Текст книги "Фредерика"

Глава 14

Ко всеобщему удивлению и некоторому смятению отдельных личностей, маркиз, чья печально известная своими провалами память, очевидно, сохранила крохи сведений, оброненных Фредерикой, появился на Аппер-Уимпол-стрит уже следующим воскресным вечером. Вспомнив и то, что эти сборища именуются «семейными посиделками», он пожаловал в домашнем наряде: голубом сюртуке изысканного кроя, жилете из плотной полушерстяной полосатой ткани «туалинетт», белоснежных панталонах, облегающих его ноги, и высоких ботфортах с кисточками, придание неповторимого блеска которым было главной заботой его камердинера. Как выяснилось, его племянник, лорд Бакстед, выбрал себе строгую форму одежды и надел белый сюртук, черные панталоны и полосатые чулки обычного вечернего костюма; еще двое молодых людей предпочли сорочки с манишками, накрахмаленные воротнички которых подпирали им скулы, шейные платки устрашающих размеров, а также целую коллекцию брелоков, печаток и перстней. Эти начинающие денди убили массу времени и сил на свои туалеты и до появления в гостиной маркиза были вполне удовлетворены результатами своих трудов. Но когда на пороге выросла его высокая, прекрасно сложенная фигура, их охватили ужасные сомнения. Его светлость, от рождения унаследовавший широкие плечи, не нуждался в ватных подкладках для своих сюртуков и пальто, равно как и старательно избегал подчеркивать талию. Уголки его воротничков отличались умеренностью, шейный платок был завязан просто, но безукоризненно, а из украшений он предпочел единственный золотой перстень, по праву став самым элегантным джентльменом в комнате.

Он вошел под гул разговоров, но когда Баддл звучным голосом провозгласил его имя, в гостиной воцарилась пораженная тишина, которую нарушило восклицание Феликса:

– Здорово! Кузен Альверсток! Как поживаете, сэр? Как же я рад, что вы пришли! Кроме того, очень вам обязан! Мистер Тревор говорит, что вы организовали все так, как я и мечтать не мог, и уже на этой неделе мы попадем на новый монетный двор Нью-Минт! Вы уверены, что не хотите пойти с нами?

Мистер Мортон, с любопытством наблюдавший за своим другом, поразился тому, как вдруг смягчилось его лицо, когда он отвечал на это приветствие. Потом к маркизу подошла Фредерика, протягивая ему руку, и он оторвал взгляд от восторженной физиономии Феликса и улыбнулся ей, отчего мистер Мортон испытал настоящий шок. Это была совсем не та улыбка, которой сопровождались его интрижки, а нечто гораздо более теплое и интимное. «Господи Иисусе, – мысленно вскричал мистер Мортон, – вот, значит, откуда ветер дует?»

Тем временем Фредерика, обменявшись рукопожатием с нежданным гостем, вежливо поздоровалась с ним:

– Как поживаете? – после чего, понизив голос, поинтересовалась: – Ради всего святого, что привело вас сюда, кузен?

– Чувство долга, – ответил он, насмешливо глядя на нее, и добавил чуточку вызывающим тоном: – На тот случай, если вы угодите в неподобающую компанию!

Она поперхнулась от неожиданности и одарила маркиза весьма красноречивым взглядом, но, отвернувшись, заметила с оживленной улыбкой:

– Полагаю, кузен, вы знакомы с большинством наших гостей, но мне все-таки, наверное, следует представить вас мисс Апкотт и мисс Пенсби.

Она подождала, пока он приветствовал дам легким поклоном, после чего представила ему двух молодых претендентов на роль законодателей моды. Окинув взглядом их варварское великолепие, он удостоил обоих короткого кивка, выразительно приподнятых бровей и легкой оскорбительной улыбки, после чего перенес внимание на остальных. Помимо Дарси Мортона и кроткого мужчины, в котором он узнал сэра Марка Линхэма, гостей было всего четверо, все они были маркизу хорошо знакомы и разглядывали его с разной степенью смятения и растерянности. Здесь был его племянник, лорд Бакстед, его кузен и кузина, Эндимион и Хлоя Донтри, и его секретарь Чарльз Тревор.

Хлоя, пожалуй, не находила себе места от беспокойства в присутствии человека, к которому ее с самого детства учили относиться как ко всемогущему божеству, злить и обижать которое не следовало ни в коем случае, а вот трое остальных персонажей имели вид людей, застигнутых за чем-то неприличным. Мистер Тревор не потрудился объяснить свое присутствие, зато Эндимион заявил, что это Хлоя попросила его сопроводить ее сюда; лорд же Бакстед поведал, что заглянул на огонек узнать, как у дам идут дела. Его светлость, впрочем, не выказал ни малейших признаков неодобрения и улыбнулся присутствующим с самым дружелюбным видом, прежде чем удалиться в дальнюю часть гостиной, где сидела мисс Уиншем и вязала макраме, время от времени обводя собравшихся угрожающим взором. Заметив, что к ней приближается маркиз, она злобно уставилась на него, а на его любезное приветствие ответила с обескураживающей грубостью. Но он бестрепетно уселся рядом с ней и завел разговор, более похожий на монолог, изо всех сил стараясь сделать ей приятное, причем так искусно, что впоследствии сия почтенная дама заявила Фредерике, что у маркиза, по крайней мере, хорошие манеры и что его рассуждения изобличают в нем здравомыслящего человека.

Визит его оказался недолгим; он не стал принимать участия и в шумной игре под названием «спекуляция», которую затеяли молодые гости, посвятив все свое время и внимание почти исключительно мисс Уиншем. Маркиз, казалось, попросту не замечает своих родственников и обоих денди, но перед уходом сделал себе несколько мысленных пометок. Эндимион потерял голову от Чарис; Бакстед, похоже, всерьез старается очаровать Фредерику; а Чарльз Тревор, несмотря на все его самообладание, не смог скрыть от проницательного взгляда его светлости явных признаков влюбленности. Совершенно очевидно, что его чувства были взаимными, и, столь же очевидно, он всерьез опасался, что его благородный наниматель раздавит его притязания в зародыше. Того же, судя по настороженному выражению лица, побаивался и Эндимион, изготовившийся к обороне. Некоторая нервозность Бакстеда, очевидно, объяснялась боязнью того, что маркиз выдаст его матери; сам себе голова (следует отдать должное этому напыщенному тугодуму), он никогда и не пытался завоевать расположение своего богатого дядюшки. Впрочем, ни ему, ни Эндимиону можно было не волноваться: его светлость проявлял весьма поверхностный интерес к делам своего наследника и вовсе никакого – к племяннику.

Своего секретаря он предпочитал им обоим и, не имея намерений вставлять ему палки в колеса, тем не менее явно не одобрял его горячего желания жениться на мисс Донтри. Маркиз счел этот союз маловероятным и неудачным. Чарльз был способным молодым человеком, но состояния не имел; он вынашивал политические амбиции, и женитьба на девице со скромным приданым и полным отсутствием влияния вряд ли поможет ему сделать карьеру.

Поддерживая одностороннюю беседу с мисс Уиншем, маркиз исподтишка наблюдал за Хлоей. Смазливая мордашка, бесстрастно подумал он, но еще слишком юна и похожа на нераспустившийся бутон. Она то и дело заливалась краской, что свидетельствовало как о крайней молодости, так и влюбленности, но на лице ее отражалась и работа мысли, что выглядело одновременно забавно и трогательно. Его светлость начал понимать, что нашел в ней Чарльз, серьезный молодой человек.

Что ж, если его чувства не угаснут, ему, пожалуй, придется оказать мальчику некоторую поддержку. Не имея богатой и влиятельной супруги, ему понадобится покровитель: кто-нибудь, занимающий видное место в обществе, дабы споспешествовать ему на первых порах. Причем поддержка нужна не материальная (от которой Чарльз, несомненно, откажется); необходимо помочь ему найти достойную работу в правительственных кругах, где его таланты и упорство будут замечены и обеспечат ему продвижение по службе. С этим не должно возникнуть никаких трудностей, а вот найти другого секретаря, который смог бы занять его место, будет нелегко. Впрочем, дело не выглядело не терпящим отлагательств; он полагал, что Хлоя стала первым серьезным увлечением Чарльза, равно как и он сам – ее, так что не исключено, из их первой любви ничего серьезного не выйдет.

А вот решить, питала ли Чарис сколь-нибудь возвышенные чувства к Эндимиону, отдавая ему предпочтение перед прочими поклонниками, было сложнее. Она с добротой и умилением взирала на всех и, если взгляд ее и останавливался на нем с некоторым восхищением, то в этом не было ничего удивительного: очень приятный малый, этот Эндимион, прямо-таки писаный красавец.

Что до идеального джентльмена, коим тот выглядел в глазах Фредерики, то его светлость, недолюбливавший меланхоличных романтиков, счел его кротким рохлей, который имел не больше намерений предложить Чарис руку и сердце, чем если бы она была статуей. Он не делал попыток привлечь ее внимание и, похоже, вполне удовлетворился тем, что с мечтательным видом созерцал ее, и на губах его играла улыбка, которую маркиз нашел совершенно идиотской. Он отказался принять участие в карточной игре и с головой погрузился в созерцание предмета своей привязанности, когда к нему подошел Альверсток, извинившийся перед мисс Уиншем, и с легким презрением протянул, растягивая слова:

– Любуетесь моей подопечной, Линхэм?

Сэр Марк вздрогнул и поднял голову. Увидев, кто стоит перед ним, он пробудился от грез, встал, поклонился и ответил просто:

– Да, милорд. Она достойна кисти Боттичелли, вы не находите? Можно легко представить себе, что в своей другой инкарнации она позировала ему, когда он писал «Рождение Венеры». Увы, остается лишь сожалеть о том, что ее нельзя заключить в раму, дабы она постоянно радовала взор истинного ценителя прекрасного! Я бы хотел, чтобы она осталась такой навсегда, чистой и безупречно непорочной. – Он вздохнул. – Но это невозможно, разумеется. Эта очаровательная невинность, когда она еще стоит на пороге женственности, исчезнет слишком скоро; годы и жизненный опыт наложат на нее свою печать, обезобразив морщинами ее красоту, и…

– И у нее отрастет второй подбородок! – перебил его маркиз, коего никогда не привлекали нелепые фантазии.

Оставив сэра Марка, он подошел к Фредерике, чтобы попрощаться. Она раздавала фишки игрокам, сидящим за карточным столом, но, заметив, что он направляется к ней, передала коробку сестре и вышла с ним на лестничную площадку.

– Я не стану просить вас не уходить так скоро, – сказала она, – поскольку уверена, что вам еще никогда не было так скучно. Но, полагаю, вы удовлетворены тем, что мы не попали в дурную компанию?

– О да! Все вполне невинно! – заметил он. – Как и ваш идеальный мужчина, который, похоже, не лелеет иных желаний, кроме как заключить вашу сестру в раму и повесить на стену, дабы явить его взору вечное наслаждение.

Не веря своим ушам, она воскликнула:

– Заключить ее в раму? Он не мог этого сказать!

– Спросите его самого!

На лице девушки отразилось явное отвращение.

– Господи, каков гусь! Я и не думала, что он такой робкий и безынициативный!

– Нет-нет, он – романтик с душой поэта и высокой любовью к красоте!

– Не вижу ничего романтичного в желании превратить Чарис в холст! Более того, теперь я склонна полагать, что вы были правы, когда говорили мне, что он нестерпимо скучен, – со своей обычной прямотой заявила она.

Маркиз рассмеялся:

– О да! Но он обожествляет ее, уверяю вас! Он считает красоту Чарис чистой и непорочной и желает, что она оставалась таковой и впредь!

Несколько мгновений она, нахмурившись, смотрела на него, после чего решительно заявила:

– Это доказывает, что он не питает к ней ни малейших нежных чувств! Какая досада! Видите ли, он показался мне таким многообещающим женихом!

Глаза маркиза лукаво сверкнули, но ответил он с подчеркнутой серьезностью:

– Вам придется подыскать сестре другую подходящую партию. Не могу ли я помочь чем-либо? Припоминаю, что вы пришли к выводу, будто молодой человек Чарис не подойдет, и вот что я подумал… Скажите, вы имеете что-либо против вдовца?

– Имею! – отрезала Фредерика. – Более того, кузен, умоляю вас не утруждаться нашими делами и заботами! От вас я никогда не просила ничего, кроме как представить нас обществу, что вы и сделали – и за что я вам искренне признательна, – и я не рассчитываю и не желаю, чтобы вы доставляли себе дальнейшее беспокойство! Поверьте, в этом нет ни малейшей нужды!

– Ну-ну, не надо ворошить угли и сердиться! – запротестовал он. – Особенно когда вы пробудили во мне интерес!

– К поискам вдовцов для Чарис?

– Это была шутка, – повинился он.

– Совсем не смешная! – отрезала она.

– Тысяча извинений! Я не стану представлять своего вдовца вниманию вашей сестры, но вы можете в любое время рассчитывать на мою помощь или совет.

Она была явно удивлена, опасаясь подвоха. Но в глазах его не плясали привычные насмешливые искорки, и, когда она взглянула на него, он накрыл ее руку, лежавшую на перилах, своей и легонько пожал ее со словами:

– Договорились? У вас в избытке здравого смысла, ума и силы воли, но вы еще слишком неопытны, дитя мое!

– Д-да, я знаю, – запинаясь, пробормотала девушка. – Благодарю вас! Вы очень добры! И впрямь, не представляю, к кому еще могу обратиться, когда мне понадобится совет или когда попаду в очередную историю! Но я твердо намерена более не впутывать вас ни в какие неприятности, поверьте!

Она собралась отнять руку, но он ей не позволил, поднес ее к губам и поцеловал. Она испытала чрезвычайно странное ощущение – ее будто ударило током, и даже слегка закружилась голова; минуло несколько долгих мгновений после того, как он ушел, прежде чем она смогла вернуться в гостиную. У мужчин более не было в обычае целовать женщине руку; и хотя старомодные джентльмены по-прежнему часто целовали ручки замужним дамам, его светлость вовсе не был старомодным, да и она не была замужем. Она спросила себя, что он хотел этим показать, и даже вынуждена была мысленно встряхнуться. Скорее всего, он не имел в виду ничего особенного или же пытался затеять с нею интрижку. Именно этого от него и следовало ожидать, развлечения от скуки, поскольку она сама призналась ему, что еще никогда не любила. Мысль эта повергла ее в уныние – она привыкла смотреть на него как на доброго друга, так что сейчас ей грозила весьма щекотливая ситуация. Если он полагал, что она станет его последней по счету пассией, то его ждет горькое разочарование: во-первых, она не питала склонности к флирту; во-вторых, не имела ни малейшего желания пополнять ряды брошенных им любовниц.

Однако же, когда три дня спустя Фредерика вновь встретила маркиза, уже на Бонд-стрит, он не выказал особой галантности, а хмуро пожелал узнать у нее, почему она опять гуляет одна, без сопровождения.

– У меня сложилось впечатление, что я доходчиво объяснил вам, что деревенские привычки в Лондоне неуместны, Фредерика!

– О да! – парировала она. – И, должна сказать, что хотя я и не придала особого значения вашему совету, сегодня меня сопровождает тетя!

– Которая к своим прочим достоинствам добавила теперь и невидимость?

Фредерика не удержалась и улыбнулась, но постаралась заявить так холодно, как только могла:

– Она делает покупки вон в том магазине и должна вскоре встретиться со мной в библиотеке Хэкема. Надеюсь, вы удовлетворены?

– Ничуть. Если вы не хотите выглядеть легкомысленной и фривольной женщиной, то ни в коем случае не должны появляться в одиночестве в местах модного времяпрепровождения – в первую очередь на Бонд-стрит! Если таковы ваши амбиции, то ищите себе другого покровителя! И избавьте меня от болтовни о своем преклонном возрасте! В Херефорде вы, быть может, и сошли бы за взрослую женщину, но здесь вы – просто юная и неопытная девушка! Очень юная и очень неопытная, Фредерика!

Эти резкие слова вызвали у нее смешанные чувства. Первым же ее порывом было осадить его, поскольку его высокомерие вполне этого заслуживало. С другой стороны, он и впрямь мог перестать оказывать им свое покровительство, которое если и не разрушит ее планы, то причинит массу неудобств. Она постаралась отогнать от себя неуютную мысль о том, что, лишившись его дружбы, испытает еще и щемящий внутренний дискомфорт. Постаравшись придать себе самый респектабельный вид, на какой была способна, Фредерика заявила:

– Да, вы правы, я действительно очень неопытна, потому что до того, как встретить вас, я и не подозревала о том, что это модное местечко! Премного благодарна вам за то, что просветили меня на сей счет, и я просто ума не приложу, как могла так оплошать! Можно подумать, что я никогда не слышала о щеголях с Бонд-стрит! А вы… как это называется… совершаете променад?

– Нет, ехидна вы эдакая, я не совершаю променад! – ответствовал он, но глаза его одобрительно блеснули. – Я всего лишь направляюсь в Боксерский салон Джексона!

– Какой ужас!

– И это говорит особа, – заявил его светлость, – которая еще совсем недавно рассуждала о технике этой науки! Вы умеете все перевернуть с ног на голову, Фредерика!

Она рассмеялась.

– Что ж, она все равно остается ужасной! А вы поступили нечестно, позволяя мне выставить себя круглой дурочкой, если разбираетесь в этом виде спорта намного лучше меня!

– Очень может быть, – согласился маркиз. – Как и в тех условностях, что должны соблюдать молодые леди, если хотят выглядеть благопристойно.

– Сколько можно говорить об одном и том же? Вам не надоело бранить меня? Тем более что я уже признала свою ошибку!

– Если нанести мне ничем не спровоцированное оскорбление – значит, по-вашему, признать свою ошибку…

– Нет-нет! Оно вовсе не было беспричинным, кузен! – перебила его она.

– Когда-нибудь, – со вздохом заметил его светлость, – вы сполна получите то, чего заслуживаете, девочка моя! По крайней мере я очень на это надеюсь!

– Ой, как страшно! – Она уставилась на него лукаво поблескивающими глазами, но уже в следующий миг стала совершенно серьезной. – Какой, должно быть, обузой вы нас считаете! Умоляю вас о прощении – вы были крайне любезны! Видите ли, я вовсе не собиралась впутывать вас в наши дела и намерена сделать все от меня зависящее, чтобы вам не пришлось вновь спасать нас из очередного затруднительного положения!

Маркиз ничего не имел против, но теперь уже Джессами, спустя всего несколько дней, втравил его в историю с «пешеходной коляской»[43]43
  «Пешеходная коляска» – она же «машина для ходьбы» или «дрезина», изобретенная в 1817 г. бароном Карлом Дрезом.


[Закрыть].

Этот остроумный аппарат стал последним криком моды, получившим повсеместное распространение. Его конструкция была проста и незамысловата: два колеса, соединенные рамой с седлом между ними, причем переднее можно было поворачивать с помощью специальной штанги. Коляска приводилась в движение седоком, который ногами отталкивался от земли, и некоторые умельцы достигали при этом прямо-таки ошеломляющей скорости, когда, умудряясь сохранять равновесие, поджимали ноги и неслись вперед с сумасшедшей быстротой, к вящему изумлению наблюдателей.

Джессами собственными глазами видел, как один из таких знатоков мчался на «пешеходной коляске» по аллее парка, и тут же загорелся духом соперничества и подражания. Его авантюрная натура, страдавшая как от отсутствия горячо любимых лошадей, так и от им самим наложенного строгого режима напряженной учебы, не выдержала и взбунтовалась. Именно здесь он увидел возможность, не вовлекая Фредерику в дополнительные расходы, дать выход безудержной энергии, буквально распиравшей его, и показать всему миру, что его нахальный младший брат – не единственный из Мерривилей, у кого хватит духу пуститься в опасное предприятие. Он выяснил, что существует несколько школ, где обучают сему новому искусству, и что там готовы ссудить своих платежеспособных учеников этими машинами. Ему не понадобилось много времени, чтобы стать одним из них и, когда он рискнул отправиться со двора школы в самостоятельное путешествие, научиться лавировать на ней в потоке движения на тихих улочках. В этих экспедициях его неизменно сопровождал Лафра: обстоятельство, которое позволило его сестрам предположить, что он ослабил режим жестких ограничений, наложенных им на поведение верной гончей.

– Наконец-то я могу сказать, как рада тому, что мы взяли Лафру с собой в Лондон, – заявила как-то Фредерика и со смешком добавила: – Как он гонял коров в Грин-парке, и как заставил Джессами увериться в том, что обычной женщине не по силам с ним справиться. Ничто иное не способно оторвать его от книг!

Оставаясь в достаточной мере мальчишкой, чтобы ему захотелось поразить членов семьи своей недюжинной и неожиданной ловкостью, Джессами ничего не сказал им о своем новом увлечении. Как только он научится сохранять равновесие и почувствует, что вполне овладел искусством управления «пешеходной коляской», то подъедет к дому и пригласит сестер полюбоваться на свое мастерство. Иногда ему бывало трудно подняться в седло, а он никак не собирался провалить грандиозное представление из-за собственной неумелости – особенно если одним из зрителей станет Феликс. Итак, он потратил несколько часов на овладение этим искусством, после чего отважно отправился в поход на оживленную улицу. Он настолько уверился в своем мастерстве, что не смог преодолеть искушение и решил скатиться вниз по длинному спуску Пиккадилли, безрассудно оторвав обе ноги от каменных булыжников мостовой. Подвиг этот привлек к нему всеобщее внимание, частью – восторженное, частью – скандальное, а в самом конце Джессами, правда, помимо своей воли, вообще оказался в самом эпицентре событий, избежать которых стремился любой ценой.

В крушении его планов был повинен грубошерстный ретривер[44]44
  Охотничья поисковая собака.


[Закрыть]. Преспокойно вышагивая рядом со своим хозяином, пес, едва завидев странный аппарат, мгновенно проникся к нему инстинктивной неприязнью и бросился в атаку, яростно лая и намереваясь укусить и машину, и седока. Джессами давно привык к собакам, провожавшим злобным лаем экипажи в деревне, но Лафра, немного приотставший, дабы исследовать один очень занимательный запах, увидел, что хозяин подвергается опасности, и бросился на его защиту. Результат предугадать было нетрудно. Собаки, сцепившиеся в смертельной схватке, врезались в «пешеходную коляску»; Джессами, пытаясь сохранить равновесие, налетел на столяра, чинившего стулья; машина вышла из повиновения и сбросила его прямо на мостовую, под самые копыта лошадей, запряженных в ландолет. Кучер, правда, в последний момент успел отвернуть свой экипаж в сторону, и Джессами, помятый и исцарапанный, но в остальном целый и невредимый, вскочил на ноги. Слегка оглушенный и уязвленный до глубины души, он с ужасом уставился на представшую его глазам сцену, которая повергла бы в ужас любого шестнадцатилетнего подростка, не столь сильного духом, как он сам.

Резкий поворот лошадей и экипажа нарушил размеренное дорожное движение, и воздух наполнился громкими криками, обвинениями и угрозами, щедро разбавленными ругательствами, частично даже ему незнакомыми. Почтенная матрона, восседавшая в ландолете, упала в обморок; столяр, уже успевший подняться с мостовой, громогласно уверял, что его товару нанесен непоправимый ущерб, а хозяин ретривера орал во весь голос, призывая на помощь и пытаясь разнять сцепившихся собак. К нему и устремился Джессами, и как только ему удалось убедить разъяренного джентльмена, что осыпать обоих псов ударами не имеет смысла и что лучше пусть он держит свою собаку, то он без особого труда оттащил Лафру в сторону. Юноша уже собрался, запинаясь, пробормотать подходящие случаю извинения, когда разгневанный господин, заклеймив Лафру как злобное животное, возложил на него – благородную гончую – всю вину за случившееся. Подобная несправедливость, разумеется, заставила Джессами проглотить извинения, и он заявил, что во всем виноват как раз ретривер, самым возмутительным образом напавший на него.

– Вы готовы дать хоть пенни за собаку, которая откажется защищать своего хозяина, сэр? – требовательно вопросил он. – Я, к примеру, нет!

После этого скандал разросся до вселенских масштабов, и сразу столько человек заявили о понесенном ущербе и готовности искать его возмещения в судебном порядке, что у бедного Джессами голова пошла кругом. Когда от него потребовали назвать свое имя и адрес, перед глазами у него встало кошмарное зрелище – орда пострадавших набрасывается на Фредерику, намереваясь истребовать с нее огромные суммы, и он машинально выкрикнул:

– Беркли-сквер! Там находится дом… д-дом моего опекуна – м-маркиза Альверстока!

В тот момент Джессами думал только об одном – как защитить Фредерику, но быстро сообразил, что произнес волшебные слова. Его уверения в том, что он возместит весь причиненный ущерб (до того отвергаемые с презрением), были тут же приняты; разгневанный господин, заявивший, что, как он надеется, его опекун научит его уму-разуму, возобновил прерванную прогулку; а почтенная матрона, оправившись от легкого обморока, прочла ему суровую нотацию и пообещала, что не преминет поставить маркиза в известность о его озорстве, как она изволила выразиться.

Вот так и случилось, что уже во второй раз представитель семейства Мерривилей прибыл на Беркли-сквер в неприлично ранний час и потребовал немедленного свидания с маркизом. В отличие от Фредерики, однако, Джессами не отверг услуги Чарльза Тревора и порывисто и местами бессвязно излагал свои приключения достойному секретарю, когда в комнату вступил Альверсток, одетый в роскошное длинное пальто с ворохом воротников из плотной коричневой шерстяной ткани поверх утреннего костюма, и осведомился:

– Что еще стряслось? Уикен доложил мне… – Он умолк и поднес к глазам монокль, обозревая встрепанного Джессами. Выпустив из рук шнурок, он шагнул к нему со словами: – Вздорный мальчишка, вы что же, угодили в мясорубку? Чарльз, какого дьявола вы не привели его в порядок?

– Он не позволил мне сделать это, сэр, – заявил в свое оправдание мистер Тревор.

– Нет-нет, это сущие пустяки! – нетерпеливо вскричал Джессами, смахивая ладонью струйку крови, стекавшую из пореза на лбу. – Мне совершенно не больно! Царапина ерундовая! Я всего лишь хотел… я имею в виду, что пришел сюда вовсе не из-за этого, а потому… О, прошу вас, не беспокойтесь, сэр!

– Стойте смирно! – скомандовал Альверсток, крепко взял Джессами за подбородок и повернул лицом к свету.

– Это была никакая не мясорубка! Я всего лишь упал – так мне и надо! – с горечью заявил Джессами дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом.

– Не сомневаюсь, но совершенно ни к чему заливать кровью мой дом. Чарльз, будьте добры… Нет, я сам им займусь. Ну-ка, подойдите ко мне, юный задира! А теперь пойдемте, вы все мне расскажете, пока я буду заклеивать пластырем этот порез.

Волей-неволей Джессами последовал за ним из комнаты и стал подниматься по широким ступеням, клятвенно уверяя, что его раны и ссадины совершенно не опасны. Дескать, он прибежал к его светлости только ради того, чтобы чистосердечно признаться во всем и предупредить, что по пятам за ним следуют несколько человек, дабы потребовать возмещения ущерба, понесенного ими от его рук, и попросить его светлость уплатить требуемую сумму при условии, что виновник вернет ее целиком и полностью.

В конце концов, смыв грязь и кровь с лица и рук, передав грязную тужурку на руки Нэппу, позволив обработать многочисленные порезы и царапины, а рану на лбу заклеить пластырем, Джессами, укрепив расшатавшиеся нервы глотком бренди с водой, смог более-менее внятно поведать маркизу о своих злоключениях. Голос юноши почти не дрожал и не срывался, и лишь худенькие руки, которые он то сжимал, то разжимал, выдавали царивший в его душе ураган эмоций. Свое повествование он закончил на покаянной суровой ноте, с отчаянием глядя на изумленного Альверстока:

– Я не имел никакого права называть им ваше имя, сэр, или давать понять, будто живу здесь. Я сознаю это и прошу у вас прощения! Я… я хочу все объяснить! Я поступил так только потому, чтобы не дать им прийти к Фредерике! Не знаю, сколько мне придется заплатить: много, наверное, потому что машина разбилась вдребезги, а стул сломался, и… Но, сколько бы мне это ни стоило, за все заплачу я, а не моя сестра! Учитывая, во что ей обошелся выход в свет Чарис, я не намеревался добавить к нему ни пенни!

В его голосе зазвучали надрывные нотки, но маркиз быстро положил этому конец, заявив скучным и прозаическим тоном:

– Похвальное стремление. Так чего вы хотите от меня?

Джессами, которого слова эти остановили на самом краю эмоциональной пропасти, покраснел, закусил губу, но все-таки сумел взять себя в руки и ответил столь же хладнокровно:

– Одолжить мне ту сумму, которая потребуется, – прошу вас, сэр! При условии, что я выплачу вам ее из своего содержания. Видите ли, я не располагаю нужными средствами… в данный момент. Я посещал лекции, а потом и взял напрокат машину, и…

– Пусть это вас не беспокоит! – заявил его светлость. – Я не буду назойливо требовать от вас уплаты долга!

Джессами покраснел еще сильнее:

– Я знаю! Прошу вас не говорить, будто я ничего вам не должен или чтобы я не беспокоился! Ничто не помешает мне вернуть вам долг, и я просто обязан побеспокоиться об этом! При первом же испытании я поддался искушению! Тщеславие! Да, и хуже того! Я возжелал затмить Феликса! Я заслужил презрение и… недостоин даже мечтать о том, чтобы получить посвящение в духовный сан!

– Бывает и хуже, – спокойно ответил его светлость. – А пока перестаньте превращать тривиальный инцидент в смертный грех! Все, что вы сделали, – попали в неприятности, да и то не по своей вине, так что для самобичевания нет причин. Я рад был узнать, что вы способны попадать в переделки: из вас получится достойный священник, когда вы осознаете все слабости человеческой натуры, а не станете рядиться в святые в возрасте шестнадцати лет!

Джессами явно опешил, но, с нахмуренным видом обдумав услышанное, сказал:

– Да, но… но когда человек дает себе слово… и ему недостает силы для того, чтобы противостоять искушению, то это свидетельство слабости… разве не так, сэр?

– Если вы решили вести себя подобно аскету, то это доказывает лишь то, что вам грозит опасность превратиться в резонера! – жестко высказался Альверсток. – Ладно, вы обратились ко мне за помощью, а это свидетельствует о том, что в ситуации крайнего порядка вы не лишились рассудка! Я улажу возникшее недоразумение, а вы вернете мне долг, когда сочтете возможным, не впадая в крайности. Что до прочих угроз, которые вам довелось выслушать, можете о них забыть! Если какой-либо кучер, столяр или им подобные осмелятся прийти сюда, требуя вашей крови, можете быть покойны – мистер Тревор разберется с подобной дерзостью! Но они не придут.

– Да, не придут, – согласился Джессами, и чело его вновь омрачилось. – По этой причине я и не назвал своего имени – мне это не пришло в голову! – но, стоило мне заявить, что вы мой опекун… – Он умолк и задумался, а потом устремил полный мучительной боли взор на лицо Альверстока и произнес: – Такое поведение достойно презрения ничуть не меньше всего остального!