Текст книги "Фредерика"

В глазах у нее заплясали смешинки.

– Как можно! Такое нельзя даже представить себе! Я чрезвычайно польщена – у меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность, – но правда заключается в том, что я не ищу себе мужа! Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания менять статус своей одинокой жизни. Он подходит мне куда больше, чем я могла бы подойти вам, Карлтон, поверьте!

Он выглядел безутешным и несколько долгих мгновений молчал. Но, обдумав ее слова, он вдруг улыбнулся и сказал:

– Я действовал чересчур поспешно, в чем повинно простительное и понятное нетерпение влюбленного мужчины. Полагаю, что до сих пор мысли ваши были заняты исключительно делами вашей семьи, так что вам просто некогда было задуматься о собственном будущем. Я умолкаю и более не скажу ни слова на эту тему, но и не отчаиваюсь.

Засим он откланялся, и Фредерика поступила по-настоящему благородно, не посвятив Чарис в подробности состоявшейся интерлюдии. Рассказывать же кому-либо о предложении мистера Мортона у нее и в мыслях не было, поскольку оно было сделано просто и безыскусно; кроме того, он слишком нравился ей, чтобы предавать его. Она постаралась отклонить его так мягко, как только могла; но когда он со вздохом признался:

– Этого я и боялся! – глаза ее озорно блеснули.

– И сейчас чувствуете себя отвергнутым.

– Разумеется!

– Но при этом испытываете и капельку облегчения, признайтесь!

– Мисс Мерривиль! Клянусь, нет!

– Значит, все еще впереди, – заверила она его. – Вы сознаете, что вполне привыкли к комфорту холостяцкой жизни, и вам не понравилось бы, если бы супруга начала предъявлять на вас права.

Он рассмеялся, и в смехе его прозвучали нотки горечи, но не согласился.

– Я бы не отказался, если бы права на меня предъявили вы.

– И вы готовы стать наставником для моих братьев? – лукаво поинтересовалась она. – Вам пришлось бы включить их в свою семью!

– Да! Но разве не смогли бы они жить со своим старшим братом?

– О нет! Бедный Гарри! Он сведут его с ума! Он еще молод для такой ответственности – слишком молод, чтобы внушить им уважение и послушание. Кроме того, не прошло бы и недели, как он наверняка подрался бы с Джессами!

– Понимаю. Что ж, я ничего не знаю о воспитании мальчиков, но сделаю все, что от меня зависит! – храбро заявил он.

Фредерика рассмеялась и протянула ему руку.

– Пусть даже кровь стынет у вас в жилах при одной мысли об этом! Как вы добры, мой дорогой друг! Благодарю вас! Для вас стало бы настоящим испытанием, если бы я приняла ваше предложение. Однако я не сделаю этого, так что можете быть спокойны!

Он поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Не совсем так. Но могу я, по крайней мере, рассчитывать на то, что всегда останусь вашим другом?

– Я очень на это надеюсь, – сердечно откликнулась она.

Когда он ушел, она рассмеялась над его потугами, хотя и беззлобно. На мгновение на лице его отразилось смятение, и, хотя он быстро овладел собой, она лишь укрепилась в мысли, что пройдет совсем немного времени, и он возблагодарит Провидение за то, что сохранил свободу. Представив, как в его налаженную и беззаботную жизнь вторгаются два таких предприимчивых юных джентльмена, как Феликс и Джессами, она вновь рассмеялась. Разве что у Бакстеда получилось бы еще хуже. А вот Альверсток запросто справился бы с ними, не выказав и тени враждебности и недовольства, потому как оба решили по причинам, оставшимися для нее непонятными, что он достоин глубочайшего уважения. Но на этом мысли ее внезапно оборвались. Ей пришлось даже встряхнуться и вновь дать себе слово более не думать о нем. А это было нелегко. Знал он об этом или нет, но он обзавелся привычкой незваным гостем вторгаться в ее мысли; а позволить ему и дальше делать это – значит, оказаться в тупике, выхода из которого не было. Фредерика надеялась, что у нее достанет здравого смысла понять это. И гордости, чтобы не пополнить ряды его жертв.

Он был закоренелым холостяком, причем намного более стойким, нежели Дарси Мортон, у которого в груди все-таки билось живое человеческое сердце. В Альверстоке тепла не было вовсе, как и мягкости, впрочем. Если он был добр, значит, так ему было нужно для каких-то своих целей; когда ему приходила блажь проявить любезность и обходительность, он становился самым восхитительным собеседником на свете; вот только со своими сестрами, как и со всеми, кто ему прискучил, он обращался безжалостно. Жесткий и холодный эгоист – вот что такое Альверсток! А вдобавок еще и повеса, если слухи о нем правдивы. Но надо быть справедливым даже к такому неоднозначному человеку; он ничем не показал, что вынашивает планы приударить за ней самой или ее красавицей сестрой. Один раз, правда, она заподозрила его в том, что он не прочь затеять с ней интрижку, но вскоре решила, что ошиблась.

Более того, справедливости ради следовало признать, что хотя он согласился помочь ей и Чарис, исходя из собственных злонамеренных желаний досадить своей сестре Луизе, он повел себя очень доброжелательно по отношению к Джессами и Феликсу. Все еще стараясь судить о его светлости непредвзято, она вспомнила их поездку в Хэмптон-Корт, которая наверняка показалась ему невероятно скучной; готовность, с которой он спас Лафру от преждевременной кончины; педагогический талант, проявленный им в общении с Джессами. В этом трудно, почти невозможно было разглядеть или хотя бы заподозрить корыстные мотивы: он вел себя как самый настоящий опекун, так что она, помимо воли, начала относиться к нему соответственно, подсознательно чувствуя, что может обратиться к маркизу в трудную минуту. Это раздражало девушку, поскольку раньше она не прибегала ни к чьей помощи или совету, и у нее появилось стойкое ощущение, что для сохранения самоуважения и независимости ей придется отказаться от привычки во всем полагаться на него. По какой-то неизвестной причине ему пришла в голову блажь подружиться с Мерривилями; но с таким же успехом в любой момент они могут прискучить ему, и он отмахнется от них с такой же легкостью, с какой принял над ними опеку.

Она спросила себя, что, в конце концов, ей известно о нем? Ничего особенного помимо сплетен: она даже не знала, нравится ли ему хоть капельку! Иногда ей хотелось думать, что это действительно так; но временами, когда лишь к концу какого-нибудь приема он лениво подходил к ней, чтобы переброситься несколькими ничего не значащими словами, она была уверена, что совершенно ему безразлична. Что, если подумать беспристрастно, скорее всего, было правдой. Ведь если ослепительные красавицы, изъявлявшие недвусмысленное желание завоевать его благосклонность, неизменно быстро надоедали ему (и он не стеснялся демонстрировать это окружающим), то на что могла рассчитывать деревенская кузина, обладавшая неброской внешностью, к тому же не первой молодости? И впрямь, стоило ей вспомнить очаровательную миссис Парракомб или симпатичную вдову, которая, по всеобщему мнению, стала его последней пассией, ей оставалось лишь удивляться тому, что он продолжает интересоваться ее делами. Если бы Фредерике сказали, что он быстро превращается для нее в наваждение, она бы, пожалуй, не поверила.

Глава 17

А маркиз между тем вел себя с необычной для него осмотрительностью, стараясь не дать досужим языкам пищи для сплетен. Прекрасно зная о том, какой репутацией пользуется, и о том, какие скандальные слухи пойдут, стоит ему хотя бы дать повод заподозрить себя в том, что он неравнодушен к мисс Мерривиль, его светлость пустился на всевозможные ухищрения, чтобы уберечь ее от завистливых или просто злобных пересудов. Чтобы удовлетворить любопытство тех, кто мог спрашивать себя, с чего бы это он дарит своим вниманием стольких хозяек, бывая на их балах и приемах, он затеял флирт с очаровательной миссис Илфорд, зная, что красота обаятельной вдовы не уступает ее проницательности; маркиз, несмотря на свою дурную славу повесы, вовсе не собирался разбивать сердца, и невинные овечки никогда не числились среди его жертв.

По большей части, он попросту игнорировал, фигурально выражаясь, носовые платочки, бросаемые к его ногам, но неизменно прибегал к собственному, довольно жестокому, способу обращения с чрезмерно расхрабрившимися дамочками, возжелавшими непременно обратить на себя его внимание. Поначалу он окружал такую особу кратковременной, но пышной заботой на глазах у завистливых или шокированных современников, а потом, при следующей встрече, забывал даже, как ее зовут. Подобная безжалостная тактика составила ему реноме опасного сердцееда, отчего благонамеренные родители даже предостерегали своих дочек от чересчур близкого с ним знакомства. Его ближайший друг пару раз прочел ему нотации на эту тему, но упреки мистера Мортона в жестокости лишь вызвали у его светлости презрительную улыбку и холодно выраженную надежду на то, что жертва уяснила преподанный ей урок.

С момента своего первого выхода в свет маркиз превратился в ценный приз на матримониальном рынке, но прошедшие годы так и не научили его воспринимать это положение с должной невозмутимостью, равно как и хладнокровно относиться к хитроумным планам целеустремленных мамаш-сводниц или же ухищрениям, к которым прибегали их амбициозные дочки. С того дня, как он сделал открытие, что его первая любовь в равной степени готова выскочить замуж и за горбуна, обладай тот его происхождением и состоянием, маркиз превратился в закоренелого циника и в возрасте тридцати семи лет имел не больше желания обзаводиться супругой, чем топиться в Темзе, пока в его жизнь не ворвалась Фредерика.

Девушке удалось возмутить спокойные воды его беззаботного существования. Не сразу, а по прошествии некоторого времени он вдруг обнаружил, что испытывает к ней весьма необычные чувства. До сих пор его интересовали лишь высокородные кокетки, с которыми так приятно флиртовать, или лишенные моральных устоев особы, с коими он наслаждался более близкими отношениями. Он не питал к ним привязанности и не испытывал ни малейшего желания поддерживать длительную связь. Оказаться прикованным к особе, которая, несмотря на всю свою красоту и живость натуры, всего через несколько месяцев неизбежно ему прискучит, – значило покориться судьбе слишком страшной, чтобы хоть на миг всерьез задуматься о ней. Он не нуждался в женской дружбе или товарищеских отношениях и еще меньше горел желанием взваливать на себя непременные тяготы и испытания, коими сопровождается семейная жизнь.

А потом появилась Фредерика и внесла сумятицу в его хладнокровные расчеты, вынудила его принять на себя ответственность, нарушила размеренное течение его устоявшегося образа жизни и ввергла его в хаос нежеланных сомнений. А он, как ни старался, так и не смог обнаружить причин столь неуютных перемен в себе. Она была, скорее, обаятельна, нежели красива; не старалась увлечь его; не обращала внимания на условности и приличия; была лишена фантазий, выглядела деловой и властной особой, которая никак не походила на тех женщин, какими он до сих пор предпочитал себя окружать. Более того, она умудрилась повесить на него двух беспокойных мальчишек, чего он не желал ни в коей мере!

А впрочем, она ли? Уголки губ маркиза дрогнули в печальной улыбке. Нет, ее винить было не в чем. Это он позволил себе поддаться на уговоры и лесть Феликса (хитрый чертенок!); а потом Джессами вляпался в неприятности (скучный молодой упрямец!) и обратился к нему за помощью, в которой, естественно, он не мог отказать. Но было бы несправедливо винить в этих несчастьях одну лишь Фредерику. Она-то как раз и разозлилась на Джессами, заносчивая маленькая гусыня! Самоуверенная, упрямая и своенравная, далеко не красавица: так почему же, черт возьми, его так тянет к ней?

Не отдавая себе в том отчета, он невольно последовал примеру Фредерики и стал беспристрастно судить ее, пытаясь понять, какое же из ее достоинств выбило его из колеи беззаботного гедонизма и ввергло в состояние болезненной неуверенности. Занятие это оказалось, безусловно, приятным, но ничуть не приблизило его к решению загадки. Ему нравилось ее самообладание; ее уверенность в себе; улыбка в ее глазах; готовность смеяться над нелепостью и претенциозностью; веселая отвага, с которой она несла на своих плечах ношу, слишком тяжелую для нее; то, как она виновато спохватывалась, прибегнув к выражению из лексикона своих братьев; напряженное выражение, появляющееся у нее на лице, когда она обдумывала щекотливый вопрос; ее неожиданные суждения – но что было в этом такого, что нарушило размеренный распорядок его жизни и подвергло опасности его безоблачное будущее? Ничего особенного, разумеется, просто она пробудила в нем чувства, о существовании которых в себе он и не подозревал. Но ведь она не может быть чем-то бóльшим, нежели преходящим увлечением!

Мысль эта заставила его сосредоточенно нахмуриться. Самое неприятное заключалось в том, что чем чаще он встречался с нею, тем сильнее становилось чувство, которое она в нем вызывала, которое не было ни любовью (подобные эмоции остались в далекой юности), ни обыкновенной симпатией. Назовем его привязанностью! Она заставляла его слишком много думать о ней, нарушая его душевное спокойствие и (положительно, он начинает сходить с ума!) порождая отчаянное желание избавить ее от непосильной ноши. Но обстоятельства сложились так, что он мог оказать ей лишь самое пустячное содействие, причем в тех вопросах, кои вызывали у нее наибольшее беспокойство, не мог помочь вовсе.

Он с самого начала заподозрил, что она недооценила дороговизну лондонской жизни; и, когда его наметанный глаз заметил под бархатной отделкой накидки из албанского флера вечернее платье, уже пережившее несколько переделок, то убедился, что она начинает испытывать стеснение в средствах. Он сердито подумал, что все деньги, до последнего пенни, безрассудно тратятся на Чарис.

Впрочем, маркиз был достаточно опытен в таких делах, чтобы не заметить, что и Чарис носит перелицованные платья, несправедливо предположив, что этим занимается как раз Фредерика, и даже дошел до того, что представил, как она надрывается над шитьем до тех пор, пока свеча, догорев до фитиля, не гаснет в подсвечнике. Если бы ему сказали, что сей тяжкий труд, равно как и вдохновение, принадлежат младшей сестре (которая вовсе не считала его в тягость), он бы изумился и даже не поверил бы, поскольку давно решил, что, помимо своей неоспоримой красоты, Чарис не обладает иными достоинствами. По предубежденному мнению его светлости, ей недоставало того, что в высшем обществе расплывчато именовалось «изюминкой», что столь же туманно можно было обозначить как «врожденное благородство» и что в избытке наличествовало у Фредерики. Оно проявлялось во всем, чем бы ни занималась старшая сестра: начиная с достоинства, с которым она носила свои перелицованные платья, и заканчивая уверенностью, с коей она принимала визитеров в своем обшарпанном доме, снятом на сезон.

Ему отчаянно хотелось увезти ее с Аппер-Уимпол-стрит и поселить в более подходящем окружении, осыпав неумеренной роскошью и дав ей столько денег, сколько необходимо, чтобы она покупала новое платье всякий раз, когда ей того хотелось. Но, несмотря на свое богатство, единственная помощь, которую он смог ей оказать, заключалась в уплате пустяковых долгов Джессами и Лафры! Существовала, конечно, вероятность того, что и в дальнейшем он сумеет оказать подобное содействие, но все это было совсем не тем, что ему хотелось бы сделать для нее.

Маркиз нахмурился еще сильнее. Скорее всего, старший братец станет для нее обузой, нежели помощником. Парнишкой он был безвредным, но чувствовалась в нем эдакая беспечность, свойственная его отцу, которая со временем может перерасти в безответственность. Через год-другой он, пожалуй, счастливо осядет в своем поместье в Херефордшире. Однако сейчас он явно намеревался получить максимум удовольствия от своего пребывания в Лондоне, посему был согласен оставить ведение хозяйства, воспитание младших братьев и решение всех проблем, возникающих в стесненном в средствах семействе, в умелых руках Фредерики.

Маркиз ненавязчиво приглядывал за ним и потому не сомневался, что пройдет совсем немного времени и Гарри наделает долгов. К счастью, он, похоже, не страдал порочной страстью к азартным играм, так что картежные шулеры, высматривающие зеленых юнцов из провинции с толстыми кошельками, не сумеют завлечь его в свои сети, и им придется искать себе более подходящую жертву. Гарри не мог вообразить себе более скучного способа времяпрепровождения, чем просидеть целый вечер в каком-нибудь игорном заведении, от чего его настойчиво предостерегал мистер Пеплоу. Конечно, выиграть целое состояние было бы весьма даже неплохо, но юноша был достаточно умен, чтобы понимать – в игре против тех, кого его приятель именовал «греческими бандитами», состояния не выиграешь.

А вот лошади – совсем другое дело. Если человек разбирается в лошадях (а Гарри мнил себя экспертом), изучает, в какой они форме, заглядывает к букмекерам, чтобы узнать, каковы шансы на выигрыш, внимательно следит за тем, как делают ставки на бегах признанные знатоки, и знает, когда лучше отойти в сторонку, то рано или поздно удача ему улыбнется. Уже через неделю после приезда в Лондон он отправился вместе с мистером Пеплоу к «Таттерсоллзу»[51]51
  Лондонский аукцион чистокровных лошадей и специально отведенное место на ипподроме, где принимают ставки при игре на скачках.


[Закрыть] и с тех пор стал завсегдатаем ипподромов. Поскольку спорт Гарри любил больше ради удовольствия, чем ради денег, которые тот мог ему принести, то регулярно посещал все скачки, проводимые в пределах городской черты, разъезжая по столице в обществе Барни на двуколке, которую, по совету Эндимиона Донтри, приобрел в Лонг-Эйкр[52]52
  Центр по торговле лошадьми, где размещались многочисленные конюшни и кузнечные мастерские.


[Закрыть]. Правда, пара упряжных лошадок оказалась не такой уж дешевой, но, как виновато объяснил он Фредерике, покупать дохлых кляч, которые неизбежно охромеют или начнут спотыкаться на обе ноги, было бы обманчивой экономией.

Скрепя сердце она вынуждена была согласиться с его доводами. С одной стороны, она прекрасно знала, что его не обрадует критика из уст сестры; с другой, ее остановила мысль о собственных расходах. Деньги на их житье-бытье в Лондоне поставлял Грейнард, который принадлежал не ей, а Гарри. Она ограничилась тем, что полушутливо попросила его не влезать в долги, от чего он небрежно отмахнулся:

– Не городи чепухи! Я не нищий! Или ты хочешь, чтобы я ездил на жалких наемных клячах, как какой-нибудь дешевый щеголь?

– Нет, конечно! Вот только стоимость содержания лошадей в конюшне… и услуги грума…

– Ерунда! Это сущие пустяки! Будь у тебя немножко больше соображения, Фредди, ты бы привезла в Лондон наших собственных лошадей и кучера Джона в придачу! Честно тебе скажу, мне совсем не нравится, что ты разъезжаешь в наемном экипаже. Это производит плохое впечатление – а если ты думаешь, что я пожалел бы на тебя денег, то сильно ошибаешься!

Она принялась уверять его в том, что подобные мысли ей и в голову не приходили, после чего не сказала ему более ни слова на эту тему. А вот его иногда чересчур придирчивый брат, Джессами, такого всепрощения не проявил. Он не только отказался взглянуть на пару уэльских гнедых Гарри, но и заклеймил покупку столь красноречиво, продемонстрировав при этом полное отсутствие уважения к старшему брату, что только чувство приличия (как он сообщил Джессами) помешало Гарри устроить ему хорошенькую взбучку.

После этого они почти не видели Гарри. Благодаря своему новому выезду[53]53
  Здесь: упряжка лошадей и экипаж.


[Закрыть] он теперь мог свободно посещать все скачки в округе, как и несколько боксерских боев, которые благоразумно устраивали за пределами города, но в таких доступных местах, как Маузли-Херст или Коптхэлл-Коммон.

Маркиз узнал о ссоре и последующем охлаждении между братьями. Раз или два он приглашал Джессами прокатиться с ним в парке, и однажды они встретили Гарри, который гонял своих новых лошадей, проверяя их скоростные качества. Его светлость заметил:

– Славные лошадки? Вы уже управляли ими?

– Нет, и не собираюсь! – отрезал Джессами. В глазах его вспыхнул мрачный огонь, а верхняя губа угрожающе вытянулась. – Гарри прекрасно знает, какого я мнения об этом его роскошном выезде!

– А вот я не настолько хорошо осведомлен. Так что вы о нем думаете?

Этого оказалось довольно: Джессами выложил ему всю историю в мельчайших подробностях. Впрочем, он вел себя очень сдержанно, местами – даже сухо и чопорно, но он уже давно стал считать его светлость кем-то вроде близкого и заслуживающего доверия родственника, и еще он надеялся, что кузен Альверсток задаст Гарри жару за его беззаботную экстравагантность.

– Ведь на то, что он слышит от меня, ему наплевать! – с горечью закончил он.

– Не думаю, что все так плохо. О его выдержке говорит хотя бы тот факт, что вы не получили… э-э… прямой удар в голову! – сказал Альверсток и добавил со своей насмешливой улыбкой: – Вот вам бы понравилось, если бы вас отчитал Феликс?

Джессами покраснел до корней волос, и на лице у него отразилось уязвленное выражение; но спустя пару секунд он ответил:

– Очень хорошо, сэр! Мне не следовало так говорить! Но… он настолько рассердил меня, что я не представляю, как можно было удержать язык за зубами! Конечно, Фредерика говорит, что он может поступать, как ему заблагорассудится, но, по-моему, ему следовало бы задуматься над тем, как он может помочь ей, вместо того чтобы тратить заработанное на собственные удовольствия!

Маркиз не мог не согласиться со столь здравым утверждением, но промолчал, предпочтя дать Джессами выговориться, чтобы гнев того поутих, а потом заметив, что вряд ли покупка коляски и пары лошадей способна разорить целое семейство.

Он был искренен в своем мнении; не думал он и того, что Фредерика так уж сильно обескуражена вспышкой экстравагантной расточительности Гарри. Но в том, что у нее откуда-то появился новый повод для беспокойства, он не сомневался; и, поскольку как-то так получилось, что он взял за правило всячески оберегать девушку от тревог, то решил выяснить, что стало причиной легкой тени беспокойства в ее глазах. Однажды вечером он пригласил сестер Мерривиль, милорда и леди Джевингтон, а также мистера Питера Навенби стать его гостями в опере, мысленно держа про запас Луизу и ее занудного сыночка на тот случай, если Аугуста отклонит его приглашение. Но та не стала этого делать, что, поскольку они тоже арендовали ложу в оперном театре, несколько удивило и его самого, и ее кроткого супруга.

Таким образом, устроенный его светлостью прием в ложе оперного театра выглядел чрезвычайно авантажно; с другой стороны, все было тщательно рассчитано так, чтобы убедить даже самых подозрительных в том, что он всего лишь выполняет свои обязанности опекуна в свойственной ему утомленно-вежливой манере. Поэтому ему было совсем несложно занять Фредерику разговором во время антракта, не привлекая ничьего внимания; для этого оказалось достаточно удалиться в заднюю часть ложи, чтобы освободить место для тех поклонников Чарис, которые осмелились напомнить ей о себе.

Маркиз обронил:

– Надеюсь, вы довольны мною; я сочту, что вы обошлись со мной крайне незаслуженно, если не получу самых искренних и пылких выражений благодарности!

Всего лишь на мгновение она растерялась; но вот он заметил, как в глазах у нее заплясали смешинки, и отметил про себя, что еще ни разу девушка не разочаровала его, задав глупый и совершенно неуместный вопрос: «Что вы имеете в виду?» Вместо этого Фредерика ответила:

– Я действительно очень признательна вам, сэр! Мне просто хотелось бы… – Помолчав, она вздохнула и осведомилась: – Разве вам не кажется – теперь, когда у вас была возможность понаблюдать за ним повнимательнее, что он – именно тот мужчина, который ей нужен?

Его светлость взглянул на ничего не подозревающего мистера Навенби.

– Быть может; откуда мне знать? И это все, что вас беспокоит?

– Нет, это меня ничуть не беспокоит. Я всего лишь хочу, чтобы у нее все было хорошо.

– Тогда в чем же дело? – поинтересовался он.

– Право, ни в чем! Разве что мне придется уволить кухарку, что не очень-то кстати, поскольку готовит она превосходно. Вот только моя экономка утверждает, будто она питает настолько нездоровое пристрастие к джину, что с нею все-таки придется расстаться. Стоит ли удивляться, что я несколько обеспокоена? Хотя мне казалось, со стороны это не заметно.

– О, не тревожьтесь! Осмелюсь утверждать, что люди, знающие вас не слишком близко, не заметят в вас ни малейших перемен, и, в крайнем случае, ваша выдумка насчет кухарки вполне могла бы ввести их в заблуждение.

– Это не выдумка! – с негодованием воскликнула она.

– Допустим, но кухарка не могла настолько нарушить ваш покой, Фредерика. Скажите мне, вы тоже опасаетесь, как и Джессами, что вам грозят неприятности из-за того, что Гарри купил себе модную коляску и пару лошадей?

– Боже милостивый, нет, конечно! Признаюсь, что была бы спокойнее, если бы он не делал этого, поскольку, на мой взгляд, он еще не представляет, во что ему обойдется содержание собственного экипажа в Лондоне, но уверяю вас, это нисколько не нарушило мой покой, как вы выразились. Это Джессами рассказал вам обо всем? Лучше бы вы указали ему на то, что ему не годится читать Гарри нотации на тему, как тот должен себя вести!

– О, именно так я и поступил! – отозвался его светлость.

– Благодарю вас! – с чувством промолвила она. – Он прислушивается к вам гораздо внимательнее, чем ко всем остальным, и теперь я тешу себя надеждой, что в следующий раз он не станет одаривать Гарри столь неодобрительными взглядами!

Маркиз слегка приподнял брови:

– В следующий раз? Выходит, Гарри уехал?

– В общем, да – на день-другой, не больше! Точно не знаю, но предполагаю – то есть я знаю, что он уехал развеяться с друзьями, – беспечно отозвалась она.

– Вот оно что! – с улыбкой заметил он.

– И вовсе даже ничего! Не говорите глупостей!

– Должен ли я принять упрек с вежливым поклоном, или вы предпочтете, чтобы я вас успокоил? – Улыбка его стала шире, когда она непроизвольно уставилась на него с вопросом в глазах. – Вы очень хорошая сестра и ничуть не возражаете против того, что Гарри отправился развеяться с друзьями, но вы боитесь, что он попал в дурную компанию, верно? Что ж, на сей счет вы можете быть покойны: я лично не знаком с молодым Пеплоу, но, судя по тому, что я слышал, он не из тех, кого мы привыкли называть буянами[54]54
  Прозвище членов тайной протестантской организации в Северной Ирландии, которые совершали налеты на дома католиков на рассвете в поисках оружия.


[Закрыть]. Я не сомневаюсь, что они с Гарри непременно натворят каких-нибудь глупостей, но пусть это вас не беспокоит: в их возрасте это вполне естественно. – Он помолчал, явно колеблясь, а потом заговорил вновь: – Когда я впервые встретил вас, Фредерика, вы заговорили со мной о своем отце с откровенностью, которая позволяет мне заверить вас, что вам нечего опасаться, Гарри не пойдет по его стопам. Согласен, между ними наличествует некоторое сходство, но я также вижу и определенные различия, главное из которых заключается в том, что Гарри, похоже, не питает склонности к азартным играм. Это вас приободрит?

Она кивнула и негромко ответила:

– Да – благодарю вас! Должна признаться, такая… такая возможность приходила мне в голову, хотя не могу представить себе, как вы обо всем догадались. – Она улыбнулась ему своей открытой улыбкой и откровенно призналась: – Вы настоящий джентльмен, и я вам искренне признательна – особенно за вашу доброту по отношению к моим братьям. Никак не возьму в толк, почему вы должны проявлять интерес еще и к Гарри, но я все равно благодарю вас за это!

Он мог бы признаться ей, что счел своим долгом приглядывать за Гарри, но промолчал, поскольку это значило бы оказаться в опасной близости от заявления, делать которое он не собирался ни в коем случае. Она была очень мила, но он вовсе не жаждал связывать себя обещаниями, равно как и ни за что на свете не мог допустить, чтобы она испытала хоть малейшее унижение. Или, во всяком случае, так он полагал. И только некоторое время спустя, обдумывая случившееся, маркиз понял, что для его сдержанности имелась еще одна причина: он боялся потерять ее навсегда. Он вспомнил, как однажды поцеловал ей руку, и как даже такой пустячный знак внимания заставил ее отпрянуть. Он почти сразу же отвоевал прежние позиции, и, хотя их отношения вновь стали искренними и сердечными, она ни разу не дала понять, что ожидает от него чего-то большего, чем дружба.

Этот опыт оказался для него новым. На него было расставлено столько ловушек, ему швыряли столько платочков, что раньше он и представить себе не мог, что его ухаживания могут быть отвергнуты дамой, которую он решил почтить своим вниманием. Но Фредерика не собиралась ловить его в свои сети; он не сомневался, что только ради обретения состояния или титула она не выйдет замуж ни за него, ни за кого-либо другого; и он совсем не был уверен, что нравится ей настолько, чтобы она приняла его предложение ради него самого. Что ж, это пойдет ему на пользу, с кривой улыбкой подумал он, а потом вдруг спросил себя, уж не превратили ли его легкие победы над Джулией Парракомб, блистательной миссис Илфорд и другими в достойного презрения самодовольного хлыща, считающего себя неотразимым?

Несколько дней спустя он все еще пытался разобраться в себе и Фредерике, когда, вернувшись домой однажды вечером, обнаружил, что холл завален саквояжами и шляпными коробками, двое лакеев втаскивают наверх по лестнице дорожный сундук, а на лице у его дворецкого написано отеческое самодовольство.

– Какого дьявола… – пожелал было узнать он.

– Это миледи Элизабет, милорд, – пояснил Уикен, освобождая его от шляпы и перчаток. – Совсем как в старые добрые времена! Она прибыла не более двадцати минут тому.

– Неужели? – саркастически осведомился его светлость.

В это самое мгновение из библиотеки вышла леди Элизабет – Бедная Элиза, вышедшая замуж за какого-то мистера Кентмера, – все еще остававшаяся в дорожном платье, и приветливо воскликнула:

– Да, Вернон, она самая! Но прошу тебя, не впадай в экстаз! Тебе это не идет. Кроме того, я знаю, что ты очень рад видеть меня!

С этими словами она подошла к нему, высокая и довольно-таки худощавая женщина, почти ровесница маркиза. Из его сестер она была ближе всех к нему по возрасту, правда, отличалась куда большей живостью нрава и куда меньшим изяществом.

– Какой элегантный наряд! – смеясь, заметила она. – Ты, как всегда, одет с иголочки!

– Жаль, что не могу сказать того же о тебе! – парировал он, легонько целуя ее в подставленную щеку. – Где ты откопала такую шляпку? Ты похожа на пугало, Элиза! Что привело тебя в Лондон?

– Моя уродливая шляпка, что же еще? Я должна – мне положительно необходимо – купить себе новую! – И добавила томно-меланхолическим тоном: – Ах, если бы я могла позволить себе еще и новое платье, мой дорогой, любимый братец!