Текст книги "Непробиваемые. Истории о лучших вратарях мира"

III. Банковский клерк во фланели

В ДРУГИХ КУЛЬТУРАХ голкипер, быть может, и воспринимался людьми как герой-одиночка, особенно благодаря распространению футбола в годы между двумя мировыми войнами, но в Британии он всегда имел репутацию отстраненного чужака, часто даже физически неловкого и социально неадаптированного. Классическая детская книжка Билла Нотона The Goalkeeper’s Revenge в первом же абзаце представляет нам этот стереотип. «Сим Далт (тот самый голкипер из названия) имел две длинные, болтающиеся руки, две тонкие, веретенообразные ноги, костистое лицо с блестящими карими глазами и, как все считали с тех пор, как ему исполнилось 12 лет, был немного не в себе».

Он творил чудеса в воротах школьной команды, но когда инспектор обнаружил, что его «схоластические способности» были весьма «низкого порядка», его отправили в местную «спецшколу». Его учитель хотел, чтобы он продолжал играть, но его партнеры по команде были против того, чтобы играть вместе «с помешанным школьником». Капитан полагал, что заменить его будет нетрудно. «Да их (вратарей) можно взять по десять пенсов за штуку, – ворчал Боб. – Особенно таких туповатых». Боб стал профессионалом и играл за местную команду, тогда как Сим стал звездой аттракциона «Забей вратарю» в игровом зале. Там-то и свершилась его месть: он отбил первых три удара с пенальти от Боба, получив тем самым огромный выигрыш на ставке, которого хватило на то, чтобы выкупить клуб и разорвать контракт с Бобом. Быть может, в конце книги он и праздновал триумф, но подтекст произведения был ясен: голкиперы – ребята странные, хитрые и совсем не похожи на других. А хитрость и ум, согласно наблюдениям, сделанным венгерским юмористом Джорджем Микешем в книге How to Be English, всегда были качествами, больше всего вызывающими подозрение, особенно в мире британского футбола.

Сим Далт – лишь один персонаж в длинном списке неудачников среди вратарей, которым не повезло оказаться людьми не на своем месте. К примеру, в Soccer Special, написанной Майклом Хардкаслом, пожалуй, самым плодовитым автором художественных произведений о спорте для детей, которого только знала Британия, главный герой, Майлс, не может играть в футбол после перенесенных им в детстве болезней. Вместо этого он наблюдает за матчами местных молодежных команд и пишет репортажи о них в свой журнал, пока однажды его не умасливают встать в ворота после несчастного случая, случившегося с основным голкипером команды. Типично для таких историй он блестяще справляется с работой. Тут пересекается сразу несколько стереотипов: голкипер – странный, болезненный чужак со стороны; голкипер – интеллектуал, который предпочитает писать об игре, а не играть в нее; и на позиции голкипера может сыграть первый встречный, словно бы для того, чтобы стать вратарем, нужно иметь какой-то особый природный дар (или быть проклятым), а не нарабатывать вратарские навыки на тренировках.

В Jossy’s Giants, сериале BBC для детей, сценарий для которого написал в 1986-м покойный комментатор соревнований по дартсу Сид Уодделл и который вышел на экраны в 1987-м, голкипер Харви МакГуинн – тощий, нелепый и постоянно задумчивый персонаж. В первом эпизоде Джосси, который со временем становится тренером команды «Глиптон Грассхопперс», отправляет Трэйси Гоунт, девчонку, которая ошивается около его клуба, отвлекать вратаря соперника. Вывод очевиден: голкипер настолько не привык к вниманию со стороны девушек, что не посмеет упустить возможности поговорить с одной из них, даже если это будет происходить по ходу матча.

Рекламщики, что неудивительно, подхватили этот стереотип. Образ вратаря, «ныряющего как Weetabix» (Weetabix – британский бренд хлопьев для завтрака, который в 1980-х активно рекламировали на ТВ анимированные персонажи. – Прим. пер.), то есть незадачливого «ботаника», с нелепой ухмылкой пролетающего высоко над мячом, просуществовал куда дольше, чем породившая его реклама начала 1980-х; каким-то образом она перекликалась со всеобщим восприятием голкиперов, даже несмотря на тот факт, что английская вратарская школа в тот момент переживала золотую эпоху.

Объяснение всеобщего недоверия британцев голкиперам на самом деле отыскать не так уж и трудно. Если, как утверждал Набоков, умение произвести эффект своей игрой, которое столь необходимо голкиперу для самоутверждения, чуждо британскому менталитету, тогда встает вопрос – а какая вообще награда ждет вратаря? Форварды, по крайней мере, могут измерять свою ценность послужным списком голов. В своей книге 1944 года Soccer, The Ace of Games Алек Уитчер предположил, что истоки этой проблемы – в школе.

«Правильно или нет, но то, что происходило в первые дни знакомства мальчика с футболом, творилось без какого-либо надзора со стороны преподавателей, которые обычно были заняты более взрослыми игроками, а мальчик был предоставлен самому себе. В итоге выходило так, что слабейшие и самые нервные мальчишки безальтернативно оказывались приставленными к воротам, нравилось им это или нет. Менее агрессивные оказывались защитниками, а после горячего спора оставшиеся делились на форвардов и полузащитников. Я полагаю, что не ошибусь, сказав, что более крепкие физически парни всегда выдвигались в нападение, так что более слабые оказывались привязанными к первой позиции, которую им выделили, и сменить ее могли только на свой страх и риск… Так почему мальчишки отдают предпочтение игре впереди? Причин может быть несколько; к примеру, они могут хотеть активно участвовать в игре, поскольку, находясь высоко по полю, занимаются и обороной и атакой, или, что более вероятно, им нравится ощущение собственного превосходства, которое дают им забитые голы… Возвращаясь к нашему бедному голкиперу, вы скажете, что если мои аргументы верны, то мы никогда не дождемся ни одного хорошего вратаря. Следовательно, это требует разъяснения… Но я уверен, что прав, когда говорю, что кандидатов на место в воротах всегда мало, что совсем неудивительно с учетом того, что в холодный день, не находясь под давлением соперника, парень в «раме» почти что гибнет, несмотря на все свои попытки согреться; его воодушевление от игры и участие в ней проявляются лишь всплесками, периодами».

Тем не менее были и исключения: великие вратари появлялись в британской футбольной системе и в период между двумя войнами. Пожалуй, самым величайшим из них был Джон Томсон из «Селтика», хотя трагический конец его жизни привел к тому, что о нем стали судить по потенциалу, который у него был в не меньшей степени, чем по достижениям. Шотландские вратари впоследствии станут таким же избитым комедийным штампом, как тещи и скверные сандвичи, продававшиеся в поездах Британских железных дорог, но в межвоенные годы различий между английской и шотландской вратарскими школами было минимум. Как писал Хью Тейлор о Томсоне в книге The Masters of Scottish Football, в Шотландии того времени «было мало места драме и неестественной театральности». У экстравагантного вратаря, писал он, было не больше шансов на успех, чем у «банковского клерка, который ходил на работу в спортивной куртке и фланелевых штанах». Томсон, однако, был другим. «Быть может, все дело было в присущей ему любезности, – писал Тейлор. – Быть может, в пылкости и рвении молодой крови. Более вероятно же причиной было то, что, несмотря на всю его ловкость, невероятные прыжки и новые идеи, которые он приносил в игру, все окружающие понимали, что нигде в мире не сыскать более надежного вратаря, чем он».

Карьера Томсона получилась трагически короткой, его смерть в двадцатидвухлетнем возрасте спровоцировала один из первых масштабных всплесков народного горя и сожаления об утрате спортсмена. И хотя он сыграл за сборную всего четыре матча, его признавали одним из лучших вратарей, которого только давала миру Шотландия. «Он не был просто голкипером, – говорил центрфорвард «Селтика» Джимми МакГрори, – он был прирожденным атлетом. Он не был крупным, но имел потрясающе развитое стройное тело, которым управлял с грацией олимпийского гимнаста. У него были некрупные руки, но они были очень цепкими, я никогда не видел других рук, которые бы так надежно ловили мяч».

Ведущий скаут «Селтика», Стив Каллахан, был покорен игрой Томсона, когда приехал в графство Файф посмотреть на другого вратаря. Он был озадачен, однако, тем фактом, что никогда прежде не слышал имени Томсона раньше. Когда он познакомился с голкипером, стало ясно почему: матери Томсона приснился сон, в котором она увидела своего сына жестоко искалеченным во время игры, и твердо решила, что не разрешит ему стать профессиональным вратарем. Каллаган, однако, понял, что, если он позволит Томсону уйти с поля сейчас, ему уже никогда не удастся завербовать его в команду, так что он убеждал его тут и там, не отходя от вратаря ни на шаг, и в конце концов игрок подписал контракт под фонарным столбом на улице.

В своей первой игре, на выезде против «Данди» в 1927 году, Томсон совершил грубую ошибку, выронив мяч из рук после навеса Вилли Кука, но «Селтик» одержал победу (2:1), и инцидент был забыт всеми, кроме самого голкипера, который с тех пор решил ловить даже самый простой мяч с максимальной концентрацией и аккуратностью. «У него, – говорил Тейлор, – были руки хирурга: изящные, но очень сильные».

Есть бесчисленное количество историй о совершенных им сейвах, и, судя по всему, он был мастером резкой смены движения в воздухе – подобные трюки ему удавались в противостоянии с «Пири» Каннингемом из «Килмарнока» и в международном матче против сборной Англии на «Хэмпдене» в 1931-м, когда он сумел отразить срикошетивший мяч после удара Гордона Ходжсона. Играя за команду шотландской лиги в матче против сборной лиги Англии в Бирмингеме в ноябре 1928-го, он сделал сейв и все еще лежал на земле, когда инсайд из «Лестера» Эрни Хайн, «набегая, пробил изо всех сил», как пишет Джон Рафферти в книге The Great Ones. «Томсон все еще стоял на коленях, когда мяч полетел прямо в ворота, он должен был проскользнуть под перекладину и вонзиться в сетку ворот. И тут Джон Томсон в великолепном прыжке гимнаста взмыл в воздух, и в мгновение ока его тело изогнулось, руки вытянулись, пальцы достали мяч, и его траектория изменилась так, что он теперь ушел намного выше перекладины».

На следующий год, в аналогичном матче сборных лиг, он впечатлил публику не меньше. «Ворота в тот день, – писал Рафферти, – стали для него концертной площадкой, на которой он скромно принимал почести и восторги, полагающиеся подлинному виртуозу. Кульминацией выступления стал эффектный эпизод, не имевший значения для игры, но в очередной раз продемонстрировавший его безмерный талант. Центрфорвард англичан прорвался к воротам после паса из глубины, но судья дал свисток, сигнализируя об офсайде. Нападающий был в гневе и ярости, и в тот момент, когда Джон Томсон вышел из ворот, чтобы забрать мяч и исполнить штрафной, форвард замахнулся и пробил. Мяч полетел прямо в сторону голкипера и пролетел бы у него над головой, но кипер, не меняя темпа своей расслабленной походки отдыхающего, поднял руку, схватил мяч и продолжил так же спокойно двигаться к месту исполнения штрафного. Беззаботность, с которой он отреагировал на эпизод, не скрыла от публики великолепие его реакции и крепость хватки, а последующие за этим аплодисменты и возгласы болельщиков, должно быть, получились самыми громкими из всех, которыми когда-либо удостаивали такой рядовой момент, ведь это даже не был сейв».

Роковая и последняя для голкипера игра состоялась 5 сентября 1931 года. Игра была против «Рейнджерс» и только подчеркивала всю странность того факта, что он был единственным протестантом в «Селтике», где почти все игроки и болельщики поголовно католики. В ходе предыдущего противостояния Old Firm (так называют дерби «Селтика» и «Рейнджерс». – Прим. пер.) он пожаловался своему партнеру Джимми МакГрори на соперника, который постоянно обзывал его «ублюдком-папистом». МакГрори попросил его не волноваться: его так называли каждую неделю. «Это нормально в твоем случае, – как утверждалось, отвечал Томсон, – ведь ты он и есть».

Первый тайм вышел скучным. Отчеты о матче говорили о царившей на поле атмосфере уныния; зрители томились в ожидании события, которое хоть как-нибудь разбавило бы скуку, но когда его время пришло, сценарий матча принял неожиданно трагический оборот. Через пять минут после окончания перерыва Джимми Флеминг вывел форварда «Рейнджерс» Сэма Инглиша прямо на ворота, тому оставалось только переиграть вратаря. Томсон, впрочем, был знаменит своей храбростью и в феврале предыдущего года пострадал от нее, сломав себе челюсть и несколько ребер в столкновении с Эйрдри. Вот и в этот раз он бросился прямо в ногу Инглишу, и его голова нашла колено форварда. Инглиш отскочил в сторону, а Томсон остался лежать на газоне без сознания.

Покуда фанаты «Селтика» восторженно улюлюкали, радуясь сейву, а болельщики «Рейнджерс» глумились над лежавшим ничком голкипером, Инглиш осознал, насколько серьезной была ситуация, и казалось, что на это обратил внимание только он. Он тут же замахал руками, зовя на помощь, пока Дэйви Мейкледжон, капитан «Рейнджерс» пытался утихомирить болельщиков. Когда вся серьезность состояния Томсона стала очевидна всем, стадион внезапно умолк. Маргарет Финлей, невеста Томсона, с которой он собирался открывать компанию по продаже обмундирования и одежды для джентльменов, зарыдала, увидев, как бездыханное обмякшее тело ее жениха уносят с поля. В отчете о матче, опубликованном в The Scotsman, утверждалось, что Томсон приподнялся на носилках и оглянулся на собственные ворота, но это кажется неправдоподобным. Он умер в 21.25 тем же вечером от вдавленного перелома черепа.

Болельщики обеих команд, разделенные клубными симпатиями, в своем горе были едины. В Бриджтоне движение было перекрыто пешеходами, шедшими к цветочному мемориалу, открытому в окне клуба болельщиков «Рейнджерс». Так много людей пыталось прийти на поминальную службу в приходской церкви Святой Троицы, где правый крайний «Селтика» Питер Уилсон должен был читать проповедь, что полиции пришлось запереть Уилсона на замок и вмешаться, дабы предотвратить давку. Десятки тысяч людей собрались на станции Квин Стрит, чтобы проводить гроб, отправлявшийся в родную деревню Томсона Карденден в графстве Файф. Сотни безработных следовали за ним 35 миль, останавливаясь для сна на крэгах и холмах неподалеку от Оштердерран. Шахты в Файфе были закрыты на день, а улицы запрудил народ, ожидавший увидеть, как шестеро игроков «Селтика» понесут гроб с телом на кладбище Боухилл.

Непохожесть на других словно бы преследует голкипера. Даже если он не заканчивает дни в бедности, если ему удается вернуться живым с войны и избежать трагедии на поле, все равно в нем всегда будет нечто такое, что не даст покоя другим, что будет побуждать их навязывать ему свое мировоззрение, трансформировать его в трагического героя. «У него на спине номер один, – писал уругвайский поэт и политический мыслитель Эдуардо Галеано. – Первый, которому заплатят? Нет, первый, который платит сам. Виноват всегда вратарь. А если нет, его все равно обвиняют. Когда какой-нибудь игрок совершает фол, наказывают вратаря: его оставляют одного там, в безразмерной пустоте ворот, бросают одного лицом к лицу с палачом». В Британии общим трендом было заострять внимание на безалаберности и нелепости вратаря; во всех остальных странах особенно подчеркивали его доблесть и отвагу.

Ференц Платко, родившийся в 1898 году, к примеру, был одним из первых великих голкиперов континентальной Европы. Он играл за несколько клубов из Будапешта и Вены и работал играющим тренером в клубе «КАФК» из сербского города Кула. Прорыв в его карьере случился, когда «МТК» из Будапешта, за который он выступал, провел два товарищеских матча с «Барселоной». Оба завершились нулевыми ничьими, и «Барселона» была весьма впечатлена вратарем, решив подписать его. Он помог клубу выиграть первый чемпионский титул лиги и три Кубка.

Его игра в финальном матче Кубка Короля 1928 года против «Реала Сосьедад» вдохновила Рафаэля Альберти на то, чтобы сделать его главным героем своего странного стихотворения. И хотя о политических взглядах Платко ничего известно не было, симпатии Альберти вполне очевидным образом проглядываются в упоминаниях «camisetas reales» (королевских футболок) и las doradas insignias (золотых эмблем) «Сосьедада»: для него это был матч команды монархии – которую на тот момент олицетворял диктатор Мигель Примо де Ривера – против каталонских республиканцев. В качестве наказания за освистывание национального гимна Испании болельщикам запретили посещать матчи «Барселоны» в течение трех месяцев, предшествовавших финалу, так что на стадионе в Сантандере и вокруг него царила вполне понятная атмосфера напряженности и недоверия.

Платко, этот «голкипер, что весь в пыли», был, впрочем, неумолим. Альберти счел, что именно он – главный герой встречи, окрестив его «светловолосым медведем» и в своей версии событий рассказав, как венгр, поначалу отчужденный и оказавшийся не в своей тарелке, возвращает себе чувство собственного достоинства и помогает свершиться справедливости: соперники так и не забили ему, а команда победила 1:0. На самом же деле тот матч завершился вничью, хотя «Барселоне» и покорился Кубок по итогам переигровки.

Что Альберти не упомянул в поэме, хотя это и подразумевалось между строк, так это увиденный им контраст между Платко и человеком, которого он заменил в «Барселоне», Рикардо Заморой. По мнению Галеано, «двадцать лет он был лучшим голкипером в мире», и именно в честь Заморы названа ежегодно вручаемая лучшему вратарю Ла Лиги награда.

Родившийся в бедном пригороде Барселоны в 1901 году в семье испанцев – а значит, имевший статус иммигранта в Каталонии, – Замора играл в пелоту до тех пор, пока в 1914 году не увидел, как играют в футбол, после чего решил поменять вид спорта, поскольку «мяч был столь ощутимо больше, что я решил: играть будет намного легче». Он быстро вошел во вкус и в 16 лет дебютировал в составе «Эспаньола». В 1918-м он выиграл чемпионат Каталонии, но на следующий год, по всей видимости в результате разногласий с директором, перешел в «Барселону», где его привычка носить плоскую кепку и белый джемпер с воротником поло стали не менее значимой частью его легендарного образа, чем та страсть, с которой он бросался в ноги форвардам, атаковавшим его ворота. «За долгие годы, – писал Галеано, – образ Заморы в этой его фирменной одежде стал очень знаменит. Он сеял панику в рядах нападающих. Если они смотрели в его сторону – все, они терялись: когда Замора стоял в воротах, размеры их удивительным образом сужались, а штанги терялись где-то вдалеке за горизонтом».

После трех лет, в течение которых он выиграл три чемпионских титула в Каталонии и два Кубка Короля и дебютировал в сборной на Олимпиаде-1920, где заработал себе прозвище «Божественный», Замора вернулся в первый свой клуб – одни утверждают, что из-за денег, в которых он нуждался, чтобы расплатиться с долгами, другие – что в «Эспаньоле» он попросту чувствовал себя более уютно. Какой бы ни была правда, совершенно точно ясно одно: он не чувствовал себя комфортно в клубе, который так гордился своими неиспанскими корнями, и, как пишет Фил Болл в книге White Storm, одной из причин большой популярности Заморы среди болельщиков мадридского «Реала», в который он перешел в 1930-м, стало его неприятие каталанизма, несмотря на все попытки «Барселоны» обратить его в свою веру.

К концу 1920-х в «Эспаньоле» собралась команда, которая могла бы конкурировать с той, что Замора покинул десятилетием ранее. «Эспаньол» выиграл еще один чемпионский титул в Каталонии в сезон 1928/29 и, что было очень важно для самого Заморы, дошел до финала Кубка Короля. Из-за дождя, обрушившегося на Валенсию в тот день, игра вошла в исторические анналы под названием final del agua – финал воды. Замора блистал, а «Эспаньол» победил 2:1, и Сантьяго Бернабеу, который двумя годами ранее стал одним из трех гендиректоров «Реала», был поражен его игрой, признав, что талант и харизма вратаря способны вывести его клуб на тот уровень, о котором он мечтал.

Но подписать игрока «Реал» не мог до октября 1930 года, но, когда это случилось, переход вызвал бурю обсуждений. Когда Замора прибыл в Мадрид на поезде, ему пришлось выступить с речью прямо на перроне, словно он был каким-нибудь иностранным государственным деятелем. Другие, быть может, и стушевались бы на его месте, но Замора был шоуменом от природы, он заявил, что приехал играть туда, «где публика понимает футбол». И хотя он утверждал, что у него «осталось много друзей в Барселоне», можно только предполагать, как много людей почувствовало себя оскорбленными обвинением в том, что они ничего не смыслят в футболе. Хасинто Кинкосес, великий защитник, перешедший в «Реал Мадрид» из «Депортиво Алавес» в следующем сезоне, заметил, что Замора в то время был «более знаменит, чем Грета Гарбо, и выглядел лучше». Четыре года спустя, когда Нисето Замора, либеральный политик, который был однофамильцем голкипера, стал президентом Испании, Сталин, как гласит легенда, воскликнул: «А, этот вратарь!»

Замора стал первой большой звездой «Реала», перешедшей в стан команды во времена, когда «Атлетик Бильбао» и «Барселона» правили бал в испанском футболе. Приглашение голкипера в клуб стало первым значимым решением Бернабеу в качестве менеджера, а фурор, который произвел на всех его переход, оказался сопоставим с уровнем игры, что он демонстрировал на поле. Он дебютировал в региональном первенстве в игре с «Расингом де Мадрид», а на следующую его игру, против мадридского «Атлетико», на «Чамартин» пришло столько болельщиков «Реала», что конной полиции пришлось в срочном порядке выдвигаться к стадиону, чтобы предотвратить давку.

Во втором тайме Замора совершил бросок в ноги Буирии, получил удар по голове и упал на газон, обездвиженный. Его унесли, и он не мог вернуться в строй до 8-го тура чемпионата. В первых 7 матчах сезона «Реал Мадрид» пропустил 17 голов; в оставшихся 11 команда пропустила лишь 10 раз, но все равно финишировала в таблице лишь на 6-м месте. В следующем сезоне, после переходов Кинкосеса и Эррасти Сириако, а также форварда Луиса Регейро, да еще и с Заморой в великолепной форме, «Реал» сумел пройти всю 18-матчевую дистанцию чемпионата без единого поражения, пропустив лишь 15 мячей, и в первый раз в истории выиграл Ла Лигу. На следующий год они защитили титул и выиграли Кубок годом позже; никто не ставил под сомнение то, что Замора сыграл ключевую роль в этих успехах. Он также провел 46 матчей за сборную Испании и был признан лучшим голкипером чемпионата мира 1934 года в Италии, несмотря на то что пропустил переигровку матча второго раунда, в котором Испания уступила хозяевам турнира, из-за удара по горлу, что ему нанес Анджело Скьяво.

К сезону 1935/36 политическая обстановка в стране начала ухудшаться. В мае 1936-го «Атлетик Бильбао», гордость Страны басков, выиграл чемпионат, а «Реал Мадрид» с «Барселоной» дошли до финала Кубка. Месяц спустя началась Гражданская война: то Класико могло стать последним в истории. Называть «Барселону» клубом республиканцев, а «Реал Мадрид» клубом, симпатизировавшим фашистам, значило бы сильно все упрощать – «Реал Мадрид» стал командой Франко только после того, как Бернабеу стал президентом клуба в середине 1940-х, – но все-таки было вполне ясно, где проходит «фронтовая» граница политической борьбы.

Финал проводился в Валенсии, которая в то время стояла в целом за «Барселону». В результате Заморе пришлось иметь дело с враждебно настроенной толпой, ее настроение только усугубили комментарии, в которых он обвинял «Барселону» в том, что она отказалась от него. Перед началом матча в него прилетела бутылка с трибун, но он выглядел равнодушным. Голы Эугенио и Лекве позволили «Реалу» повести 2:0 уже к 12-й минуте матча, но Хосеп Эскола забил за «Барселону» один мяч еще до перерыва. Оборона «Реала», казалось, сумеет выстоять до конца матча, но за три минуты до конца игры форвард «Барсы» Мартин Венторла прорвался по правому флангу поля, который находился в тени. Он прокинул мяч между ног Кинкосесу и протолкнул мяч в штрафную Эсколе. Удар нападающего получился плотным, мяч пошел низом, и казалось, что сейчас он нырнет в угол ворот по левую руку от Заморы. Голкипер прыгнул, подняв в воздух большое облако пыли с сухого газона. Многие решили, что мяч залетел в ворота, но, когда пыль улеглась, все увидели Замору, бесстрастно стоящего с мячом в руках. Фотография, сделанная в момент удара из-за ворот, показывает, как он, кинувшись влево, преградил рукой путь мячу за мгновение до того, как его тело упало на землю. Этот кадр, говоря по правде, создает впечатление, что сейв вышел немного неуклюжим, что в нем не было ничего сверхъестественного, но этот сейв, пожалуй, остается самым знаменитым в испанской истории – чему, безусловно, поспособствовал тот факт, что этот сейв принес команде Кубок.

Этот трофей стал последним для Заморы в качестве игрока. Несколько месяцев спустя газеты писали о том, что его нашли мертвым в придорожной канаве в мадридском округе Моклоа, а все тело было изрешечено пулями. В тот момент политические взгляды Заморы все еще оставались предметом споров, и тот факт, что президент страны, Нисето Замора, вручил ему Орден Республики, заставил многих думать, что голкипер симпатизирует левым. Эта мысль придавала убедительности версии о том, что его убили националисты, но правые предпочитали видеть в нем героя-мученика, погибшего от рук «красных». Выяснилось же, что неправы были и те, и другие, потому как Замора не был мертв. Пока люди служили поминальные мессы по нему, Замора сидел в тюрьме Модело, куда его привезли арестовавшие его ополченцы. Его в легкую могли казнить, но вместо этого он развлекал своих похитителей байками о карьере футболиста и соревнованиях по пенальти и в конечном счете сумел бежать, перебравшись в Ниццу, где воссоединился с центрфорвардом Хосепом Самитьером, еще одним игроком, променявшим «Барселону» на «Реал Мадрид». Когда футбол вернулся на поля мирной Испании после Гражданской войны, Замора возглавил «Атлетико Авиасьон» (так именовался «Атлетико Мадрид» в период между 1939 и 1947 годами). Команда, составленная из лучших игроков армии и воздушных сил, выиграла два первых чемпионских титула после окончания Гражданской войны.

Во что же все-таки верил Замора, так и осталось неясным. «Во-первых и в-главных, – всегда отвечал он, когда каталонцы заявляли о своей самостоятельной государственности, – я испанец». Его политические воззрения, может, и остались неочевидными, но харизма и талант – совершенно точно нет.

Однако даже Заморе не удалось снять чары подозрительности и насмешливого отношения к вратарям в Британии. Англичане, может, и не доверяли собственным голкиперам, но вратарей-иностранцев они и вовсе считали посмешищами. Сборная Испании во главе с Заморой в 1929 году стала первой иностранной командой, которой удалось обыграть Англию (4:3 в Мадриде), но это не добавило им уважения перед ответной встречей в Лондоне, состоявшейся двумя годами позже. Британская пресса сделала Замору объектом своих насмешек, когда выяснилось, что он очень расстроен решением испанской Федерации футбола запретить игрокам брать с собой жен и невест, поскольку его жена была не просто его персональным талисманом, но еще и персональным дегустатором пищи. Перед выходом команд на поле «Хайбери» форвард англичан Дикси Дин попросил оркестр сыграть что-нибудь испанское. Они ответили ему маршем из «Кармен» Жоржа Бизе, услышав звуки которого Замора, по словам биографа Дина Джона Кита, «гусиным шагом отправился к воротам и поклонился ошарашенной публике. Затем он прыгал вдоль своих ворот, словно акробат, совершив в ходе разминки несколько чрезвычайно, даже излишне эффектных сейвов. И пока шел этот спектакль, Дин повернулся к своему партнеру по «Эвертону» и сборной Англии Чарли Джи и предложил ему пари: 6 фунтов, полагавшихся Дину в качестве гонорара за международный матч, он ставил на то, что англичане забьют Заморе больше пяти голов, и Чарли принял пари». Замора в итоге провел, наверное, свой худший матч в международной карьере: Англия победила 7:1. Послание было вполне ясным: Британия остается центром мирового футбола и ей нечему учиться у заграничных команд.

Разница была в том, что иностранные вратари могли облегчить судорожную, неритмическую природу своего участия в игре тем, что стремились сделать его максимально эффектным: они вступали в игру редко, но ярко. Британия, разумеется, хмурила брови при виде подобных необязательных экзерсисов, что отлично видно из описания итальянского голкипера Альдо Оливьери и его игры, сделанного Джоном Макадамом:

«Оливьери воспринимался итальянскими болельщиками, равно как и им самим, как чуть ли не главная звезда всего шоу. У британских болельщиков есть привычка собираться толпами позади ворот домашней команды, потому как они считают, что раз уж цель игры – забитые голы, то именно из-за ворот они смогут увидеть все самое интересное в игре. Болельщики с континента тоже собираются за воротами, но по совсем другой причине – чтобы посмотреть на голкипера. На континенте голкипер – больше, чем просто игрок команды. Он главный артист в команде, живое воплощение атлетической доблести и отваги. Форварды, хавбеки, защитники могут играть как угодно и получат свою порцию благодарности по заслугам. Если же голкиперу не удается по какой-либо причине выдать великолепное шоу, тогда все сочтут, что вечер потрачен впустую.

Любой футбольный матч на континенте – это мелодрама в два акта: по одному для каждого из вратарей… Это необходимо понимать, чтобы понять Оливьери и его футбольное племя, а также дистанцию между ними и флегматичными, осторожными, внимательными к позиционной игре британскими голкиперами, чья работа – защита собственных ворот и только в самую последнюю очередь развлечение и возбуждение толпы».

Тренер итальянской сборной Витторио Поццо считал Оливьери величайшим голкипером эпохи, а великий итальянский журналист Джанни Брера называл его Ercolino Semprimpiedi, т. е. «Всегда стоящий Геркулес», и все же тон Макадама быстро сменился на насмешливый, он говорил о том, что «Доусона, Свифта, Меррика, Уильямса» во многом недооценивали, а их игра резко контрастирует с бурлящим вулканом эмоций Оливьери. «Он будет прыгать так, что временами голова его будет оказываться выше перекладины, – писал он. – Он будет внезапно набрасываться на мяч, который будет пролетать во многих метрах от него. Он будет жестикулировать и кричать. Дуглас Фэрбенкс, Эррол Флинн, Джо Луис и раннехристианские мученики все разом будут воплощены в образе одного великолепного голкипера. Тот факт, что у всего этого нет ничего общего с собственно футболом, волнует кого бы то ни было меньше всего на свете».