Текст книги "Непробиваемые. Истории о лучших вратарях мира"

Первым видом спорта, к которому Оливьери, родившийся в Вероне в 1910 году, проявлял интерес, был велоспорт, но после неудачи на первой горной гонке он решил принять приглашение друзей встать в ворота местной команды, участвовавшей в молодежном турнире. «Я пропустил 4 гола в своем дебютном матче, затем отправился посмотреть, как тренируются другие голкиперы, и следовал их примерам, – говорил он. – Турнир моя команда завершила на втором месте, а мне, лучшему вратарю, вручили серебряную медаль». Он постоянно искал возможность стать лучше, наблюдал за балеринами, чтобы научиться лучше двигаться.

«Эллас Верона» подписала с ним контракт в 1929 году, а в 1933-м он перешел в «Падову». Там он получил черепную травму в столкновении с форвардом в ходе товарищеского матча с «Фьюманой». После хирургического вмешательства, которое спасло ему жизнь, он семь следующих месяцев восстанавливался, а затем, вопреки советам своего лечащего врача, возобновил карьеру футболиста. Его «дыра в голове», как он ее называл, отравляла ему всю жизнь. Он страдал от головной боли и показывал необычную для нормальных людей чувствительность к перемене погоды. «На тренировочной базе, когда я играл за «Торино», я, бывало, подходил к партнерам и говорил им: «Надевайте длинные шипы. Днем будет дождь». Они отвечали: «Да ладно тебе, Альдо, солнце же светит». «Будет дождь, – говорил им я. – Будет дождь. Так говорит моя голова». И часто дождь действительно шел».

Слава пришла к Оливьери после перехода в «Луккезе», где он тренировался и играл под началом великого венгерского тренера Эрне Эгри-Эрбштейна, который погиб в авиакатастрофе в Суперге (крушение самолета 4 мая 1949 года под Турином, в результате которого погибла команда футбольного клуба «Торино» в полном составе. – Прим. пер.). И голкипер, и тренер перебрались в «Торино» в 1938-м после чемпионата мира, турнира, на котором Оливьери блистал, выдав несколько изумительных матчей, чем помог Италии защитить титул. В первом матче итальянцев, завершившемся победой 2:1 в дополнительное время над Норвегией, Оливьери сделал настолько потрясающий сейв, помешав Кнуту Бринилдсену забить из выгоднейшего положения, что центрфорвард норвежцев попросил арбитра остановить игру, чтобы он мог пожать вратарю руку. Лучший свой матч Оливьери провел, впрочем, в четвертьфинале против Франции, а после того как Италия обыграла в финальном матче Венгрию, сборная была удостоена приема в римском Палаццо Венеция, где команду благодарил лично Муссолини. Он подошел прямо к Оливьери и, похлопав его по спине, сказал: «Я знаю, ты был героем. Ты спас Италию».

Макадам увидел Оливьери на матче в Амстердаме: «Фуражка на голове, на ногах очень короткие белые шорты, жутко забинтованные колени». После экстравагантного перфоманса на разминке он ушел в тень, мало участвуя в игре. Единственный раз, когда мяч «оказался более-менее близко к Оливьери, случился, когда центральный полузащитник из вежливости сделал ему пас назад. Но даже в этот момент, когда мяч мог остановить даже ребенок, сидящий в коляске, – достаточно было бы просто шевельнуть детской куколкой, чтобы это сделать, – Оливьери встретил мяч криком ликования, выпрыгнул к нему в своем прыжке пантеры, вцепился в него, подпрыгнул и выбил его с руки так, словно только что спас команду от неминуемой катастрофы».

Этот стереотип оказался живучим. Брайан Глэнвилл был в каком-то смысле самым космополитическим футбольным журналистом Британии тех лет, он несколько лет жил и работал в Италии. И все равно в его романе «Голкиперы – другие», опубликованном в 1971-м, главный герой, Ронни Блэйк, поражается игре итальянского голкипера, которого видит на молодежном турнире в Ницце: «То, как их голкипер передвигался по своей штрафной площади, наталкивало на мысль о том, что он там полноправный хозяин, вот честно. Он не был плохим вратарем, он был акробатом, но бог мой, то, как он делал вид, что совершает невероятно трудные броски в простейших ситуациях… Мячи, которые я, по сути, подбирал с земли, сделав пару шагов, он встречал так, что легохонько забрать их было нельзя, ему приходилось нырять за ними и бросаться. И толпе это нравилось, вот что меня пора-зило, потому как казалось, что и они могут увидеть эту показушность; для меня она была очевидной. Но нет, его подбадривали, ему хлопали каждый раз, когда он совершал очередной свой показной сейв».

Разумеется, это не Глэнвилл говорит от лица самого себя; это он говорит от лица Ронни – что подчеркивается здесь использованием слова «легохонько» вместо грамматически более уместного «легонько», – и временами становится вполне очевидно, что он сознательно выставляет напоказ, быть может, даже высмеивая, самоуверенную глупость английского профессионала. (В этом отношении рекламная аннотация на задней обложке за авторством Питера Шилтона, предстающего в своей собственной автобиографии человеком, которому болезненно не хватает самосознания, выступает в роли метатекстовой шутки разрушительной силы: «Я никогда не думал, что кто-нибудь понимает проблемы молодых голкиперов так хорошо», – писал он.) Но все-таки, даже если Глэнвилл и насмехался над британским неприятием «континентальной» безвкусицы, этот пассаж из книги по крайней мере подчеркивает ту разницу, с которой вратарское дело воспринималось в Британии и в Италии.

Эту разницу, пожалуй, лучше всего резюмировал великий вратарь «Мортона» Харри Ренни в интервью для Daily Record, когда журналист попросил его прокомментировать утверждение Хуго Майсля о том, что Британия была лидером в глазах континентальной Европы во всех футбольных аспектах, кроме вратарского. «Если это правда, – сказал он, – то только потому, что латинский менталитет больше подходит для ортодоксального стиля игры на линии ворот, который требует от вратаря акробатических выступлений. Будучи чистокровным шотландцем, я никогда не смог бы настолько растерять самоуважение, чтобы опуститься до того, что в моем понимании неприемлемо, – акробатики… Я всегда полагал, что это будет уподоблением животным. Следовательно, я прибегал к стратегическому выбору позиции, иногда выходя далеко из ворот; и я бы посоветовал нашим юным шотландским голкиперам развивать в себе именно такой стиль игры, поскольку считаю, что акробатика на линии намного, намного менее достойна великого шотландского наследия».

Однако для многих итальянская вратарская традиция вовсе не была предметом насмешек и не выглядела нелепой. Оливьери был велик, а он не был даже первым великим итальянским голкипером. Начало славной традиции – продолжали которую такие люди, как Дино Дзофф, Вальтер Дзенга, Франческо Тольдо и Джанлуиджи Буффон, – было положено Джиованни Де Пра. Он стал одним из первых романтических героев итальянского футбола, отчасти благодаря тому факту, что выступал за блестящую команду «Дженоа» 1920-х годов. Футбольная секция «Футбольного и Крикетного клуба Дженоа», первого в Италии, была основана Джеймсом Ричардсоном Спенсли в 1897 году, а связи с Англией поддерживались в клубе Уильямом Гарбаттом, менеджером, любившим покурить трубку, – именно он несет ответственность за то, что в Италии тренеров до сих пор величают «Мистер». Между 1898 и 1924 годами «Дженоа» брала скудетто 9 раз, выиграв 6 из 7 первых розыгрышей чемпионата, но так никогда и не взяла десятый титул, что дало бы им возможность нанести почетную чемпионскую звезду на футболки – отчасти потому, что фашистский режим был заинтересован в том, чтобы «Болонья» положила конец гегемонии северо-запада, доминировавшего в игре в то время. Не повезло «Дженоа» еще и в том, что саму нашивку скудетто она тоже так и не поносила; щит в цветах итальянского триколора, который носят действующие чемпионы, был придуман и введен в обиход через год после их последнего успеха в чемпионате.

Наряду с защитником Ренцо Де Векки, прозванного «Сыном Бога», Де Пра был самым знаменитым игроком той «Дженоа» 1920-х, почитаемым столь глубоко, что одну из важных дорог, ведущих к стадиону «Марасси», даже назвали в его честь. «Когда я зашел на «Луиджи Феррарис» (другое название «Марасси»), будучи пацаном, – писал Буффон во вступительном слове к биографии Де Пра, – я мечтал наяву о том, как однажды стану новым Де Пра… то есть стану играть потрясающую роль голкипера и буду примером для всех. Легендой».

Де Пра впервые заявил о себе на всю страну в 1920-м, выйдя за генуэзскую команду «СПЕС» в матче против сборной Италии, которая готовилась к скорому матчу с французами. «СПЕС», ко всеобщему удивлению, выиграл тот матч, и после финального свистка партнеры по команде и болельщики окружили Де Пра, чтобы обнять. Через год он присоединился к «Дженоа» и в первый сезон пропустил лишь 13 голов в 28 матчах регулярного чемпионата, прежде чем его команда проиграла «Про Верчелли» в двухматчевом плей-офф за чемпионский титул.

Как и многие вратари той эпохи, Де Пра не отличался большими габаритами – ростом он был около 170 см, – но был мускулистым и обладал крупными руками. По свидетельствам современников, его позиционное чутье было исключительным, хотя временами он нерасчетливо выходил на навесы или несвоевременно пытался накрывать набегающих форвардов. В ходе предсезонки 1922 года Гарбатт воспользовался своими связями в Англии и организовал товарищескую игру «Дженоа» с «Ливерпулем». Де Пра представился вратарю «Ливерпуля» Элише Скотту и тренировался вместе с ним, о чем впоследствии вспоминал, говоря, что благодаря этой совместной работе стал куда более умелым вратарем с технической точки зрения. «Дженоа» в том сезоне выиграла чемпионат, став первой командой в Италии, которой удалось пройти регулярный сезон без единого поражения. Следующим летом команда отправилась в турне по Южной Америке и проиграла лишь раз – 1:2 сборной Уругвая, которая год спустя возьмет золото на Олимпиаде.

Де Пра дебютировал в сборной Италии в 1924 году, а статус легенды закрепился за ним в тот же год после игры с испанцами, в составе которых играл Замора. Итальянский голкипер получил удар от Луиса Сабалы, который вытянулся в подкате после того, как потерял мяч после неудачной попытки на дриблинге войти в штрафную. Де Пра, очевидно, испытывал сильную боль, но продолжил играть. Несколько мгновений спустя он получил удар локтем по затылку от Хосе Самитьера. Легенда гласит, что Де Пра отыграл заключительные 27 минут матча с перевязанной рукой, и хотя в этой байке, кажется, нет ни слова правды, он точно получил еще несколько синяков и кровавых ссадин после того, как совершил сейв на последней минуте после удара Хосе Марии Лака, который и решил исход встречи: итальянцы отстояли нулевую ничью. Де Пра, тепло обменивавшийся рукопожатиями с Заморой после финального свистка, был отправлен в госпиталь, он говорил, что чувствует боль во всем теле, а на рассвете проснулся в холодном поту. «Мальчик показал себя очень отважным, – сказал Поццо, вернувшийся к подготовке национальной сборной к Олимпиаде-1924 после посещения вратаря в госпитале. – Я никогда не видел так много толчков и ударов против правил в товарищеской игре. Джиованни должен как следует отдохнуть, но меня заверили, что ни один его жизненно важный орган не пострадал».

La Gazzetta dello Sport восторгалась героическим выступлением Де Пра, а Guerin Sportivo пошла чуть дальше, организовав сбор средств, которых от читателей поступило так много, что газета даже смогла купить вратарю секундомер и золотую медаль. Де Пра вовремя восстановился к началу парижской Олимпиады, турниру, к которому итальянцы отнеслись настолько серьезно, что даже приостановили розыгрыш внутреннего первенства на время Игр. В первом матче Италия сошлась лицом к лицу с Испанией на «Стад де Коломб», а Де Пра опять был встречен соперниками неласково, получив коленом в грудь от Самитьера. Италия вновь бесстрашно оборонялась, но на сей раз ей удалось вырвать победу благодаря автоголу Педро Вальяны на 84-й минуте и удачному выносу с самой ленточки ворот, который на последней минуте совершил Адольфо Балонсьери. В этот раз послематчевое рукопожатие с Заморой вышло куда более прохладным. Италия обыграла Люксембург в следующем раунде, но вылетела с турнира, проиграв Швейцарии в ¼ финала (0:2). «Де Пра играл на уровне, соразмерном уровню его спортивного голода, – писала La Gazzetta dello Sport. – Два удара, ставшие голевыми, отразить было невозможно. Они были забиты с расстояния в пару метров».

Вскоре после возвращения сборной Италии домой Поццо подал в отставку – он был разбит горем от смерти своей жены. Де Пра тем временем выиграл свою вторую подряд чемпионскую медаль, а «Дженоа» в годовщину основания клуба взяла 9-е скудетто. Этот титул станет последним в истории клуба. «Болонья» выиграла титул в 1925 году по итогам Partita Infinita – Бесконечного матча. Потребовалось пять матчей, чтобы выявить победителя плей-офф Лиги Норд, в котором сошлись «Дженоа» и «Болонья», и последним удалось выиграть 2:0, несмотря на то что матч они заканчивали вдевятером. «Нас отвезли в маленькую деревушку неподалеку от Милана, – много лет спустя вспоминал Де Пра. – Даже сегодня я не могу сказать точно, где мы играли. Тысячи солдат-новобранцев выстроились вокруг поля, облаченные в черные рубашки: нам сказали, что это было сделано для поддержания порядка. Они говорили на чистом romagnolo (диалект болонского региона). Результатом было наше поражение 0:2, но все это было просто смехотворно».

Фашизм активно перестраивал итальянский футбол, поскольку правительство Муссолини имело большие планы по реструктуризации национального футбола и профессиональных лиг. Де Пра, вместо того чтобы принять участие в этом процессе, решил остаться в статусе любителя – что означало, что другой клуб не мог заставить «Дженоа» отпустить его. К 1926-му началась золотая эпоха для «Ювентуса», и Гарбатт, чувствуя, что время «Дженоа» ушло, покинул клуб, перебравшись в новообразованную «Рому», оставив Ренцо Де Векки своим преемником на посту главного тренера. Даже несмотря на то, что позиции «Дженоа» пошатнулись, Де Пра успешно защищал место первого номера сборной Италии от «нападок» голкипера «Юве» Джанпьеро Комби, поехав в статусе основного на Олимпиаду-1928. Италия вновь обыграла Испанию – на этот раз без Заморы в составе – на пути к полуфиналу, который проиграла 2:3 будущим чемпионам из Уругвая. Италия затем уничтожила Египет (11:3), взяв бронзовые медали, но свою медаль Де Пра не мог получить вплоть до 1971 года – в наказание за то, что отказывался менять любительский статус на профессиональный, и за то, что попросил разрешения взять с собой в Амстердам жену, с которой расписался совсем недавно, чтобы провести с ней там своего рода медовый месяц.

Он закончил карьеру в 1933 году, сыграв свой последний матч на 40-ю годовщину со дня основания «Дженоа», и, покидая поле, удостоился долгой и громкой овации. Предыдущие 7 лет он работал на своего тестя, который владел компанией по продаже офисной мебели. В ней он и проработал до конца жизни. Де Пра умер в 1979 году. В своем завещании он попросил, чтобы бронзовая олимпийская медаль, которую он выиграл, была закопана у правой штанги ворот «Марасси» со стороны Градината Норд. Его желание было исполнено, но, когда стадион реконструировали к ЧМ-1990 в Италии, медаль исчезла.

Преемником Де Пра в воротах сборной Италии стал Джанпьеро Комби, один из столпов «Ювентуса», доминировавшего в итальянском футболе с середины 1920-х по середину 1930-х годов, он выиграл шесть скудетто в период между 1926 и 1935 годами, последние пять – подряд. Наряду с крайними защитниками Виргинио Розеттой и Умберто Калигарисом, Комби был неотъемлемой частью защиты «Юве», которую многие считали лучшей в истории итальянского футбола. «Это было непроходимое трио, – сказал Поццо, к тому времени уже отошедший от дел, для футбола он теперь был лишь сторонним наблюдателем. – Розетта был воплощением техники и вдумчивости, Калигарис был сама агрессия и скорость. Комби же соединял в себе сильные качества обоих игроков и делал это идеально».

Будучи ростом немногим меньше 180 см, Комби был крепким и мускулистым, а болельщикам он был известен под прозвищем Fusetta, что на пьемонтском диалекте означает «фейерверк». Он был знаменит взрывным характером своих бросков и отвагой, с которой шел в опасные стыки. За свою храбрость он страдал: в матче с «Моденой» он играл с тремя треснувшими ребрами, а в игре с «Кремонезе» – с переломанным копчиком, но вместо того чтобы уйти, облокотился на штангу и стоял так до тех пор, пока атака соперника не требовала от него вмешательства в игру. Он признавался, что его готовность рисковать и постоянная боль, служившая расплатой за нее, были порождением не столько бесстрашия в характере, сколько глубинным подсознательным страхом: страхом потерять свое место. Для вратарей в целом это беспокойство за свое место очень характерно; Комби возвел его в абсолют: порой он выходил на поле с желтухой, сломанными пальцами или травмированными запястьями.

Комби изначально пытался пробиться в «Торино», где даже прошел просмотр, но клуб ему отказал. «Он полон добрых намерений, – сказал один из их директоров, – но у него нет данных, чтобы стать футболистом». Так что Комби отправился в «Ювентус», сказав им, что так отчаянно жаждет играть, что готов даже попробовать себя на левом фланге. Он перешел в «Юве» в 1918 году и дебютировал через 4 года в матче с «Про Верчелли». Матч едва ли мог сложиться для него хуже. На поле, превратившемся в грязевую ванну под воздействием проливного дождя, «Ювентус» был разгромлен со счетом 1:7. Комби оправился после этого провала и стал игроком основы, но его дебют за сборную Италии, пришедшийся на игру против Венгрии в Будапеште в 1924-м, когда он подменил травмированного Де Пра, вышел таким же кошмарным: он вновь пропустил семь.

Комби в том сезоне едва не порвал с футболом. Он представлял коммерческие интересы семейного предприятия Комби – винокуренного завода – и рассматривал возможность переезда в США, где собирался торговать вермутом. «Ювентус» убедил его остаться, и он возвратился в национальную сборную. Ту катастрофу на заре своей карьеры в сборной он компенсировал сполна своим участием в нескольких исторических победах Италии – в разгроме Франции в 1925-м (7:0) и в победе над Германией во Франкфурте в 1930 году.

Избавившись от угрозы своему месту в лице Де Пра, Комби затем вынужден был конкурировать с вратарем «Интернационале» Карло Черезоли, которого, казалось, Поццо предпочитает больше – тренер пользовался услугами вратаря в ходе подготовки к чемпионату мира 1934 года, пока Комби пытался набрать форму после травмы спины. За 12 дней до начала турнира, однако, Черезоли сломал левую руку. Комби воспользовался представившимся шансом. «Менее чем за две недели ему удалось набрать идеальную форму, – сказал Поццо, вернувшийся к работе с национальной сборной в 1929 году. – Он тренировался по 10–12 часов в день. Он рвал жилы в процессе подготовки, и это позволило ему подойти к матчам турнира в исключительной форме. Победа сборной Италии на чемпионате мира 1934 года стала возможной во многом благодаря его блистательным сейвам».

Фашизм активно перестраивал итальянский футбол, поскольку правительство Муссолини имело большие планы по реструктуризации национального фут бола.

Как и большинство вратарей, игравших при Поццо, предпочитавшем игру по системе metodo – то есть по схеме 2–3—2—3 с двумя защитниками, полузащитником, занимавшимся в равной степени и обороной и атакой, двумя полусредними, двумя инсайдами, центрфорвардом и парой вингеров, – Комби зачастую держался близко к линии ворот и делал ставку на быстроту своей реакции, вместо того чтобы действовать на опережение и выходить на подачи. Он был, как и многие другие великие итальянцы – великими они были в глазах своих журналистов и тренеров, не в глазах Макадама, – сторонником минимализма, его уважали за зоркий глаз, нежели за эффектность, по крайней мере в том, что касалось вратарского ремесла.

За пределами поля он был знаменит своими безукоризненно причесанными вьющимися волосами – за исключением тех двух лет, что он служил в армии, – и любил, одевшись с иголочки, прогуливаться вокруг туринской Пьяцца Сан Карло в компании одного из своих огромных немецких догов и часто какой-нибудь роскошной женщины. Комби хорошо знал о своей внешней привлекательности, а потому в годы службы всегда охотно откликался на вопрос командира полка, который спрашивал, нет ли желающих позировать скульптору Алоатти. Впоследствии он заказал бронзовую статую самого себя, которую поставил в собственном баре на углу Виа Рома и Пьяцца Кастелло.

Комби решил уйти из спорта на пике славы, завершив карьеру сразу после победного чемпионата мира, хотя тогда ему был только 31 год. Он стал директором «Ювентуса» и умер в возрасте всего 53 лет от сердечного приступа, который настиг его в тот момент, когда он ехал по прибрежной трассе на участке между Сан-Ремо и Империей.

Оливьери, таким образом, вписывался в традицию, став, вероятно, третьим великим итальянским голкипером. К 1934 году голкиперы стали достаточно уважаемыми людьми в Италии, об их эмоциях достаточно много размышляли, они воспринимались как трагические фигуры. Стихотворение «Гол», которое много лет задавали ученикам в школах по всей Италии, – самое знаменитое в сборнике «Пять стихов об игре в футбол» за авторством Умберто Сабы:

 
Вратарь, упав в тщетном порыве последнего защитника,
Прячет лицо в траву, чтобы не видеть печального зрелища.
Его партнер, склонив колено, трогает его, прося подняться,
Но видит, что глаза его полны слез.
Толпа – что обезумела – лавиной катится на поле,
Все окружают бомбардира, толкутся, обнимаются.
Редкие моменты приносят людям столько счастья,
Тем людям, что поглощены ненавистью и любовью,
Под этими пустыми небесами.
В других воротах, непобедимый, стоит другой вратарь,
стоит скалой.
Но душа его отказывается быть одинокой.
В восторге он вздымает руки, шлет поцелуи всем и вся.
Эта победа, говорит он, победа в том числе моя.
 

Саба – творческий псевдоним поэта и романиста Умберто Поли. Он родился в семье еврейки и итальянца в городе Триест в 1883 году, и тот факт, что он происходит из того же города, что и великий тренер Нерео Рокко, кажется, по крайней мере с точки зрения итальянца, придает его словам дополнительный резонанс. Его воспитывала няня-словенка, и все детство он провел, разрываясь между ее веселостью и добротой и суровым, жестоким характером матери, в то же время сильно тоскуя по отцу, с которым он познакомился, лишь когда ему стукнуло 20 лет. Как отмечал эссеист и романист Тим Парк в The Book Show на радио ABC в 2007-м, Саба «всегда был разрываем на части: разрываем между четырьмя языками – итальянским, немецким, славянским и диалектом Триеста, между иудаизмом и христианством, Австрией и Италией, гомосексуализмом и гетеросексуальностью, и наконец между своим настоящим именем, Умберто Поли, и псевдонимом, который он избрал, Саба, что на иврите означает «хлеб».

Сцена на стадионе представляет нам еще одно такое раздвоение, между триумфом и отчаянием, пока голкипер забившей команды (а вывод напрашивается такой, что это был победный мяч на последних минутах) выглядит до странного изолированной фигурой, который вынужден, по словам Паркса, «обнимать самого себя, потому что обнять больше некого, он крутит сальто и шлет всем поцелуи, он не испытывает радости объятий и прикосновений к своим партнерам, но хочет убедить всех, что тоже, как и все остальные, участник этой вечеринки… Размахивая руками, прыгая вверх-вниз, он счастлив, но раздосадован тем, что так удален ото всех. Если совсем не трудно разглядеть то, что Саба ассоциирует себя с голкипером проигравших и утешающим его партнером, то будет даже еще легче понять, как близок он, как художник, к человеку, празднующему победу в одиночестве, который смотрит на триумф со стороны и хочет разделить радость со всеми».

Разумеется, у стихотворения далеко не только такой подтекст. Сфокусировав свое внимание на скромной деревенской команде, Саба тем самым делал политическое заявление, отказываясь писать о национальной сборной, которая совсем недавно выиграла чемпионат мира и в глазах всей страны была олицетворением славы и побед Италии Муссолини. Четыре года спустя, после принятия Расовых законов, Саба бежал в Париж, а с началом войны вернулся в Италию, где прятался на квартирах друзей в Триесте и Флоренции. В другом стихотворении он писал об удовольствии быть частью «нескольких трепещущих зрителей, которые едины в своих чувствах, как последняя горстка людей на вершине горы…», об удовольствии быть отдельно от масс. Опасности толпы и ее психологии, вероятно, отражены в стихотворении «Гол» в словах «unita ebrezza» – коллективное помешательство. Паркс сказал:

«С самого начала в стихотворении используется такой лексикон и такие образы, которые позволяют провести параллели между футболистами и героями… древности, в то же время стих ни на секунду не притворяется стихом о чем-то большем, чем об игре в футбол. Здесь Саба признает, что все участники, игроки и зрители в равной степени, «поглощены ненавистью и любовью». Он признает то, что не отваживаются высказать спортивные комментаторы, – футбол приносит в жизнь самые негативные, равно как и самые положительные эмоции. Саба поместил тут ненависть вперед любви. Гол – прекрасный момент для победителей, поскольку их ненависть, равно как и любовь, удовлетворены. К счастью, футбол остается игрой, в которой эти эмоции могут получить выражение без необходимости того, чтобы кто-то страдал или умирал. Даже неумелому голкиперу будет позволено жить и снова выходить на поле».

Но не одна Италия закладывала добрые традиции вратарского ремесла как искусства в период между двумя войнами. Платко был одним из членов легендарного квартета представителей дунайской школы наряду с Франтишеком Планичкой из Чехословакии, Руди Хиденом из Австрии и Франьо Гласером из Югославии. Международная федерация футбольной истории и статистики (IFFHS) назвала Планичку 9-м в списке лучших вратарей XX века – а в межвоенный период лучше него был только Замора, – и он олицетворяет собой многие отличительные черты голкиперов своей эпохи. Будучи ростом 170 см, Пражский кот, как его называли, не был высоким вратарем, но был очень ловким и, что самое главное, бесстрашным, что и продемонстрировал лучше всего на чемпионате мира-1938, когда играл против сборной Бразилии со сломанной рукой. Он вывел национальную команду в четвертьфинал турнира во Франции в ранге капитана команды и был признан лучшим вратарем турнира, а через четыре года дошел со своей командой до финала.

На фотографиях он предстает приземистым, мускулистым мужчиной, облаченным в белую водолазку с гербом Чехословакии – белым орлом на красном фоне, который покрывает собой большую часть груди вратаря. Планичка набрал за карьеру 969 матчей за пражскую «Славию», выиграв с ней 12 чемпионских титулов и кубок Митропа (международное клубное соревнование ранних лет для команд из Центральной Европы). Последнее из этих чемпионств случилось в 1937 году, хотя «Славия» лидировала в чемпионате и через два года, но с началом войны розыгрыш национального первенства был прерван. В 1994-м, когда Планичка получил награду за свои спортивные достижения по случаю 90-летия, «Славия» безуспешно пыталась выиграть чемпионат. В своей речи на награждении голкипер сказал, что его последнее желание: увидеть чемпионство «Славии» еще один раз, прежде чем он умрет. Через два года желание исполнилось: «Славия» стала чемпионом Чехии; Планичка умер через два месяца после триумфа команды.

Руди Хидену, родившемуся на свет в 1909 году, было 16 лет, он работал подмастерьем пекаря, когда пришло время его дебюта за «Грацер АК», из которого двумя годами позже он перебрался в «Вайнер АС» за 500 шиллингов. Он приобрел репутацию храброго голкипера – этим отличалось большинство его коллег-современников – и был известен своим умением чисто выбивать мячи после навесов и готовностью агрессивно встречать форвардов соперника. Первый матч за сборную он провел в 19 лет, но тренер Хуго Майсль предпочитал ему Франца Фридриха из венской «Адмиры» и не прибегал к услугам Хидена вплоть до 1930 года. Первую свою игру он провел против Англии, соперника, которого Майсль уважал больше всех и обыграть которого стремился больше всего на свете. Серия блестящих сейвов вратаря с изумительной реакцией позволили Австрии отстоять нулевую ничью. Голкипер так впечатлил своей игрой, что несколько английских клубов попытались подписать с ним контракт. «Арсенал» имел самые высокие шансы заполучить вратаря, поскольку менеджер клуба Герберт Чепмэн был хорошим другом Майсля, но трансферу не суждено было состояться, поскольку Хидену отказали в выдаче разрешения на работу.

Он принял участие в разгроме Шотландии (5:0) в мае 1931 года, который ознаменовал рождение Вундертим, и приобрел еще больше поклонников по итогам поражения от Англии на «Стэмфорд Бридж» в декабре 1932-го (3:4), который стал первым серьезным доказательством того, что британский футбол начал отставать в развитии от футбола континентальной Европы. Двумя месяцами позже Австрия обыграла Францию в Париже со счетом 4:0. Президент клуба «Расинг» Жан-Бернар Леви тут же предложил ему контракт, и когда трансферная сделка на 80 тысяч франков была согласована, Хиден перебрался в Париж, одновременно завершив свою международную карьеру – с одним-единственным исключением, которое он сделал для сборной Франции, сыграв за нее в 1940 году. С «Расингом» он выиграл чемпионский титул и трижды брал Кубок Франции, но за его успехами на поле скрывалась личная жизнь, полная проблем и неурядиц.

Справедливым ли будет утверждение, что голкиперы зачастую безо всякой нужды привлекали к себе внимание необычным поведением и эксцентричным образом, или нет, но факты таковы, что непропорционально большое их количество обладало привлекательной внешностью и имело репутацию дамских угодников, словно бы сама вратарская позиция притягивала к себе тех, кто искал гламура и известности в свете. Даже в Граце он был идолом женской части болельщиков, а в Вундертим носил кличку «Beau» – «красавчик». Он любил красивую жизнь, в Париже его убедили вложиться в бар. Затея обернулась провалом, и, чтобы заработать на жизнь, он стал участвовать в цирковых представлениях «Забей вратарю». Его жизнь развивалась по тому же сценарию, что и жизнь Сима Далта, разве что в обратном направлении. Он стал помощником тренера и работал в низших итальянских лигах, прежде чем вернуться в Австрию в 1967 году. Он открыл отель на берегу Вертер-Зе, но это предприятие прогорело так же, как парижский бар. К тому времени его уже пожирал рак. В 1972 году ему ампутировали правую ногу, а на следующий год он умер – нищим и всеми забытым.