Текст книги "Фредерика"

Глава 9

Пока маркиз наслаждался временным одиночеством в Чивли, ежедневно бывая в Ньюмаркете на Второй весенней ярмарке, где его молодая кобыла Искорка в упорной борьбе выиграла предварительный забег в гладких скачках[29]29
  Скачки по ровной местности, без барьеров и препятствий.


[Закрыть], женская часть семейства Мерривилей занималась приготовлениями к своему грядущему появлению на балу у Альверстока, не отвлекаясь (за единственным исключением) на выходки своих младших отпрысков.

Видя, что брат с головой погрузился в учебу, а сестры не могут оторваться от оборок и рюш, Феликс занялся поисками развлечений на собственный лад. Он вспомнил, как маркиз обмолвился, что мистер Тревор может сходить с ним до Маргейта на паровом пакетботе. Однако, заглянув в Альверсток-Хаус, чтобы напомнить Чарльзу об этом обещании, он с разочарованием выяснил, что секретарь, испросив отпуск, отбыл из города. Это было очень некстати, но Феликс решил, что он, по крайней мере, может спуститься к реке и полюбоваться на отплытие пакетбота. Как он клятвенно уверял впоследствии, иных мыслей у него было. И не будь денек таким славным, гребные колеса – столь захватывающими, а плата за проезд до Маргейта – столь скромной (если вы не имеете ничего против общей каюты), то на том бы все и кончилось. Но сочетание этих обстоятельств, щедро сдобренное бренчащим в кармане богатством, оказалось непосильным искушением для его добродетельных намерений не совершать ничего, чего могла бы не одобрить Фредерика. Пусть он не сумел сберечь в целости и сохранности гинею, полученную им от маркиза, но, по крайней мере, от нее осталось еще довольно, чтобы Феликс с легким сердцем мог выложить девять шиллингов за привилегию провести несколько часов на борту переполненного суденышка, в обществе людей, весьма далеких от респектабельности, большинство из которых его привередливый брат заклеймил бы как членов братства Великих Грязнуль. Но самое главное заключалось в том, что на причале он познакомился с морским инженером, отличным парнем! Упустить такой шанс – значило оскорбить Провидение, и Феликс был уверен, что Фредерика ни за что не пожелала бы ему такого!

Собственно, в общей каюте он провел совсем мало времени: неподдельный энтузиазм и благословенный дар заводить друзей повсюду сослужили ему добрую службу, и команда корабля приняла его с распростертыми объятиями. Это оказалось как нельзя кстати, признала впоследствии Фредерика, компенсируя расходы коренастому матросу, который на следующий день вернул ей младшего брата в целости и сохранности, поскольку в противном случае тому пришлось бы ночевать прямо на берегу, ведь заплатить за кров и стол в Маргейте ему было бы уже нечем. Итак, он предложил свои услуги капитану (еще одному отличному парню) и, выдержав одну из редких взбучек, получил право остаться на борту, проделав обратный путь в Лондон «зайцем», причем последнее обстоятельство доставило ему наивысшее наслаждение.

Он очень сожалеет, с обезоруживающей улыбкой заявил Феликс, что заставил встревожиться свою семью; он готов понести любое наказание, которое сочтет нужным наложить на него Фредерика.

Но, поскольку было очевидно, что никакая кара не сможет затмить в душе Феликса блаженства запретных каникул, щедро разбавленных морской болезнью на пути из Маргейта в Рамсгейт, когда он с головы до ног перепачкался мазутом и машинным маслом, Фредерика не стала прибегать к наказанию и ограничилась тем, что слезно попросила Джессами не спускать с брата глаз. В отличие от наделенной излишней чувствительностью Чарис, которая провела бессонную ночь в ожидании беглеца, воображая всякие ужасы, кои могли с ним случиться, Фредерика сохраняла внешнее спокойствие (несмотря на некоторое внутреннее беспокойство). А в ответ на упреки Чарис в бессердечности она приводила многочисленные примеры того, как Феликс, доведя своих любящих сестер до истерики, являлся живым и здоровым, выходя невредимым из самых отчаянных своих эскапад. В этом ее поддержала мисс Уиншем, заявив, что треклятый мальчишка похож на кошку: как ты его ни швыряй, он все равно приземлится на ноги.

Джессами, разрываясь между неодобрением и тайным восхищением последней выходкой младшего брата, принял возложенные на него обязанности и воздержался (к большому удивлению сего юного джентльмена) от каких-либо упреков в его адрес. Несмотря на твердую решимость не растратить по пустякам время, проведенное в Лондоне, его часто одолевал соблазн отложить в сторону учебники и попробовать на вкус хотя бы некоторые развлечения, предлагаемые метрополией. Просьба Фредерики дала ему железный аргумент для оправдания своих слабостей.

Хотя Джессами все-таки втащил Феликса на самый верх Монумента[30]30
  Здесь: колонна в Лондоне в память о пожаре 1666 г.


[Закрыть], для чего им пришлось преодолеть триста сорок пять ступенек и заплатить по шесть пенсов с носа, а потом, стоя на железном балконе, сообщил брату, что тот на двадцать четыре фута выше Колонны Траяна[31]31
  Колонна на форуме Траяна в Риме, созданная архитектором Аполлодором Дамасским в 113 г. н. э. в честь побед Траяна над даками. Высота колонны 38 м (вместе с пьедесталом) и диаметр 4 м. Вес – около 40 т.


[Закрыть], это была их первая и последняя образовательная экспедиция в те памятные дни. Едва только Феликс убедился, что посетить Королевский монетный двор можно, лишь располагая особым разрешением, как он с головой окунулся в созерцание прочих развивающих зрелищ: львов и тигров в Эксетер Чендж[32]32
  «Эксетер Иксчейндж» (именуемый в просторечии «Эксетер Чейндж») – здание на северной стороне Стрэнда в Лондоне, наибольшую известность которому принес бродячий зверинец, занимавший верхние этажи свыше 50 лет.


[Закрыть], водную выставку в «Сэдлерс-Уэллс»[33]33
  Театр исполнительских искусств и концертно-зрелищных представлений, с главным зрительным залом на 1500 мест.


[Закрыть], модную мелодраму в театре Суррея и боксерский спарринг в зале «Файвз-Корт» на улице Святого Мартина. Но в этот момент проснулась беспокойная совесть Джессами, и он отказался вести Феликса на комическую оперу и в театр «Кокпит Ройяль». Джессами никогда не видел ничего более захватывающего, чем постановки шекспировских трагедий, которые разыгрывались на Рождество в доме его крестного отца, поэтому его буквально захватила мелодрама, и он пропустил мимо ушей призывы совести, которая нашептывала ему, что, взяв с собой Феликса в театр Суррея, он подверг его неокрепший ум разрушительному соблазну. Но стоило ему увидеть общество, собравшееся в Файвз-Корт, как он понял, что и далее игнорировать укоры совести попросту невозможно. А та буквально исходила криком оттого, что он не только собственными руками вверг своего младшего брата в тенета порока, но и сам может погубить душу, пав жертвой отвратительных соблазнов Лондона. А поскольку достопримечательности с обратным знаком, такие как собор Святого Павла, Тауэр или музей Буллока, вызывали презрительную усмешку уже у Феликса, то он предложил совершить увлекательное путешествие от водоема Паддингтон по каналу Гранд-Джанкшн[34]34
  Составная часть системы каналов Великобритании; длина канала 137 миль (220 км) с 166 шлюзами.


[Закрыть] до Аксбриджа. И Феликс мог бы счесть себя обязанным согласиться (что для человека, познавшего всю прелесть вояжей на паровом пакетботе, представлялось скукой смертной), если бы он вдруг не узнал (благодаря своему карманному путеводителю) о существовании бассейна Пиэрлесс-пул[35]35
  Первый плавательный бассейн на открытом воздухе эпохи Георгов и Регентства (XVIII век).


[Закрыть].

Эта просторная территория, отведенная для купания, с крытыми ваннами и бассейном, лужайкой для игры в шары, библиотекой и садком для рыб, находилась в Мурфилдсе, за Вифлеемской больницей. Джессами, понемногу осваивающийся в Лондоне, заподозрил, что, судя по его положению, это отнюдь не самый благопристойный курорт. Но стоило ему узнать, что раньше бассейн назывался Гибельным прудом из-за количества жертв, утонувших в нем во время купания, как все его возражения против посещения этого места рассеялись. Он с готовностью согласился пойти туда, мысленно, правда, дав себе обещание не пускать Феликса в воду до тех пор, пока сам не убедится в разумной безопасности подобного поступка. Однако, поскольку Гибельный пруд давным-давно превратился в совершенно благополучную купальню, а в прохладный весенний день – еще и пустынную, братья по обоюдному молчаливому согласию отложили купание до более теплого времени года.

Естественно, Феликс поведал остальным членам семьи об их походе на Пиэрлесс-пул и о том, что они с Джессами намереваются как-нибудь побывать там снова, когда потеплеет, а оставшись с братом наедине, он сказал, что умолчал о визите в Файвз-Корт.

– Ты же знаешь, какие они, женщины! – заявил он. – Они наверняка подняли бы крик – словно от зрелища доброй драки может выйти какой-нибудь вред!

Эти легкомысленные слова стали последним ударом по впечатлительной и уязвимой совести брата. Джессами сообразил, что сам он не только постарался скрыть факт посещения ими Файвз-Корт и театра Суррея, но еще и своим примером показал Феликсу, что обманывать можно и нужно. Суровое выражение, которого так страшилась его семья, ожесточило черты его лица, заморозило глаза и превратило сжатые губы в тонкую полоску, и он решительно заявил:

– Нет, я не должен был водить тебя туда, и я расскажу об этом Фредерике. В том, что мы там побывали, нет особого вреда, но вот тамошнее общество – ставки – и… все прочее! Словом, я поступил очень дурно, познакомив тебя со столь злачным местом!

– Перестань нести всякий вздор, Джесси! – с негодованием вскричал Феликс.

Он уже изготовился к драке, но, хотя в глазах Джессами вспыхнули зловещие огоньки, тот предпочел пропустить оскорбление мимо ушей и отвернулся.

Фредерика, когда он мужественно рассказал ей эту историю, отнеслась к ней снисходительно. Она сочла, что двенадцатилетний подросток не мог подвергнуться особенной опасности морального разложения, наблюдая захватывающую мелодраму или боксерский поединок. И даже когда Джессами поведал ей о некоторых аспектах, которые счел аморальными, она рассудительно заметила:

– Не думаю, что Феликс обратил особое внимание на то, что могло выглядеть чуточку нескромным; его интересовали лишь риск и авантюра! Разумеется, регулярно водить его на такие представления совершенно ни к чему, но не казни себя, Джессами! Ты не причинил ему никакого вреда, поверь! Что до бокса, то мне он представляется ужасным, но я точно знаю, что джентльмены, принадлежащие к высшему обществу, не видят в нем ничего дурного! Вот, кстати, даже твой крестный…

– Дело не в самом боксе, а в зрителях, – возразил Джессами. – Я и не подозревал о том – хотя мне следовало бы догадаться! – что я, тот, кто намеревается стать служителем Церкви, приведу своего брата в столь порочный вертеп!

Распознав признаки того, что ее брат Гарри называл «мученичеством ранних христиан», Фредерика поспешно сказала:

– Не говори глупостей, Джессами! Ты придаешь всему слишком большое значение! Ты, конечно, мог обратить внимание на окружение, но Феликса наверняка интересовал лишь сам поединок.

– Мне представляется, – удрученно проговорил Джессами, – что с тех пор, как мы приехали в Лондон, ты не думаешь ни о чем, кроме бальных платьев для Чарис и… прочих мирских вещей!

– Ну, если не я, то кто будет о них думать? – парировала Фредерика. – Ты же понимаешь, что кто-то должен ими заниматься, иначе что с нами будет? – Она одарила брата насмешливым взглядом. – Морализаторство – это хорошо, дорогой мой, но в разумных пределах. Тебе и самому не помешает побольше внимания уделять мирским вещам. И, кстати, прекрати поощрять нашего соседа – его общество начинает нас утомлять!

– Утомлять нас! – повторил он, нахмурившись. – Если ты имеешь в виду, что он дружески расположен к нам и ведет себя чрезвычайно любезно…

– Я совсем не это имею в виду, простофиля ты этакий! Я хочу сказать, что он увивается вокруг Чарис и уже изрядно ей надоел!

– Если он тебе не нравится, почему не сказать Чарис, чтобы она держалась от него подальше? Как это будет выглядеть, если я скажу ему, чтобы он больше не приходил к нам? Кроме того, с какой стати? Могу тебя заверить, он выказывает Чарис исключительное уважение. Более того, первым познакомился с ним именно я, и случилось это задолго до того, как он свел знакомство с Чарис!

В глазах у Фредерики заплясали смешинки, но она воскликнула самым серьезным тоном:

– Вот оно что!

– И его мать нанесла тебе визит, что, на мой взгляд, с ее стороны было очень мило и вежливо! А ты вела себя чопорно и задирала нос! Да, и почему это ты решила отказаться, когда она пригласила нас на обед к себе домой? Разве она – не респектабельная дама?

– В высшей степени, но нам не стоит заводить дружбу ни с этой семьей, ни с их друзьями. Говоря откровенно, Джессами, они могут быть замечательными и милыми людьми, но они не принадлежат к нашему кругу! Покровительство миссис Натли не принесет нам пользы – напротив, оно может оказаться чрезвычайно губительным! Ты должен понимать, что и манеры ее, и воспитание оставляют желать лучшего, и, судя по тому, что говорит мне Баддл, мистер Натли – совсем не светский человек.

– Баддл! – презрительно скривился Джессами.

Фредерика улыбнулась.

– Дорогой мой, если Баддл воротит от кого-либо нос, можно не сомневаться в том, что он прав! Папа однажды сказал мне, что хороший дворецкий способен разглядеть простолюдина даже в темноте спальни под балдахином! В молодом Натли, надо отдать ему должное, чуть больше лоска, нежели в его родителях, но он – выскочка, джентльмен в первом поколении, причем неотесанный!

– Если он славный и достойный человек, как ты только что сама сказала, Фредерика, то остальное меня не волнует! – провозгласил Джессами.

– Подумать только! – возмутилась Фредерика. – Мало того, что ты упрямец, каких свет не видывал, так еще и самый большой сноб из всех нас! Даже управляющий не был так суров к тому бедняге, что два года назад арендовал у нас ферму! А помнишь, как обозвал его ты? Растяпой, неумехой, городским выскочкой…

– Это было два года назад! – покраснев, перебил он ее. – Надеюсь, с той поры я поумнел!

– Да, милый, но и я тоже! – откровенно призналась его сестра. – Потому что если ты намерен стать духовным лицом, то не должен порицать мирян только за то, что они из-за собственного невежества наезжают на своих гончих или топчут их конем[36]36
  Имеется в виду неумелый охотник, который во время псовой охоты только мешает собственным гончим. Употреблено в иносказательном смысле, хотя Джессами – отличный наездник.


[Закрыть]!

Последнее замечание положило конец дискуссии. Задрав нос, Джессами удалился в высокомерном молчании, а Фредерика вернулась к тем мирским суетным делам, кои и привели ее в Лондон.

В них ей оказывала мало ощутимую помощь Чарис, ради которой, собственно, все и затевалось, и миссис Уиншем, которая презрительно относилась к замужеству как к карьере для женщины, но при этом неохотно соглашалась, что такая клуша, как Чарис, больше ни на что не годится. Впрочем, сама Чарис ожидала поездки в Лондон с некоторым даже удовольствием, что было вполне понятно. Для девушки, никогда не выезжавшей за пределы Херефордшира, все развлечения которой ограничивались летними пикниками и приемами гостей в саду да такими редкими событиями, как танцы по вечерам или приезд случайной труппы актеров, перспектива лондонских балов, завтраков по-венециански, раутов, приемов, визитов в театр и оперу и, быть может, даже в «Олмакс», не могла не выглядеть заманчивой. Но когда она обнаружила, что ее дорогая Фредерика намерена истратить все до последнего пенни на ее гардероб, а сама обойтись жалкими крохами, то возмутилась до глубины души и заявила решительный протест. Послушная и обычно тихая девушка, иногда она проявляла удивительную несговорчивость. Стоило ей узнать, что Фредерика намерена заказать себе платье для бала у Альверстока у непритязательной портнихи тети Скрабстер, как она исполнилась ослиного упрямства, непривычного в столь тихом и очаровательном создании. Она заявила, что ей не нравится ни один из тех дорогих нарядов, кои предложила ей на выбор модистка, в элегантный и сдержанно-неброский магазин которой на Брутон-стрит Фредерике посоветовал обратиться Альверсток.

Фредерика холодно поблагодарила маркиза за совет, заявив, что не сомневается: он прекрасно разбирается в таких вещах. Но когда Альверсток, насмешливо глядя на нее, предложил сослаться на него в разговоре с мадам Франшо, если она желает заручиться самым вдохновенным содействием этого гения портновского искусства, Фредерика забылась настолько, что, растеряв всю девичью скромность, выпалила:

– Непременно так и сделаю, если у меня возникнет желание, чтобы меня приняли за птицу высокого полета!

– А что, позвольте полюбопытствовать, вам известно о птицах высокого полета, Фредерика? – лениво осведомился он, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимость.

– Немного, но папа говорил, что они не думают ни о чем ином, кроме шикарных тря…

Она оборвала себя на полуслове, но его светлость закончил предложение вместо нее:

– …тряпок! Очень точно подмечено, но в качестве вашего опекуна я шокирован до глубины души и должен попросить вас в дальнейшем постараться не вгонять меня в краску – по крайней мере на людях!

– О нет! Я совсем не то хотела… – Встретившись взглядом с маркизом, Фредерика не выдержала и рассмеялась. – Вы – самый отвратительный человек из всех, кого я знаю! Лучше скажите, кого из шляпных дел мастеров вы считаете достойным моего к ним обращения?

– Извольте: мисс Старк, улица Кондуит-стрит! Ее вкус безупречен.

– Премного вам обязана! Полагаю, она еще и безумно дорогая, но не удивлюсь, если она снизит цену, узнав, что Чарис совершает свой первый выход в свет на балу под покровительством леди Бакстед, – весьма проницательно заключила Фредерика.

Она оказалась права. Мисс Старк, которой частенько приходилось прибегать ко всевозможным ухищрениям, чтобы шить шляпки и чепчики, способные самое простецкое лицо представить в выгодном свете, и чье чувство прекрасного нередко было оскорблено тем, что дамы не первой молодости решительно приобретали шляпки, более подходящие юным девушкам, впервые выходящим в свет, моментально распознала в младшей мисс Мерривиль возможность воплотить свою мечту. Она кроила шляпки для многих молодых девушек, с первого взгляда определяя, что высокая тулья не подойдет мисс А, что мисс Б нельзя носить плотно сидящие шапочки, а шляпка а-ля гусар уродливо смотрится на мисс В. Но еще никогда в жизни не приходилось ей иметь дело с клиенткой, которая потрясающе выглядела в любом головном уборе, бережно надетом на ее сверкающие золотом кудри. Вопрос заключался не в том, чтобы подобрать шляпку, способную представить мисс Чарис Мерривиль в самом выгодном свете: Чарис сама оттеняла шляпки, так что даже самый неудачный ангулемский нитяной капор, который абсолютно никому не нравился, и больше всех – ее создательнице, превратился в настоящее произведение искусства, способное вдохновить четверых из пяти мамаш на покупку именно его для своих дочек. Что же касается жемчужины коллекции мисс Старк, шляпки с экстравагантной тульей, огромными цветами на жесткой проволоке и каскадом пушистых перьев, то когда мисс Старк отступила на шаг, дабы полюбоваться, как она выглядит на головке Чарис, то глаза ее наполнились слезами радости и гордости. Когда же она перевела взгляд на своего сурового критика, то силуэт той расплылся у нее перед глазами. Мисс Трокли сомневалась в ее гениальности, говоря, что шляпка эта слишком уж опережает моду и что она чересчур требовательна к красоте любой девушки, чтобы носить ее без стеснения. Интересно, что скажет мисс Трокли теперь?

Мисс Трокли, как и следовало ожидать, выразила полный восторг тем, как мисс выглядит в шляпке, которую, с позволения сказать, могли надеть очень и очень немногие дамы. Не ей давать советы, конечно, но представить, что такая прелесть будет украшать чью-то другую, не столь достойную головку, она решительно не способна!

Столь высокопарное пустозвонство, в которое со всем пылом включилась мисс Старк, нарушила Фредерика, пожелавшая, чтобы ей назвали цену. Услышав ее, она поднялась на ноги и с улыбкой покачала головой:

– Увы, нет! Боюсь, это слишком дорого. Видите ли, моей сестре нужно несколько шляпок, так что не стоит сходить с ума из-за одной-единственной. Разумеется, она очень красива, но то же можно сказать и о шляпке в крестьянском стиле – с плоской тульей и цветами, – разве что и она совсем недешева. Идем, Чарис! Не будем более отнимать время у мисс Старк, да и тратить собственное! Конечно, очень жаль, но можешь быть уверена, мы подберем тебе что-нибудь другое, что понравится тебе ничуть не меньше.

– О да! – с радостью согласилась Чарис, завязывая ленты собственного капора под левым ухом. – Если хочешь знать мое мнение, то я бы предпочла ту, из атласной соломки, что мы видели в витрине на Бонд-стрит. Прошу тебя, пойдем и взглянем на нее еще раз!

Мисс же Старк, почти не слушая своих несостоявшихся клиенток, напряженно размышляла и, когда Чарис принялась натягивать перчатки, вновь предложила ей присесть, ничтоже сумняшеся обвинив мисс Трокли в том, что та выставила ошибочную цену, а Фредерику уверила, что у нее в обычае снижать цены для дам, собирающихся приобрести несколько товаров сразу. Кроме того, добавила модистка, она просто не может отказать близкой подруге леди Бакстед.

Откровенно говоря, ей никогда еще не приходилось поставлять ее светлости что-либо иное, кроме кружевных чепчиков, но модистка знала, кто она такая и в каких кругах, несмотря на полное отсутствие вкуса, вращается. Именно этому высшему обществу она и представит мисс Мерривиль; и если вид этого очаровательного личика, обрамленного эксклюзивной шляпкой, на следующий же день не погонит вереницу мамаш, желающих выгодно пристроить своих дочерей, сюда, на Кондуит-стрит, то мисс Старк совершенно не разбирается в человеческой природе. Кроме того, было совсем не обязательно намекать старшей мисс Мерривиль, что можно прийти к обоюдовыгодному соглашению, если она сообщит всем желающим, что шляпку для сестры приобрела у мисс Старк на Кондуит-стрит. Вряд ли какая-либо матрона сумеет удержаться, чтобы не расспросить мисс Чарис, где она отыскала столь очаровательный головной убор, и столь же маловероятно, что очаровательное невинное дитя оставит эти сведения при себе. Ответ должен быть таким: «У мисс Старк», – а не «У Клермонда, на Нью-Бонд-стрит».

Итак, сразу три прелестные шляпки были доставлены к экипажу мисс Мерривиль, облучок которого почтил своим присутствием Оуэн, почтенный ливрейный лакей, которого разыскал мистер Тревор и одобрил Баддл.

– Ну, разве это не замечательно? – воскликнула Фредерика, в глазах которой поблескивали искорки торжества и лукавства. – Целых три шляпки обошлись нам чуть дороже одной!

– Фредерика, но они же безумно дорогие!

– Не более того, что мы можем себе позволить. Ну, положим, они не совсем уж дешевые, но шляпки – самый важный предмет туалета, не так ли? Так что не терзайся, дорогая моя! Теперь нам нужно выбрать бальное платье для твоего выхода. Неужели тебе не понравилось ни одно из платьев, которые мы видели у Франшо? Даже то, у которого русский корсаж, со вставками из голубого атласа спереди? – Чарис покачала головой. Чуточку обескураженная, Фредерика продолжала: – А мне показалось, что оно очень тебе идет. Однако же, если оно тебе не нравится… А что ты скажешь насчет того, очень миленького, из белого атласа с розовым лифом?

– Я скажу, что ты бы в нем выглядела очаровательно! Розовый всегда тебе шел.

– Чарис, мы говорим о наряде не для меня, и даже если бы это было не так, ничто не заставило бы меня надеть платье, предназначенное для молоденькой девушки! Кроме того, тебе прекрасно известно, что мисс Чиббет шьет для меня как раз то, что мне нужно, потому что ты была со мной, когда я покупала тот оранжевый итальянский креп и атлас на юбку!

– Да, и мне прекрасно известно также, что я хочу для себя, – сказала Чарис. – Прошу тебя, Фредерика, скажи, что я смогу надеть его!

– Но, милая моя! – воскликнула старшая сестра. – Разумеется, ты можешь надеть все, что захочешь! Разве что сердце твое лежит к чему-нибудь совсем уж неподходящему, но я-то знаю, что это не так, поскольку у тебя прекрасный вкус. Где ты его видела?

– Скоро покажу, – пообещала Чарис, благодарно пожимая сестре руку.

Больше она наотрез отказалась сообщить что-либо и лишь качала головой в ответ на все расспросы да крепче сжимала свои красивые губки. Но, когда они добрались до Аппер-Уимпол-стрит, она повела Фредерику в свою спальню и выложила перед нею последний номер дамского журнала «Лэйдиз мэгэзин», раскрытый на странице с рисунком тоненькой и гибкой девушки в платье из белой шелковой тафты, на три четверти застегивающемся спереди на жемчужные розетки, с нижней юбкой из белого атласа.

– Ч-что скажешь, Фредерика? – она вперила в сестру тревожный взгляд.

Критически оглядывая эскиз и мысленно убирая из него такие аксессуары, как лиловая шаль, тиара и черная кружевная вуалетка, Фредерика заключила, что врожденный инстинкт Чарис не подвел ее. Она была высокой девушкой, хотя и – благодарение Богу! – не настолько, как женщина на рисунке, которая имела никак не меньше семи футов росту, так что ей отлично пойдет и верхняя гладкая пелерина.

– Оно мне нравится! – решительно заявила она. – Простое, но необычное. Ты совершенно права, Чарис, – оно изумительно подойдет тебе! Особенно с этими мягкими, изящными складками на юбке, безо всяких оборок и оторочки по подолу.

– Я так и знала, что ты скажешь именно это! – восторженно выдохнула Чарис.

– Да, но… – Фредерика умолкла, и на лбу у нее появилась вертикальная морщинка. Она встретила умоляющий взгляд небесно-голубых глаз, устремленных на ее лицо, и сказала: – Полагаю, ты захочешь, чтобы Франшо сшила его таким, каким оно нарисовано здесь. Но вот согласится ли она? Я, конечно, не уверена, но мне почему-то кажется, что лондонские модистки предпочитают собственные выкройки.

– Нет-нет! – с неожиданной горячностью запротестовала Чарис. – Я собираюсь сшить его сама!

– Ни за что! – отрезала Фредерика. – Ты собралась первый раз выйти в свет в собственноручно сшитом платье? Чарис, если бы ты только знала, сколько я мечтаю о том, чтобы увидеть тебя во всем новом…

– Увидишь! Обещаю, увидишь, моя дорогая – лучшая из всех сестер на свете! – провозгласила Чарис и тепло обняла ее. – Но выслушай меня! Я знаю, что не слишком умна или начитанна, не рисую акварелью и не играю на фортепьяно, но даже моя тетка признает, что я умею шить! Да, и я умею делать выкройки, и даже смогу построить рукав! Как, неужели ты не помнишь платья, в котором я была на приеме у мирового судьи, и как все пытались выяснить, выписала ли тетя Скрабстер его из Лондона, или мы нашли в Россе или Херефорде портниху, о которой никто до тех пор не слыхал? Даже леди Писмор пребывала в заблуждении, потому что заявила Марианне, что в моем платье было нечто такое, что свидетельствовало, будто оно скроено и сшито первоклассной модисткой! Кроме того, ты же знаешь, как я люблю шить, Фредерика!

Возразить на это было нечего, поскольку Чарис и впрямь была умелой белошвейкой; но только когда мисс Уиншем, оставшись наедине со своей любимой племянницей, хлестко заметила:

– Пусть ее! Если она все испортит… чего ожидать не приходится, но вот что я тебе скажу: она, конечно, недалекая простушка, но пальцы у нее умнее твоих, Фредерика! Кроме того, она наконец-то займется делом и убережется от приставаний этого обнаглевшего самодовольного хлыща, нашего соседа! – Фредерика дала согласие на эту авантюру.