Текст книги "Фредерика"

Глава 10

Поскольку мисс Уиншем была только рада переложить обузу сопровождения своих племянниц на плечи леди Бакстед, то обе мисс Мерривиль в одиночестве отправились в Альверсток-Хаус в тот вечер, когда должен был состояться бал. Правда, в последний момент мисс Уиншем распахнула окно и, высунувшись в него, пожелала узнать, не забыли ли они взять с собой носовые платочки. Баддл строго напомнил им об опасности зацепиться подолом платья за ступеньку экипажа, а Оуэн бережно помог обеим подняться внутрь.

Сестры с нетерпением предвкушали торжество, поскольку рассчитывали провести незабываемый вечер; ни одна из них ничем не проявляла (да и не чувствовала) нервозности, свойственной молодым леди, совершающим свой первый выход в свет. Чарис, которую не терзали неутоленные амбиции и не трогали экстравагантные комплименты, коими ее осыпали, не сомневалась в том, что вечеринка получится захватывающей, поскольку такое времяпрепровождение всегда и неизменно ее привлекало: там собираются такие милые люди! Она не тревожилась оттого, что кавалеры могут и не домогаться ее руки в каждом танце, потому что ничего похожего с ней не случалось. Если бы она дала себе труд задуматься над этим, то могла бы сказать, что все дело в том, что в Херефордшире у нее слишком много знакомых. Равным образом, если предположить, что в Лондоне, где она не знает никого, ей придется провести бóльшую часть вечера в обществе пожилых дам-компаньонок, она бы приняла предупреждение с абсолютной невозмутимостью и без малейшей досады.

Честолюбие и некоторые устремления, которых не была лишена Фредерика, сосредоточились исключительно на сестре. Убедившись, что Чарис пребывает во всеоружии своей красоты и что платье, сшитое ею самой, вполне может соперничать с лучшими образчиками нарядов из салона мадам Франшо, она перестала терзаться сомнениями: красота Чарис и ее манеры непременно обеспечат ей успех. Что до нее самой, то, поскольку (по ее собственному мнению) лучшие ее годы давно миновали и она превратилась в старую деву, единственная ее забота заключалась в том, чтобы вовремя поддержать Чарис и обеспечить ей надежный тыл. Здесь, впрочем, Фредерика не видела никаких проблем. Она слишком долго оставалась хозяйкой поместья своего отца, чтобы страдать застенчивостью; платье апельсинового цвета, сшитое для нее мисс Чиббет, которому ловкие пальчики Чарис придали некоторый шик, вполне подходило для леди, не приблизившейся к почтенным годам, но уже вышедшей из возраста невест на выданье. Бриллиантовое ожерелье, подаренное покойным мистером Мерривилем своей супруге, придавало ей достоинство, а маленькая александрийская шляпка, которой она, вопреки мольбам Чарис, завершила свой элегантный туалет, явно свидетельствовала о том, что она готова причислить себя к лику пожилых особ с аристократическими манерами.

Фредерика, разумеется, была не слишком знакома с нравами и обычаями светских вечеринок, но понимала, что, пригласив ее с Чарис отобедать в Альверсток-Хаус до бала, маркиз оказывает им честь. Несколько строчек, начертанные его светлостью на обороте визитной карточки с золотым обрезом, адрес на которой был надписан аккуратным почерком его секретаря, не оставили сомнений в мотивах такого поступка, а именно: представить их старшей сестре и еще нескольким людям, которые, как он надеялся, могут оказаться им полезными. Он подчеркнул последнее слово, руководствуясь явно злокозненными намерениями, и закончил просьбой (которая, скорее, походила на приказ) прибыть в его дом несколько ранее назначенного часа.

Краткое послание, на вкус Фредерики, получилось слишком уж властным, но она решила не обращать на это внимания, поскольку его светлость явно намеревался распахнуть перед ней двери высшего света. Она не должна была узнать, что он предпринял некоторые усилия – ранее решительно ему не свойственные, – дабы организовать торжественный обед, куда, за некоторым исключением, пригласил людей, коих обычно либо избегал, либо не замечал вовсе. К первой категории гостей относились его старшая сестра с мужем, его сестра Луиза, любящая кузина Лукреция и леди Сефтон, чья благожелательность и дружелюбие, по его мнению, отнюдь не извиняли аффектаций, неизменно раздражавших его. Вторую категорию составляли два его племянника; обе племянницы; годящийся на роль мужа и очень скучный мистер Редмур, помолвленный с его старшей племянницей; его наследник; сестра его наследника Хлоя и почтенный Альфред Парракомб, имевший сомнительное счастье числиться супругом симпатичной брюнетки, чье имя в последнее время связывали с его светлостью. Впрочем, ее связывали и с именами некоторых других джентльменов, и, заметив ее в списке, где значились леди Джевингтон и леди Бакстед, Чарльз Тревор ощутил легкое головокружение. Однако он был не настолько глуп, чтобы задавать вопросы, – миссис Парракомб, совершенно очевидно, была уготована роль закваски для того, что его светлость именовал «всем этим тестом». Кроме того, в качестве дрожжей должны были выступить лорд и леди Джерси, равно как и старинный друг его светлости, мистер Дарси Мортон. Мистер Тревор, придя в себя от изумления, вызванного списком, еще раз пробежал его глазами и обнаружил ошибку.

– Здесь указано нечетное количество, сэр, – заметил он. – В списке десять дам и всего девять джентльменов, включая вас самого.

– Вы забыли посчитать себя, так что джентльменов будет десять! – поправил его маркиз. – Не сомневаюсь, вы предпочли бы, чтобы вас не включили в этот список, и я не могу винить вас за это, но если вы думаете, что я намерен председательствовать на этом кошмарном сборище, не имея за спиной надежной поддержки, то у вас сложилось очень странное представление о моем характере!

Чарльз рассмеялся, но покраснел и пробормотал, запинаясь:

– Я… я буду счастлив! Благодарю вас, сэр! И я… Вы хотите, чтобы я присутствовал и на балу?

– Разумеется, хочу! Пока меня не будет, поломайте голову над тем, как рассадить гостей: это даст вам возможность не скучать и в полной мере проявить свои таланты!

– Должен признаться, – согласился Чарльз, в очередной раз проглядывая список, – что рассадить всех ко всеобщему удовлетворению будет нелегко. Я имею в виду…

– Я прекрасно знаю, что вы имеете в виду, мой дорогой мальчик, и уже давно пришел к выводу, что это невозможно. Но вы уж постарайтесь! Посадите мою сестру Джевингтон напротив меня: это приведет в ярость леди Бакстед, но тут уж ничего не поделаешь. Было бы верхом неприличия отдать ей предпочтение перед леди Джевингтон, а мне представляется, мы должны соблюдать правила, вы не находите?

Мистер Тревор, у которого из головы не шло имя миссис Парракомб, деревянным голосом отозвался:

– Да, сэр.

Маркиз, в глазах которого светилась насмешка, одобрительно произнес:

– Именно так, Чарльз! Вверив сей вопрос вашему компетентному разумению, я теперь могу со спокойной душой удалиться в Чивли. Нет, пожалуй, я напишу леди Джевингтон и попрошу ее выступить хозяйкой на званом обеде: это умерит ее раздражение, когда она узнает о том, что леди Бакстед и миссис Донтри разделят честь приема гостей. Насколько же утомительны все эти приготовления! Если кто-нибудь будет меня спрашивать, пока я буду в Чивли, отвечайте всем, что я отбыл в деревню для поправки здоровья. Во всем остальном поступайте так, как сочтете нужным! Единственное, о чем я вас прошу, – умерьте свой зуд к экономии и воздержитесь от превращения бальной залы в походную палатку.

– С помощью погонных ярдов розового шелка? Полагаю, это невозможно, сэр. Но, если вы не возражаете, я бы предпочел украсить комнату цветами.

– Сделайте одолжение! – равнодушно отозвался его светлость. – Предвижу – хотя я и так в этом никогда не сомневался! – что вы оставите меня не у дел, к чему, как вам прекрасно известно, я стремлюсь всегда и неизменно.

Благодаря неиссякаемой энергии мистера Тревора, его выдающемуся таланту организатора и такту, который позволил ему заручиться дружеским содействием таких ревнивых персонажей, как дворецкий и камердинер его светлости, пророчество маркиза сбылось. Альверсток заметил всего один изъян в сделанных своим секретарем приготовлениях. Когда мистер Тревор положил перед ним план обеденного стола, он поменял местами два имени, в результате чего мистер Тревор обнаружил себя сидящим рядом с младшей мисс Мерривиль. Подобные перемены вполне его устраивали, хотя он и счел своим долгом предположить, что мистер Эндимион Донтри будет недоволен тем, что сидит рядом со своей кузиной Джейн.

– Очень возможно – собственно, почти наверняка, – согласился маркиз. – Но что заставляет вас думать, будто меня интересуют желания Эндимиона?

Именно такого рода ответы, решил мистер Тревор, и делают его светлость столь непредсказуемым. Он мог быть притягательным и отталкивающим одновременно. Ничто не вызывало большего отвращения, чем холодное равнодушие, которое он выказывал членам своего семейства; и ничто так не располагало к нему, как трогательная забота о пожеланиях своего секретаря. Он запросто мог, продемонстрировав шокирующую неделикатность, включить в список гостей даму, одно упоминание о которой приводило его сестер в праведное негодование. Но, когда он требовал присутствия на приеме своего секретаря, мистер Тревор понимал: от него ожидают, что он будет развлекаться от души, выступая в роли флигель-адъютанта при главнокомандующем.

Он нисколько не сомневался, что бал доставит ему огромное удовольствие, поскольку в его жизни подобные торжества случались нечасто; и, благодаря вмешательству маркиза, теперь с радостным волнением ожидал предстоящего званого обеда.

Первыми из гостей прибыли Джевингтоны, которые привезли с собой и выбранного в мужья мистера Редмура. Леди Джевингтон явилась в поистине царственном обличье – на голове у нее красовалась роскошная и крайне уродливая тиара, – подавляя всех ошеломляющими добротой и снисходительностью. Сей факт получил немедленное и наглядное подтверждение, когда Альверсток сказал:

– Полагаю, нет нужды представлять тебе Чарльза, Аугуста?

На что она ответила, протягивая руку мистеру Тревору и одаряя его снисходительной улыбкой:

– Разумеется, нет! Как поживаете, Чарльз? Как здоровье вашего достойного отца? А вашей матушки? Я не видела их уже целую вечность, так что вы непременно должны рассказать мне о них!

От этой необходимости его избавило появление сначала представителей семейства Бакстедов, а буквально вслед за ними – и миссис Донтри с Хлоей, причем миссис Донтри выглядела потрясающе привлекательно в одном из своих облегающих платьев, которые предпочитала всем остальным и которое так шло ее стройной фигуре. То, которое красовалось на ней в данную минуту и которое леди Бакстед мысленно оценила в пятьдесят гиней, а леди Джевингтон – несколько больше, было сшито из лилового барежа[37]37
  Тонкая легкая полушерстяная или полушелковая ткань из туго скрученной пряжи, предназначенная для дамских платьев.


[Закрыть] поверх нижнего чехла из розового атласа. Она тоже остановила свой выбор на бриллиантовой тиаре, но та не шла ни в какое сравнение с фамильной драгоценностью, украшавшей прическу леди Джевингтон, хотя и выглядела куда как изящнее. Поверх нее она набросила кружевную вуаль; руки ее покрывали лиловые лайковые перчатки (французские, пять гиней, и ни пенни меньше, с раздражением подумала леди Бакстед); в одной руке она держала расписной веер, а с запястья свисал фривольный крошечный ридикюль. Другую руку она протянула Альверстоку со словами:

– Дорогой Вернон!

Когда он принял ее игру и поднес ее ручку к своим губам, чем привел в ярость сестер, она обратила на них, мечущих громы и молнии, взор своих огромных ввалившихся глаз и удостоила слабой теплой улыбки, в которой сквозило дружеское расположение, но не было и намека на то, что она считает их своими хозяйками.

– Дорогой Вернон! – повторила она. – Я не опоздала? Как это гадко с моей стороны! Но я знаю, вы простите меня! А вот и ваша искренняя и самая верная поклонница – Хлоя, дорогая моя!

Мисс Донтри, тремя днями ранее достигшая семнадцатилетия, присела в ученическом реверансе, и на ее личике в форме сердечка отразилась тревога, смешанная с удивлением. Поскольку мамочка забыла сообщить ей о том, что она считает своего состоятельного кузена кем-то вроде доброго волшебника, девушка оказалась сбитой с толку и нервно воззрилась на миссис Донтри, ожидая указаний. Маркиз, наблюдая за ее смятением, любезно заметил:

– И сколько я уже пребываю в роли – как вы выразились, Лукреция? Ах да! – вашего благодетеля, Хлоя? Или не пребываю?

– О нет! – простодушно ответила та и тут же залилась жарким румянцем, пролепетав: – Я не имела в виду… то есть… Словом, я знаю вас не очень хорошо, к-кузен!

Он улыбнулся:

– Хорошая девочка! Следовательно, мне просто необходимо свести с вами знакомство, не так ли? – Но тут маркиз сжалился над вконец растерявшейся девушкой и передал ее Чарльзу Тревору, в чьем не внушающем тревоги обществе она вскоре вновь обрела самообладание. Его светлость, окинув ее критическим взором, заметил в свойственной ему отрывистой манере:

– Симпатичный ребенок, который с возрастом станет еще краше. Жаль, что она пошла в отца, а не в вас, Лукреция. Настоящей красавицей ей не стать никогда, но она очень мила. Примите мои комплименты по поводу ее платья: полагаю, это был ваш выбор?

Его похвала польстила миссис Донтри, поскольку была заслуженной. Она потратила много сил, времени, равно как и денег, на обманчиво простое и незатейливое платье Хлои, и собственный хороший вкус безошибочно подсказал ей остановиться на лимонного цвета муслине, который шел дочери гораздо больше белого, голубого или розового, которые обычно считаются наиболее подходящими для молоденьких девушек. У Хлои были большие карие глаза, густые каштановые волосы и теплая кремовая кожа, которой голубой или белый цвета придавали землистый оттенок. Фигурка у нее все еще оставалась по-детски угловатой, да и ростом она не вышла, но никто не рискнул бы назвать ее дурнушкой, решил Альверсток.

Чего нельзя было сказать о мисс Бакстед, чье облегающее платье лишь подчеркивало все недостатки ее достойной сожаления фигуры, не говоря уже о венке из роз на голове. Джейн не послушалась доброго совета, упрямо настояв на розах и розовом бареже; поскольку от матери она унаследовало сварливый и вздорный нрав, вследствие чего способна была дуться и лелеять обиду долгими неделями, леди Бакстед не рискнула ей перечить. Маркиз с отвращением взирал на нее; ее неестественное хихиканье и ужимки вызывали у него такую же стойкую неприязнь, как и внешний вид племянницы. Некрасивая девушка, и скоро окончательно превратится в дурнушку с одутловатым лицом: Луизе ни за что не удастся подыскать ей приличную партию.

Луиза и Аугуста о чем-то шептались, склонившись друг к другу. Аугуста расспрашивала ее о Мерривилях, выразив неприкрытое удивление тем фактом, что Луиза согласилась выступить в роли их опекунши.

– Моя дорогая Аугуста, я сочла это своим долгом, – заявила в ответ леди Бакстед. – Вернон пребывал в полной растерянности, можешь мне поверить. Как это похоже на Фреда Мерривиля – спихнуть на него заботу обо всем своем семействе! Не приди я ему на помощь, не представляю, что сталось бы с девочками, поскольку тетка их – весьма эксцентричная особа, сущая затворница к тому же.

– В самом деле? – осведомилась леди Джевингтон, с явным скептицизмом выслушав подобное объяснение. – Вернон, должно быть, очень тебе благодарен! На кого они похожи? Наверняка очень красивые?

– О боже, нет, конечно! Я встречалась лишь со старшей: симпатичная девушка, но уж никак не красавица. Полагаю, что младшая красивее сестры. Вернон, разве не ты говорил мне, что мисс Чарис Мерривиль обворожительна?

– Очень может быть, – ответил он. – Во всяком случае, мне она показалась именно такой. Ты непременно должна поделиться со мной своим мнением о ней, дорогая Луиза!

В этот самый момент Уикен возвестил о прибытии обеих мисс Мерривиль, и леди Бакстед уже не было нужды сообщать брату о том, какое впечатление произвела на нее Чарис, поскольку ответ и так был крупными буквами написан у нее на лице.

Фредерика вошла в комнату чуть впереди сестры и, приостановившись на пороге, быстро огляделась по сторонам. Сама же она производила общее впечатление элегантной изысканности. Даже в александрийской шляпке она ничуть не походила на вдовствующую матрону; но вот фасон ее платья апельсинового крепа с лифом на австрийский манер, прозрачной албанской шалью, наброшенной на плечи, блеск бриллиантов на шее и, самое главное, спокойная уверенность недвусмысленно показывали, что лучшая пора ее юности осталась уже позади. Она походила на молодую женщину, обладающую немалым жизненным опытом.

Всего несколько мгновений она оставалась объектом пристального внимания родственников хозяйки бала, и отнюдь не она стала причиной того, что все разговоры в зале вдруг оборвались. Чарис, вошедшая вслед за ней, заставила аудиторию ошеломленно умолкнуть, отчего даже флегматичный лорд Бакстед поперхнулся, не закончив предложения, а лорд Джевингтон (как он впоследствии признавался своей суровой и чопорной супруге) ущипнул себя, дабы убедиться, что он все еще находится на балу в Альверсток-Хаус, а не грезит наяву.

Леди Джевингтон, женщина рассудительная и справедливая, не стала его винить. Мисс Чарис Мерривиль и впрямь могла служить живым воплощением сладких грез. Стройная светловолосая девушка в белом, с венком из лилий в блестящих волосах и полным отсутствием иных красок, кроме тех, коими отливали ее золотистые кудри, глубокие темно-синие глаза и нежно-розовые щечки и губки. Всем присутствующим в зале мужчинам разом показалось, что глазам их предстало божественное видение. «И одета безупречно!» – подумала ее светлость, с молчаливым одобрением глядя на изящное платье из шелковой тафты, на три четверти застегнутое на жемчужные розетки (приобретенные, чего она, к счастью, не знала, в лавке старьевщика на базаре «Пантеон»), надетое поверх чехла из переливчатого атласа цвета слоновой кости. В качестве единственного украшения Чарис выбрала нитку жемчуга, унаследованную ею от матери: именно то, вновь с одобрением отметила про себя леди Джевингтон, что и должна надеть девушка для своего первого выхода в свет.

Не могла она винить и супруга, оживившегося самым неподобающим для его лет образом, и своего ветреного сына, досточтимого Грегори Сэндриджа, за его отвисшую челюсть и выпученные глаза. По всем меркам девушка была самим совершенством.

Леди Джевингтон, чья дочь Анна была уже благополучно обручена, не могла не посочувствовать бедной Луизе, ставшей жертвой жестокого розыгрыша Альверстока, которая безрассудно дала волю своему гневу, судя по ее сверкающим глазам и раскрасневшимся щекам. Глядя на Чарис, можно было понять, почему маркиз столь легко согласился с обязанностями, возложенными на него! Она была слишком молода для него, да и вообще не подходила ему по всем статьям, но об этом можно было не беспокоиться: не дольше чем через месяц она бы ему прискучила.

Точно так же можно было и не тревожиться насчет Грегори: еще несколько лет ему предстояло страстно влюбляться и охладевать к своим пассиям, прежде чем он сумеет полюбить по-настоящему. А на тот случай, если очарование Чарис окажется сильнее его привязанности к различным забавам, его мамочка не сомневалась в своей способности отвадить его от этой девочки. А вот бедная Луиза получит по заслугам, если уравновешенный и во всех смыслах положительный Карлтон падет к ногам дочери Фреда Мерривиля! Вспоминая алчность и скаредность Луизы, ее вздорный нрав и ничем не оправданные претензии, которые она без конца предъявляла Альверстоку, леди Джевингтон вдруг поняла, что не может винить своего недостойного брата за то, что он так жестоко посмеялся над ней.

Когда Альверсток двинулся вперед, чтобы поприветствовать своих подопечных, Хлоя, восторженно глядя на Чарис, ахнула:

– О… Она красива, как сказочная принцесса!

Мистер Тревор с улыбкой взглянул на нее сверху вниз и согласно кивнул.

– Итак, дети мои? – с отеческой заботой осведомился маркиз.

В глазах Фредерики сверкнули озорные огоньки, но ответила она с видимым спокойствием:

– Как поживаете, кузен? – После чего немедленно подошла к леди Бакстед. – Рада вас видеть, мадам. Разрешите представить вам мою сестру. Чарис, леди Бакстед – наша милостивая покровительница!

Леди Бакстед взяла себя в руки и даже выдавила улыбку, протягивая руку Чарис, которая присела перед ней в легком и изящном реверансе.

– Прошу простить меня, мадам, за то, что я не смогла составить компанию своей сестре, когда она нанесла вам визит, – своим мягким голоском проговорила Чарис. – Я была очень расстроена!

– Насколько я помню, вы слегли с простудой или чем-то в этом роде, не так ли? Что ж, теперь я должна представить вас своей сестре, леди Джевингтон, – со сдержанной сердечностью ответствовала леди Бакстед, прекрасно сознавая, что Аугуста поняла, как ловко ее надули, и теперь радуется ее замешательству.

Любезный прием, оказанный Аугустой обеим мисс Мерривиль, еще больше укрепил леди Бакстед в ее подозрениях; ей осталось утешаться лишь осознанием того, что и Та Женщина уязвлена появлением на сцене такой красавицы ничуть не меньше ее самой.

Но миссис Донтри, славившаяся тем, что никогда не давала воли столь низменным чувствам, как гнев или презрение, приняла сестер с еще большей любезностью, нежели леди Джевингтон, и подозвала к себе Хлою, дабы представить ее новым кузинам. Вслед за тем она обратила внимание Альверстока на чудную картину, которую являли собой Чарис и Хлоя, сидящие рядышком на софе в конце комнаты и о чем-то оживленно болтающие. Постаравшись, чтобы ее услышали леди Джевингтон и леди Бакстед, она назвала их самыми красивыми девушками в комнате, сполна заплатив, таким образом, по старым счетам, поскольку Фредерика явно не подпадала под эту категорию, а единственными оставшимися девицами на выданье были мисс Сэндридж и мисс Бакстед.

– Разумеется, – добавила она со слабой улыбкой, – у меня и в мыслях нет их сравнивать, потому что даже для моего предубежденного взора моя малышка Хлоя и в подметки не годится солнцу вашей очаровательной Чарис. Мой дорогой Альверсток, в самом скором времени добрая половина Лондона падет к ее ногам! – Рассмеявшись, она лукаво взглянула на него. – А каких врагов вы наживете себе в лице некоторых наших хитроумных мамаш! Не будь моя Хлоя так молода, чтобы думать о замужестве, я наверняка и сама присоединилась бы к их числу!

Благодарный маркиз едва успел прошептать ей на ухо:

– Бесподобно, дорогая Лукреция! – как его внимание привлекли вновь прибывшие Сефтоны.

Последним из гостей пожаловал Эндимион, который вошел в комнату с видом симпатичного повзрослевшего школьника, одетый с иголочки и бормочущий извинения за свое опоздание. Он принялся умолять о прощении своего кузена и – окинув неодобрительным взглядом залу – всех присутствующих. Он был на дежурстве – кузен Альверсток его поймет, – но в это мгновение Эндимион внезапно умолк, заметив Чарис, и застыл столбом, глядя на нее с неприкрытым восхищением, пока его язвительно не окликнула, пробуждая от транса, леди Джевингтон, заявившая, что он, по всей видимости, уже знаком с миледи Джерси и леди Сефтон. Встрепенувшись и покраснев до корней волос, он пробормотал что-то невнятное в качестве извинения и низко склонился перед их светлостями.

К счастью, обе чувствовали себя скорее изумленными, нежели оскорбленными, потому как если леди Сефтон была слишком добродушна, чтобы обидеться, то леди Джерси отличалась непревзойденным снобизмом. От очередной ее нотации Эндимиона спасло лишь то, что он, во-первых, почти всегда проявлял безупречную пунктуальность и принадлежал к числу тех симпатичных и хорошо воспитанных молодых людей, которых любая хозяйка рада видеть на своем балу или приеме; а во-вторых, потому, что Фейны и Донтри (как она выразилась) были знакомы целую вечность.

Одной из подруг ее детства как раз и была младшая сестра Альверстока: та самая бедная Луиза, что вышла замуж за некоего мистера Кентмера и почти исчезла с лондонской сцены. И хотя Альверсток, будучи на четыре года старше очаровательной Салли Фейн, не числился среди претендентов на ее руку и состояние, она откровенно признавалась, что питает к нему слабость и считает его одним из преданных своих друзей. Он был лет на десять младше графа Джерси, но хорошо знал его, поскольку оба учились в Хэрроу, соперничая на скачках и охоте; к тому же, находясь в Лондоне, оба обитали на Беркли-сквер, каковое обстоятельство, по мнению леди Джерси, не только делало их соседями, но и представляло неразрешимую проблему: получив приглашение на бал в Альверсток-Хаус, она долго раздумывала, как поступить – кликнуть экипаж или уронить достоинство и пройти пятьдесят ярдов пешком?

В определенных кругах леди Джерси была известна как Молчунья; но если кто-либо полагал, что ее пустая и бессвязная болтовня свидетельствовала о невежестве и легкомыслии, то он глубоко заблуждался на ее счет: она была очень умна, и не многое ускользало от ее внимания. Она болтала без умолку, едва перешагнув порог комнаты, перескакивая с одной темы на другую, начиная с череды бракосочетаний, неизбежной в королевской фамилии, и заканчивая бегством с эшафота гнусного убийцы, который обнаружил в себе древнюю благородную кровь, что позволяло ему требовать судебного поединка. Но, разглагольствуя на все эти отвлеченные материи, она делала мысленные пометки, которые показались ей весьма интригующими.

Она уже знала от приятельницы-патронессы в «Олмаксе», высокомерной миссис Буррел, которую просветила на сей счет леди Бакстед, что Альверсток принял на себя опекунство над какими-то молоденькими кузинами и теперь прилагает некоторые усилия к тому, дабы представить их высшему обществу, пригласив обеих на бал, устроенный им в честь своей племянницы. Одного этого оказалось достаточно, чтобы возбудить ее любопытство. Будучи знакома с Альверстоком намного лучше миссис Буррел, леди Джерси ни на миг не поверила в то, что ему в голову вообще могла прийти мысль дать бал в честь Джейн или какой-либо иной своей племянницы. То, что он пошел на это ради своих никому не известных подопечных, тоже было на него не похоже. Увидев Чарис, миледи было решила, что она – последняя по счету пассия Альверстока, но мысль эта растаяла так же быстро, как и зародилась. Девочка была, конечно, очень мила, но совсем не во вкусе маркиза. Невинные бутоны, лепестки которых лишь начали раскрываться, никогда не числились среди его жертв; а этой, помимо того, что она приходилась ему подопечной, недоставало изюминки. Красивая дурочка, решила леди Джерси, которую Альверсток счел бы смертельно скучной через пять минут знакомства с ней.

Что же касается благовидного объяснения, предложенного Луизой своей давней подруге, миссис Драммонд Буррел, о том, что, дескать, Альверсток счел своим долгом позаботиться о детях Фреда Мерривиля, то в это не мог поверить никто, хоть мало-мальски знавший маркиза. Но тогда почему? И тут на ее светлость снизошло озарение. Одного взгляда на леди Бакстед ей хватило, чтобы убедиться в своей правоте: он пригласил свою прелестную подопечную на бал только для того, чтобы наказать Луизу! Можно было не сомневаться, что она изводила его требованиями дать бал в честь своей дочери-дурнушки, и он измыслил сладкую месть, коварный дьявол! Впрочем, Луиза получила то, чего заслуживала, подумала леди Джерси, учитывая те бесконечные претензии, что она к нему предъявляла, при этом не питая к нему ни малейших сестринских чувств.

Лукреция тоже хороша: надела свою слабую, печальную улыбку, но в душе наверняка бесится ничуть не меньше Луизы, если не больше, поскольку ей не только приходится молча наблюдать, как ее дочь отодвигают на второй план, но и быть свидетельницей того, как ее обожаемый Эндимион пожирает глазами Чарис, словно влюбленный безумец.

Не следует забывать и о Парракомбах – или, точнее, миссис Парракомб, потому как только полный глупец мог полагать, будто ее богатого, но недалекого супруга интересует еще что-либо, кроме перемены блюд на столе и скаковых лошадок. Хотела бы я знать, сказала себе леди Джерси, что подвигло Альверстока пригласить их на званый ужин? Еще совсем недавно его имя тесно связывали с Каролиной, но в последнее время его все реже можно было застать в ее обществе: на взгляд ее светлости, та повела себя чересчур капризно и своенравно, да вдобавок еще и предъявила на него непомерные права.

Или Альверсток пригласил ее на эту вечеринку, столь явно устроенную им в честь своих подопечных, чтобы ненавязчиво дать ей понять, что ее правление подошло к концу? А что, он вполне способен на это, этакий негодяй! Бедная Каролина! Но ей следовало бы быть умнее и не надеяться, что она сможет вести двойную игру с Альверстоком! Заполучить его – большая удача; но рассчитывать, что он останется ее безропотным пленником, пока она одаряет своей благосклонностью прочих дамских угодников, было большой глупостью; увлечение его никогда еще не было настолько глубоким, чтобы пробудить в нем желание затмить остальных своих соперников. Если леди, которую он решал одарить своей (мимолетной) привязанностью, поощряла ухаживания прочих воздыхателей, он тут же оставлял ее, философски пожимая плечами. Сколь бы преходящим ни было его обожание, делить свой объект он ни с кем не собирался. Леди Джерси подозревала, что, когда его пассию (вряд ли здесь был уместен более емкий эпитет) замечали в обществе других мужчин, это означало, что она ему прискучила, и он расставался с ней без малейших сожалений.

Совершенно очевидно, что еще несколько месяцев тому миссис Парракомб начала утомлять его. Она была привлекательна, забавна и достаточно умна, чтобы увлечь его – правда, не слишком сильно. Он распознал в ней высокородную леди с душой куртизанки и, в качестве таковой, завязал с ней легкую интрижку, пока его страсть к ней не угасла. Увы, длилась она совсем недолго. Роскошная красотка, она возбудила в нем лишь желание, не породив искры подлинного чувства в его холодном сердце.

Миссис Парракомб поняла это и, будучи столь же чужда любви и нежности, постаралась сделать вид, что ничуть этим не уязвлена. Женщина оказалась достаточно умна, чтобы продемонстрировать окружающим, прежде чем в обществе заметят охлаждение его чувств, что это она бросила его первой. Впрочем, не обладая проницательностью леди Джерси, она не сомневалась, что мисс Чарис Мерривиль стала очередной inamorata[38]38
  Возлюбленная; любовница (итал.).


[Закрыть] Альверстока; надо отдать ей должное: представление соперницы она снесла с завидным хладнокровием и лишь немного погодя, улучив удобный момент, пробормотала ему на ухо: