раздумья Джексон. – Я смутно помню, как выглядели их свидетели, но имя могу назвать лишь одно. Вы сможете установить остальных.

– И кто же это?

– Проповедник. Тот самый, который до сих пор сотрясает воздух по поводу дорожных происшествий, – газеты называют его "Проповедник Пит". Это о нем вчера говорила Розмари, несколько недель назад они встречались и...

Он словно споткнулся и откинулся на стуле, судорожно хватая ртом воздух:

– Не мог же он...

– Пожалуй, я встречусь с проповедником Питом, – очень спокойно произнес Роджер. – Вы сейчас очень заняты?

– Уэст, мне действительно надо повидать мать Розмари, – Джексон боролся с желанием отправиться к проповеднику с Роджером. – Конечно же, я ненадолго, – если я поеду прямо сейчас, то буду у нее в половине девятого, а где-то к полночи вернусь домой. Если будут какие-то новости, вы можете позвонить к ней или перехватить меня по дороге. Та информация, что вы хотите от меня получить насчет миссис Китт, – это может подождать до утра?

– Да, но если вы вспомните что-то такое, что покажется вам важным, немедленно звоните в Скотленд-Ярд или мне. По-моему, у вас есть мой домашний телефон, не так ли?

– Да. Куда же я его сунул? – сказал Джексон, роясь в бумажнике. – А, вот он. Уэст... – он тяжело дышал, потом резко отвернулся, чтобы скрыть подступившие слезы, – впрочем, какой смысл умолять вас. Я же знаю, что выделаете все возможное.

* * *

Вскоре после этого он выехал к теще, за ним следовала полицейская машина – все полицейские на дороге в Оксфорд также были предупреждены.

А Роджер позвонил в Лайгейт. Коннолли уже ушел, но инспектор с готовностью пообещал разыскать все материалы по наблюдательному комитету и по делу водителя "ягуара". Хотя сегодня это вряд ли возможно, уже вечер, и секретарь суда, скорее всего, закончил работу.

– Прошу вас, сделайте это немедленно, – сказал Роджер, – это может быть очень важно. А что сейчас слышно об этом наблюдательном комитете?

– О, он распался сразу же после того дела, – ответил инспектор. – Единственным отголоском остался "островок безопасности", который сделали рядом с тем местом. Это уже кое-что, скажу я вам. Я тогда только пришел на службу и знаю об этом деле только по разговорам. Но имена найду. С адресами. Заправлял всем проповедник Пит – он и председатель комитета, и секретарь, да и все остальные должности, по-моему, тоже занимал он один.

– Спасибо, – сказал Роджер. – Я поговорю с ним.

* * *

За этот день Роджер собрал массу информации о проповеднике Пите, или преподобном Питере Уэйте.

Питер Уэйт был еще молод, не более тридцати пяти лет. Был он священником небольшой секты нонконформистов – титул "преподобный" был скорее почетным, нежели результатом упорной религиозной деятельности. Имя Уэйт досталось ему по иронии судьбы: история его жизни представляла собой череду каких-то взрывов и протуберанцев – преподобный Пит был нетерпелив и не мог ждать результатов своего труда.[1]1
  Wait – «уэйт» по-английски означает «ожидание». – Hep.


[Закрыть] Все высказывались о нем примерно одинаково. Приятная внешность, хорошая литературная речь, искренний человек, много времени уделяющий всевозможным общественным комитетам; кроме того, еще и лидер ассоциации бойскаутов. Репутацией он пользовался самой благополучной и мог бы иметь невероятную популярность, если б не одна слабость: его фанатизм по отношению к дорожным происшествиям:

"Водитель, сбивший пешехода, – не уставал повторять он, – это убийца, а к убийцам надо применять соответствующие меры".

Церковь нонконформистов имела всего два прихода – один в Лайгейте, другой в Тоттинге. Он был священником в Тоттинге уже три года и жил в одном из больших домов неподалеку от поля. Подобно большинству домов в том районе, дом проповедника тоже был многоквартирным. Часть своей квартиры он использовал как штаб кампании по борьбе с дорожно-транспортными происшествиями – оттуда он распространял буклеты и плакаты и, видимо, писал свои письма. Кстати, он послал письмо и Розмари Джексон, а вскоре после этого ей позвонил. Совпадение?

* * *

Домой Роджер попал уже после семи вечера. Настроение у него было отвратительное: пришло сообщение из больницы, что у Четуорта нет практически никаких шансов. Роджер всегда понимал, сколь велика роль Четуорта в жизни Департамента уголовного розыска, но лишь сейчас осознал, что значит для всех этот человек, – не было ни одного полицейского, который не расстроился и не горевал бы о помощнике комиссара.

Роджер позвонил в Тоттинг и сообщил, что выезжает. На углу – том самом, где был убит Аткинсон, – он встретился с Дэвисом. Дэвис был не один, с сержантом, но тому явно не хотелось влезать в эту историю, и всю инициативу он передал Дэвису.

– Я предпринял две попытки, сэр, но не смог найти связи между сержантом Аткинсоном и проповедником... я хотел сказать, мистером Уэйтом, сэр. Миссис Аткинсон помнит его по Лайгейту. Сержант Аткинсон очень тогда на него злился, но это все.

– Понятно. А как чувствует себя миссис Аткинсон?

– К ней приехала сестра из Манчестера, я думаю, сейчас ей будет легче. Я буду в курсе.

– И меня, пожалуйста, информируйте, – сказал Роджер. – Вы не знаете, Уэйт сейчас дома?

– Он вернулся в полдень, сэр, – вставил сержант, – и наши люди не видели, чтобы он выходил.

– Вход в доме один?

– Да, сэр. Правда, ворот двое, но все они выходят на дорогу.

– Хорошо, спасибо. Я не думаю, что возникнут какие-то проблемы, мне надо просто с ним поговорить, но я хочу, чтобы в случае необходимости у меня был под рукой еще один человек. Дэвис сейчас на дежурстве или свободен?

– Он в вашем распоряжении, сэр, – сказал сержант.

– Отлично. Пойдемте, Дэвис, – и дни направились к подъезду.

К дому вела дорожка, окаймленная низкорослыми деревьями и кустарником, стены были увиты плющом. В подъезде горел свет – это было хорошо видно через веерообразное окно над входной дверью; остальные окна в доме были темными. На пороге Дэвис достал фонарик и посветил на табличку со списком жильцов и кнопками звонков:

"Квартира № 6: мистер Питер Уэйт, штаб-квартира кампании по борьбе с убийцами на дорогах".

Роджер нажал кнопку, через секунду послышался резкий щелчок, и дверь открылась.

– Никакой осторожности, – скептически заметил Дэвис. – Открывает дверь, даже не узнав, кто пришел. Хотя, может быть, он кого-то ждет? Мне остаться на лестнице, сэр?

– Да. Лучше на верхней площадке.

– Слушаюсь, сэр.

Лестница освещалась отвратительно, на дверях красовались ободранные плакаты и лозунги, штукатурка отваливалась кусками, под линолеумом жалобно скрипели доски. Две квартиры на первом этаже, две – на втором, еще две – на третьем, последнем. Из-за дверей не доносилось ни звука, и в целом впечатление было довольно жутковатым.

– Здесь, сэр, – сказал Дэвис и высветил фонариком табличку с цифрой "6". – Я спрячусь, чтобы он меня не заметил.

– Хорошо.

Да, из Дэвиса, пожалуй, получится отличный детектив.

Роджер нажал кнопку, и в квартире громко зазвонил звонок. Через некоторое время послышались шаги, потом щелчок – кто-то включил свет в прихожей. В следующее мгновение дверь широко распахнулась, и на пороге появился мужчина с копной светлых волос. Глаза его округлились, рот чуть приоткрылся, словно от удивления.

– Добрый вечер, – вежливо произнес Роджер. – Мистер Уэйт?

– Я... Нуда, это я, – сказал проповедник Пит, – мистер Уэйт это я, да, – он казался удивленным, может быть, даже расстроенным. – Чем могу быть полезен? Если вы пришли на собрание, то, боюсь, вы ошиблись – оно состоится завтра. Но если вам нужны плакаты или буклеты...

Он замолчал, по лицу его было видно, что на самом деле он и не думал, что посетитель пришел за плакатами.

– Я бы хотел поговорить с вами, – сказал Роджер и достал удостоверение.

Раскрыв его, он наблюдал за проповедником, который рассматривал документ.

Преподобный Питер Уэйт оказался более хрупким, чем можно было предположить по газетным фотографиям. Выглядел он довольно молодо, бросались в глаза пухлые яркие губы. Он прищурился, разглядывая удостоверение, и Роджер решил, что проповедник близорук. На нем был высокий воротничок пастора и светло-серый костюм, который топорщился на плечах, словно его хозяин попал под дождь, а потом сушил утюгом.

Проповедник поднял глаза:

– Из Скотленд-Ярда? Старший инспектор Уэст? Наслышан, наслышан... Но проходите, инспектор, проходите. Честно говоря, ждал-то я не вас, а одну молодую леди, но, наверное, еще рано – она сказала, что придет в половине восьмого. Признаюсь, я несколько расстроен, но ведь еще нет половины восьмого, не так ли? Надеюсь, ваше дело не займет много времени, мисс Эйкерс и я собирались... В общем, прогуляться.

– Я вряд ли задержу вас надолго, – сказал Роджер. – Мисс Эйкерс?

Он вошел в квартиру.

В небольшой прямоугольный холл выходили три двери. Одна из них была открыта настежь, там горел очень яркий свет. Он освещал стену, сплошь увешанную плакатами и лозунгами, – большинство из них были цветными и довольно примитивными, словно рисунки ребенка. Также были видны ряды стеллажей, забитых буклетами.

– Мы... э-э... могли бы пройти в гостиную, – Уэйт заметно нервничал.

– Любопытно было бы взглянуть на штаб-квартиру вашей кампании, – сказал Роджер и вошел в ярко освещенную комнату.

Она оказалась больше, чем он предполагал. Все стены были заклеены неумело выполненными рисунками, преобладали красный и зеленый цвета. Посередине стояли четыре составленных вместе стола, заваленных конвертами, карандашами, ручками и бутылями с чернилами, – там же были и четыре стула. У окна стоял небольшой письменный стол. На этом столе тоже лежала гора бумаг, за которыми виднелась портативная пишущая машинка.

– Больше похоже на штаб-квартиру предвыборной кампании, – весело сказал Роджер.

– Вы находите? Важно, чтобы создавалось впечатление активности, это действительно очень важно. Когда приходят мои помощники, мне кажется, они ощущают определенный прилив энтузиазма, понимая, что до этого здесь поработали другие, такие же, как они, – они видят, что их здесь ждут, что им осталась работа. А вы знаете о моей кампании, старший инспектор? Я... Ах нет, а то я снова оседлаю своего конька. Вначале ваше дело! Чем могу быть полезен?

Роджер продолжал оглядываться по сторонам:

– Извините за нескромный вопрос, мистер Уэйт. А многие ли из тех, кто начинали с вами, продолжают оказывать помощь?

– Что? А, из первых помощников, пожалуй, остались только двое или трое самых преданных. Но начинал я в Лайгейте – вы, может быть, знаете. А оттуда довольно далеко добираться. Пара помощников живут поблизости, они приходят регулярно, но, должен признаться, общественная поддержка очень незначительная. Прискорбно малочисленная группа, если говорить откровенно.

Роджер внимательно посмотрел на него и промолчал: надо дать ему время, пусть соберется с мыслями.

Тем временем с проповедником что-то происходило, некая метаморфоза, и наблюдать за нею было довольно любопытно. Большие детские глаза уставились на Роджера с немой мольбой, словно требуя внимания и поддержки. Проповедник схватил себя за лацканы – должно быть, так он выступает на митингах, для беседы же один на один жест несколько странный. В позе появилось нечто патетическое, но в целом фигура пастора являла собою образец достоинства и уверенности в себе. Голос стал тверже, в нем появились низкие грудные нотки:

– Человек испытывает страх за свою драгоценную жизнь и в то же время равнодушен к ближним. Нет, нет, в этом равнодушии есть и зерно сострадания, уверяю вас, но к чему это холодное сострадание мужчинам, женщинам, маленьким детям, раздавленным колесами автомобиля, – покалеченным, изуродованным, тем, кто не может больше вести нормальную человеческую жизнь, или погибшим? Убитым. Им не нужно сострадание, сэр. Сострадание – это пустая чаша, в какой бы форме она им ни предлагалась. Жертвам нужно не сострадание, а война против убийц, вопль негодования всей страны, негодования против убийц на наших дорогах. Миллионы граждан должны потребовать от правительства, чтобы оно подняло свою стальную длань и покарало преступников. Надо потребовать от правительства, чтобы оно узаконило – и это надо было сделать еще давно – отношение к преступникам на колесах как к подлинным убийцам. Разве они заслуживают иного? Кто они, как не убийцы?

Сейчас в этих детских глазах горел гнев – воздев руку с устремленным в небо перстом, хрупкий человечек почти кричал:

– Ответьте мне! Тот, кто убивает безнаказанно, тот, кто калечит и увечит, – кто он? Разве не убийца? Почему же он не должен нести наказание, какое несут другие убийцы? Скажите мне, почему?

Глава 13
Проповедник говорит

Голос Уэйта гремел. Его охватил восторг, словно он верил, что вдохновение ниспослано ему свыше, и теперь это вдохновение работало как бы само по себе. Палец все упирался в небеса, глаза сверкали, он вновь и вновь повторял:

– Почему?!

– Полагаю, я могу сказать вам, почему, – спокойно сказал Роджер. – Но бывают случаи...

– О, я еще ни разу не встречал полицейского, который не защищал бы распущенность, – эта распущенность проявляется даже в тех немногих законах, которые направлены против преступных водителей, – холодно произнес Уэйт.

Какая мгновенная метаморфоза, подумал Роджер, куда девалась его любезность.

– Понятно, что для постижения идеи необходимо приложить усилия, – продолжал он, – но если б у меня была поддержка влиятельных организаций... – он на секунду умолк, но лишь для того, чтобы потом требовательно спросить: – Скажите, разве вашим людям по душе то, как они вынуждены относиться к этим страшным дорожным происшествиям? Им нравится осматривать искалеченные куски плоти, собирать по кусочкам кости? Им нравится...

– Нет, им это не нравится, – голос Роджера прозвучал настолько резко, что Уэйт мгновенно умолк. – Но в то же время мы не рассматриваем автомобилистов как племя убийц. Если ваша кампания будет более умеренной и сдержанной, общественная поддержка ей гарантирована.

– Именно так все они и говорят. Мягче, мягче, пусть в законе появятся новые дыры, сквозь которые будут ускользать убийцы. Вы когда-нибудь изучали мои предложения? Вы потратили хоть одну минуту своего драгоценного времени, чтобы подумать: что он предлагает, для чего вся эта кампания? Скажите мне!

– Специально этим я не занимался.

– По крайней мере, вы нашли в себе мужество в этом признаться, – голос Уэйта смягчился. – Большинство же делают вид, будто им отлично известно, что я имею в виду. А на самом деле они лишь читают газетные заголовки и считают меня лицемерным фанатиком. Посмотрите, посмотрите сюда!

Он резко повернулся, и в глазах его вновь вспыхнул огонь. Он подошел к стеллажу и стал доставать буклеты. Набрав пять брошюр, он бросился к Роджеру и буквально вложил их ему в руки:

– Возьмите, прочитайте, подумайте над тем, чего я добиваюсь, а после этого можете приказать своим полицейским относиться ко мне, как к спятившему демагогу. Я повторяю: водитель, вследствие своей беспечности убивший человеческое существо, ничем не отличается от братоубийцы. Да, приговор столь же суровый. "Не убий", – сказал Господь, а автомобилисты убивают людей ежесекундно – лишь несколько часов назад, у этих самых ворот, был сбит офицер полиции. Что выдумаете об этом, старший инспектор? То, что в качестве орудия убийства было использовано транспортное средство, разве делает убийство менее кровожадным, чем если бы оно было совершено с помощью пистолета или молотка?

Он подошел вплотную к Роджеру. Глаза метали молнии, в уголках рта пузырилась слюна, и его страстность не могла не производить впечатление – как, впрочем, не могла и не тревожить. Он говорил от всего сердца, со страстным убеждением и пылом, почти с евангелической яростью.

– Ну, – потребовал он, – что вы думаете о гибели этого полицейского, старший инспектор? Почитайте мои буклеты, ознакомьтесь с моими предложениями, убедитесь, что я все же не законченный идиот. Если в ходе следствия будет установлено, что человек повинен в убийстве другого человека вследствие неосторожности или любого рода небрежности, то – прости меня Господи – у меня нет достаточного мужества предложить более суровое наказание, но остаток жизни он должен провести в тюрьме. Если он нанес телесное повреждение – один год тюрьмы. Если повреждения незначительные – менее строгое наказание, но в любом случае не менее полугода тюремного заключения, старший инспектор. Посмотрите мне в глаза! – Роджер и без этого предложения не отрывал взгляда от священника. Он пытался оценить его беспристрастно, но тем не менее ощущал странное волнение. – Посмотрите мне в глаза, старший инспектор, и скажите: если бы к водителям закон применял такую меру наказания, как выдумаете, они продолжали бы быть беспечными?

Он сделал паузу и затем дернул Роджера за руку, вновь выстрелив в него вопросом:

– Думаете, будут? Ответьте мне!

– Нет, – произнес Роджер очень медленно. – Думаю, не будут.

Уэйт опустил руку:

– Благодарю вас, – сказал он, – благодарю вас за искренность. Приятно было слышать. Большинство бывают настолько шокированы, что начинают придумывать фальшивые аргументы, говорят, что на практике это не будет оказывать никакого действия, или же убеждают себя, что несправедливо так относиться к человеку, совершившему одну ошибку. Несправедливо! Но, ради Бога, неужели это справедливо по отношению к погибшему, к женам, детям, которые страдают, которые... – Уэйт оборвал фразу, он задыхался, его била дрожь.

Подойдя к столам, на которых лежали конверты и ручки, он сел и вытер платком взмокший лоб. Повернувшись к Роджеру, он продолжал уже менее уверенным голосом:

– Прошу простить меня, старший инспектор, в последнее время я так часто теряю контроль над собой. Когда я был моложе... особенно после того, как она погибла, я был просто безумен. У меня было одно желание: хватать людей за шиворот и колотить по тупым головам до тех пор, пока они не поймут, что прощают убийцу, – он снова умолк. – Но вскоре я понял, что людей невозможно заставить предпринять какие-то реальные шаги. Я пытался действовать силой убеждения. Я созывал митинг за митингом, я обращался к духовенству, врачам, местным политикам, судьям, членам парламента, членам палаты лордов, – да, я даже осмелился докучать королевской семье. Иногда мне оказывали некоторую – небольшую – поддержку. Для обсуждения моих предложений сформировали комитет, потом еще один, но вскоре все они прекратили свое существование. Один раз мне удалось собрать наблюдательный комитет, в который вошли серьезные и бдительные люди, но все наши попытки оказать влияние на общественное мнение были безуспешными. Полиция защищала водителей так, словно это всего лишь шалуны, прокалывающие детские надувные шарики. Суды магистратов устанавливали, что водители, мотоциклисты, даже пешеходы виновны – по небрежности! – в смерти или увечьях других людей, и иногда приговаривали убийцу всего лишь к штрафу в несколько гиней. Несколько гиней!

Он вновь впал в неистовство, в глазах появился прежний блеск.

– Ну-ка, старший инспектор, – произнес он срывающимся голосом, – отгадайте, что говорят мне полицейские, с которыми я обсуждаю этот вопрос? – "Раз люди над этим задумываются, значит, дело сдвинулось с мертвой точки", "Человека наказывает его совесть"! А теперь позвольте заметить, что бойня на дорогах – это насмешка над тем, во что люди верят, насмешка над хваленой гуманностью человека. Это плевок в лицо Господа Бога, издевательство над его чадами. И это можно прекратить! Дайте мне неограниченную власть, и я остановлю все это мгновенно! Я заставлю всех – и женщин, и детей – быть осторожными, я вселю во всех страх и ужас. Иного пути нет.

Его била дрожь. Роджер молчал, внимательно наблюдая за проповедником.

– А вы немногословны, старший инспектор, – сказал наконец Уэйт. – Вы оказались более выдержанным и вежливым, чем большинство тех, с кем мне удается поговорить. Они неизменно находят предлог, чтобы прервать меня. Итак, чем я могу быть вам полезен?

– Как продвигается ваша кампания? – почти безразлично спросил Роджер.

– Отличный вопрос, – сказал проповедник. Он оглядел большую полупустую комнату: – Я обращаюсь письменно к родственникам жертв дорожных аварий, пытаюсь заручиться их поддержкой, пишу также членам Парламента, в местные газеты, но очень немногие удосуживаются ответить. Я не смею писать семьям погибших во время траура, но, похоже, они очень забывчивы – по крайней мере, они быстро забывают о постигшем их горе. Очень быстро. Лишь немногие приходят сюда и работают. Прошлым вечером здесь было совещание. Номинально, в комитет входят тридцать человек, присутствовали же только семь. – Он беспомощно поднял руки и продолжал: – Вы видите? Но я прав, я убежден, что прав. Это массовое уничтожение можно остановить за сутки.

Он бросил взгляд на входную дверь, словно услышал звонок, в глазах засветилось нетерпение – он был готов броситься к двери. Но оттуда не доносилось ни звука, и он снова повернулся к Роджеру:

– И все же, чем могу быть вам полезен? – сейчас его голос звучал тихо, спокойно.

– Не знаю, сможете ли, – так же спокойно сказал Роджер. – Я пытаюсь выяснить детали дорожного происшествия, которое произошло в Лайгейте примерно четыре года назад. Вы и некоторые члены наблюдательного комитета выступали свидетелями обвинения.

– Мы часто так делали, старший инспектор.

– Это была молодая женщина по фамилии Роули, она была беременна...

– А, миссис Роули, – сказал Уэйт и закрыл глаза, – миссис Роули, – повторил он и подошел к письменному столу.

Он сел за стол и правой рукой отодвинул пишущую машинку. Роджер внимательно посмотрел на нее: это была машинка фирмы "Коно", примерно двадцатилетней давности.

Подойдя ближе, он увидел, что машинка примерно того же типа и времени изготовления, как и та, на которой были напечатаны письма к Розмари Джексон.

Рядом лежали несколько конвертов с напечатанными адресами.

– Миссис Роули, – снова повторил Уэйт, в его голосе послышалось отчаяние, – странно, что вас заинтересовало именно это дело, старший инспектор. Это был как раз тот самый случай, когда мне была оказана самая большая общественная поддержка, – ни до, ни после ничего подобного не было. Очень печальные обстоятельства: женщина, готовящаяся стать матерью, – кстати, очень красивая женщина. Ее хорошо знали в Лайгейте. У меня были великолепные свидетели. Я работал над этим делом как никогда. По правде говоря, это дело едва не сломило мой дух.

– Что же в нем необычного?

– Поначалу ничего, – сказал Уэйт, – свидетели защиты были очень солидные. Как обычно, суд продемонстрировал пренебрежение к моему неофициальному наблюдательному комитету. Вердикт – "невиновен". Несколько дней общественность возмущалась, но вскоре все было забыто, и потом, потом, – продолжал проповедник, – я понял, что это дело и не следовало даже пытаться выиграть, потому что виновата была она сама, миссис Роули. В происшедшем, кроме нее самой, винить было некого. Я разговаривал со многими и в конце концов пришел к выводу, что дело, на которое я возлагал столь большие надежды, было абсолютно проигрышным. Возможна ли более горькая ирония, старший инспектор?