Текст книги "Третья исповедь экономического убийцы"

Часть III. 1971 – 1975

Глава 10. Я инквизитор

Наши контракты с правительством Индонезии, Азиатским банком развития и Агентством международного развития США требовали, чтобы кто-то из нашей команды посетил все основные населенные пункты, попадавшие в область действия генерального плана. Мне поручили выполнить эту задачу. Как сказал Чарли: «Ты выжил в Амазонских лесах, тебе не страшны все эти жуки, змеи и тухлая вода».

Вместе со своим водителем и переводчиком я посетил многие места, включая живописные рыбацкие деревушки на берегу Яванского моря, и останавливался в жилищах, которые вызвали бы ужас у членов моей команды. Я беседовал с местными предпринимателями и политическими лидерами и выслушал их мнение о перспективах экономического роста. Однако оказалось, что большинство из них не торопятся откровенничать со мной. Их пугало мое присутствие. Обычно они говорили мне, что я должен обратиться к их начальству, в правительственные агентства или корпоративные штаб-квартиры в Джакарте. Иногда я подозревал их в настоящем заговоре против меня.

Это были короткие поездки, как правило, не более двух-трех дней. А в промежутках я возвращался в «Висму». У женщины, которая управляла поместьем, был сын на несколько лет моложе меня. Его звали Расмон, но все кроме матери звали его Раси. Студент экономического факультета местного университета, он сразу же заинтересовался моей работой. Мне даже показалось, что рано или поздно он попросится ко мне в помощники. Кроме того, он стал обучать меня индонезийскому языку (бахаса).

У Раси был мотороллер, и он вознамерился познакомить меня со своим родным городом и народом.

– Я покажу вам Индонезию такой, какой вы ее еще не видели, – пообещал он мне однажды вечером, предложив усесться на сиденье позади него.

Мы посмотрели кукольный театр теней, музыкантов, игравших на традиционных инструментах, глотателей огня, жонглеров и уличных продавцов, торгующих всеми мыслимыми и немыслимыми товарами, от контрабандных американских кассет до редких артефактов коренных народов. Наконец мы оказались в крошечной кофейне, где собиралась молодежь. Раси представил меня группе, сидевшей за столом, и мы присоединились к ним.

Все они говорили по-английски, с разным уровнем мастерства, но они оценили и одобрили мои успехи в бахаса. Они выражались довольно прямолинейно и спросили меня, почему американцы не учат их язык. Я не знал, что ответить. И не мог объяснить, почему я единственный американец или европеец в этой части города, в то время как все мои соотечественники торчат в гольф-клубе, роскошных ресторанах, кинотеатрах и дорогих супермаркетах.

Раси и его друзья приняли меня как своего. Я был счастлив общаться с ними, наслаждаться этим городом, едой, музыкой, впитывать запах гвоздичных сигарет и другие ароматы, являвшиеся неотъемлемой частью их жизни, шутить и смеяться вместе с ними. Будто я снова попал в Корпус мира. И я задумался, как мне вообще в голову пришло, что я хочу путешествовать первым классом и отделять себя от представителей другой культуры и истории. Их безумно интересовали мои мысли об их стране и о войне, которую вела моя страна во Вьетнаме. Всех их пугало так называемое «незаконное вторжение», и они с облегчением обнаружили, что я разделяю их мысли.

Тот вечер и другие вечера в компании Раси и молодых индонезийцев, а также мои поездки по стране изменили меня. Я обнаружил, что стал иначе смотреть на своих соотечественников. Молодые жены американских бизнесменов уже не казались мне такими прекрасными. Ограждение вокруг бассейна и стальные решетки на окнах нижнего этажа, которые я едва замечал раньше, теперь производили зловещее впечатление. Блюда в роскошных гостиничных ресторанах казались безвкусными по сравнению с богатой, ароматной местной кухней.

И еще кое-что. На встречах с политиками и предпринимателями я стал замечать их отношение ко мне. Раньше я не осознавал этого, но теперь я ясно видел, что многих из них раздражает мое присутствие. Например, когда они представляли меня друг другу, они часто использовали слова на бахаса, которые, согласно моему словарю, можно было перевести как «инквизитор» и «судья». Я намеренно не показывал, что понимаю их язык – даже мой переводчик не знал, что я владею несколькими дежурными фразами, – и я купил хороший словарь бахаса, которым часто пользовался после встреч с ними.

Возможно, это не более чем особенности языка? Или неверный перевод в моем словаре? Я старался убедить себя, что это так. Но чем больше времени я проводил с этими мужчинами (в то время женщины не занимали столь высоких должностей), тем больше я убеждался, что я незваный гость, что им поручено сотрудничать со мной и у них нет иного выбора. Я не знал, кто отдал приказ – правительственный чиновник, банкир, генерал или посольство США. Я знал только одно: хотя они приглашали меня в свои офисы, угощали чаем, вежливо отвечали на мои вопросы и внешне всячески приветствовали меня, за этим скрывалась тень обреченности и ненависти.

Поэтому я сомневался в искренности их ответов на мои вопросы и в достоверности предоставленных данных. Например, я не мог просто войти в офис вместе с моим переводчиком и познакомиться с человеком; сначала надо было назначить встречу. Поскольку телефоны редко работали, приходилось ехать по запруженным транспортом улицам, расположенным таким причудливым образом, что дорога до здания, расположенного в нескольких кварталах от нас, занимала целый час. Когда мы приезжали, нам предлагали заполнить несколько форм. В конце концов появлялся секретарь (тоже мужчина). Вежливо он расспрашивал меня о том, какую информацию я хотел бы получить, и затем назначал время для встречи.

Причем встречу всегда назначали минимум через несколько дней, и когда она наконец происходила, мне вручали папку с готовым материалом. Владельцы предприятий давали мне планы на пять-десять лет, от банкиров я получал таблицы и графики, а правительственные чиновники вручали мне список проектов, готовых покинуть чертежные доски и стать двигателями экономического роста. Все, что они показывали мне, и все, что они говорили, указывало на то, что Яву ждет фантастический экономический бум. Никто даже не сомневался в этом и не давал мне никакой негативной информации.

Но, возвращаясь в Бандунг, я не мог отделаться от мысли, что все, чем я занимаюсь в Индонезии, – игра, а не реальность. Мы прячем друг от друга наши карты. Мы не можем доверять друг другу и полагаться на достоверность информации, которой мы делимся друг с другом. Однако эта игра предельно серьезная, и ее исход определит жизнь миллионов людей на десятки лет вперед.

Глава 11. Цивилизация перед судом истории

– Я везу тебя к далангу, – сказал Раси с лучезарной улыбкой. – Ну, знаешь, знаменитому индонезийскому кукловоду. – Он искренне радовался, что я вернулся в Бандунг. – Сегодня вечером в городе выступает один из лучших.

Он повез меня на своем мотороллере по районам города, о существовании которых я не подозревал, по улицам, застроенным традиционными яванскими домами, похожими на бедняцкий вариант крошечных храмов с черепичными крышами. Здесь не было внушительных голландских колониальных особняков и офисных зданий, к которым я привык. Население было явно бедным, но отличалось особой гордостью. На них были изношенные, но чистые батиковые саронги, цветастые блузы и соломенные шляпы с широкими полями. Повсюду нас приветствовали улыбки и смех. Когда мы остановились, дети подбежали потрогать меня и проверить, какие мои джинсы на ощупь. Одна маленькая девочка украсила мои волосы благоухающим цветком плюмерии.

Мы припарковали мотороллер возле уличного театра, где собралось несколько сотен человек – одни стояли, другие сидели на складных стульях. Вечер был ясный и чудесный. Хотя мы находились в сердце самого старинного района Бандунга, уличных фонарей не было, и звезды сияли у нас над головой. Воздух наполняли запахи дровяного костра, горячего арахисового соуса и гвоздики.

Раси исчез в толпе и вскоре вернулся с теми молодыми людьми, с которыми я познакомился в кофейне. Они угостили меня горячим чаем, пирогом и сате – маленькими кусочками мяса, обжаренными в арахисовом масле. Должно быть, я помедлил секунду, прежде чем взять мясо, потому что одна из женщин показала на небольшой костер.

– Очень свежее мясо, – рассмеялась она. – Только что пожарено.

А затем раздалась музыка – призрачные волшебные звуки гамелана, напоминавшего храмовые колокола.

– Даланг сам исполняет музыку, – прошептал Раси. – А еще он управляет всеми куклами и говорит за всех персонажей на нескольких языках. Мы будем переводить для тебя.

Представление было потрясающее, сочетание традиционных легенд с современными событиями. Позже я узнал, что даланг – шаман, выступающий в состоянии транса. У него более сотни кукол, и за каждую он говорит своим голосом. Этот вечер я никогда не забуду, он повлиял на всю мою жизнь.

Завершив классическую часть из древних сказаний «Рамаяны», даланг достал куклу Ричарда Никсона, с характерным длинным носом и дряблыми щеками. Президент США был одет как Дядя Сэм, в звездно-полосатый цилиндр и пиджак. Его сопровождала другая кукла в полосатом костюме-тройке. В одной руке она держала ведро, на котором были нарисованы доллары. Свободной рукой она размахивала американским флагом над головой Никсона, словно раб, обмахивающий господина опахалом.

За ними появилась карта Ближнего и Дальнего Востока, страны висели на крючках на соответствующих местах. Никсон сразу приблизился к карте, снял Вьетнам с крючка и сунул себе в рот. При этом он закричал: «Фу, какая гадость. Нам этого больше не надо!» Затем он бросил Вьетнам в ведро и принялся за другие страны.

Однако меня удивило, что его следующий выбор пал не на страны-домино Юго-Восточной Азии. Он выбирал только ближневосточные страны – Палестину, Кувейт, Саудовскую Аравию, Ирак, Сирию и Иран. После этого он взялся за Пакистан и Афганистан. Каждый раз кукла Никсона выкрикивала эпитеты, прежде чем отправить страну в ведро, и все его ругательства были антиисламскими: «мусульманский пес», «чудовища Мохаммеда» и «исламские дьяволы». Мне стало стыдно, что эти люди считали мою страну такой расистской, нетерпимой и узколобой.

Толпа взволновалась, напряжение возрастало по мере того, как наполнялось ведро. Зрители будто разрывались между приступами смеха, возмущением и гневом. Иногда, как мне казалось, их оскорбляли слова кукловода. Мое чувство стыда обратилось в страх; я выделялся в толпе, был намного выше остальных, и я переживал, что они направят свой гнев на меня. И тут Никсон произнес слова, от которых у меня мороз пробежал по спине, когда Раси перевел их. – А это отдайте Всемирному банку. Посмотрим, что он придумает, чтобы мы хорошенько заработали на Индонезии. – Он снял Индонезию с карты и поднес ее к ведру, но в эту секунду третья кукла выскочила из тени. Эта кукла походила на индонезийского мужчину, одетого в батиковую рубашку и широкие брюки цвета хаки, и на нем была табличка с именем.

– Популярный бандунгский политик, – объяснил Раси.

Новая кукла буквально бросилась между Никсоном и Ведерочником и решительно подняла руку.

– Остановитесь! – крикнула она. – Индонезия – суверенное государство.

Толпа разразилась аплодисментами. Затем Ведерочник поднял свой флаг и метнул его, как копье, в индонезийца, и тот пошатнулся, упал и скончался в чудовищных муках. Зрители стали свистеть, улюлюкать, кричать и потрясать кулаками. Никсон и Ведерочник молча стояли, глядя на нас. Они поклонились и покинули сцену.

– Кажется, мне пора идти, – сказал я Раси.

Он заботливо положил руку на мое плечо.

– Не бойся, – сказал он. – Лично против тебя они ничего не имеют.

Его слова нисколько не убедили меня.

Позже все мы отправились в кофейню. Раси и остальные заверили меня, что не знали про сценку с Никсоном и Всемирным банком.

– Никогда не знаешь, чего ожидать от кукловода, – заметил один из молодых людей.

Я спросил, не было ли это устроено в мою честь. Кто-то рассмеялся и сказал, что у меня чересчур раздутое самомнение.

– Типичный американец, – добавил он, дружелюбно хлопая меня по спине.

– Индонезийцы интересуются политикой, – сказал мужчина, занявший соседний стул. – Разве американцы не ходят на такие представления?

Бойкая студентка университета, изучавшая английский язык, села напротив меня.

– Но ведь ты работаешь во Всемирном банке, да? – спросила она.

Я объяснил ей, что в настоящее время я выполняю задание Азиатского банка развития и Агентства международного развития США.

– Разве это не одно и то же? – Она не стала ждать моего ответа. – Прямо как в сегодняшнем представлении. Разве ваше правительство не считает, что Индонезия и другие страны – всего лишь горсть… – она искала подходящее слово.

– Винограда, – подсказал один из ее друзей.

– Точно. Горсть винограда. Можно выбрать то, что вам по вкусу. Оставить Англию. Слопать Китай. А Индонезию выбросить.

– Но сначала выкачать всю нашу нефть, – добавила другая женщина.

Я постарался оправдаться, но с треском провалился. Мне хотелось подчеркнуть тот факт, что я не побоялся приехать в эту часть города и посмотреть антиамериканское представление до конца, хотя я мог бы воспринять его как личное оскорбление. Мне хотелось показать им, какой я смелый, ведь я единственный из своей команды стал учить бахаса и захотел познакомиться с их культурой, и вообще я был единственным иностранцем на том представлении. Но я решил, что благоразумнее будет промолчать. И постарался перевести разговор на другую тему. Я спросил их, почему даланг выделил мусульманские страны, за исключением Вьетнама.

Студентка английского языка рассмеялась на мой вопрос.

– Потому что таков план.

– Вьетнам – всего лишь разминка, – вмешался один из мужчин, – как Нидерланды для нацистов. Промежуточный этап.

– Настоящая цель, – продолжила девушка, – мусульманский мир.

Я не смог промолчать.

– Неужели, – возразил я, – вы верите, что Соединенные Штаты настроены против ислама?

– А разве нет? – спросила она. – С каких это пор? Тебе следовало бы почитать одного из ваших историков – британца по имени Тойнби. Еще в пятидесятые годы он предсказал, что настоящая войны в следующем веке будет не между коммунистами и капиталистами, а между христианами и мусульманами[27]27
  Arnold Toynbee and D. C. Somervell, Civilization on Trial and The World and the West (New York: Meridian Books, 1958).


[Закрыть].

– Арнольд Тойнби сказал это? – Я был поражен.

– Да. Прочитай «Цивилизацию перед судом истории» и «Мир и Запад».

– Но почему мусульмане и христиане должны враждовать? – спросил я. Все переглянулись за столом. Им было тяжело поверить, что я задаю такой глупый вопрос.

– Потому что, – сказала она медленно, будто обращается к слабоумному или плохо слышащему, – Запад, особенно его лидер США, намерен подчинить себе весь мир и создать величайшую империю в истории. Он уже очень близок к успеху. Советский Союз сейчас стоит у него на пути, но он долго не выдержит. Тойнби предвидел это. У них нет религии, веры, за их идеологией нет никакого содержания. История показывает, что вера – душа, убежденность в существовании высших сил – играет важнейшую роль. У нас, мусульман, это есть. Больше, чем у других стран мира, даже больше, чем у христиан. И мы выжидаем. Набираем силы.

– Мы не будем спешить, – вставил один из мужчин, – а потом нанесем удар, как змея.

– Какая чудовищная мысль! – Я едва сдерживался. – Что мы можем сделать, чтобы избежать этого?

Студентка посмотрела мне пристально в глаза.

– Перестаньте быть такими ненасытными, – сказала она, – и эгоистичными. Поймите, что в мире есть вещи поважнее, чем ваши большие дома и дорогие магазины. Люди голодают, а вы переживаете по поводу бензина для ваших автомобилей. Дети умирают от жажды, а вы листаете модные журналы и покупаете никому не нужные тряпки. Такие страны, как наша, гибнут в нищете, а ваш народ даже не слышит наших криков о помощи. Вы затыкаете уши, когда кто-то пытается рассказать об этом. Вы называете их радикалами и коммунистами. Вы должны открыть свое сердце для бедных и угнетенных, вместо того чтобы обрекать их на еще большую нищету и рабство. Времени осталось немного. Если вы не изменитесь, вы обречены.

Через несколько дней популярный бандунгский политик, чья кукла противостояла Никсону и была заколота Ведерочником, был сбит на смерть машиной.

Вскоре после этого я отправился домой.

Энн и я встретились в Париже, чтобы попытаться примириться. Но мы продолжали ссориться. В один из наших последних дней вместе она спросила, был ли у меня роман. Когда я признался, она сказала, что давно подозревала это. Мы провели много часов, сидя на скамейке с видом на Сену, и разговаривали. Когда мы сели в самолет, мы пришли к выводу, что наша многолетняя обида и гнев – непреодолимое препятствие и нам лучше расстаться.

Глава 12. Уникальная возможность

Индонезия во многом стала для меня проверкой, но в Бостоне меня ожидало новое испытание.

Утром я первым делом отправился в штаб-квартиру в Центре Пруденшл, и, пока я ждал лифта вместе с десятком других сотрудников, я узнал, что Мак Холл, загадочный восьмидесятилетний председатель и генеральный директор MAIN, назначил Эйнара президентом портлендского офиса в Орегоне. Так что моим непосредственным начальником стал Бруно Замботти.

Прозванный «серебряным лисом» из-за цвета волос и поразительного умения обхитрить всех, кто вставал у него на пути, Бруно обладал элегантным обаянием Кэри Гранта. Он был красноречив и имел два диплома – инженерный и MBA. Он разбирался в эконометрике и был вице-президентом, возглавлявшим электроэнергетическое подразделение MAIN и большинство наших международных проектов. Именно он был главным кандидатом на пост президента корпорации, после того как его ментор, престарелый Джейк Добер, отправится на пенсию. Бруно Замботти внушал мне восхищение и ужас, как и большинству сотрудников MAIN.

Незадолго до обеда меня вызвали в офис Бруно. После вежливых расспросов об Индонезии он произнес слова, от которых я чуть не упал со стула.

– Я увольняю Говарда Паркера. Не будем сейчас вдаваться в подробности, скажу только, что он утратил связь с реальностью. – Он улыбнулся своей обескураживающе-восхитительной улыбкой, постукивая пальцем по стопке бумаг на столе. – Восемь процентов в год. Такой вот у него прогноз нагрузки. Представляете? В стране с таким потенциалом, как Индонезия!

Улыбка исчезла с его губ, и он пристально посмотрел на меня.

– Чарли Иллингворт говорит, что ваш экономический прогноз попал прямо в точку и подтверждает рост нагрузки от 17% до 20%. Это так?

Я заверил его, что так.

Он встал и протянул мне руку.

– Поздравляю. Вы только что получили повышение.

Наверное, мне стоило отпраздновать такое событие в шикарном ресторане вместе с другими сотрудниками MAIN или в одиночестве. Но я думал только о Клодин. Мне не терпелось рассказать ей о повышении, обо всем, что я узнал в Индонезии, и о моем разговоре с Энн.

Она запретила мне звонить ей из-за границы, и я не звонил. А теперь я с ужасом обнаружил, что ее телефон отключен и нет номера переадресации. Я отправился на поиски.

В ее квартире поселилась молодая пара. Было обеденное время, но мне кажется, я разбудил их; с явным раздражением они сообщили мне, что им ничего не известно о Клодин. Я отправился к риелтору, назвавшись ее двоюродным братом. В их файлах не было ни слова о том, что они сдавали квартиру кому-то с таким именем; предыдущая аренда была оформлена на мужчину, который пожелал сохранить анонимность. Вернувшись в Центр Пруденшл, я узнал, что в отделе кадров MAIN тоже нет о ней ни слова. Они подтвердили, что у них действительно есть файл «особых консультантов», но для меня это закрытая информация.

К вечеру я был измотан и раздражен. Помимо всего прочего у меня нарушился сон из-за смены часовых поясов, и я чувствовал себя отвратительно. Вернувшись в свою пустую квартиру, я почувствовал себя чудовищно одиноким и брошенным. Мое повышение казалось бессмысленным или даже хуже – символом моей готовности продаться кому угодно. В отчаянии я бросился на кровать. Клодин использовала меня, а затем выбросила вон. Решив не поддаваться душевным мукам, я запретил себе испытывать какие-либо эмоции. Казалось, целую вечность я лежал на кровати, уставившись на пустые стены.

Наконец мне удалось взять себя в руки. Я встал, выпил пиво и с грохотом опустил пустую бутылку на стол. Затем выглянул в окно. Там, на дальней улице, мне показалось, что я увидел, как она идет в мою сторону. Я бросился к двери, но решил вернуться к окну и взглянуть еще раз.

Женщина подошла ближе к дому. Она была одета в тот же элегантный костюм, и ее уверенная походка напоминала мне Клодин, но это была не она. Сердце оборвалось, и вместо злости и ненависти я почувствовал страх. Может, она умерла – или ее убили. Я принял пару таблеток валиума и напился, чтобы заснуть.

На следующее утро из беспамятства меня вывел звонок отдела по работе с персоналом MAIN. Глава отдела, Пол Мормино, заверил меня, что понимает, как для меня сейчас важно отдохнуть, но настоятельно просил зайти в офис после обеда.

– У меня для вас хорошие новости, – сказал он. – Вас это точно порадует.

Я покорно выполнил требование и узнал, что Бруно оказался более чем верен своему слову. Он не только назначил меня на должность Говарда, но и сделал меня главным экономистом с прибавкой зарплаты. Это действительно приободрило меня.

Я взял отгул на весь вечер и отправился гулять вдоль Чарльз-ривер с квартой пива. Сидя там, глядя на парусники и борясь с усталостью и чудовищным похмельем, я убедил себя, что Клодин выполнила свою работу и переключилась на следующее задание. Она всегда подчеркивала необходимость секретности. Я был уверен, что она позвонит мне. Мормино был прав. Мою усталость и тревогу как рукой сняло.

Следующие несколько недель я старался не думать о Клодин. Я работал над отчетом, посвященным индонезийской экономике, и редактировал прогнозы нагрузки Говарда. В итоге получилось именно то, чего добивались мои боссы: средний рост энергопотребления 19% в год в течение 12 лет после внедрения новой системы, с сокращением до 17% в следующие 8 лет и до 15% в оставшиеся 5 лет.

Я представил свои выводы на официальной встрече с международными кредитными организациями. Их команда экспертов устроила мне безжалостный допрос. К тому времени мои переживания сменились мрачной решимостью, с которой я некогда добивался успехов в учебе, вместо того чтобы бунтовать. Тем не менее воспоминания о Клодин не отпускали меня. Когда бойкий молодой экономист, вознамерившийся сделать себе имя в Азиатском банке развития, мучал меня своими вопросами весь вечер, я вспомнил совет, который дала мне Клодин в своей квартире на Бикон-стрит много месяцев назад.

– Кто способен заглянуть на 25 лет в будущее? – спросила она. – Они знают не больше твоего. Так что главное – уверенность.

Я убедил себя в том, что я эксперт, напомнил себе, что я знаю жизнь в развивающихся странах лучше, чем многие из тех, кому предстояло оценивать мою работу, хотя некоторые были вдвое старше меня. Я жил в Амазонских лесах и объездил те районы Явы, которые никто не хотел посещать. Я прошел несколько интенсивных курсов по тонкостям эконометрики, и, в конце концов, я представитель нового поколения молодых гениев, опирающихся на статистику и поклоняющихся эконометрике, которые берут пример с Роберта Макнамары, консервативного президента Всемирного банка, бывшего президента Ford Motor Company и министра обороны при Джоне Кеннеди. Он как раз и создал себе репутацию на цифрах, теории вероятности, математических моделях и – как я полагал – браваде раздутого самомнения.

Я старался подражать и Макнамаре, и своему боссу Бруно. Я перенял манеру речи у первого и развязную, пижонскую походку у второго, элегантно помахивая портфелем. Оглядываясь назад, я сам удивляюсь своему нахальству. На самом деле мой опыт был более чем скромен, но нехватку подготовки и знаний я компенсировал смелостью.

И это сработало. В конечном итоге команда экспертов утвердила все мои отчеты.

В следующие месяцы я побывал на встречах в Тегеране, Каракасе, Гватемале, Лондоне, Вене и Вашингтоне (округ Колумбия). Я познакомился с известными личностями, включая иранского шаха, бывших президентов нескольких стран и самого Роберта Макнамару. Как и частная школа, это был мужской мир. Меня поразило, как моя новая должность и рассказы о моих недавних успехах с международными кредитными агентствами влияли на отношение ко мне других людей.

Сначала все это внимание ударило мне в голову. Я чувствовал себя чуть ли не Мерлином, который одним мановением волшебной палочки способен возродить целую страну, где промышленность расцветет бурным цветом. А потом меня охватило разочарование. Я засомневался в своих мотивах и мотивах всех, с кем я работал. Громкая должность или степень доктора наук вовсе не помогали понять бедствия прокаженного, живущего в выгребной яме в Джакарте, и сомневаюсь, что виртуозное владение манипулятивной статистикой позволяло нам заглянуть в будущее. Чем лучше я узнавал тех, кто принимал решения, влияющие на мир, тем более скептически я относился к их способностям и целям.

Я сомневался, что ограниченные ресурсы позволят всему миру наслаждаться роскошной жизнью, как в Соединенных Штатах, когда даже там миллионы граждан живут в бедности. Более того, я не был уверен, что население других стран хочет жить, как мы. Наша статистика насилия, депрессий, наркомании, разводов и преступности говорила о том, что, хотя у нас одно из самых богатых обществ в истории, вполне возможно, что оно также одно из самых несчастных. Зачем заставлять другие страны подражать нам? Вглядываясь в лица на встречах, которые я посещал, я заметил, что мой скептицизм часто сменяется молчаливым гневом в ответ на их лицемерие.

Однако со временем это тоже изменилось. Я пришел к выводу, что большинство этих людей искренне верят в то, что поступают правильно. Как и Чарли, они были убеждены, что коммунизм – источник зла (а не реакция на решения, которые принимали они и их предшественники) и что их долг перед страной, будущими поколениями и перед Богом – насаждать капитализм во всем мире. Они также придерживались принципа выживания сильнейших; если уж им повезло родиться в привилегированном классе, а не в картонной лачуге, то они обязаны передать это наследие своим потомкам.

Я не знал, что и думать: то они казались мне настоящими заговорщиками, то сплоченным братством, помешанном на мировом господстве. Со временем я стал сравнивать их с южными плантаторами в период до Гражданской войны. Это было объединение людей, основанное на общих убеждениях и личном интересе, а не тайные собрания эксклюзивной группы со зловещими намерениями. Деспоты-плантаторы росли в окружении слуг и рабов; их с детства учили, что они имеют полное право или даже обязательство заботиться о «дикарях», обращать их в свою религию и насаждать свой образ жизни. Даже если рабство было неприемлемо для них на философском уровне, они, подобно Томасу Джефферсону, оправдывали его как необходимость, чья отмена приведет к социальному и экономическому хаосу. Лидеры современных олигархий, которых я теперь называл про себя корпоратократиями, были сделаны из того же теста.

Я также стал задумываться, кому выгодна война и массовое производство оружия, перекрытие рек и уничтожение среды обитания и культуры коренных народов. И сотни тысяч людей, умирающих от голода, загрязненной воды и излечимых болезней. Постепенно я осознал, что в долгосрочной перспективе никому это не выгодно, но в краткосрочной перспективе это выгодно тем, кто находится на вершине пирамиды – моим боссам и мне, – по крайней мере, в материальном плане.

Это натолкнуло меня на другие вопросы: почему подобная ситуация не меняется, почему она существует так долго? Ответ кроется в поговорке «кто сильнее, тот и прав», и те, в чьих руках сосредоточены власть и влияние, поддерживают эту систему.

Мне казалось недостаточным объяснение, что подобная ситуация держится исключительно на власти и силе. Хотя принцип «кто сильнее, тот и прав» многое объясняет, я предполагал, что должна действовать и другая сила. Я вспомнил одного преподавателя по экономике из моей школы бизнеса, выходца из Северной Индии, который читал нам курс лекций по ограниченным ресурсам, человеческой потребности в постоянном росте и о принципе рабского труда. Согласно ему, все успешные капиталистические системы предполагают иерархию с четкой вертикалью подчинения, когда горстка на самом верху отдает приказы своим подчиненным, а на нижней ступени находится целая армия работников, которых с экономической точки зрения можно приравнять к рабам. И тогда я пришел к выводу, что мы способствуем этой системе, потому что корпоратократии убедили нас в том, что Бог дал нам право поставить нескольких наших представителей на вершину капиталистической пирамиды и экспортировать нашу систему остальному миру.

Конечно, американцы не первые это придумали. До них были древние империи Северной Африки, Ближнего Востока и Азии, а также Персия, Греция, Рим, христианские крестовые походы и все строители европейских империй после Колумба. Этот империалистический курс был и остается причиной большинства войн, загрязнения окружающей среды, голода, вымирания растений и животных и геноцидов. И он всегда пагубно сказывался на совести и благополучии граждан этих империй, порождая социальные болезни и статистику, согласно которой в богатейших странах в истории человечества наблюдается самый высокий уровень самоубийств, наркомании и насилия.

Я много размышлял над этими вопросами, но всеми силами избегал задумываться о своей роли. Я старался воспринимать себя не как ЭУ, а как главного экономиста. Вполне законная и уважаемая должность, а если мне нужны подтверждения, то достаточно взглянуть на справку о моей заработной плате: ее выплачивает MAIN, частная корпорация. Я не получал ни пенни от АНБ или какого-либо другого правительственного агентства. И это меня успокаивало. Почти.

Однажды после обеда Бруно вызвал меня к себе в офис. Он подошел ко мне и похлопал по плечу.

– Ты отлично потрудился, – сказал он. – В знак нашей признательности мы даем тебе уникальную возможность, которую мало кто получает, даже те, кто в два раза старше тебя.