Текст книги "Фредерика"

Глава 6

Другая женщина на ее месте, не столь сильная духом, бросила бы Лафру на произвол судьбы и спасалась бы бегством, поскольку представшая ее глазам сцена была ужасающей. Под аккомпанемент пронзительных криков молочниц, нянечек и нескольких престарелых леди Лафра совершил тяжкое преступление – вознамерился согнать коров в стадо. Однако же он не стал повторять эпический подвиг своей предшественницы, благодаря которому и заслужил свое имя, а, обнаружив, что коровы в панике разбегаются перед ним, принялся гоняться за ними, наслаждаясь единственным доступным ему в Лондоне развлечением.

Фредерике и в голову не пришло удалиться незамеченной, но к тому времени, как ценой общих усилий пастуха и двоих помощников королевского смотрителя ей удалось отловить и взять на поводок упорствующего в своем грехе пса, она уже понимала, что положение ее безнадежно. Повсюду, куда ни глянь, виднелись следы массового побоища; с одной из престарелых леди случилась истерика; другая требовала немедленно послать за констеблем; пастух проклинал ее на чем свет стоит; парковые стражи заявили о твердом намерении отобрать у нее Лафру и заключить его под стражу, после чего должна была состояться публичная казнь. В довершение всего на шум прибежала нянечка, с подопечными которой Лафра так беззаботно резвился давеча, и тут же не преминула сообщить, что этот самый пес едва не разорвал бедных малюток, напугав их до полусмерти, а потом украл у них мячик и вынудил мастера Джона шлепнуться в траву, отчего тот оцарапал ладошки и испачкал штанишки.

– Какой вздор! – презрительно бросила Фредерика.

Но ни пастух, ни смотрители парка не обратили на свидетельские показания нянечки никакого внимания. Скотника заботили лишь вверенные его попечению коровы, а смотрители, узрев прижатые к голове уши и бешено виляющий хвост, коими Лафра приветствовал своих маленьких друзей, ни на минуту не усомнились в том, что он не способен причинить людям вред. Они распознали в нем все признаки невоспитанной дворняжки-переростка, достаточно молодой, чтобы пускаться на всякие шалости, и при иных обстоятельствах снисходительно отнеслись бы к его прегрешениям. Но правила поведения в лондонских парках были весьма строгими; пожилая бдительная особа с лошадиным лицом, добровольно взявшая на себя роль цербера и требующая послать за констеблем, ее товарка, послабее духом, до сих пор бившаяся в тенетах нервических спазмов, прочие граждане, заявляющие, что таким злобным животным вообще нельзя появляться в общественных местах, и стайка многочисленных нянечек, единодушно требующих наказания для дикого зверя, навеки расстроившего нежную нервную систему их высокородных подопечных, – все это подвигло доблестных служителей отнестись к нарушению общественного порядка с крайней серьезностью. Столкнувшись с необходимостью выбирать между толпой разгоряченных женщин, настаивающих на немедленном привлечении к делу самого королевского смотрителя, и провинившейся дворняжкой, принадлежащей молодой особе, гуляющей без сопровождения лакея или служанки, они ни на секунду не усомнились, в чем заключается их долг. Старший из сторожей с некоторым сожалением сообщил Фредерике, что Лафру следует передать им, а уже они поместят его под стражу до тех пор, пока магистрат не решит его судьбу.

Лафра, которому не понравился ни тон, ни целеустремленное приближение служителя порядка, перестал радостно скалиться и приподнялся. Шерсть у него на загривке встала дыбом, а низкое глухое рычание ясно дало понять сторожу, что любое недружественное действие по отношению к Фредерике обернется угрозой для его собственного здоровья и благополучия. Столь наглядная демонстрация воинственных намерений позволила скотнику потребовать немедленной казни, а смотрителя заставила приказать девушке самой подвести к нему «эту собаку».

В толпе собравшихся лишь один пастух лучше Фредерики знал, сколь непростительным и беспардонным было совершенное Лафрой преступление. Одного взгляда на его раскрасневшуюся физиономию ей было достаточно, чтобы увериться в том, что любая мольба или апелляция к его чувствам будет лишь напрасной тратой времени и сил. Внутренне содрогнувшись, она заявила:

– Осторожнее! Этот пес принадлежит маркизу Альверстоку! Он очень ценной породы, и если с ним что-нибудь случится, его светлость будет крайне недоволен!

Молодой смотритель, у которого уже сложилось свое, профессиональное, скажем так, мнение о родословной Лафры, заявил без обиняков:

– Брехня! Никакой маркиз сроду не купил бы его! Красная цена за него – фартинг[21]21
  Очень мелкая монета в четверть пенса в старой денежной системе Великобритании.


[Закрыть] в базарный день! Это самая настоящая дворняга, вот что он такое!

– Дворняга? – вскричала Фредерика. – Так вот, позвольте сообщить вам, что это – чистокровная колли из Барселоны, которую привезли в Англию за… за огромные деньги! Я приношу извинения за то, что он распугал коров, но… но он всего лишь пытался подружиться с ними и согнать их в стадо! Именно для этой цели эта порода и используется в Испании, а он… он просто еще не привык к английским коровам!

– Пытался согнать их в стадо? – возмущенно возопил пастух. – Еще ни разу в жизни я не слышал ничего подобного! Да вы – такая же преступница, как и он!

Молодой смотритель не замедлил вынести и свой вердикт. Он заявил, что мисс зашла слишком далеко и что, хотя он не разбирается в барселонских колли, подлинную дворнягу он сумеет различить в любом обличье. Кроме того, он добавил, возвращаясь к уже высказанной им ранее точке зрения, что никакой маркиз не станет покупать столь беспородного пса, как Лафра.

– Вот, значит, как! – сказала Фредерика. – В таком случае, быть может, вы знакомы и с моим кузеном, маркизом Альверстоком?

– Нет, какая наглость! – возмутилась старушенция с лошадиной физиономией. – Называет себя кузиной маркиза, а сама разгуливает по городу одна! Просто невероятно!

После долгих препирательств, в ходе которых молодой смотритель встал на сторону старухи, пастух заявил, что маркиз или не маркиз, но вред, причиненный его драгоценным коровам, должен быть возмещен, а старший сторож пытался тянуть время, невысокий и коренастый горожанин в коротком двубортном пальто табачного цвета выдвинул предложение – обратиться к самому маркизу за подтверждением истории, которую рассказывает им присутствующая здесь мисс.

– Прекрасная мысль! – поддержала его Фредерика. – Давайте отправимся к нему домой немедленно! Это совсем недалеко, на Беркли-сквер.

Будь на то его воля, старший из смотрителей предпочел бы пойти на попятный. Если молодая леди готова без колебаний отправиться к этому маркизу, то это доказывает, что она на самом деле приходится ему кузиной, и, хотя он понимал, что факт сей ничего не меняет, продолжать разбирательство далее ему очень не хотелось. С точки зрения закона, разумеется, маркиз – если он действительно был владельцем собаки – обязан был уплатить штраф, не говоря уже о той сумме, какую намеревался истребовать с него мистер Билл, пастух, за вред, причиненный его коровам; но при общении с благородными лордами простому человеку следует соблюдать осторожность. Младший смотритель, вполне разделявший его жизненное кредо, внезапно впал в глубокую задумчивость, и лишь скотник угрюмо принял приглашение Фредерики, заявив, что добьется своего, пусть даже этот пес принадлежит самой королеве – чем он никак не желает выказать ей свое неуважение. Его поддержала старуха с лошадиным лицом, провозгласив, что если сторожа не знают, в чем состоят их обязанности, то уж она-то в этом разбирается прекрасно и непременно доведет столь безобразное происшествие до сведения самого старшего смотрителя королевских парков. Словом, им не оставалось иного выхода, кроме как отправиться вместе с молодой леди. Карга заявила, что тоже пойдет с ними и если маркиз существует на самом деле – в чем она сильно сомневалась, – уж она выскажет ему все, что о нем думает.

Дверь особняка Альверсток-Хаус им отворил лакей в ливрее. Он был хорошо вышколенным молодым человеком, но при виде процессии, столпившейся у входа, глаза у него едва не вылезли из орбит. Фредерика, с видом полнейшей невозмутимости, дружески улыбнулась ему:

– Доброе утро! Надеюсь, его светлость еще дома?

Лакей, окончательно сбитый с толку, все-таки нашел в себе силы ответить голосом, в котором сквозило крайнее изумление:

– Да, мисс. То есть…

– Слава Богу! – прервала его девушка. – Вполне понимаю и разделяю ваше удивление при виде столь… многочисленного эскорта, который меня сопровождает! Но будьте так добры передать его светлости, что его кузина, мисс Мерривиль, желает поговорить с ним!

Засим она вошла в дом, небрежным кивком пригласив своих спутников последовать за собой, и в ее поведении чувствовалась столь непоколебимая уверенность, что лакей послушно отступил в сторону, не препятствуя вторжению в дом своего господина столь странных личностей, и лишь пробормотал, запинаясь, что его светлость еще не выходил из туалетной комнаты.

– В таком случае будьте любезны передать ему, что дело не терпит отлагательства! – заявила Фредерика.

– Не соблаговолите ли… не соблаговолите ли вы изложить свое дело секретарю его светлости, мисс? – слабым голосом предложил лакей.

– Мистеру Тревору? – переспросила Фредерика. – Нет, благодарю вас. Просто передайте мои слова его светлости!

Ливрейный лакей никогда и слыхом не слыхивал о мисс Мерривиль, кузине его светлости, но тот факт, что она, оказывается, знакома с мистером Тревором, облегчил его совесть. Он решил, что она и впрямь доводится его светлости кузиной, хотя что она делает в столь странной компании или для чего ей понадобилось тащить за собой в Альверсток-Хаус парочку парковых смотрителей и явного деревенщину, он уразуметь не мог, как ни старался. Не знал он, и что делать с этим разношерстным сборищем визитеров, хотя считал своим долгом проводить мисс Мерривиль и ее спутницу в гостиную, но при этом подозревал, что ни его светлость, ни августейший и куда более грозный мистер Уикен отнюдь не погладят его по головке за то, что он допустил туда и ее сопровождающих мужского пола.

От необходимости сделать столь нелегкий социальный выбор его спасло появление самого мистера Уикена. Бедный привратник, впервые в жизни возрадовавшийся при виде своего внушающего благоговейный ужас начальника, поспешно сообщил ему, что к ним пожаловала мисс Мерривиль – кузина милорда, – каковая и желает видеть его светлость!

Джеймс, всего лишь ливрейный лакей, мог, конечно, ничего не слышать о мисс Мерривиль, но Уикен отнюдь не был столь же невежествен. Ему, наравне с камердинером милорда, дворецким, управляющим и старшим конюшим, было известно о Мерривилях все; и то, что они называли «последним закидоном» его светлости, вот уже несколько дней живо обсуждалось в людской. Да и вывести Уикена из его величественного равновесия было решительно невозможно. Он поклонился мисс Мерривиль, невозмутимым взглядом окинул ее эскорт и двинулся через холл, чтобы распахнуть двери в библиотеку.

– Его светлости будет доложено немедленно, мадам. Не хотите ли присесть и подождать в библиотеке? И вы, мадам, тоже, – любезно добавил он, сопроводив свои слова легким поклоном старой карге, которую безошибочно отнес к гувернанткам или платным компаньонкам.

– Да, но только вот этим людям тоже лучше пройти со мной, – сказала Фредерика.

– Разумеется, мадам, – если таково ваше желание и если они с ним согласятся, – ответствовал Уикен. – Но позволю себе высказать предположение, что в холле им будет удобнее.

Скотник был полностью согласен с этим мнением, но Фредерика ничего не пожелала слушать.

– Нет, потому что они тоже хотят побеседовать с его светлостью, – сказала она.

Затем девушка пригласила присесть даму с лошадиным лицом; Уикен, на лице которого не дрогнул ни один мускул, распахнул дверь перед остальной публикой и держал ее, пока они неуверенно входили в библиотеку.

Тем временем Джеймс поднялся по лестнице к туалетной комнате маркиза и постучал в дверь. Стук был очень осторожным и едва слышным, потому что маркиз славился своим крайне дурным расположением к тем, кто осмеливался явиться к нему до полудня; так что лакею пришлось постучать вновь, на сей раз – погромче. Войти его не пригласили, но дверь ему открыл преисполненный важности и чувства собственного достоинства камердинер его светлости, который, похоже, отнесся к такому вторжению как к святотатству и приглушенным голосом, подрагивающим от сдерживаемой ярости, пожелал узнать, что ему нужно.

– Неотложное дело, мистер Нэпп! – прошептал привратник. – Мистер Уикен сказал, чтобы я сообщил о нем его светлости!

Эти слова, как он и рассчитывал, произвели нужное впечатление. Нэпп позволил ему войти в комнату, но строго-настрого наказал, все тем же приглушенным голосом, ни на шаг не отходить от двери и не издавать ни звука, пока ему не дадут на то разрешение. Затем он молча кивнул на туалетный столик, за которым восседал его светлость, занятый исключительно важным делом – он повязывал шейный платок.

Одни лишь сестры Альверстока презрительно клеймили его прозвищем «денди». На самом деле маркиз не признавал крайностей в моде, заставивших молодых последователей этого течения выглядеть смешными и нелепыми и наверняка вызвавших отвращение у мистера Бруммеля[22]22
  Джордж Брайан Бруммель (1778–1840) – законодатель мод и первый лондонский денди. Изобретатель шейного платка.


[Закрыть], если бы сей досточтимый джентльмен по-прежнему оставался ценителем и арбитром вкуса в Лондоне. Мистер Бруммель, коего весьма корыстные мотивы побудили удалиться на Континент[23]23
  Так жители Великобритании в обиходе называют остальную (континентальную) Европу.


[Закрыть], ныне проживал в безвестности, но светские щеголи его поколения ни на шаг не отступили от заложенных им догматов и правил. Альверсток, будучи на три года моложе, встретился с ним в годы зеленой юности, после чего быстренько избавился от всех своих жилетов кричащих расцветок, булавок для галстука, украшенных огромными камнями, и многочисленных брелоков и зажимов. Человек, привлекающий внимание своим нарядом, говаривал мистер Бруммель, одет дурно. Чистые льняные сорочки, безупречно сшитые костюмы по фигуре и правильно повязанный шейный платок, позже именующийся галстуком, – вот отличительные и непременные атрибуты настоящего джентльмена, и с тех пор Альверсток сохранял неизменную верность этим простым правилам, заработав терпением и практикой репутацию самого элегантного мужчины в городе. Считая ниже своего достоинства прибегать к столь абсурдным ухищрениям, как накрахмаленные острые уголки воротничков, которые были такими высокими, что мешали смотреть по сторонам и поворачивать голову, и презирая хитросплетения шейных платков, завязанных «математическим» или «восточным» узлом, он разработал свой собственный стиль их ношения: не бросающийся в глаза, но при этом настолько изящный, что вызывал жгучую зависть у представителей более молодого поколения.

Джеймс прекрасно знал обо всем этом, и поскольку в глубине души лелеял амбиции стать когда-либо доверенным слугой настоящего джентльмена, то предостережение Нэппа было совершенно излишним. Ни за что на свете он бы не решился побеспокоить маркиза в такой момент; ничто в поведении его светлости не могло вызвать у него не то что смеха, а даже улыбки; и еще он отчаянно жалел о том, что появился не вовремя и не успел увидеть того искусного движения, которым его светлость свернул отрез муслина шириной в фут, прежде чем обернуть его вокруг воротничка. Очевидно, все прошло без сучка и задоринки, раз Нэпп отложил в сторону шесть или семь шейных платков, кои держал наготове, дабы вручить маркизу на тот случай, если его первая попытка окажется неудачной; и вот его светлость поднял глаза к потолку. Словно зачарованный, Джеймс смотрел, как он постепенно опускает подбородок, создавая безукоризненной формы складки в снежно-белом муслине. В порыве откровенности Нэпп однажды признался ему, что для этого его светлости требуется всего лишь четыре или пять раз опустить подбородок. Звучало это просто, а выглядело еще проще, но зарождающееся чувство вкуса подсказало Джеймсу, что ничего легкого здесь и в помине не было. Затаив дыхание, он во все глаза наблюдал за процессом и потихоньку выдохнул лишь тогда, когда маркиз, критически обозрев дело рук своих, отложил ручное зеркальце и произнес:

– Да, пожалуй, вот так довольно.

С этими словами он поднялся и, вдевая руки в рукава жилета, который держал Нэпп, взглянул на замершего у дверей Джеймса.

– Да? – осведомился он.

– Просим прощения вашей милости, это мисс Мерривиль – они желают видеть вашу светлость, причем немедленно! – выпалил Джеймс. – По неотложному делу! – добавил он.

Маркиз выглядел слегка удивленным, но ограничился тем, что сказал:

– Вот как? Передайте мисс Мерривиль, что я через минуту присоединюсь к ней. Мой сюртук, Нэпп!

– Да, милорд. Она ждет вас в библиотеке, милорд.

Столь ловким образом дав понять, что его начальник отступил от общепринятых правил, Джеймс испарился. Нэпп же встряхнул носовой платок и, протягивая его Альверстоку, вслух выразил удивление тем фактом, что Уикен предпочел не приглашать мисс Мерривиль в гостиную; на что Альверсток, взяв свой монокль и набросив его длинную ленту себе на шею, коротко заметил, что, очевидно, у Уикена были на то свои причины.

Через несколько минут одетый с иголочки в темно-синий сюртук, который изящно облегал его фигуру, бледно-лиловые панталоны и начищенные до блеска высокие сапоги, он сошел с лестницы, у подножия которой его поджидал Уикен.

– Почему именно библиотека, Уикен? – осведомился его светлость. – Разве вы не считаете, что моя кузина заслуживает того, чтобы провести ее в гостиную?

– Разумеется, милорд, – ответствовал Уикен. – Но мисс Мерривиль не одна.

– Так я и думал.

– Я имел в виду не женщину, что сопровождает ее, милорд. С ней пришли еще три человека, которых я счел правильным пригласить в библиотеку, а не в гостиную.

Поскольку Альверсток знал своего дворецкого с самого детства, то и не совершил ошибки, предположив, будто гости принадлежат к ученому сословию. Люди посторонние, не столь хорошие знающие Уикена, могли счесть его лицо лишенным всяческого выражения, как у сфинкса, но маркиз с первого взгляда понял, что тот крайне неодобрительно отнесся к эскорту мисс Мерривиль.

– Итак, кто они такие? – поинтересовался он.

– Боюсь, что ничего не могу сообщить вам на сей счет, милорд, хотя, судя по виду двоих из них, они состоят на государственной службе, но в очень низком качестве.

– Боже мой! – заметил Альверсток.

– Да, милорд. Кроме того, с ними собака – очень большая собака. Породу я распознать не сумел.

– Вот это да! Интересно, какого черта… – он оборвал себя на полуслове. – Что-то подсказывает мне, Уикен, что в библиотеке меня поджидает опасность!

– О нет, милорд! – заверил его Уикен. – Полагаю, животное отнюдь не свирепое.

С этими словами он распахнул перед Альверстоком дверь в библиотеку. Здесь ему предстояло пережить небольшое потрясение, поскольку, когда милорд замер на пороге, обводя взором пестрое общество, Лафра, лежавший у ног Фредерики, узнал в нем того самого давешнего гостя, чьи ловкие пальцы волшебным образом отыскали любимое местечко чуть выше хвоста, до которого он не мог дотянуться самостоятельно, и вскочил с пола, издав короткий, восторженный лай, после чего устремился вперед. Уикену всего лишь на долю секунды показалось, будто пес собирается напасть на Альверстока, зато карга с лошадиным лицом, не замечая прижатых к голове ушей и яростно виляющего хвоста, завизжала, призывая всех в свидетели того, о чем она предупреждала с самого начала: создание это злобное, и его следует пристрелить немедленно.

Маркиз, стараясь утихомирить пыл Лафры, сказал:

– Благодарю! Я тоже тебя люблю, но довольно! Сидеть, Лафф! Сидеть!

Смотрители обменялись понимающими взглядами: пес, вне всякого сомнения, действительно принадлежал маркизу. Фредерика, решив, что Лафра уже сделал достаточно, дабы искупить свое плохое поведение, поднялась на ноги и подошла к Альверстоку со словами:

– О кузен, как же я рада тому, что застала вас дома! Эта ваша беспокойная собачка навлекла на меня кучу неприятностей! Заявляю вам, что больше никогда не заменю вас, выгуливайте его сами!

К ее несказанному облегчению, он выслушал ее тираду, не моргнув глазом, и ограничился тем, что сказал, наклоняясь, чтобы почесать Лафру за ухом:

– Вы меня огорчаете, Фредерика! Что он натворил?

Сразу три человека хором принялись живописать ему совершенные псом преступления. Он прервал их:

– Говорите по очереди, если хотите, чтобы я понял, в чем дело!

Фредерика и пастух тут же умолкли, но женщина с длинным лошадиным лицом была слеплена из другого теста. Она заявила, что кое-кто из здесь присутствующих может рассуждать о барселонских колли, коли им приспичит такая блажь, но лично она не верит ни единому их слову, и что дошло уже до того, что добропорядочные граждане не могут прогуляться в парке без того, чтобы на них не напала какая-то злобная скотина.

Маркиз прибегнул к своему самому действенному оружию: вставил в глаз монокль. Бывали случаи, когда под его взглядом бледнели и терялись самые сильные мужчины. Но леди с лошадиной физиономией не стушевалась, хотя речь ее сделалась бессвязной и вскоре оборвалась вовсе. Маркиз же обронил:

– Вы должны простить меня, мадам: у меня неважно с памятью, что достойно всяческого сожаления, но, полагаю, я еще не имел удовольствия быть с вами знакомым? Кузина, прошу вас, исправьте это упущение!

Фредерика, чье первое и не слишком благоприятное впечатление о нем быстро менялось к лучшему, отреагировала должным образом:

– Не могу, поскольку не имею ни малейшего понятия, ни кто она такая, ни для чего пожаловала сюда. Разве что для того, дабы увериться – вы и впрямь мой кузен, в чем она, похоже, сомневалась!

– Причина представляется не слишком убедительной, – сказал он. – Однако если у вас имеются какие-либо иные резоны, мадам, мне неизвестные, и вам требуются заверения, то пожалуйста! Мисс Мерривиль и я – действительно кузены.

– Меня это не интересует совершенно, милорд! – парировала дама, покраснев до корней волос. – Более того, если бы я не сочла это своим долгом, то вообще не пришла бы сюда. Или если бы я своими глазами не видела того, что, стоило мисс Мерривиль упомянуть родственника-маркиза, как эти – как эти два прихлебателя-подхалима готовы были позволить этому злобному животному нападать в парке на кого угодно!

Смотрители неубедительно запротестовали, но маркиз попросту не обратил на них внимания.

– Я понятия не имел, что пес настолько опасен, – заметил он. – Надеюсь, вы не пострадали, мадам?

– Я не говорила, что он напал на меня! Но…

– Он вообще ни на кого не нападал! – вставила Фредерика.

– Ах, вот как? И что же, он не сбивал с ног бедного маленького мальчика и не напугал до полусмерти остальных малюток? О нет!

Фредерика расхохоталась:

– Нет, он действительно не сбивал с ног маленького мальчика. Да, конечно, поначалу дети и впрямь испугались, но как только они поняли, что он хотел всего лишь поиграть с ними, то очень быстро пришли в себя. Да что там говорить, они умоляли меня привести его вновь в парк завтра!

– Зато он напал на моих коров! – вмешался скотник. – А вы еще говорили, будто он пытался согнать их в стадо, мисс, вроде как его обучали этому в Испании! Да ничему его не учили! Я, конечно, не бывал в Испании, да и желания у меня особого нету там бывать, я вообще недолюбливаю чужеземцев, но вот что я вам скажу и от чего не отступлюсь: коровы – они и есть коровы, и кругом остаются ими, но даже самый невежественный язычник не научит собаку разгонять стадо так, как это сделала эта гнусная скотина! Мистер Манслоу, вот он стоит, прошу прощения вашей светлости, так вот он сказал, что эта собака – дворняга; но я лишь говорю, что никакой он не колли, из Барселоны или откуда там еще!

Младший смотритель занервничал, принялся мять в руках свою кепку и, то и дело бросая на маркиза умоляющие взгляды, принялся мямлить, что, дескать, он не хотел никого обидеть, но вот эта самая мисс сказала, что ее собака – барселонская колли, во что он ну никак не может поверить, даже если доживет до ста лет, кто бы – тут он судорожно вздохнул – не уверял его в обратном.

– В этом нет необходимости, – заявил маркиз. – Никакой он не колли, разумеется. – Повернув голову в сторону Фредерики, он со скучающим видом пробормотал: – Право же, кузина, какая вы невнимательная! Он – гончая, а не колли, и я говорил вам, что его привезли не из Барселоны, а из Белуджистана[24]24
  Историческая область на северном побережье Индийского океана, расположенная на стыке регионов Ближний Восток и Индостан.


[Закрыть]! Из Белуджистана, Фредерика!

– О боже! Как я могла так ошибиться! Как… как это глупо с моей стороны! – неуверенно пробормотала она.

Похоже, никто из смотрителей не счел объяснения его светлости неубедительными. Старший благоразумно заметил, что теперь им все понятно; а младший напомнил честной компании, что он с самого начала был уверен в том, что собака родом никак не из Барселоны. Один только пастух остался явно неудовлетворенным, а леди с лошадиным лицом резко бросила:

– Не верю, что такое место вообще существует!

– Вы ошибаетесь! – ответил его светлость, подходя к окну, у которого стояли два глобуса, и крутя один из них. – Идите сюда и взгляните сами!

Все повиновались этому приглашению; Фредерика же с упреком заметила:

– Ах, кузен, отчего же вы не сказали мне, что это в Азии?

– О Азия! – с умным видом воскликнул старший из смотрителей, словно теперь ему все стало ясно окончательно. – Значит, это какая-то индийская собака, получается.

– Ну, не совсем так, – поправила его Фредерика. – По крайней мере я так не думаю. Это вот здесь, видите? Дикое местечко, так что собаку пришлось вывозить оттуда контрабандой, поскольку аборигены там настроены к чужакам враждебно. Вот почему я и говорила, что он – очень редкой породы. Собственно, он – единственный пес этой породы в нашей стране, не так ли, кузен?

– Не исключено, так оно и есть, – сухо отозвался его светлость.

– Что ж, тем хуже! – заявила старуха с лошадиной физиономией. – Это ж надо додуматься – привести чужеземную собаку в парк! Да еще ввезенную контрабандой! Без всякого стеснения заявляю вам, милорд, что я крайне неодобрительно отношусь к подобной практике и намерена уведомить об этом таможенные власти!

– Боюсь, таковых там просто не существует, – извиняющимся тоном ответил маркиз, своей ленивой походкой возвращаясь обратно к камину и протягивая руку к шнуру звонка. – И почтовой службы тоже. Полагаю, вы можете отправить туда гонца, но это обойдется вам чрезвычайно дорого, и существует большая опасность, что его убьют. Очень трудно советовать что-либо в таком деле.

– Я имею в виду английскую таможню, милорд! – выпалила она, злобно глядя на него.

– О, это будет совершенно бесполезно! Сюда я ввез пса на абсолютно законных основаниях, и лишь вывозить его из Белуджистана пришлось тайно.

Голосом, дрожащим от сдерживаемого гнева, она заявила:

– Как бы там ни было, вы не имели никакого права отпускать такого дикого и злобного пса гулять без присмотра в парке, и я сообщу об этом прискорбном случае соответствующим властям, милорд, о чем и предупреждаю вас!

– Моя дорогая мадам, какое мне дело до того, что вы собираетесь выставить себя на посмешище? Смею лишь добавить, что никак не могу взять в толк, почему это так заботит и вас. Вы сообщили мне, что на вас моя собака не нападала – во что я охотно верю; вы также уведомили меня о том, что пришли в дом только затем, что вам стало ясно – после того, как вот эти досточтимые люди, коих вы назвали льстецами-подхалимами, – узнали о моем титуле, то готовы были позволить собаке нападать в парке на всех подряд, во что я не поверю никогда! Мне представляется, что вы всего лишь суете свой нос в то, что вас никоим образом не касается. Если меня спросят о нашем разговоре, то я сочту себя обязанным заявить, что эти люди вежливо пришли ко мне, дабы уведомить о ненадлежащем поведении моей собаки и попросить более не отпускать ее гулять одну; но их сопровождала по причинам, мне совершенно непонятным, назойливая и надоедливая особа, которой недостает равно воспитания и здравого смысла и которая решила узурпировать их полномочия, так что им понадобилось очень много времени, дабы изложить мне свою жалобу. – Он взглянул на дверь, у которой с каменным выражением лица застыл Уикен, явно пытающийся угадать, что же будет дальше. – Будьте любезны проводить эту леди к выходу! – сказал он. – И пригласите ко мне мистера Тревора!

Безупречная речь, которую Фредерика выслушала со священным трепетом, а смотрители – с одобрением, повергла особу с лошадиным лицом в состояние бессильной ярости. Задыхаясь от злобы, она попыталась сообщить его светлости, что еще никогда в жизни ее так не оскорбляли. Но маркиз, потеряв к ней всякий интерес, всего лишь угостился понюшкой табаку; Уикен, прервав ее бессвязное бормотание, голосом, лишенным каких-либо проявлений человеческих чувств, проговорил:

– Прошу вас, мадам!

Дама с лошадиным лицом выскользнула из комнаты. На щеках у нее алели пятна злого румянца. Никто, и меньше всех – Уикен, не удивился тому, как ей пришлось капитулировать, а младший смотритель позже даже признался своему старшему товарищу, что он не думал, будто найдется человек, у которого хватит духу так отделать старую перечницу.

А вот пастух, хоть и с одобрением следивший за общим развитием событий, так и не сменил гнев на милость. Он вновь начал объяснять милорду всю тяжесть совершенного Лафрой преступления, сетовать на ужасные последствия, кои могут последовать оттого, что дойные коровы испугались пса, и живописать незавидную участь, ожидающую его самого, если выяснится, что нанесен хоть малейший урон их здоровью.

– Ну, это вряд ли! – сказала Фредерика. – Вас послушать, так выходит, что бедных коров гоняли чуть не по всему городу, чего не было и в помине! Хотя, если вы и дальше будете выпасать коров в общественном парке, то все может…

– Кузина, прошу вас! – вмешался маркиз, которому наконец-то представилась возможность отомстить. – Я недвусмысленно велел вам отвести Лафру на прогулку в Гайд-парк, так что в этом прискорбном событии виноваты исключительно вы.

Фредерика, спрятавшись за носовым платком, дрожащим голосом призналась, что он прав.

– Не волнуйтесь! – провозгласил маркиз, обращаясь к скотнику. – Сейчас мы уладим этот вопрос ко всеобщему удовлетворению. Ага, входите же, Чарльз!

Мистер Тревор, изрядно ошеломленный представшей перед его глазами сценой, осведомился:

– Вы посылали за мной, сэр?

– Да. Эта моя белуджистанская гончая, которую моя кузина предложила выгулять вместо меня, доставляет мне некоторые хлопоты. С сожалением вынужден признать, что он… э-э… забылся посреди коровьего стада в Грин-парке.