Текст книги "Третья исповедь экономического убийцы"

Часть II. 1963 – 1971

Глава 4. Грязное дело

Когда я окончил школу бизнеса в 1968 году, я решил не участвовать во Вьетнамской войне. Я недавно женился на Энн. Она тоже была против войны и не побоялась вступить в Корпус мира вместе со мной.

Мы приехали в Кито (Эквадор) в 1968 году. Я был 23-летним волонтером, которому поручили организовать кредитно-сберегательные кооперативы в общинах, расположенных в глубине дождевых лесов Амазонки. Энн обучала женщин из коренных народов гигиене и уходу за детьми.

Энн бывала в Европе, а я впервые покинул Северную Америку. Я знал, что мы летим в Кито, одну из самых высокогорных столиц в мире, а также одну из беднейших. Я понимал, что она будет отличаться от всего, что я когда-либо видел, но реальность поразила меня до глубины души.

Когда наш самолет из Майами стал снижаться над аэропортом, меня удивили ветхие деревянные лачуги вдоль взлетно-посадочной полосы. Я наклонился к Энн, занимавшей среднее место в ряду, и, указывая на окно, спросил эквадорского бизнесмена, сидевшего на соседнем месте, у прохода:

– Там действительно живут люди?

– Наша страна бедная, – ответил он, мрачно кивая.

Пейзаж, который мы наблюдали из окна автобуса по дороге в город, поразил меня еще больше: люди в лохмотьях попрошайничали на тротуаре и ковыляли на самодельных костылях по заваленным мусором улицам, дети с чудовищно раздутыми животами, собаки с выпирающими ребрами и целые кварталы лачуг, сооруженных из картонных коробок.

Автобус доставил нас в пятизвездочный отель Кито Intercontinental. Островок роскоши посреди океана нищеты, именно здесь мне и еще тридцати волонтерам Корпуса мира предстоял брифинг по стране в течение нескольких дней. Признаюсь, войдя в лобби гостиницы, я вздохнул с облегчением, но позже на меня нахлынуло чувство вины вместе с осознанием того, что, как белый американский мужчина, я с детства рос с ложным чувством привилегированности.

На первых лекциях нам сообщили, что Эквадор представляет собой сочетание феодальной Европы и американского Дикого Запада. Наши инструкторы предупредили нас обо всех опасностях: ядовитых змеях, малярии, анакондах, паразитах-убийцах и «свирепых охотниках за головами». А потом мы узнали хорошие новости: компания Texaco открыла обширные месторождения нефти недалеко от нашей локации в дождевом лесу. Нас заверили, что нефть превратит Эквадор из одной из беднейших стран в полушарии в одну из богатейших.

Однажды после обеда, ожидая лифт в гостинице, я разговорился с высоким блондином с техасским протяжным выговором. Он был сейсмологом, консультантом Texaco. Когда он узнал, что мы с Энн – волонтеры Корпуса мира, весьма ограниченные в средствах, и собираемся работать в дождевых лесах, он пригласил нас на ужин в элегантный ресторан на верхнем этаже отеля. Я не мог поверить такому везению. Я видел меню и знал, что наш ужин обойдется дороже, чем наше месячное пособие.

В тот вечер, глядя на Пичинча через окна ресторана и потягивая «Маргариту», я был ослеплен этим человеком и его образом жизни.

Он рассказал нам, что иногда летает на корпоративном самолете из Хьюстона прямо на аэродром, построенный в джунглях.

– Нам не нужно проходить паспортный контроль и таможню, – хвастался он. – Правительство Эквадора выдало нам особое разрешение. – Его пребывание в дождевых лесах предполагало трейлер с кондиционером, шампанским и филе-миньон на ужин, сервированный на изысканном фарфоре. – Но вас ждут совсем другие условия, как я пониманию, – добавил он, смеясь.

Затем он рассказал о своем отчете, где говорилось о «бескрайнем море нефти под джунглями». Этот отчет, как он сказал, нужен для обоснования огромных кредитов Всемирного банка, которые он выдаст Эквадору, и чтобы убедить Уолл-стрит вложиться в Texaco и другие предприятия, которые выиграют от нефтяного бума.

Когда я выразил удивление по поводу того, что прогресс может произойти так быстро, он нахмурился:

– И чему вас только учат в школах бизнеса? – спросил он. Я не знал, что ответить.

– Послушайте, – сказал он, – эта игра стара как мир. Я наблюдал ее в Азии, на Ближнем Востоке и в Африке. А теперь и здесь. Всего-то нужны сейсмологические отчеты и одна неплохая нефтяная скважина, как тот фонтан, на который мы наткнулись здесь… – он улыбнулся, – и все в шоколаде!

Энн упомянула, с какой радостью все предвкушают, что нефть принесет процветание эквадорцам.

– Только тем умникам, кто играет по правилам, – сказал он. Я вырос в городке Нью-Гэмпшира, названном в честь человека, построившего особняк на холме, возвышавшийся над остальными, на деньги, заработанные с продажи лопат и одеял калифорнийским золотодобытчикам в 1849 году.

– Торговцы, – сказал я. – Бизнесмены и банкиры.

– Точно. А сегодня еще и крупные корпорации. – Он откинулся на спинку стула. – Эта страна принадлежит нам. Мы получаем намного больше, чем разрешение сажать самолеты без таможенных формальностей.

– Что, например?

– Невероятно! Вам действительно еще многому предстоит научиться. – Он поднял свой мартини в сторону города. – Для начала мы контролируем военных. Мы платим им зарплату и покупаем им вооружение и все необходимое. Они защищают нас от индейцев, которые не в восторге от буровых вышек на своей земле. В Латинской Америке тот, кто контролирует армию, контролирует президента и суды. Мы пишем законы – устанавливаем штрафы за разлив нефти, зарплаты и все важные для нас правила.

– За все это платит Texaco? – спросила Энн.

– Не совсем… – он наклонился над столом и похлопал ее по руке. – Ты платишь. Или твой папочка. Американские налогоплательщики. Деньги идут через Агентство международного развития США, Всемирный банк, ЦРУ и Пентагон, но местные, – он махнул рукой в сторону окна и города под нами, – знают, что без Texaco им не выжить. Не забывайте, что такие страны навидались госпереворотов за свою историю. Если приглядеться, то вы заметите, что перевороты обычно происходят, когда лидеры страны не играют по нашим правилам[21]21
  ChevronToxico, “A Rainforest Chernobyl,” n.d., http://chevrontoxico.comabout/rainforest-chernobyl/.


[Закрыть].

– Вы хотите сказать, что Texaco свергает правительства? – спросил я. Он рассмеялся.

– Скажем так: правительства, которые не сотрудничают с нами, объявляются советскими марионетками. Они угрожают американским интересам и демократии. А ЦРУ этого не любит.

В тот вечер я впервые столкнулся с тем, что позже назову системой ЭУ.

Следующие 18 месяцев Энн и я провели в дождевых лесах Амазонки. Затем нас перевели высоко в Анды, где я должен был помогать сельским каменщикам. Энн обучала людей с ограниченными возможностями работе на местных предприятиях.

Мне сказали, что каменщикам нужно усовершенствовать производительность архаичных печей, где обжигали кирпичи. Однако один за другим они стали жаловаться мне на владельцев грузовиков и складов, расположенных в городе.

Эквадор был страной с низкой социальной мобильностью. Несколько богатых семей, ricos, управляли практически всем, включая местный бизнес и политику. Их агенты покупали кирпичи у каменщиков по чудовищно низким ценам и продавали их примерно в десять раз дороже. Один из каменщиков пошел к мэру города и пожаловался ему. Через несколько дней его насмерть сбил грузовик.

Страх охватил общину. Люди убеждали меня, что его убили. Мои подозрения, что это правда, усилились, когда шеф полиции объявил, что смерть этого человека связана с кубинским заговором, цель которого превратить Эквадор в коммунистическую страну (Че Гевара был казнен в ходе операции ЦРУ в Боливии менее трех лет назад). Он намекнул, что каждый каменщик, который станет мутить воду, будет арестован как мятежник.

Каменщики умоляли меня сходить к ricos и заступиться за них. Они были готовы сделать что угодно, лишь бы умилостивить тех, кого они боялись, – даже убедить себя в том, что, если они уступят, ricos защитят их. Я не знал, что делать. Повлиять на мэра я не мог и решил, что если я – иностранец, всего 25 лет от роду – вмешаюсь в ситуацию, это лишь усугубит ее. Я просто слушал и сопереживал.

В конце концов я понял, что ricos – часть системы, порабощавшей жителей Анд путем запугивания еще со времен испанского завоевания. А мое сочувствие лишь поощряет общину и дальше ничего не делать. Им не мое заступничество было нужно; им надо бы самим противостоять ricos. Им надо было осознать гнев, который они подавляли, и наконец возмутиться, что их подвергают такой несправедливости.

Я сказал им, что пора действовать. Надо сделать все возможное – даже рискнуть собственной жизнью, чтобы их дети могли процветать и жить в мире.

Осознание того, что я потворствую этой общине, стало для меня хорошим уроком. Я понял, что жертвы сами могут быть невольными соучастниками и что решительные действия – единственный выход из ситуации. И это сработало.

Каменщики сформировали кооператив. Каждая семья жертвовала кирпичи, и кооператив использовал их, чтобы арендовать грузовик и склад в городе. Ricos бойкотировали кооператив, пока лютеранская миссия из Норвегии не заключила с ними контракт на кирпичи для школы, которую она строила, заплатив примерно в пять раз больше, чем ricos платили каменщикам, но в два раза меньше, чем требовали ricos у лютеран – все остались в выигрыше, кроме ricos. После этого кооператив стал процветать.

Меньше чем через год Энн и я завершили свою работу в Корпусе мира. Мне исполнилось 26 лет, и я уже не подлежал призыву. Я стал экономическим убийцей.

Когда я впервые вступил в их ряды, я убедил себя, что поступаю правильно. Южный Вьетнам пал под натиском коммунистического Севера, и теперь миру угрожали Советский Союз и Китай. Преподаватели в моей школе бизнеса учили нас, что финансирование инфраструктурных проектов через многочисленные кредиты Всемирного банка выведет страны с низким уровнем дохода из бедности и вырвет их из когтей коммунизма. Эксперты Всемирного банка и Агентства международного развития подкрепляли это убеждение.

К тому времени как я обнаружил всю лживость этой сказки, я уже попал в ловушку системы. Я рос в бедной семье (хотя, как оказалось, все познается в сравнении), был сыном учителя нью-гэмпширской школы-пансиона для мальчиков из весьма состоятельных семей, и вдруг я стал зарабатывать огромные деньги, летать первым классом в страны, увидеть которые я мечтал всю свою жизнь, останавливаться в лучших гостиницах, ужинать в шикарных ресторанах и пожимать руки главам государств. Я добился успеха. Мне и в голову не приходило отказаться от этого. И только намного позже я осознал, что был с детства привилегированным; в отличие от большей части мира мне никогда не приходилось испытывать страх, не зная, что я буду есть или где я буду спать, и я получил образование, доступное лишь немногим.

Возможно, на подсознательном уровне я все это понимал, потому что именно тогда у меня начались кошмары.

Я просыпался в темных гостиничных номерах, обливаясь потом, терзаясь картинами, которые я видел наяву: безногие прокаженные, привязанные к деревянным ящикам на колесах, катящиеся по улицам Джакарты; люди, моющиеся в мутно-зеленых каналах, а рядом с ними – другие, испражняющиеся; человеческий труп, брошенный на куче мусора, кишащий личинками и мухами; и дети, спящие в картонных коробках и дерущиеся с собаками за объедки. Я понял, что эмоционально дистанцировался от всего этого. Подобно другим американцам, я считал этих несчастных недочеловеками – «попрошайками», «маргиналами», «другими».

Однажды мой лимузин, предоставленный индонезийским правительством, остановился на светофоре. Человек, больной проказой, просунул изъеденные остатки руки в окно. Мой водитель накричал на него. Тот ухмыльнулся кривой беззубой улыбкой и отошел. Мы продолжили путь, но образ того человека словно остался со мной. Словно он специально искал меня, его окровавленный обрубок был предостережением, а его улыбка – посланием. «Изменись, – будто говорил он. – Покайся».

Я стал приглядываться к миру вокруг меня. И к себе. Я пришел к выводу, что, несмотря на все атрибуты успеха, я несчастен. Я глотал валиум каждую ночь и пил немереное количество алкоголя. Я вставал по утрам, заливал в себя кофе вместе с таблетками для бодрости и, пошатываясь, направлялся на переговоры по контрактам на сотни миллионов долларов.

И эта жизнь стала для меня нормой. Я купился на лживые истории. Я влез в долги, чтобы поддерживать свой образ жизни. Все мои действия были продиктованы страхом – перед коммунизмом, потерей работы, неудачей и нехваткой материальных благ, в которых я нуждался, как мне внушали.

Как-то ночью мне приснился совершенно другой сон.

Я вошел в офис лидера страны, который только что обнаружил у себя огромное месторождение нефти.

– Наши строительные компании, – сказал я ему, – арендуют оборудование у франшизы John Deere, принадлежащей вашему брату. Мы заплатим в два раза больше обычной ставки, а ваш брат поделится прибылью с вами.

А дальше я стал объяснять во сне, что мы заключим такие же сделки с его друзьями, владевшими разливочными заводами Coca-Cola, другими производителями продуктов питания и напитков и трудовыми подрядчиками. От него требуется только одно – согласиться на кредит Всемирного банка, который позволит нанять американские корпорации для строительства инфраструктуры в его стране.

Затем я мимоходом упомянул, что отказ повлечет за собой появление шакалов.

– Помните, – сказал я, – что произошло с… – я перечислил целый список имен, таких как Мосаддык из Ирана, Арбенс из Гватемалы, Альенде из Чили, Лумумба из Конго, Зьем из Вьетнама. – Все они, – продолжил я, – были свергнуты или… – я провел пальцем по шее, – потому что не играли по нашим правилам.

Лежа в постели, снова обливаясь холодным потом, я вдруг осознал, что этот сон точно описывает мою реальную жизнь. Все эти преступления действительно на моей совести.

Мне не составляло никакого труда предоставить государственным чиновникам, как в моем сне, внушительный материал, обосновывающий кредиты для их народа. Целый штат экономистов, финансовых экспертов, статистиков и математиков виртуозно составляли хитроумные эконометрические модели, доказывающие, что подобные инвестиции – в электроэнергетические системы, автомагистрали, порты, аэропорты и промышленные парки – стимулируют экономический рост.

Годами я полагался на эти модели, чтобы убедить также и себя в том, что я – благодетель. Я оправдывал свои поступки тем, что ВВП действительно повышался после строительства инфраструктуры. А теперь мне пришлось взглянуть в лицо фактам, скрывающимся за этими расчетами. Статистика была крайне необъективной; она была искажена в пользу семей, владеющих отраслевыми предприятиями, банками, торговыми центрами, супермаркетами, гостиницами и множеством компаний, которые процветали благодаря созданной нами инфраструктуре.

Они процветали.

Остальные страдали.

Деньги, заложенные в бюджете на здравоохранение, образование и другие социальные сферы, шли на выплату процентов по кредитам. О том, чтобы выплатить основную сумму долга, не было и речи, и страна попадала в долговые кандалы. Экономические убийцы Международного валютного фонда приезжали и требовали, чтобы правительство предложило свою нефть или другие ресурсы нашим корпорациям по низким ценам и приватизировало свои учреждения, связанные с электричеством, водоснабжением, канализацией и другими сферами общественного сектора, а потом продало их корпоратократии. Большой бизнес получал огромную выгоду.

Ключевым для подобных займов всегда было условие, чтобы строительными проектами занимались наши компании. Львиная доля денег так и не покидала Соединенные Штаты; их просто переводили из банковских офисов Вашингтона в инженерные офисы Нью-Йорка, Хьюстона или Сан-Франциско. Мы, экономические убийцы, также делали все от нас зависящее, чтобы страна согласилась покупать самолеты, медикаменты, тракторы, компьютерную технику и другие товары и услуги у наших корпораций.

Несмотря на тот факт, что деньги почти сразу же возвращались в компании, принадлежащие корпоратократии, страна-реципиент (должник) должна была выплатить долг в полном объеме, основную сумму плюс проценты. В случае успеха ЭУ кредиты оказывались настолько большими, что должник был вынужден признать себя неплатежеспособным уже через несколько лет. И тогда мы получали свое сполна. Это зачастую предполагало следующие действия: контроль голосов в ООН, размещение военных баз или доступ к ценным ресурсам, таким как нефть. Конечно, должник все еще должен был нам деньги, а значит, еще одна страна попадала в нашу глобальную империю.

Эти кошмары помогли мне понять, что я живу не той жизнью, к которой я стремился. Я стал осознавать, что, подобно андским каменщикам, я должен взять на себя ответственность за свою жизнь, за то, что я творю с собой и с этими людьми и странами. Но прежде чем уразуметь глубинный смысл этой реальности, на которую у меня постепенно стали открываться глаза, мне предстояло понять, что заставило меня согласиться на такую работу.

Глава 5. Рождение экономического убийцы

Все начиналось совершенно невинно.

Я родился в 1945 году и был единственным ребенком в семье, относящейся к среднему классу. Оба моих родителя были потомками янки, проживших три столетия в Новой Англии; их строгость, нравоучительность и приверженность республиканским взглядам отражали дух многих поколений пуритан. Они первыми в своей семье поступили в колледж – со стипендией. Моя мама стала преподавать латынь в старшей школе. Отец был лейтенантом Военно-морского флота во Второй мировой и командовал пулеметным расчетом, охранявшим легковоспламеняемый торговый танкер в Атлантическом океане. Когда я родился (в Ганновере, Нью-Гэмпшир), отец восстанавливался после перелома бедра в техасской больнице. Впервые я увидел его, только когда мне исполнился год.

Он устроился преподавателем иностранных языков в Тилтонскую школу-пансион для мальчиков в сельском районе Нью-Гэмпшира. Кампус стоял высоко на холме, гордо – некоторые сказали бы «высокомерно» – возвышаясь над одноименным городом. Это эксклюзивное учебное заведение принимало только около пятидесяти учеников в каждый класс, с девятого по двенадцатый. Здесь учились в основном отпрыски состоятельных семей из Буэнос-Айреса, Каракаса, Бостона и Нью-Йорка.

Моя семья едва сводила концы с концами; однако мы точно не считали себя бедными. Хотя школьные учителя имели весьма скромную зарплату, все необходимое мы получали бесплатно: питание, дом, отопление, водопровод и даже работников, которые стригли наш газон и чистили дорожки от снега. Начиная со своего четвертого дня рождения я стал есть в столовой подготовительной школы, носил мячи для футбольных команд, которых тренировал мой отец, и подавал полотенца в раздевалке.

Преподаватели и их супруги чувствовали свое превосходство над местными, и это еще мягко сказано. Я не раз слышал, как мои родители в шутку называли себя хозяевами поместья, господами этой никчемной деревенщины – так они называли горожан. И я знал, что это не просто шутки.

Мои друзья в младших и средних классах как раз принадлежали к деревенщине; они были очень бедны. Их родители были фермерами, лесорубами и фабричными рабочими. Они презирали «богатеев на холме», а мои мать и отец, в свою очередь, советовали мне не общаться с ними, особенно с «городскими девочками».

Каждый год мы проводили по три месяца летнего отпуска моего отца в доме на озере, который построил мой дед в 1921 году. Он был окружен лесами, и по ночам мы слышали сов и пум. Соседей не было; я был единственным ребенком в пешей доступности. В детстве я коротал дни, представляя, что деревья – рыцари Круглого стола и прекрасные дамы, которым грозила смертельная опасность.

В четырнадцать я получил бесплатное место в Тилтонской школе. С подачи моих родителей я окончательно порвал с городом и никогда больше не виделся со своими друзьями. Когда на каникулах мои новые одноклассники разъезжались по домам, в свои поместья и пентхаусы, я оставался один на холме. Их девушки были из высшего класса; у меня не было никаких девушек. Я был один и чудовищно страдал.

Родители уверяли меня, что мне крупно повезло получить такую возможность и однажды я буду за нее благодарен. Я найду идеальную жену, соответствующую нашим высоким нравственным стандартам. Но внутри у меня все кипело. Даже мысли о сексе, – которым я еще не занимался, – вызывали у меня головокружение.

Но вместо того чтобы восстать, я подавил свой гнев и направил всю свою тоску и безысходность на учебу, добившись в ней больших успехов. Я стал почетным учеником, капитаном двух спортивных команд, редактором школьной газеты. Я был полон решимости утереть нос своим богатым одноклассникам и распрощаться с Тилтоном навсегда. В выпускном классе я получил полную стипендию Брауновского университета; хотя университеты Лиги Плюща официально не предоставляли спортивных стипендий, меня взяли с четким пониманием того, что я обязуюсь играть в футбол. Я также получил академическую стипендию Университета Мидлбери. Я выбрал Браун, в основном потому что мне нравилось быть спортсменом и потому что этот университет располагался в городе. Но моя мама окончила Мидлбери, а мой отец получил там диплом магистра, так что, хотя Браун входил в Лигу Плюща, они все-таки предпочитали Мидлбери.

– А что если ты сломаешь ногу? – спросил отец. – Лучше взять академическую стипендию. Иди в Мидлбери.

И я уступил.

На мой взгляд, Мидлбери представлял собой увеличенную версию Тилтона – только в сельском Вермонте вместо Нью-Гэмпшира. Да, там учились люди самого разного достатка, но я был бедным по сравнению почти со всеми и уже четыре года не посещал занятий вместе с девушками. Мне не хватало уверенности, я чувствовал себя ущербным и жестоко страдал.

Я пришел к выводу, что жизнь состоит из цепочки случайностей. Главное, как мы реагируем на них или как мы проявляем так называемую свободу воли; выбор, который мы делаем в рамках этих неожиданных поворотов судьбы, определяет нашу личность. Две важные случайности, повлиявшие на мою жизнь, произошли в Мидлбери. Одной из них стал молодой иранец, сын генерала, личного советника шаха; второй случайностью стала девушка по имени Энн.

Первый, назовем его Фархадом, играл в профессиональный футбол в Риме. Он был наделен атлетическим телосложением, кудрявыми темными волосами, приветливыми медовыми глазами, а также происхождением и харизмой, перед которыми не могла устоять ни одна женщина. Во многом он был моей противоположностью. Я из кожи вон лез, чтобы заслужить его дружбу, и он научил меня многому, что принесет мне неоценимую пользу в будущем. Кроме того, я познакомился с Энн. Хотя Энн состояла в серьезных отношениях с молодым человеком, который учился в другом колледже, она взяла меня под свое крыло. Наши платонические отношения стали первой настоящей любовью, которую я испытал со своим сверстником.

Фархад учил меня пить, кутить и не слушаться родителей. Я осознанно забросил учебу. Я решил сломать «академическую» ногу, чтобы отомстить отцу. Моя успеваемость резко упала, и я лишился стипендии. Колледж выдал мне кредит. Это было мое первое знакомство с долгом. Сама идея долга показалась мне отвратительной из-за обязанности выплачивать кредит, да еще и проценты, после окончания колледжа.

В середине второго курса я решил бросить учебу. Отец грозился отречься от меня; Фархад подначивал меня. В итоге я ворвался в кабинет декана и подал заявление. Это стало поворотным моментом в моей жизни.

Фархад и я отпраздновали мою последнюю ночь в городском пабе. Пьяный фермер, настоящий гигант, обвинил меня в том, что я флиртовал с его женой, поднял меня над полом и швырнул в стену. Фархад встал между нами, выхватил нож и полоснул фермера по щеке. Потом он потащил меня через все помещение и вытолкал в окно, на карниз высоко над рекой Оттер-Крик. Мы спрыгнули и, пройдя вдоль реки, добрались до нашего общежития.

На следующее утро, когда меня допрашивала полиция кампуса, я соврал, что мне ничего не известно об этом инциденте. А Фархаду предоставили выбор: либо он покинет Мидлбери, либо против него возбудят уголовное дело. Он выбрал первый вариант. Мы оба переехали в Бостон и вместе сняли квартиру. Я нашел работу в газете Херста Sunday Advertiser в качестве личного помощника главного редактора.

В том же 1965 году нескольких моих друзей из газеты призвали в армию. Чтобы избежать подобной участи, я поступил в Колледж бизнес-администрирования при Бостонском университете. К тому времени Энн порвала со своим парнем и часто приезжала из Мидлбери в гости. Меня радовало ее внимание. Веселая и озорная, она смягчала мою злость по поводу Вьетнамской войны. Она училась на факультете английского языка и литературы и вдохновила меня писать короткие рассказы. Она окончила университет в 1967 году, а мне оставалось учиться еще год. Энн наотрез отказалась жить со мной, пока мы не поженимся. Хотя я шутил, что меня шантажируют, и действительно обижался, поскольку видел в этом продолжение архаичных и ханжеских нравственных стандартов моих родителей, мне нравилось общаться с ней и хотелось большего. Мы поженились.

Отец Энн, блестящий инженер, разработал навигационную систему для важного класса ракет и удостоился за это высокого поста в Военно-морском министерстве США. Его лучший друг, которого Энн называла дядя Фрэнк (имя изменено), занимал руководящую должность в высших эшелонах Агентства национальной безопасности (АНБ), наименее известной – и, по общему мнению, наиболее крупной – шпионской организации.

Вскоре после того как мы с Энн поженились, военкомат вызвал меня для прохождения медкомиссии. Я был годен по всем параметрам, и, следовательно, по окончании учебы меня должны были отправить во Вьетнам. Перспектива воевать в Юго-Восточной Азии вызывала у меня бурю негативных эмоций, хотя я всегда восхищался войной. Меня воспитывали на рассказах о моих колониальных предках – включая Томаса Пейна и Итана Аллена – и я посетил все места сражений в Новой Англии и Нью-Йорке, относящиеся к войне с французами и индейцами, а также к Войне за независимость. Я прочитал все исторические романы, какие мог найти. По сути, когда наш спецназ вошел в Юго-Восточную Азию, я был готов пойти добровольцем. Но когда СМИ обличили зверства и противоречия американской политики, я передумал. Я стал задаваться вопросом, чью сторону принял бы Пейн. Уверен, он бы присоединился к нашим вьетконговским врагам.

Дядя Фрэнк пришел мне на помощь. Он сообщил мне, что работа в Агентстве национальной безопасности дает право на отсрочку от армии, и устроил для меня несколько собеседований, включая изнурительные проверки на полиграфе, которые длились целый день. Мне сказали, что эти тесты покажут, гожусь я для рекрутинга и обучения в АНБ или нет, и, если меня возьмут, на основе этого материала составят профиль моих сильных и слабых сторон, в соответствии с которым будет спланирована моя карьера. Учитывая мое отношение к Вьетнамской войне, я был уверен, что провалю тесты.

На собеседовании я признал, что, будучи патриотом своей страны, я против войны, и меня удивило, что интервьюеры не стали развивать эту тему. Они больше интересовались моим детством, отношениями с родителями, эмоциями, вызванными тем фактом, что я рос бедным пуританином среди богатых сверстников с ярко выраженными гедонистическими наклонностями. Были также вопросы по поводу моего разочарования, связанного с отсутствием женщин, секса и денег в те школьные годы, когда формируется личность, и мира фантазий, в котором я находил утешение. Я удивился, сколько внимания они уделили моим отношениям с Фархадом и моей готовности соврать полиции кампуса, чтобы защитить его.

Сначала я решил, что все эти поступки и качества, бесспорно отрицательные, на мой взгляд, делают меня непригодным для работы в АНБ, но, как ни странно, мне назначили новое собеседование. И только через несколько лет я понял, что с точки зрения АНБ эти негативные черты были на самом деле позитивными. Они оценивали не мою преданность стране, а недовольство жизнью. Злость на родителей, одержимость женщинами и стремление наслаждаться всеми благами жизни стало для них важной зацепкой; меня можно было легко соблазнить. Мое стремление достичь высоких результатов в учебе и спорте, бунт против отца, способность ладить с иностранцами и готовность соврать полиции – именно таких качеств они искали. Позже мне стало известно, что отец Фархада работал на американскую разведку в Иране; так что моя дружба с Фархадом зачлась мне как большой жирный плюс.

Через несколько недель после собеседований в АНБ мне предложили работу – овладеть искусством шпионажа, после того как я получу диплом Бостонского университета, до окончания которого оставалось еще несколько месяцев. Однако прежде чем официально принять предложение, я неожиданно для себя решил сходить на семинар в Бостонском университете, который проводил рекрутер Корпуса мира. Главным образом меня привлекло то, что, как и в АНБ, работа в Корпусе мира давала отсрочку от армии.

Решение сходить на тот семинар стало одной из случайностей, казалось бы, совершенно незначительных в то время, но впоследствии оказавших колоссальное влияние на мою жизнь. Рекрутер рассказал о нескольких местах, особенно нуждавшихся в волонтерах. Одним из них были дождевые леса Амазонки, где, как он отметил, коренные народы жили примерно так же, как туземцы Северной Америки до прибытия европейцев.

Я всегда мечтал жить как абенаки, населявшие Нью-Гэмпшир, когда мои предки колонизировали его. Мне хотелось изучать легенды и предания леса, которые они впитали с молоком матери. После семинара я подошел к рекрутеру и спросил, можно ли поехать волонтером на Амазонку. Он заверил меня, что в том регионе острая нехватка волонтеров и что у меня есть все шансы попасть туда. Я позвонил дяде Фрэнку.

К моему удивлению, дядя Фрэнк поддержал мое желание поступить в Корпус мира. Он сказал мне по секрету, что после падения Ханоя – в чем люди его положения тогда не сомневались – Амазонка станет следующей горячей точкой.

– Там столько нефти, – сказал он. – Нам понадобятся хорошие агенты, люди, которые понимают местных.

Он заверил меня, что Корпус мира станет идеальной тренировочной базой, и посоветовал выучить испанский язык, а также диалекты коренных народов.

– Кто знает, – усмехнулся он, – возможно, в конечном итоге ты будешь работать на частную компанию, а не на правительство.

Тогда я не понял, что он имеет в виду. Меня повысили со шпиона до ЭУ, хотя я никогда не слышал этого термина и впервые услышу его только через несколько лет. Я и представить себе не мог, что по всему миру рассредоточены сотни индивидов, работавших на консалтинговые фирмы и другие частные компании, не получавшие ни копейки от правительственных учреждений и при этом служащие интересам империи. И я точно не догадывался, что к концу тысячелетия новый вид агентов, с совершенно невинными официальными должностями, будет насчитывать тысячи человек и что я сыграю значительную роль в формировании этой растущей армии.