Текст книги "Лучше для мужчины нет"

Катерина все еще куксилась, так что не стоило ей рассказывать о наших временных финансовых затруднениях. В то время как она направо и налево делилась хорошей новостью, я за пазухой приберегал плохую. А чтобы избавить беременную жену от неприятных писем, решил, что пришло время действовать и отправил в банк письмо. В конверте был не чек, но записка с просьбой отправлять корреспонденцию в Южный Лондон. Одну трудность я преодолел.

Единственным человеком, которому я ничего не сказал об очередном ребенке, был мой отец. Он вышел на пенсию и теперь живет в Борнмуте, так что я не могу часто навещать его. Телефонную трубку в его жилище снимает автоответчик и бормочет предельно неинформативную чепуху. Слушая ее, я почти вижу отца, старательно читающего по бумажке: «Человек, которому вы звоните, не может в данный момент подойти к телефону, хотя, возможно, он дома». И отец улыбается, представляя, как взломщики злятся: Хрен. Хрен. Хрен. Если бы старый хрен сказал, что его нет дома, тогда я залез бы туда и поработал как следует". Отец так и не побывал в нашем домике в Кентиш-тауне, и я изводился муками совести. Он боялся приезжать в Лондон, опасаясь, что опять начнутся беспорядки из-за подушного налога[23]23
  В конце 80-х годов правительство Маргарет Тэтчер ввело подушный налог (обязательный для всех, независимо от дохода). Весной 1990 года по Великобритании прокатилась волна протеста, кульминацией которой стала демонстрация на Трафальгарской площади 31 марта 1990 года. Она обернулась самыми крупными беспорядками, которые когда-либо происходили в центре Лондона. В ноябре налог был отменен


[Закрыть]. После того, как отец завел электронную почту, мы стали общаться более регулярно: он то и дело звонил мне и спрашивал, почему его электронный почтовый ящик не желает настраиваться.

– А что с сетью, Майкл? Ты уже освоил сеть?

– Нельзя «освоить сеть», папа. Это не новомодный танец, вроде твиста.

– Ну и я, похоже, тоже не могу освоить сеть. Наверное, что-то заткнулось у меня в компьютере.

Я мог бы сообщить папе об очередном ребенке по телефону, но мне хотелось сказать ему об этом при встрече. Катерина съязвила, что к тому времени, когда я, наконец, соберусь сделать это, наш новый ребенок родится, вырастет и пойдет в университет. Поэтому я перезвонил отцу и сказал, что мы хотим нагрянуть в гости и приготовить ему обед, а затем я мог бы поучить его компьютерному делу. Отец обрадовался.

– Это было бы чудесно, Майкл. Но перед тем как ты приедешь, не нужно ли мне сбегать в магазин и купить немного «Майкрософта»?

* * *

Отец прожил жизнь, занимаясь таким респектабельным занятием, как торговля препаратами. Он вовсе не из тех, кто имеет двух ротвейлеров, золотые перстни на каждом пальце и продает «крэк» на задворках манчестерских ночных клубов – папа никогда не зарабатывал таких денег, потому что он торговал неправильными препаратами. Он продавал согревающий лимонный напиток от компании «Бичем» и таблетки от расстройства желудка. Я попытался представить, как он едет куда-то вглубь страны, к своему лучшему клиенту. Папа открывает чемоданчик, клиент разрывает пакетик с «Алка-зельцером» и пробует на язык. «Отличное дерьмо, приятель. Но только не вздумай подсунуть мне второсортный товар, иначе я позабочусь, чтобы твое безголовое барахло выловили из Ист-ривер. Сечешь, кореш?» Отец принадлежал к тем торговцем препаратами, которым выделяют служебную машину и идут пенсионные отчисления.

Ему приходилось немало ночей проводить вне дома, особенно после того, как он познакомился с темноволосой аптекаршей по имени Джанет с курорта «Ройял Лимингтон». Отец пошел на все, чтобы убедить ее купить весь ассортимент продуктов. Ради этого он даже оставил жену и единственного ребенка. С тех пор дома остались лишь мама и пятилетний я. Мы жили неподалеку от Лондона, я рос в полуотдельном доме с полуотдельным отцом. После официального развода родителей мне пришлось проводить одинокие выходные в отцовском домике, где стоял странный запах. Подобно отцу, которого эвакуировали во время войны, меня отправляли в незнакомый город – я ехал, прижимая к себе чемодан и несколько наскоро собранных игрушек, беженец на родительской войне.

Мне нечего было делать во взрослом отцовском доме за много миль от своих друзей, поэтому я приезжал и играл на пианино. Многие годы все субботы и воскресенья я проводил за пианино. Под пыльным табуретом обнаружился лишь один сборник нот: «Традиционные гимны для фортепиано», – и я играл их снова и снова. Поначалу я лишь пытался подбирать мелодии на слух, но со временем играл все увереннее, пока, наконец, не возомнил себя Элтоном Джоном в сверкающих башмаках на платформе в четыре дюйма – важной походкой я выхожу на сцену «Голливуд-Боул» и пою свой первый суперхит «Мой Бог ближе к тебе».

– Благодарю вас, леди и джентльмены. А теперь песня, которая мне очень нравится, давайте вместе – «Когда взираю я на дивный крест».

И я пропел бы все четыре куплета церковного гимна в стиле буги-вуги, экспромтом выдавая «Йе!», «О, бэби!» после слов «Встречал ли ты любовь и грусть такие, и терн сплетался ль в столь густой венец?» А потом, слегка сбавив темп, я выдаю припев «Возделаем пашню, посеем хлеба». И зрители поднимают руки с зажигалками и медленно раскачиваются. Внезапно над сценой вспыхивает фейерверк, и я перехожу к попурри из своих ранних хитов: любимые классические рок-н-роллы типа «Вперед, Христово воинство», «Иисус – возлюбленный души моей» и заглавную песню с последнего альбома: «Я знаю, что Спаситель жив». Последнюю песню я исполняю на бис, при заключительных аккордах делая два оборота вокруг собственной оси.

Наверное, если бы родители не развелись, я никогда бы не научился играть на фортепьяно, не учился бы музыке в колледже и не достиг бы головокружительных высот, когда мою песенку трижды прокрутили на радиостанции «Долина Темзы». Теперь я стал, по выражению отца, «сочинителем поп-музыки». Он очень мною гордился и временами звонил, чтобы сказать, что минуту назад по телевизору передали мои произведения.

– Да, рекламное агентство купило сто эфиров, папа, двадцать из них – в лучшее время.

– Должно быть, твоя музыка понравилась, раз ее показывают снова и снова.

* * *

Я тащил детей к дому, где нам предстоял воскресный обед, а навстречу по дорожке спешил отец. Длина дорожки десять ярдов, но он все равно надел шляпу. У отца была веская причина носить шляпу, хотя он и считал необходимым снимать ее в помещении. За те краткие два года, что отец провел с фармацевткой Джанет, она сумела уговорить его пересадить волосы. Хотя шевелюра не особо поредела, отец подверг себя болезненной и дорогой операции, и небольшие волосяные кустики с затылка перекочевали на лоб. Какое-то время казалось, что хирург добился поразительной оптической иллюзии, и мой отец снова обзавелся челкой. Но позади этого бастиона волосы продолжали редеть с угрожающей быстротой. Пусть крошечные пучки пересаженных волос героически удерживали плацдарм, волосяные сумки вокруг них опустели, оставляя пересаженный аванпост в полной изоляции.

Возможно, именно поэтому фармацевтка Джанет его и бросила. Теперь отцовская голова представляла классический пример мужской лысины: пространство от лба до макушки сияло гладким скальпом, и лишь ровная грядка пересаженных волос цеплялась за кожу, словно песчаный тростник за дюну.

Разговоров о папиной лысине мы никогда не заводили.

Отец повесил шляпу, а я старался не смотреть на него выше уровня бровей. Как только я переступил порог, папа тут же запер дверь и принялся занимать меня разговорами. Чем реже я с ним виделся, тем больше у него накапливалось историй, которые он рвался мне поведать, и ничто не могло отвлечь его от немедленного пересказа горячих новостей минувшего месяца.

Главные новости этого часа: папин друг Брайан купил в Бельгии новую машину, на чем сильно сэкономил. А еще в банке теперь по-другому формируют очередь, и приходится брать чертов квиток с номером. И наконец, никаких больше счетов он оплачивать не станет, пока они раз и навсегда не разберутся с чертовыми телефонными кодами. Но сначала о новой машине Брайана…

Информация извергалась на меня без перерыва; то, что мне надо позаботиться о детях и заняться готовкой, в расчет не принималось. Я высадил Катерину у супермаркета, чтобы она купила хлеба и овощей, так что меня оставили следить за детьми в одиночку, а я умудрился еще и осмотреть отцовские шкафчики и отыскать порошок для изготовления подливки. Честно говоря, «порошок» – это слишком лестное описание того, что осталось после того, как я снял обертку. Это был темно-коричневый кирпич, окаменевший еще в меловой период. Дитя войны, отец ничего не выбрасывал. Из черствого хлеба получаются отличные черствые тосты. Масло из рыбных консервов хранится в рюмке для яйца, поскольку его можно использовать для жарки продуктов, если захочется придать рыбный вкус. Несколько лет назад, после того, как отцу вставили новый пластиковый тазобедренный сустав, он сказал, что не хочет знать, что стало с его прежней берцовой костью. По его виду я понял, что выкидывать ее отец считает расточительством. Из косточки наверняка бы получился наваристый бульон.

Я жарил мясо, слушал отца и присматривал за детьми, но такое сочетание не под силу ни одному смертному.

– Брайан собирался купить двухлитровый «мондео», но остановился на 1, 6, учитывая, какой налог берут на бензин.

Милли уронила стаканчик с крышкой, который я неплотно закрыл, и молоко потекло по полу. Что на это сказал отец? «Ничего страшного, я сейчас подотру» или «Давай подержу Альфи, пока ты будешь вытирать»? Нет. Он сказал:

– У этой модели тоже есть антиблокировка тормозов и усилитель руля, но купив ее у бельгийского продавца, Брайан сэкономил три тысячи фунтов. Представляешь?

Я не знал ни Брайана, ни сколько стоит «мондео», но изо всех сил попытался изобразить потрясение, тщетно разыскивая кухонные полотенца.

– Так вот, я сказал Брайану, что подумываю купить «форд-фокус», но не знаю, захочу ли ехать в Бельгию, особенно после того, как они трусливо сдались Гитлеру.

Отцовская кошка припала к молочной лужице, Милли ухватила ее за хвост и потянула, что давало кошке законные основания в любой момент развернуться и расцарапать ей лицо.

– Милли, не дергай кошку за хвост.

– Она пьет мое молочко.

– …но Брайан сказал, что кто-нибудь может пригнать машину из Бельгии, во всяком случае – до Хариджа точно, а я ответил, что не собираюсь платить, не посмотрев машину; вдруг мне привезут машину с левым рулем или еще с чем-то, и что мне потом делать…

– Погоди минуту, папа, я только разберусь. Перестань, Милли.

Но подобно зловредной твари из «Чужого», заглатывавшей людей, отец уже вцепился в меня и не собирался отпускать. Я кивал, изображая внимание, но тут закипела картошка, и выплеснувшаяся вода загасила пламя, еще через секунду Альфи шлепнулся в молочную лужу и расплакался.

– Но машинами торгуют не только в Бельгии. Брайан сказал, что их можно выгодно купить в Нидерландах. Как ты считаешь, Майкл? Думаешь, стоит покупать новую машину на континенте?

– Все в порядке, Альфи. Ну, я не знаю, папа. Прекрати, Милли.

Кошка, наконец, набросилась на Милли и до крови расцарапала ей руку, Милли взвыла. Отец, надо отдать ему должное, сумел отреагировать:

– О, господи, кошка поцарапала ей руку. Нужен пластырь. Но Брайан уверяет, что они все с правым рулем, с подушкой безопасности, с антиблокиратором тормозов, с центральным замком и удовлетворяют всем стандартным требованиям. Ты должен посмотреть на его машину, очень симпатичная: нормальный британский номерной знак и все остальное.

Милли могла бы отпиливать хлебным ножом конечности своему брату, но мой отец все равно бы не счел это обстоятельство достаточно веской причиной отвлечься от темы.

– Ну, ну, Милли. Мамочка сейчас придет. Не плачь, Альфи, это всего лишь я. Нет, я должен промыть рану, Милли, а потом мы наложим пластырь «Русалочка»… Финансирование на три года под ноль процентов. Правда, папа?

Мой шестидесятилетний отец был, на самом деле, еще одним ребенком, которому требовалось внимание. Он даже выглядел, как ребенок: большая лысая голова и пятна от еды на рубашке. Когда тебе чуть за тридцать, и твои юные дети, и твои старые родители требуют одинаково много внимания. Они словно эгоистичные братья и сестры, воюющие друг с другом за любовь взрослых.

– Папа! Папа! Папа! – не унималась Милли, но я был занят – слушал отца.

Единственная надежда на спокойствие – удачно подгадать время обеда, и тогда отцовский послеполуденный сон совпадет с детским. Может, стоит подвесить над диваном музыкальную погремушку, чтобы папа заснул наверняка?

В конце концов, мы с Катериной объявили папе, что он скоро снова станет дедом. Отец, казалось, искренне обрадовался и бросился звонить своей подруге Джоселин, хотя к тому времени, когда родится наш новый ребенок, у него, скорее всего, будет новая подруга. После обеда он оказал нам любезность, проспав полтора часа. На подушке осталось маленькое влажное пятнышко от слюны.

– Так вот откуда у тебя эта привычка, – сказала Катерина, и я похолодел.

Я всегда с удовольствием наблюдаю в наших детях собственные черты, но меня ужасает перспектива постепенного превращения в собственного отца. Единственным утешением служит то, что я не принадлежу к людям, которые заводят случайные связи и беспечно отказываются от брака, – словом, к таким, как мой отец.

На обратном пути в Лондон я размышлял, почему так много мужчин считают невозможным сохранять верность одной партнерше. Вот, например, Джим. С того времени, как мы познакомились, у него сменилось пять или шесть подружек. В чем же тогда счастье? Я хочу сказать: ну как молодого мужчину может привлекать возможность крутить любовь с бесконечной вереницей прекрасных женщин? В один месяц чувственная блондинка, стройная брюнетка в следующий? Нет, этот факт не поддается объяснению.

Джим только что завел новую интрижку – с девушкой по имени Моника. Как-то раз, когда я сидел у себя в студии, он позвонил мне по мобильнику и предложил завалиться в пивнушку «Герцог Девонширский». Я никак не мог заставить компьютер распечатать счета, так что способ запустить принтер с помощью похода в паб представлялся мне ничем не хуже любого другого. Когда я пришел, они с Моникой сидели во внутреннем дворике. С ними была Кейт, лучшая подруга Моники. Так вышло, что я разговаривал с Кейт весь вечер. Хорошенькая, стройная, энергичная и беззаботная – конечно, все просто, если ты не беременная мать двух маленьких детей. У нее были короткие темно-русые волосы, которые она откидывала назад, хохоча над моими шутками; белая блузка с короткими рукавами ничуть не скрывала ровного загара. Довольно милое занятие, – подумал я про себя, – наслаждаться обществом привлекательных женщин. Разумеется, я не собирался за ней приударить, но есть определенное удовольствие в том, чтобы болтать с девушкой, смешить ее. Даже если я намереваюсь никогда в жизни не спать с другой женщиной, ситуация, когда такой поворот выглядит возможным, волнует. И я ей нравился. Казалось, ее по-настоящему впечатлил тот факт, что я написал это соло на синтезаторе к ролику для коробки передач, который крутит «Капитал-радио».

У Джима есть спортивный автомобиль с открытым верхом, который родители, наверное, купили ему за то, что он научился завязывать шнурки. В общем, опустив верх и врубив на полную мощь музыку, мы понеслись в Челси. Джим с подружкой сидели впереди, а мы с Кейт – сзади. Колеса отчаянно заскрежетали, когда Джим на повороте обогнал «БМВ», и Кейт, счастливо взвизгнув, вцепилась в мою руку. Из приемника неслись призывы быть молодым, свободным и счастливым, и я подумал: "Ну да, конечно. И выбирайте зеркальные очки одностороннего видения фирмы «Уондзуорт»[24]24
  Уондзуорт – самая большая английская тюрьма, где, в основном, содержатся рецидивисты


[Закрыть]". А что, мне нравится притворяться классным парнем. И какая разница, что в темных очках почти ничего не видно; они служат не для того, чтобы смотреть на других, а для того, чтобы другие смотрели на тебя. Внезапно я почувствовал себя таким же молодым, как и роскошная девушка, что сидела рядом.

Мы вылетели на мост через Темзу, и я невольно заерзал. Темза делила мою жизнь на две части; к северу от реки я был мужем и отцом, а к югу – беспечным холостяком. Однажды я отказался от поездки по реке только потому, что не знал, кем себя почувствую, очутившись между двумя своими жизнями. Но теперь молодой и беззаботный Майкл расправлял крылья: весь Лондон – классное место для холостяцких развлечений. Мы ехали на вечеринку, к одному очень богатому парню – Кейт с Моникой трудились у него в безумном и беспечном мире лизинга и консалтинга. Вечеринка поразила меня роскошью и пышностью. Если рядом объявлялся фотограф, я тотчас поворачивался к нему задом, чтобы Катерина случайно не увидела меня на следующей неделе в журнале «Хелло!» Музыкой заправлял некий японец – играл на рояле Шопена. Не уверен, что кто-нибудь, кроме меня, оценил или хотя бы заметил, насколько он виртуозен.

Дом был вызывающе богат, и я чувствовал себя единственным гостем без дефиса в фамилии, нагло заявившимся в аристократическую обитель. Я честно попытался влиться в общество этих людей, но ни один из кружков не расступился, принимая меня в свои объятия, так что какое-то время я пялился на огромный аквариум с тропическими рыбами, но даже гуппи, казалось, взирали на меня сверху вниз. Все мужчины выглядели одинаковыми: уверенные в себе, основательные капитаны-регбисты на отдыхе. Ну почему у этих шикарных парней не выпадают волосы, спросил я себя. Все дело в породе или в еде, которой кормят в дорогих частных школах? У всех густые свисающие челки, как у Хью Гранта, румяные щеки, роскошные джемперы, и они бесконечно трындят о знакомых, которые все как на подбор «чертовски отличные мужики». У меня было больше шансов завязать беседу с филиппинками, разносившими шампанское, но они не говорили по-английски. А потому большую часть вечера я разговаривал с Кейт. Она то и дело спрашивала меня, какую «песню» играет пианист, и я называл сонаты Шопена, попутно делясь кое-какими сведениями. Кейт недавно купила гитару и теперь брала уроки, я подсказал ей несколько хороших пьес. Она искренне заинтересовалась, да и мне понравилось болтать о музыке. Яркая внешность Кейт, была, разумеется, дополнительным плюсом, но я вовсе не лез из кожи вон, чтобы понравиться ей. Наверное, столь красивой девушке мое поведение казалось крайне необычным. Думаю, именно поэтому я ей и понравился.

После нескольких бокалов вина к нам присоединились Джим с Моникой и предложили спуститься в подвал посмотреть на плавательный бассейн. Я подумал, они шутят, но все же сел в лифт – добраться до подземелья можно было только на нем. Когда двери отворились, я обнаружил, что мы перенеслись в гулкий подземный рай. Ничего подобного я в своей жизни не видел. Это была Сикстинская капелла плавательных бассейнов. Он совсем не походил на муниципальный бассейн, куда я вожу Милли. Никто не брал на себя труд выращивать между плиток зеленые водоросли, в воде не плавали окровавленные лейкопластыри; на стене не было дурно выполненных рисунков-инструкций, показывающих, что можно делать, а что нельзя. Если бы мне захотелось, я мог бы здесь запросто предаться разврату – выпускать в воздух кольца сигаретного дыма.

Джим сообщил, что бассейн постоянно арендуют киношники и модельеры. Я даже не стал спрашивать, почему. Ответ был очевиден. Достаточно войти в это помещение, чтобы почувствовать себя актером, кем-то иным – обаятельным и дьявольски сексуальным. У бассейна, озаренного мягким светом, никого не было, на дне бирюзового оазиса сияли яркие огни, притягивая к воде. Поверхность бассейна была спокойной и абсолютно плоской, словно невскрытая фольга на банке из-под кофе.

– Давайте поплаваем, – предложила Кейт.

– Но у нас нет купальных костюмов, – заметил я, – хотя, возможно, запасные костюмы есть… наверху…

Конец предложения оказался скомканным. Джим, Моника и Кейт уже разделись. Донага.

– Э-э… впрочем здесь нет никаких табличек, что костюмы обязательны.

Девушки уже прыгнули в бассейн и теперь рассекали водную гладь роскошными грудями.

В глубине души я понимал, что плескаться с обнаженными девушками – не самый лучший способ сохранять верность жене, но не мог же я раздеться до трусов и бултыхать ногами на мелководье. В общем, краснея, я разоблачился до костюма Адама. Быстро прыгнул, и вода омыла все части моего тела. Я ощутил себя чувственным и свободным. Мужественно преодолел под водой всю длину бассейна – отчасти для того, чтобы продемонстрировать свою физическую форму, но в основном – чтобы отложить решение вопроса о том, как мне вести непринужденный разговор с красивой голой девушкой двадцати четырех лет. Наконец я всплыл на поверхность и, тяжело дыша, заметил, что вода расчудесная. Возможно, такое замечание соответствует нормам поведения в плавательных бассейнах. Мы немного побороздили бассейн по одиночке, а затем Джим нашел мяч, который мы стали перебрасывать друг другу. У меня мелькнула мысль, что, возможно, где-то имеется скрытая видеокамера, и Саймон сидит сейчас дома и наблюдает за нами по интернету.

Мы поднимали фонтаны брызг, пытаясь добраться до мяча, и по пути игриво отталкивали друг друга. А затем Джим подплыл под Монику и поднял ее на плечах. Кожа у нее была смуглой, если не считать трех участков, обычно прикрытых бикини. Она расхохоталась, а Джим зашатался под ее весом.

– Давайте бороться! – крикнула Моника.

– Давайте! – подхватила Кейт и взглядом показала, чтобы хочет забраться мне на плечи. Я подчинился.

Впервые я заподозрил, что моя жена питает ко мне интерес, когда она наклонилась и легким движением стряхнула волосок с моего пиджака. Это короткое мгновение, наэлектризованное физическим соприкосновением, это робкое вторжение в мое личное пространство подсказало – мы не просто знакомые. Вот и сейчас, когда я охватил руками влажные бедра Кейт и почувствовал, как ее лобковые волосы щекочут мне шею, стало ясно: барьер преодолен. Только не допускать слишком большой близости, подумал я, когда Кейт наклонилась вперед, прижавшись грудями к моей макушке. На мне сидела голая женщина, а я все еще уверял себя, что не пересек черту, за которой начинается измена. Но как бы то ни было, ощущение приятное. Мы вволю развлеклись: полночь, роскошный бассейн и две красивые обнаженные женщины; когда я буду рассказывать об этом в доме престарелых, мне никто не поверит. Джим стащил с меня Кейт, и мы плюхнулись в воду, ее рука скользнула у меня между ног. Я попытался встать, но дно ушло из-под ног. Я рванулся на мелководье, то есть к Кейт, обрызгал ее, а она обрызгала меня в ответ. Когда брызги улеглись, я увидел, что Джим с Моникой целуются: поначалу нежно, потом все более страстно. А я стоял рядом с Кейт. Вода в бассейне была теплой, а освещение тусклым, и этот тайный грот казался единственным убежищем во всей вселенной. Мы посмотрели на целующуюся пару, обвившуюся друг вокруг друга, словно перевозбудившиеся угри. Кейт улыбнулась, я секунду скованно смотрел на нее, потом улыбнулся в ответ. Ее соски указывали на меня, словно генерал Китченер[25]25
  Горацио Герберт Китченер (1850-1916) – английский фельдмаршал, в 1898 году подавил восстание в Судане, с 1900 года – главнокомандующий английскими войсками в англо-бурской войне


[Закрыть]. Я чувствовал, что стремительно теряю голову; мое тело горело в огне, в желудке плескалось вино… Я не собирался подлетать к пламени так близко. Наступило мгновение томительного ожидания. Нужно было что-то делать.

– Скажи мне, – проговорил я. – Э-э… как ты познакомилась с Моникой?

– Мы же говорили, что вместе работаем.

– Ах да, точно. Так вы на работе познакомились?

– Да.

Джим с Моникой, постанывая, извивались в нескольких ярдах от нас.

– Мне кажется, многие люди знакомятся на работе, – поделился я наблюдением.

– Полагаю, что так.

Последовала неловкая пауза.

– Мне нравится твой… твой…

Я никак не мог вспомнить слово «кулон», поэтому просто показал на него в надежде, что Кейт подскажет.

– Груди? – удивленно уточнила она, опуская взгляд.

– Нет-нет. Господи боже, нет. То есть, они тоже очень красивые, хотя я их не разглядывал, но теперь, когда ты об этом сказала… э-э…

Ну почему, когда нужно, поблизости нет ни одной белой акулы? Могла бы утащить меня под воду и проглотить там.

– Нет, я имел в виду вот это подобие ожерелья.

– Кулон?

– Точно. Кулон. Мне нравится твой кулон.

– Спасибо.

– Пожалуй, я еще немного поплаваю, – сказал я.

Кейт изобразила полуулыбку, а я грубо покинул ее и понесся на другой конец бассейна. Удаляясь от нее, я спрашивал себя, что сейчас делает Катерина. Почти полночь, значит, она, скорее всего, кормит Альфи. Надеюсь, Милли не проснулась. Надо бы закрепить оконную створку над ее кроваткой, чтобы не гремела на ветру. Катерина дважды просила меня, но я так и не нашел времени.

Плавая взад-вперед, я намеренно не поднимал глаз, но когда все же рискнул оглядеться, то обнаружил, что Кейт уже вылезла из бассейна и оделась. Я был так близок к тому, чтобы ее поцеловать, прижаться обнаженным телом к ее обнаженному телу… Этот бассейн казался особым миром со своими собственными законами и моралью. Я так далеко забрался в горы своей холостяцкой Нарнии, что чуть не остался там навсегда.

Больше рисковать нельзя. Кто знает, окажусь ли я в следующий раз столь же стойким, особенно если продолжу пить. В общем, я надумал вернуться в свою берлогу.

– Да-да, пойдем, – согласилась Кейт, когда я решительно заявил, что ухожу.

О, нет, я же пытаюсь проявить стойкость, не надо мне мешать. Но когда мы мчались в машине Джима по Кингз-роуд, Кейт обняла меня, и я не нашел в себе сил попросить ее отодвинуться. И всю дорогу до Балхама ее рука лежала на моих напрягшихся плечах. Роли странным образом поменялись. Я был юной неопытной девушкой, а она – хищным и опытным парнем. Меня влекло к ней, но я знал, что с вожделением надо бороться. Взгляд мой привлекла расстегнутая рубашка, из которой виднелась грудь. Странно, но это меня возбудило, хотя в бассейне я видел, как они резвятся полностью нагие. Сбоку мелькнула женская фигура, толкающая коляску. Катерина. Я оглянулся. Нет, бродяжка с тележкой, груженой замызганными пакетами, – трудно найти женщину, более непохожую на Катерину.

Входя в квартиру, я уже приготовился аккуратно разыграть свою роль. Мы немного посидели и покурили травку, но как только светские условности были соблюдены, я встал и объявил, что иду спать.

– А какая комната твоя, Майкл? – весело спросила Катерина.

И я машинально ответил:

– За ванной, первая дверь налево, – словно она интересовалась лишь для того, чтобы выяснить план дома. Осознав, какой в моих словах содержится подтекст, я многозначительно добавил: – Спокойной ночи, Кейт.

– Спокойной ночи, – ответила она.

И я подумал: «Ф-фу!»

А Кейт похотливо подмигнула мне.

Спустя пять минут я лежал в кровати и нервно смотрел на дверную ручку, ожидая, что она повернется. Я думал над тем, что скажу Кейт: она замечательная, и я нахожу ее чертовски сексуальной, но, надеюсь, она поймет, что я люблю другую и не хочу изменить этой другой. Я все репетировал и репетировал оправдания, пока до меня не дошло, что она так и не появилась. А потом я заснул.

И мне приснилось, что Кейт лежит рядом, целует меня в губы, ерошит волосы; и мне хотелось, чтобы этот чудесный сон продолжался. Я поцеловал ее в ответ, нашарил в темноте ее обнаженные ягодицы, и оказалось, что этим сном можно управлять – в ответ она сжала мои. Я слегка пошевелился, но сон не прекращался. Более того, он стал реальнее. Мою нижнюю губу нежно покусывали, я открыл глаза, и мне улыбнулась Кейт, свежая, чистая, пахнущая хлоркой бассейна. Ее тело вызвало совсем иные ощущения, чем тело Катерины, но все равно очень приятные, и теперь между нами не было никаких барьеров. Все мои барьеры рухнули. Кейт целовала меня долго и крепко, потом провела рукой между ног, а я лишь тихо простонал:

– О боже, ты ведь никому не скажешь?