Текст книги "О связях как таковых"

Итак, из вышесказанного ясно, что желающему привязать нужно обратить особое внимание, что некоторые предметы, которые он оковывает (vincibilium quaedam), имеют основу природную, иные же имеют дело с разумом и догадливостью, а иные движимы вообще привычкой и обычаем. Так что, берясь за дело, первые он твёрдо сможет сковать (obligat et astringat) [привязками] природными, вторые же исходя из разумных мотивов и свидетельств, следов и доказательств, ну а третьи уж близостью привычных вещей.

Так как тем более дух наш к одному предмету привязывается, чем более он отдалён и свободен от влияния других, то и желающему ограничиться одним объектом привязки не надо жалеть сил на то, чтоб его удерживать в оцепенении (torpentem) в самых различных его заботах, вернее, [отвратить и] увести его от этих хлопот. Ведь одно интересное дело другое подобное исключает, душа, внимающая слухом, забывает про зрение, а тот, кто внимательно смотрит, как будто бы глух к остальному… Сильно радуясь или печалясь чему-либо, мы или не особенно охотно занимаемся какими-то делами, или, будучи в какой-то прострации, оставляем их в стороне и не занимаемся ими дольше. Вот это и значит: отвлекаться, увлекаться, удерживаться [чем-либо] и быть [к нему] привязанным (abstrahi, trahi, tenari, vinciri). Вот как раз благодаря этому человек, умеющий убеждать, и может избавить от любви или симпатии, вызывая насмешку, зависть или какие-то иные чувства, наоборот, привяжет [к себе нашу душу] (vincit), [укрепив в своём мнении], возбуждая в нас гнев, презрение или недовольство.

Люди склада созерцательного (contemplativi), [далёкие] от вещей чувственных, привязываются к облику божественных, жадные же до удовольствий, видя [что-либо заманчивое], всё равно дойдут до того, чтобы это богатство пощупать, ну а те, кто имеет твёрдые принципы (ethici), увлекаемы лишь магией слова (in conversandi oblectationem trahuntur). Первый из этих типов считают людьми возвышенными (heroici), второй – природными (naturales), а третий – людьми рассудительными (rationales). Первых – парящими высоко, вторых – павшими низко, а третьих – находящимися между первыми двумя. О первых говорят, что они достойны небес, о вторых, что жизнь – их стихия, стихия же третьих – рассудок (sensus). Первые восходят к Богу, вторые остались среди вещей телесных (haerent corporibus), а третьи, отступая от каждой из этих двух крайностей, к каждой из них [по своей воле всё же] могут приближаться.

В вещах многосоставных и подлежащих изменениям и, тем более, во всех тех, что подвержены природным трансформациям и перемене мест, каковы душа и дух, которые подвержены постоянным видоизменениям благодаря телам и их движению, хотя вечно и устойчиво само простое существо их бытия, лишённое телесного образа, оно испытывает вожделение [обрести его], из-за вожделения стремление, из-за стремления движение, движение же ведёт к [неизбежному] разрешению (solutio) [этого желания]³⁰… Потому и не существует никакой вечной привязки, а есть лишь [неизбывные] чередования заточения и освобождения (vicissitudines sunt carceris et libertatis), оков и избавления от них (vinculi et solutionis a vinculo), а скорее, даже переход (demigratio) от одного вида оков к другому. И поскольку это естественно и даже вечному положению вещей и предшествовало, и его сопровождает, да и переживёт его (aeternam rerum conditionem antecedit, concomitatur atque consequitur), то природа и привязывает пестротой своего движения (varietate et motu vincit), а [человеческое] искусство, её извечный подражатель (aemulatrix), эти привязки и умножает, разнообразит, плодит, располагает по порядку и последовательно создаёт. Подчас постоянство в вещах столь нам претит, что мы устремляемся к запретному и желанием его бываем охвачены³¹. Ведь так же естественно [нам] желать освободиться от оков, насколько незадолго до того сами мы по доброй воле ими и захотели себя оковать, [побуждённые словно бы] каким-то внезапным порывом.

Чем из большего числа составных частей состоит тот предмет, который мы желаем привязать, тем менее ограничено число привязок, которым он будет подвержен. К примеру, желания человека гораздо меньше по сравнению с животными ограничены лишь определённым временем, определённым лицом и определённым полом. Может случиться, что [в период спаривания] любой конь сможет очаровать какую-либо кобылу, но совсем не так будет с одной какой-нибудь женщиной, которую едва ли какой угодно мужчина очарует. Вот это то неравенство и эта неопределённость и отличают от человека животное, и от человека по сути того, кто ещё движим животными страстями (brutalem), более глупого же от более рассудительного (sensato), который [между тем] даже может быть более привязчив. А то, что говорится об одном виде привязок, ко всем их родам и видам должно относить.

Главная причина, по которой что бы то ни было подлежит привязке, состоит частью в его желании сохранить за собой то, что оно уже имеет (quod est sibi praesens appetit servari), частью же в том, чтобы на основе этого наличного бытия и в нём оно и продолжило свой путь до конца (secundum ipsum et in ipso maxime perfici). Это и есть себялюбие (philautia). Если же кто-то сможет в обладателе его эту силу уничтожить, то он тогда станет чрезвычайно силён во всякого рода оковывании и расковывании (potens ad quomodolibet vinciendum et exolvendum). Когда [же, наоборот], себялюбие воспылало со всей силой, то легче подчиняется всё (astringuntur omnia) [уже] разным видам [привычных и естественных] природных оков.

[Тебе не лишне] посмотреть на дружбу и вражду, взаимное притяжение и отторжение (sympathiam et antipathiam) среди животных, их общие черты и различия, обстоятельства их жизни. Затем настанет очередь внимательного рассмотрения один за другим разных лиц и особенностей их жизни уже в человеческом роде… Итак, вначале всех живых существ, затем же по порядку [нужно будет] соотнести между собой и все остальные вещи во Вселенной, дабы ты ясно увидел, какие привязки необходимы.

Хотя всё, что состоит из частей, и подлежит той или иной привязке, всё-таки что-то называется простым, что-то сложным или составным (multiplex seu compactum), что-то более однородно, что-то неоднороднее по составу. Вот почему что-то привязывается непорочным, а что-то порочным способом, привязки есть одни непорочные и другие порочные (vincula alia pura sunt alia impura), как и удовольствия есть чистые и нечистые и смешанные. Вот у Эпикура любовное влечение обозначается как нечистое, ибо спутники его – страдание и та ненасытная похоть (dolorem et inexplebile desiderium), из-за которой одно тело лишь тщится целиком отдаться другому и за ней неизбежно следует [отвращение и] удручающая расслабленность³². [Но, конечно,] если и существуют те вещи, начала которых неисчерпаемы – таковы, быть может, звёзды, огромные живые существа в нашей Вселенной или боги (magna mundi animalia seu numina) – то, что неустанно испытывает равный прилив и отлив энергии своего бытия (effluxio et influxio substantiae aequalis), остающейся при том неизменной, о как же непревзойдённо-блаженно (felicissime) они сами привязаны в себе и сами к себе!.. Кто же хочет привязать кого-либо в области общественной жизни, то пусть тогда исследует различие в сложном строении [интересующих его предметов] и совсем не одинаковым манером рассуждает о душах (ingeniis) возвышенных, обычных и животных [среди людей], их определяет и о них делает выводы.

Природным страстям мальчики подвержены меньше, ибо природа в них ещё только набирает силу (incumbit in augmentum) и более нестабильна, а всё питание идёт на рост и созревание индивида. Уже к четырнадцатому году они начинают неплохо привязываться, и хотя их [юные] годы ещё предназначаются [в первую очередь] для формирования организма, растут они уже не так быстро, как в детстве. Мужчины же в зрелом возрасте, имея больше силы зачинающего семени (seminis genitalis vim), кажутся более склонными к привязке. Быть может, по той причине юноши и подростки кажутся одарёнными более сильным любовным влечением (salaciores), что сильнее горят [страстью] из-за новизны сладостных ощущений, пути выхода семени у них ещё узковаты, а [жаркая] влажность его, сталкиваясь с ними, становится всё изобильнее, и они от любовного зуда (venereo pruritu), возникающего от этого столкновения (conflictu), получают более изысканное удовольствие в [желанном] разрешении [страсти]. А вот для людей пожилых, у которых силы уже своё отслужили, органы и сосуды уже изношены, да и семени уже не так много, и [новые] привязки сложнее. Так же дело обстоит и во всех иных страстях, подобных любовной страсти или противоположных, а также тем или иным образом с нею связанных.

Благодаря своему темпераменту, меланхолики лучше привязываются к гневу и печали, удовольствию и любви, ибо они впечатлительнее и более склонны к любовным фантазиям (fortius voluptatem imaginantur)³³. Потому они пригоднее созерцанию и размышлению

и скорее движимы и возбудимы множеством страстей. По этой причине в том, что касается любви, они скорее ставят целью собственное удовольствие, чем продолжение рода. Близки им холерики, а вот сангвиники по сравнению с этими [двумя характерами] менее беспокойны (minus pruriunt). Менее одарены похотью по сравнению с другими флегматики, но зато более неравнодушны к съедобным удовольствиям. Каждый из этих типов постоянно живёт, следуя своей природе: меланхолики привязываются благодаря большей силе воображения, сангвиники – благодаря склонности к производству семени и жару своего темперамента (spermatizandi facilitate et caliditatis temperie), флегматики – благодаря изобилию влажности [своего характера] (humoris abundantia), холерики же – благодаря сильному и острому беспокойному возбуждению своего жаркого духа fortiore et acutiore calidi spiritus prurigine et stimulo).

В этих рассуждениях [должное] место занимает и физиогномика³⁴ (physiognomia). Те, у кого ноги тонкие и крепкие, как у горных коз, а нос приплюснутый и широкий (как у Сатиров), с невыразительным лицом и страдающие одышкой, острее любят (intentius amant) и более неравнодушны к [разнузданной] свободе для любовных дел. Но они отходчивы и лишены сильных и устойчивых страстей.

Люди старшего возраста более устойчивы в своих привязках, но вот к новым не особенно восприимчивы, молодые же – непостоянны и ветрены, но зато к ним как раз склонны, люди среднего возраста привязываются довольно хорошо, твёрдо и с постоянством.

Взаимная симпатия рождает взаимную привязанность (Mutua gratia parit mutua vincula). Бытуют привязки в шутках и остротах, а также разных театрализованных представлениях (histrionia). И подчас благодаря им тот, кто в обычной жизни отвратителен и безобразен, привязывает к себе [зрителей, до глубины души] тронутых (affecti) его искусством. Принимай во внимание и [пресловутую] сферу шуток непристойных, в том числе, о детородном органе, где все мы поднаторели, а когда к тому же ещё разгорячилось воображение, то вот, юноша или девушка уже заворожены! О том и этот стих:

 
Да, признаю открыто, не особо красив я собой,
Но ведь меня, без сомнения, богам самим предпочтёт
Девушка та, чей внутренний мир глубоко восприимчив³⁵.
 

Таким образом, существуют привязки, с помощью которых обладатели отвратительного внешнего вида привязывают к себе благодаря мужеству, рвению, красноречию, усердию и прочим подобным качествам, как если бы уже не одной такой добродетелью, а целым их рядом могли к себе привязать. Нередко случается и так, что только даром слова или добродетельностью дамы мужеподобные (viragines), притом самого непритязательного вида, любовно привязывают к себе [мужчин].

Имей также в виду, что может быть так, что один вид [ «живых предметов» для привязки] привязывается к другому виду благодаря любви, ненависти, восхищению, религиозной вере, состраданию и тому подобному. Так, к примеру, Лесбия к воробью, Корина к маленькой собачке, Кипарис к оленю, а дельфин к Ариону³⁶. В общем, в каждом виде [живого] существуют семена для приманок (semina sunt illecebris), [действующих] на всех остальных. Я уже молчу о дружбе человека и льва³⁷, как и о том, что знаю удивительного о дружбе ребёнка со змеёй.

То, что восприимчиво к одному виду привязок, несложно изменить, [так чтобы было восприимчиво] и к другому её виду. Ведь точно также изменяем и сам привязывающий, притом, неважно действительно ли привязка изменится, или же лишь в воображении [её адресата]. Да и я был когда-то привязан к одному учению (opinione), но затем, благодаря тому, что стал более просвещённым, ушло это учение [для меня в прошлое] (maiori luce ablata ea opinione), уступив уже место оковам презрения и неприятия [по отношению к нему] (vincula contemptus et indignationis)³⁸… То, что привязано лишь созерцанием молодости и красоты, которое не скрепляют ни узы нравственные, ни интеллектуальные, со временем неизбежно [в этой привязке] ослабляется и удаляется.

Скрыто [от наших глаз] то, что привязывает (obvincit) нас к любви, ненависти или презрению вне всякого разумного [на то] основания, и бесполезно здесь замечание Адрастея³⁹, что причиною любви, возникающей при виде прекрасного, представленного [нашему взору], является некое воспоминание (recordationem) души о божественной красоте, которую созерцала она прежде, чем принята была (reciperetur) в сожительство (contubernio) с телом. Если бы это было правдой, что же тогда вдруг душу ввергает в ненависть к тому, что совсем внешне и не изменилось?.. Почему же и различные души охотнее зачаровываются совсем разными вещами?… Почему то, что одному кажется непревзойдённо прекрасным, для ума совсем не менее сильного становится уже безобразным?. Так что положение [в мире] предметов для привязки не будет доступно ни рассмотрению непритязательному, ни поверхностному рассуждению (non leviter neque modica fiet observatione pervia).

Феокрит связывал любовь и другие чувства, коими привязываются единичные вещи, со случайностью, судьбой и чем-то неопределённым. Более строго он бы мог это осмыслить (castigatius sensisset), именуя в своём рассуждении сокрытым, но имеющим причины (occultum et determinatum) то, что называет «неопределённым», потому, что оно не было известно ему. В действительности же эта сокрытая субстанция, [причина любви и иных страстей], исходит от некой гармонической основы⁴⁰ (a determinate nempe complexionis ratione), которой или щедро одарила природа (largita est) или же просто повлекла за собой привычка и образ жизни (usus et consuetudo invexit).

Греки не разумом или разумной причиной, но лишь силою судьбы объясняли то, что кто-либо привязывается благодаря любви, ненависти или иному чувству, отчего и почитали на одном алтаре Любовь и Судьбу. Согласия с таким взглядом достигают и некоторые платоники⁴¹, утверждая даже, что животные, не обладающие даром речи, не всегда привязываются любовью, ибо и разума и благоразумия лишены (ratione carent et prudentia). Но все они рассуждают слишком грубо (crasse) о природе познания и мысли (cognitionis et intellectus), которая заодно с духом Вселенной всё наполняет и во всех вещах сияет, согласно закону бытия сей вещи (suppositi ratione enitescit). Ведь для нас любовь, как и любое иное чувство сама является весьма действенным [видом] познания (valde practica est cognitio), разумная же беседа, рассуждение и доказательство (discursus, ratiocinatio et argumentatio), с помощью которых люди эффективно привязываются, первостепенными видами познания как раз не считаются. Итак, кто желает привязать, да будет твёрдо уверен, что в распоряжении разума [его] нет иных, более пригодных для привязки предметов, благим [для привязки] является знание вещи согласно её роду⁴².

Бывает так, что кто-то себя привязывает одним родом привязки, дабы убежать (diffugiat) от другого. Здесь и заключено то, за чем должен следить желающий привязать, а именно он должен работать [с интересующим его предметом] посредством (per media) тех оков, коими [предмет], надёжно удержанный в их власти (quibus ille tenetur), уже привязан, [действовать же], их поддерживая. Так, одна нимфа к любви своей приманила охотника, забредшего далеко [в лес] из-за своего всегдашнего и деятельного неравнодушия к преследованию животных, особого рода подарком – рогом, от звучания которого бегущие животные останавливались. Солдат, [к примеру], благодаря власти и очарованию оружия уходит от иных страстей… Связывают же, избавляя от любви (devinciunt ergo a Venere)⁴³, охота, пост, опьянение (ebrietas), спортивные упражнения и вообще самые различные виды занятий и отдыха, да и воздержания, также изысканная роскошь и т. д. В каждом виде привязок, как и в этом конкретном, есть свои особенности.

Есть две основы привязки, и каждая из них принадлежит сущности её объекта в той мере, в какой он ей и подлежит, а именно: познание [самого этого предмета] согласно [его] роду и [познание его] стремления согласно [его] роду (cognitio secundum genus, et appetitus secundum genus). Положим, что [он вообще ничего] никоим образом не желает, и тогда уж никак он не будет скован силою духа (nullo modo spiritualiter vinciatur). Учитывай также, что без знания предмета и его стремления [к чему-либо] (sine cognitione et affectu), не существует ничего, что кто-либо мог бы сковать, ни с помощью общения (civiliter) ни с помощью колдовства (magice). Об иных типах привязок даже и не веду речь, ибо людям мало понимающим, которых большинство, покажется, что я говорю вещи в немалой степени неприемлемые.

Полностью привязывается (perfecte vincitur) то, что привязывается целиком, всеми частями и всеми способностями [души] (per omnes facultatas atque partes obligatur). Число их привязывающему должно быть хорошо известно, дабы доведя дело [до совершенства], желающий осуществить это предмет заманил в свою сеть наибольшим числом средств, если не всеми возможными (per plura irretiat vincibile vel per omnia). Не должно быть у него сомнений, ему должны быть известны различные ловушки и подкормки (alimenta atque illecebrae) для души и духа, соотносящиеся с их силами и способностями.

Нельзя привязать к себе кого-либо так, чтобы с ним не был связан [в свою очередь] сам осуществляющий эту операцию (cui vinciens ipsum non siet etiam obligatum). Оковы неотступно преследуют привязываемого, въедаясь в его тело (haerent enim et inseruntur vincula vincto). Осуществляя своё дело в отношении привязанного к кому-то другому (vincibile alteri), связан он [со своим предметом] лишь случайно, но если речь идёт о привязанном именно к нему самому (vincibile sibi), то не может не быть он с лицом, его привязке подлежащим, крепко связан. Счастливое преимущество привязывающего перед привязываемым состоит в том, что он всё же хозяин (dominus) своих оков и не такое сильное переживание доставляет ему эта связь. Этому представлению хорошо подходит такой пример: сводник привязывает, но не привязывается, партнёрша же в [любовном] акте к партнёру своему привязана (vincitur) так же, как и он будет привязан к ней. Иногда впрочем, скрыт в глубинах духа (ex spiritu occulta est) иной, тайный образ действий оков, так что предмет любимый привязывается к любящему, кого и не знает и не любит. Вот из-за такого-то вида [оков], действующих так, и печалится несчастная любовь, лишённая своего отражения (Eros sine AnteroV… В общении же между людьми каждый привязывает оковами теми же самыми, коими и он окован, притом того (или же [будучи связанным воедино] с тем), кого желает привязать и к кому прикован сам. Дабы смог я выразить свою мысль понятней, [скажу так]: не воодушевит людей красноречивый оратор без их воодушевления.