Текст книги "Линкольн в бардо"

Джордж Сондерс
Линкольн в бардо

George Saunders

LINCOLN IN THE BARDO

© 2017 by George Saunders

Published by arrangement with Thomas Nelson, a division of HarperCollins Christian Publishing, Inc.

«Линкольн в бардо» – исторический роман.

Кроме широко известных реальных лиц, событий и географических названий, фигурирующих в повествовании, все остальные имена, персонажи, места и события – придуманы автором и используются исключительно в художественных целях.

© Крылов Г., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление.       «Издательствво «Э», 2018

* * *

Кейтлин и Алине

посвящается

Часть первая

I

В день нашей свадьбы мне было сорок шесть, а ей восемнадцать. Я уже знаю, что вы думаете: пожилой мужчина (с брюшком, лысоватый, хромой на одну ногу, с деревянными зубами) применяет мужскую власть, умерщвляя таким образом несчастную молодость…

Но это неправда.

Понимаете, это именно то, против чего я возражаю.

В нашу первую брачную ночь я прохромал вверх по лестнице с лицом, раскрасневшимся от выпивки и танцев, и увидел, что тетушка нарядила ее в нечто полупрозрачное – шелковый воротничок чуть вспархивал в ритм с дрожью, которая ее била. И я ничего не смог.

Я принялся нежно говорить с ней, обнажил перед ней свое сердце. Она была прекрасна, а я стар, уродлив, потерт. Странный это получился брак, корнями он произрастал не из любви, а из расчета. Ее отец был бедняком, мать болела. Поэтому она и оказалась здесь. Я все это прекрасно знал. Я и в мечтах своих не надеялся прикоснуться к ней, сказал я ей, когда увидел ее страх и – «отвращение», вот какое слово я использовал.

Она заверила меня, что никакого «отвращения» ко мне не испытывает, хотя я и видел, что ее (красивое, покрывшееся румянцем) лицо исказилось от этой лжи.

Я предложил ей стать… друзьями. Просто делать вид, будто мы стали мужем и женой в физическом смысле. Она должна чувствовать себя в моем доме свободной и счастливой и пытаться думать о нем как о своем собственном. Большего я от нее и не жду.

Так мы и жили. Мы стали друзьями. Близкими друзьями. И только. Но и это было немало. Мы вместе смеялись, вместе принимали решения, касающиеся хозяйства, – она научила меня больше думать о слугах, обмениваться с ними не только общими словами. Она оказалась практичной, и под ее руководством мы успешно обновили комнаты, заплатив лишь часть того, что ожидали растратить. Видеть, как она оживляется, когда я вхожу, как наклоняется ко мне, обсуждая хозяйственные вопросы, – все это так радовало меня, что я словами и передать не могу. Я был счастлив, очень счастлив, но теперь нередко ловил себя на том, что бормочу, сам того не желая, что-то похожее на молитву: Она здесь, все еще здесь. Словно бурная река пронесла воды сквозь мой дом, в котором теперь стоял запах свежести и возникало ощущение присутствия чего-то роскошного, естественного, захватывающего.

Как-то вечером перед группой собравшихся друзей она по собственному почину стала петь дифирамбы в мой адрес: я, мол, хороший человек, вдумчивый, умный, добрый.

Наши глаза встретились, и я понял: она говорит все это искренне.

На следующий день она оставила записку у меня на столе. Хотя скромность не позволила ей выразить чувства словами или действиями, в записке говорилось, что моя доброта к ней привела к желанному результату: она чувствовала себя счастливой, ей было хорошо в нашем доме, и она желала, как было написано, «раздвинуть границы нашего счастья до тех интимных пределов, которые мне до сих пор не знакомы». Она просила меня направить ее в этом, как я направлял ее «во множестве других аспектов взросления».

Я прочел записку, пришел на ужин и увидел, что она вся горит. Мы обменялись там, прямо перед слугами, откровенными взглядами, удовлетворенные тем, что каким-то образом сумели сотворить для себя из совершенно неподходящих материалов.

Той ночью в ее постели я старался оставаться таким, каким был прежде: нежным, уважительным, почтительным. Между нами почти ничего не было – мы целовались, обнимались, – но представьте, если можете, изобилие этой неожиданной щедрости. Мы ощутили поднимающуюся в нас волну похоти (да, конечно), но опирающуюся на не терпящую суеты крепкую привязанность, которую мы создали: узы доверительности, прочные и искренние. Я не был неопытным человеком – в молодости отдал дань страстям; провел немало времени (хотя мне и стыдно в этом признаваться) на Марбл-элли, в Бэнд-бокс, в ужасном Волчьем логове. Один раз был женат и с пользой для здоровья женат… но глубина этого чувства была для меня абсолютно внове.

Мы молча согласились на еще большее расширение границ этого «нового континента» следующей ночью, и я отправился в мою типографию утром, борясь с силой гравитации, которая притягивала меня к дому.

И этот день – увы – стал днем падения балки.

Да, да. Представьте себе такое везение!

Когда я сидел за моим рабочим столом, с потолка упала балка, ударив меня прямо по этому месту. И потому наш план пришлось отложить до моего выздоровления. По совету моего врача, я слег в…

Некий хворь-ларь считался… считалось, что он…

              ханс воллман

Целительный.

              роджер бевинс iii

Целительный, да. Спасибо, мой друг.

              ханс воллман

Всегда рад.

              роджер бевинс iii

И вот я лежу в гостиной в моем хворь-ларе, чувствуя себя последним идиотом, лежу в той самой гостиной, по которой мы недавно (радостно, виновато, ее рука в моей) прошли по пути в ее спальню. Потом вернулся врач, и его помощники унесли мой хворь-ларь в его хворь-телегу, и я понял, что… понял, что реализацию нашего плана придется отложить на неопределенное время. Какое разочарование! И когда же я теперь познаю все радости супружеской постели, когда буду созерцать ее обнаженную, когда она посмотрит на меня в известном состоянии с жадным ртом, зардевшимися щеками, когда ее волосы, освобожденные чувственным движением, рассыплются, наконец, покрыв нас?

Что ж, похоже, нам придется дождаться моего полного выздоровления.

Вот уж воистину досадное недоразумение.

              ханс воллман

Однако все тяготы можно вынести.

              роджер бевинс iii

Именно так.

Хотя, признаю, я в то время так не считал. В то время на хворь-телеге, но все же не связанный обязательствами, я обнаружил, что на краткое время могу покидать мой хворь-ларь, и бросился прочь, подняв небольшие облачка пыли, и даже разбил вазу, стоявшую на крыльце. Но моя жена и тот доктор, с серьезным видом обсуждавшие мою травму, ничего не заметили. Я не мог это вынести. И потому, признаю, дал волю раздражению – разогнал собак, пробежав среди них, вызвав в голове каждой представление о медведе. Тогда я был способен на это! Ах, какие то были денечки! Теперь я не то что не могу вызвать в голове собаки представление о медведе, я и нашего молчаливого молодого друга не могу привести сюда на обед!

(А ведь он кажется молодым, правда, мистер Бевинс? Телосложением? Осанкой?)

Как бы то ни было, я вернулся в свой хворь-ларь, проливая вот так слезы о том, что мы… вы, молодой человек, уже знаете об этом? Когда мы только прибываем в этот больничный двор, молодой сэр, и нам хочется плакать, вот что происходит: мы чуть-чуть напрягаемся, и у нас в суставах возникает легкое нездоровое ощущение, внутри нас взрываются маленькие пузырьки. Иногда мы можем немного обгадиться, если свежие. Именно это я и сделал на телеге в тот день – я от злости обгадился немного в своем хворь-ларе. И какой результат? Какашка так и оставалась со мной все это время и, если уж откровенно (я надеюсь, вам это не покажется грубым, молодой сэр, или отвратительным и, я надеюсь, это не разрушит нашу зарождающуюся дружбу), по-прежнему остается там, в эту самую минуту, в моем хворь-ларе, хотя, надо сказать, уже изрядно подсохла!

Бог мой, вы что – ребенок?

Он ребенок, правда?

              ханс воллман

Я тоже теперь так думаю. Вот когда вы спросили.

Вот он идет.

Почти полностью сформировавшийся.

              роджер бевинс iii

Мои извинения. Господи милостивый. Попасть в хворь-ларь еще ребенком и слушать, как взрослый подробно рассказывает о наличии засохших какашек в его хворь-ларе… не идеальный вариант входа в новый… ммм…

Мальчик. Совсем еще мальчик. Боже мой.

Приношу извинения.

              ханс воллман

II

– Знаете, – сказала мне миссис Линкольн, – президент каждую зиму должен давать несколько государственных обедов, очень дорогостоящих обедов. Если я устрою три больших приема, то государственные обеды можно вычеркнуть из программы. Если бы я могла убедить мистера Линкольна посмотреть на это моими глазами, то не замедлила бы воплотить эту идею в жизнь.

– Думаю, вы правы, – сказал президент. – Вы убедительно отстаиваете свою точку зрения. Я думаю, мы должны остановиться на приемах.

Вопрос был решен и сделаны приготовления для первого приема.

              Источник: «За кулисами,

              или Тридцать лет рабства

              и четыре года в Белом доме».

              Элизабет Кекли.

Аболиционисты критиковали увеселительные мероприятия в Белом доме, многие из них не принимали приглашения. Говорилось, что отказ Бена Уэйда[1]1
  Бенджамин Франклин Уэйд (1800–1878) – американский политик, один из сенаторов от штата Огайо, во время Гражданской войны критиковал политику Линкольна. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] был высказан в резких словах: «Знают ли президент и миссис Линкольн, что идет Гражданская война? Если не знают они, то мистер и миссис Уэйд знают и по этой причине отказываются участвовать в празднествах и увеселениях».

              Источник: «Подъем флага

              в Вашингтоне, 1860–1865».

              Маргарет Лич.

Дети, Тэд и Уилли, постоянно получали подарки. Уилли был так доволен, когда получил малютку-пони, что хотел кататься на нем каждый день. Погода стояла переменчивая, и пребывание на открытом воздухе привело к жестокой простуде, которая перешла в лихорадку.

              Кекли. Там же.

Вечером пятого Уилли горел в лихорадке, а его мать одевалась к приему. Каждый вдох давался ему с трудом. Она поняла, что у него прилив крови к легким и перепугалась.

              Источник: «Двадцать дней».

              Дороти Мезерв Кунхардт

              и Филип Б. Кунхардт-мл.

III

Вечеринка [Линкольнов] подверглась жестокой критике, но все важные персоны пришли.

              Лич. Там же.

Из-за большого скопления народа видеть можно было только тех, кто перед тобой; люди ошеломленно двигались словно по торговым рядам, сквозь облака духо́в, одеколонов, благовоний, опахал, париков, шляпок, гримасничающих лиц, ртов, разверстых во внезапных криках то ли радости, то ли ужаса – трудно сказать.

              Источник:

              «Все это я видела своими глазами:

              Мемуары грозного времени».

              Миссис Маргарет Гарретт.

Экзотические цветы из президентской оранжереи стояли в вазах через каждые несколько ярдов.

              Кунхардт и Кунхардт. Там же.

Дипломатический корпус был представлен блестящей группой – лорд Лайонс, месье Мерсье, месье Стекль, месье вон Лимбург, сеньор Тассара, граф Пипер, шевалье Бертинатти[2]2
  Ричард Бикертон Пемелл Лайонс (1817–1887) – британский дипломат, фаворит королевы Виктории; Мерсье – посол Франции в Вашингтоне; Эдуард Андреевич Стекль (1804–1892) – русский дипломат, вел переговоры о продаже Аляски, во время Гражданской войны в Америке, посол России в Вашингтоне; Гарсиа Тассара – посол Испании в Вашингтоне; граф Карл Эдвард Вильгельм Пипер (1820–1891) – шведский дипломат, с 1861-го посол в Вашингтоне; шевалье Бертинатти – посол Итальянского королевства в Вашингтоне.


[Закрыть] и другие.

              Лич. Там же.

Многоярусные люстры над коврами цвета зеленой морской пены освещали Восточную гостиную.

              Источник:

              «Восхождении к величию».

              Дэвид фон Дрель.

В Голубой гостиной раздавалась многоголосая трескотня, там европейцы, разговаривавшие на идеальном французском, воздавали хвалу генералу Макдоуэлу[3]3
  Ирвин Макдоуэл (1818–1885) – американский генерал, наиболее известный тем, что проиграл Первое сражение при Булл-Ране во время Гражданской войны.


[Закрыть].

              Лич. Там же.

Каждый народ, каждая раса, каждый чин, люди любого возраста и роста, имевшие разную ширину груди, высоту голоса, по-разному причесанные, стоявшие в разных позах и источавшие разные запахи – все они были здесь и представляли, казалось, ожившую радугу, звучащую множеством голосов.

              Гарретт. Там же.

Присутствовали несколько членов кабинета, сенаторы, члены палаты представителей, выдающиеся граждане и красивые женщины почти из каждого штата. Офицеров в ранге ниже командира дивизии на приеме не было. Приехали французские принцы и принц Феликс Зальм[4]4
  Принц Феликс Константин Александр Зальм (1828–1870) – прусский офицер королевского рода и солдат удачи. В 1861 году приехал в США и предложил услуги армии северян.


[Закрыть], знатный пруссак и кавалерийский офицер, служивший в штабе генерала Бленкера…

              Лич. Там же.

…ослепительный германец Салум[5]5
  Имеется в виду Феликс Зальм.


[Закрыть]; братья Уитни (неразличимые близнецы, если не считать нашивок: у одного капитанские, у другого лейтенантские); посол Торн-Тули; мистер и миссис Фессенден; романистка Э. Д. Э. Н. Саутуорт; Джордж Фрэнсис Трейн[6]6
  Из установленных исторически лиц, названных здесь: Фрэнсис Фессенден (1839–1906) – адвокат и политик, во время войны имел звание генерала; Эмма Дороти Элиза Невитт Саутуорт (1819–1899) – американская писательница, автор более чем 60 романов; Джордж Фрэнсис Трейн (1829–1904) – американский журналист и предприниматель, активно работал в области прокладки железных дорог в Америке.


[Закрыть] и его красавица жена («в два раза моложе его и в два раза выше», как шутили остряки того времени).

              Гарретт. Там же.

Почти потерявшаяся на фоне громадной цветочной композиции, стояла кружком группка сутулых пожилых джентльменов. Они взволнованно обсуждали что-то, склонив головы к центру. Там были Абернези, Севилья и Корд – все они умрут в течение года. Поблизости находились сестры Кастен, ужасающе высокие и бледные, похожие на гипсовые тычинки, тянущиеся к свету, они пытались услышать, о чем говорят мужчины.

              Источник:

              «Юнионистская цитадель:

              воспоминания и впечатления».

              Джо Брант.

В одиннадцать часов миссис Линкольн, держа президента под руку, возглавила шествие гостей по Восточной гостиной.

              Лич. Там же.

Мы все ринулись в первый ряд, когда некий неизвестный мне человек принялся демонстрировать новый танец – «Мерри-Джим». По просьбе людей, окруживших его, он под аплодисменты продемонстрировал танец еще раз.

              Гарретт. Там же.

Все неплохо повеселились, когда выяснилось, что слуга запер дверь в официальный обеденный зал и забыл, куда положил ключ. «Я предпочитаю движение вперед!» – воскликнул кто-то. «Наступление по фронту замедляется только скудоумием командующих», – сказал другой, пародируя недавнее выступление в конгрессе.

              Лич. Там же.

Мне пришло в голову, что передо мной плохо организованное человеческое сообщество, подстегиваемое собственным бездарным коллективным разумом, ведущим вооруженный народ к военной катастрофе, о которой не имеет ни малейшего представления: громадный пульсирующий организм, наделенный непосредственностью и способностью предвидения, на уровне новорожденных щенков.

              Из личного письма

              Альберта Слоуна,

              с разрешения семьи Слоун.

Война продолжалась меньше года. Мы пока не знали, что она такое.

              Источник: «Захватывающая юность:

              молодость Гражданской войны».

              Э. Дж. Фрейм.

Когда ключ наконец нашли и подвыпившие гости потекли в зал, у миссис Линкольн были все основания гордиться великолепием трапезы.

              Лич. Там же.

Длина зала составляла сорок, а ширина – тридцать футов, и он настолько поражал разноцветьем, что, казалось, был заполнен еще до нашего прихода.

              Источник:

              «Линкольны: портрет супружества».

              Даниэль Марк Эпштейн.

Рекой текли дорогие вина и напитки, а громадная японская чаша вместила десять галлонов пунша из шампанского.

              Лич. Там же.

Миссис Линкольн воспользовалась услугами почтенного владельца кейтеринговой компании С. Хеердта из Нью-Йорка. Ходили слухи, что это обошлось в десять тысяч долларов. Все было учтено: люстры украшены цветами, на сервировочных столиках розовые лепестки, разбросанные на вырезанных зеркальных прямоугольниках.

              Брант. Там же.

Свинская и избыточная демонстрация роскоши в военное время.

              Слоун. Там же.

Эльза хранила молчание и только сжимала мою руку. Возникало ощущение, что примерно так развлекались в древности. Какая щедрость! Как милы наши дорогие хозяева!

              Источник:

              «Наша столица во время войны».

              Петерсен Уиккетт.

В гостиной стоял длинный стол, на нем – гигантское зеркало с массой различных засахаренных сладостей причудливой формы. Наиболее узнаваемым были форт Самтер[7]7
  Форт Самтер – форт в США, расположенный в штате Южная Каролина. Был построен в первой половине XIX в. для защиты порта и города Чарлстона. Битва за форт Самтер, произошедшая 12 апреля 1861 г., положила начало Гражданской войне в США.


[Закрыть], боевой корабль, храм свободы, китайская пагода, швейцарское шале…

              Кунхардт и Кунхардт. Там же.

… облагороженные копии храма, окруженные богинями свободы, китайские пагоды, множество рогов изобилия, фонтаны со струями из сахарной ваты, охваченные со всех сторон звездами…

              Источник: «Вашингтон мистера Линкольна».

              Стэнли Киммел.

Ульи, роящиеся подобиями пчел, были заполнены русской шарлоткой. Слабый намек был дан и на войну с помощью шлема с покачивающимся плюмажем из сахарной ваты. Добрый американский сорокапушечный фрегат «Юнион» с поставленными парусами держали на руках херувимы, обернутые американскими флагами…

              Лич. Там же.

На боковом столике высился форт Пикенс[8]8
  Форт Пикенс – форт военного назначения на острове Санта-Роза во Флориде, назван в честь героя американской революции Эндрю Пикенса. Форт на протяжении всей войны оставался в руках конфедератов.


[Закрыть], тоже в сахаре и в окружении кое-чего более съедобного, чем брустверные орудия в форме великолепно приготовленных куриных ножек…

              Киммел. Там же.

Сахар, текущий по статуе Свободы[9]9
  Имеется в виду не знаменитая статуя в Нью-Йорке (которой в то время еще не было), а бронзовая статуя скульптора Томаса Кроуфорда, с 1863 г. венчающая Капитолий, однако статуя (в гипсе) была известна и ранее.


[Закрыть], подобием занавеса спускался на китайскую пагоду, внутри которой в пруду из сахарных волокон плавали миниатюрные шоколадные рыбки. А рядом похотливые бисквитные ангелы отмахивались от пчел, висевших на тончайших ниточках глазури.

              Уиккетт. Там же.

Эта поначалу изящно-идеальная сахарная столица претерпела разграбление – участники празднества хватали целые городские кварталы, засовывали их в карманы, чтобы разделить с близкими дома. Позднее тем вечером кто-то налетел на стеклянный столик, и некоторые сахарные сооружения на глазах гостей исчезли.

              Гарретт. Там же.

На обед подали нежное фазанье мясо, жирных куропаток, стейки из оленины и деревенские окорока; гости объедались утками-нырками и свежими индейками, тысячами приливных устриц уже без створок, снятых часом ранее, и охлажденными, глотали их сырыми, запеченными в масле и панировочных сухарях или тушенными в молоке.

              Эпштейн. Там же.

Эти и другие кулинарные изыски лежали повсюду в таком изобилии, что даже объединенная атака тысячи или более гостей не смогла опустошить столы.

              Киммел. Там же.

Но радости в этом вечере для рассеянно улыбающейся хозяйки и ее мужа не было. Они постоянно поднимались по лестнице посмотреть, как там Уилли, а Уилли стало совсем плохо.

              Кунхардт и Кунхардт. Там же.

IV

Сочные ноты оркестра морской пехоты доносились снизу в комнату больного слабым, приглушенным шепотком, похожим на безутешное тихое рыдание далеких духов.

              Кекли. Там же.

Уилли лежал в спальне Принца Уэльского[10]10
  Принц Уэльский Эдуард (с 1901 по 1910 г. – король Эдуард VII) посетил Америку при президенте Джеймсе Бьюкенене в 1860 г., с тех пор комната в Белом доме, где он останавливался, носит его имя.


[Закрыть] с ее темными фиолетовыми стенами и золочеными кисточками.

              Эпштейн. Там же.

Щечки его красивого пухлого личика горели от жара, ноги беспокойно двигались под темно-бордовым одеялом.

              Источник: «История вблизи».

              Под редакцией

              Ренарда Кента.

              Свидетельство миссис

              Кейт О’Брайен.

Ужас и оцепенение президентской четы легко может представить каждый, у кого есть любимое дитя и кто пережил страх, присущий всем родителям: а что если Судьба не ценит эту жизнь так же высоко, как они, и решит распорядиться ею по собственной прихоти?

              Источник:

              «Избранные письма

              Гражданской войны

              Эдвина Уиллоу».

              Под редакцией Констанс Мейз.

Страх сжимал их сердца, когда они в очередной раз спускались, чтобы услышать певцов, приглашенных ради этого события, – семейство Хатчинсон[11]11
  Семейная песенная группа Хатчинсон была популярна в 1840-х гг., исполняла политические, комические и сентиментальные песни.


[Закрыть]. Хатчинсоны с пугающей достоверностью исполняли песню «Корабль в огне» о сильнейшей грозе на море, воспроизводя отчаянные крики попавших в ловушку пассажиров, матери, прижимающей ребенка к «белоснежной груди», топот, толпу, и рев голосов: «Пожар! Пожар!».

 
Побледнели моряки, увидев это,
Их глаза засверкали в отблесках света,
Дыма густые кольца все страшней,
Упаси, Господи, сгинуть в огне[12]12
  Из баллады «Корабль в огне», слова Чарлза Маккея (1814–1889), музыка Генри Рассела (1812–1900).


[Закрыть].
 

              Кунхардт и Кунхард. Там же.

Шум и топот достигли такой громкости, что если ты хотел, чтобы тебя услышали, то должен был кричать. Экипажи продолжали прибывать. Окна распахнули, и возле них стали собираться люди, надеясь подышать свежим вечерним воздухом. А комната дышала воздухом радостной паники. Я ощутил слабость и, думаю, не я один. Дамы тут и там полулежали в креслах. Пьяные мужчины слишком уж внимательно разглядывали картины.

              Гаррет. Там же.

Раздавались громкие визги.

              Слоун. Там же.

Один из гостей, казалось, был совершенно счастлив – облаченный в оранжевые брюки, синий распахнутый фрак, он стоял у сервировочного столика, и выглядел как блистательный итальянский эмигрант Амбрусси, обретший, наконец, дом своей мечты.

              Уиккетт. Там же.

Таких цветочных композиций еще не знала история! Чего стоили устремляющиеся ввысь взрывы красок, такие роскошные – вскоре их выбросят высыхать и вянуть на тусклом февральском солнце. Туши животных – «мясо» – теплые, усыпанные зеленью, на дорогих блюдах, сочные, парящие, убраны бог знает куда, наверняка выброшены и теперь снова превратились в обыкновенные, хотя и с недостающими частями, трупы после короткого возвышения до статуса приносящей удовольствие еды. Тысячи платьев, разглаженных сегодня с таким почтением, все пятнышки счищены еще за дверью, подолы подобраны для поездки в экипаже, – где они теперь? Хоть одно из них выставлено в музее? Хоть сколько-нибудь хранится ли теперь на чердаке? Большинство превратились в прах. Как и женщины, которые носили их с такой гордостью в этот краткий миг великолепия.

              Источник:

              «Светская жизнь во время Гражданской войны:

              веселье, кровавая бойня, истребление».

              Неопубликованная рукопись. Мелвин Картер.