Текст книги "Фредерика"

Альверсток обрел очертания злого колдуна, способного отправить Эндимиона на край света одним взмахом своей волшебной палочки, а Фредерика из любящей сестры превратилась в злейшего врага. К счастью, отсутствие Фредерики, равно как и собственные необременительные обязанности на воинской службе позволяли Эндимиону навещать ее достаточно часто, чтобы уберечь разум Чарис от окончательного помутнения. На Аппер-Уимпол-стрит он неизменно являлся под предлогом встречи с Гарри или сопровождая Хлою, так что, какими бы сильными ни были подозрения Баддла, он не мог отказаться впустить его.

Гарри, раз и навсегда решив, что Эндимион – подходящий жених для сестры, смотрел на эти хитрости сквозь пальцы, но вел себя в полном соответствии со строжайшими правилами приличия (в его представлении), никогда не отлучаясь из гостиной больше чем на полчаса, когда в доме находился Эндимион.

Что же касается Хлои, преисполненной самой искренней симпатии и привязавшейся к Чарис почти столь же крепко, как к своему брату, она всегда была готова дать Эндимиону повод нанести визит на улицу Аппер-Уимпол-стрит. И здесь на помощь ей пришло само Провидение, правда, под видом инфлюэнцы. Миссис Донтри слегла с настолько тяжелым приступом этой болезни, по сравнению с которым страдания (да и нападки!) других людей выглядели смехотворными. Полностью положившись на свою горничную и преданную кузину, она запретила дочерям появляться в собственной спальне, препоручив их заботам мисс Пламли и одной из гувернанток Дианы. Но, поскольку Хлоя уже вышла из школьного возраста, а мисс Пламли хватало забот с больной, ни одна из этих дам не препятствовала ни ее дружбе с Чарис, ни экспедициям под эгидой брата.

Совсем иначе повела себя мисс Уиншем. Узнав от миссис Херли, что Эндимион днюет и ночует на Апперт-Уимпол-стрит, она первым делом отчитала Чарис, отчего та разрыдалась, а потом и довершила разгром, заявив, что лучше ей выбросить Эндимиона из головы, поскольку Фредерика никогда не даст своего согласия на этот брак.

Принесенные Гарри известия о том, что Фредерика намерена увезти свою семью из Лондона, вселили уныние в сердца несчастных влюбленных. Эндимион оправился первым и заявил, что запросто может наезжать в Рамсгейт (хотя ему и очень не по нраву столь скрытное поведение) для тайных встреч с Чарис, а вот Чарис была полна самых дурных и даже трагических предчувствий.

Именно в это время в Лондон вернулся Альверсток. Уже на следующий день он нанес визит на Аппер-Уимпол-стрит, и его препроводили в гостиную, где он обнаружил лишь Чарис и Эндимиона.

Замешательство молодой парочки было явным, и оно ни в коей мере не ослабело после того, как его светлость выразительно поднес к глазам монокль. Эндимион, покраснев до корней волос, пробормотал, запинаясь:

– Я п-пришел, чтобы с-справиться о… о Феликсе, сэр! И перемолвиться словечком с Гарри!

– А Гарри только что вышел, – мужественно поспешила ему на помощь Чарис. – Но всего на минутку, и я п-попросила кузена Эндимиона подождать его возвращения!

Его светлость с трудом подавил желание расхохотаться и ответил с таким дружелюбием, которое перепуганной насмерть парочке показалось исключительно зловещим:

– Какая удача, что я пришел как раз вовремя, чтобы развеять ваше беспокойство, Эндимион! Я рад, что могу сообщить вам: Феликс поправляется и вскоре, полагаю, окрепнет достаточно, чтобы вернуться в Лондон. Так что вам более незачем ждать! Если же ваше поручение к Гарри имеет некоторую срочность, предлагаю вам передать его Баддлу. Не сомневаюсь, что он будет счастлив наведаться к вам в гости!

После столь уничижительной речи Эндимиону ничего не оставалось, как удалиться, постаравшись сохранить лицо. На мгновение ему пришла в голову дикая мысль – взять и рассказать обо всем Альверстоку, но он тут же отказался от нее. Во-первых, он безошибочно истолковал умоляющий взгляд Чарис; во-вторых, его застали врасплох, и у него не было времени ни подготовить свое заявление, ни изложить аргументы в пользу брака, который, по словам матери, был совершенно неприемлем для маркиза.

Когда дверь за ним закрылась, маркиз выпустил из рук монокль и вошел в комнату, обронив:

– В отсутствие вашей сестры и тетки, Чарис, считаю своим долгом напомнить, что вам не подобает развлекать молодых людей, когда рядом с вами нет хотя бы вашего брата. В сущности, ваше поведение просто неприлично!

Она покраснела, задрожала и, едва владея собой, пролепетала:

– Это всего лишь кузен! Он друг Гарри и пришел только для того, чтобы справиться о здоровье Феликса…

– Вы неумелая лгунья, дитя мое, – заметил он. – Это говорит в вашу пользу, но вам следует поупражняться, прежде чем вы рискнете испытать свое искусство на таких стреляных воробьях, как я! О, прошу вас, не ударяйтесь в слезы! Плачущие женщины вызывают у меня стойкую неприязнь. Я дам вам хороший совет: никогда не относитесь к своим интрижкам всерьез и всегда соблюдайте осторожность!

Она попыталась улыбнуться, но зрелище получилось жалкое. Маркиза начало охватывать знакомое гнетущее ощущение скуки; он постарался подавить его и продолжал со слабой улыбкой:

– Хандра? Искренне вам сочувствую и готов поделиться с вами еще одним ценным советом: эти маленькие романы могут быть восхитительными или болезненными, но они не длятся долго, поверьте! Вы возразите, естественно, и напрасно: я сужу по собственному, весьма обширному, опыту. Да, это отвратительно, не так ли? Только ничего не рассказывайте своей тете!

Чарис истерически рассмеялась, но нашла в себе силы возразить:

– Все совсем не так!

– Разумеется, не так – как всегда, – ответил он.

– Вы ничего не понимаете! – с горечью воскликнула она.

– Только что, – с язвительной холодностью заявил его светлость, – вы сделали очень глупое замечание, которое никак не может претендовать на оригинальность! Каждое новое поколение, дитя мое, говорит вслух или думает, что их предшественникам недостает понимания и что они никогда не переживали ничего подобного. Но давайте поговорим о другом! Когда я уезжал из Хартфордшира, Феликс впервые за все время сидел на кровати и играл в карты с Джессами. Поскольку при этом он выражал еще и сильное желание съесть баранью отбивную, надеюсь, что весьма скоро он воссоединится с вами.

Чарис попыталась выдавить очередную улыбку, но в ней было мало радости. Безжизненным голосом она пробормотала:

– О! Милый Феликс! Какое облегчение!

Она настолько раздражала Альверстока, что ему пришлось сделать над собой усилие, дабы сдержать уже готовое сорваться с языка язвительное замечание. Почти наверняка она бы вновь ударилась в слезы, а плаксивые женщины занимали одно из первых мест в списке вещей, вызывающих у него отвращение. Он решил откланяться, не сообщив ей о предстоящем переселении в Альвер. Ему стало ясно, что глупая девчонка по уши влюбилась в его столь же глупого кузена и, скорее всего, вызовет у него стойкое отвращение, когда грохнется в обморок, узнав, что вскоре ее изымут из пределов досягаемости ее ненаглядного Эндимиона.

Маркиз был склонен полагать, что Эндимион не строит серьезных матримониальных планов, а поскольку он даже не подозревал о том, что ему полагается желать своему наследнику заключения выгодного во всех смыслах брака, то и не мог понять, почему (если Эндимион действительно хочет жениться на Чарис) глупый солдафон до сих пор не обратился к нему за поддержкой. Эндимион неизменно посвящал его во все свои планы, и уж он-то должен был знать, что влияние его кузена может сыграть решающую роль. Вероятно, сейчас он переживает очередной приступ влюбленности, от которого скоро оправится. Однако, поскольку Чарис, похоже, влюбилась в него не на шутку, принадлежа при этом к числу тех девиц, кои склонны впадать в самую черную меланхолию, если их надежды пойдут прахом, то чем раньше эта интрижка будет раздавлена в зародыше, тем лучше. Пожалуй, стоит намекнуть на это Эндимиону.

Учитывая, что ранее он никогда не делал ничего подобного, столь вопиющее отклонение от обычного стиля общения произвело на Эндимиона неизгладимое впечатление, хотя и совсем не то, на какое рассчитывал его светлость. Эндимион поспешил донести известие о его вмешательстве до Чарис, которая смертельно побледнела и воскликнула:

– Так я и знала! Он намерен разлучить нас! О, что же нам делать?

– Ну и что тут такого? – поинтересовался Гарри, которому горести и нерешительность влюбленных уже начали действовать на нервы. – Ты же не зависишь от него, а, Эндимион?

– Нет, то есть он выплачивает мне дьявольски достойное содержание. У меня есть около двух тысяч фунтов собственного дохода – ну, и наследство, разумеется, но, по правде говоря, я никогда особенно на него не рассчитывал. Словом, я хочу сказать, разве не может он сам пойти под венец?

– Кто, он? В его-то возрасте? Не думаю! – возразил Гарри. – А если этого не случится, то и лишить тебя наследства он не сможет, верно? Не больше, чем отправить в какую-нибудь заграничную дыру! Будь я проклят, если понимаю, отчего вы так всполошились!

– Дело не в этом! Я имею в виду, что не боюсь кузена Вернона! Дело в… его сестрах, и моей матери, и Фредерике! Словом, ты ничего не знаешь.

Этот бессвязный призыв к пониманию задел чувствительные струнки. Гарри еще не доводилось сталкиваться с испытаниями, которых столь явно опасался Эндимион, зато ему был уже знаком инстинктивный страх каждого мужчины перед женскими приступами ярости. Дрогнувшим голосом он произнес:

– Чтоб мне провалиться на этом месте! Об этом я не подумал! Боже, какой шум они поднимут!

Эндимион метнул на него благодарный взгляд.

– Это точно. Впрочем, к моей матери это не относится, – честно добавил он. – Она никогда не поднимает шум.

– Послушай, если это так…

– Она сляжет в постель, – просто сказал Эндимион. – С приступом! У нее слабое сердце. Если я скажу ей, что собираюсь жениться на Чарис, с нею случатся судороги: так бывает всегда, когда кто-нибудь из нас выводит ее из себя! Потом кузина Гарриет пошлет за этим ее дьявольским доктором, Халфордом, после чего обе учинят такой скандал, словно я убил безвинного младенца! Дьявольски неприятно, знаешь ли! Нельзя доводить свою мать до того, что она падает в обморок – ужасное зрелище! Кроме того, мне и не хочется этого делать: я ее люблю!

– О нет, нет! – быстро сказала Чарис. – Ни за что на свете я не потребую этого от тебя! Бедная миссис Донтри, но разве может она испытывать другие чувства? О, как мне ее жаль!

Тронутый до глубины души, Эндимион схватил ее руку и пылко поцеловал, сообщив ей, что она ангел. Брат ее, куда менее покладистый, посоветовал Чарис не быть столь слезливо-сентиментальной, а Эндимиону, который поспешил грудью встать на защиту своей возлюбленной, заявил, что тот запоет совсем по-другому, когда она начнет жалеть и его.

– А это непременно случится, помяни мое слово! – сказал он. – Тебе вольно называть ее поведение ангельским, когда она вечно старается угодить всем и каждому, жалея тех, кому угодить не может, но я не стану этого делать и называю такую манеру безмозглой, вот как!

– Не надо! – умоляюще пролепетала Чарис.

– Нет, надо! – разозлился Гарри. – Я уже говорил тебе это раньше и повторяю еще раз! Будь осторожна, Чарис, иначе все закончится тем, что тебе придется жалеть себя саму! И все из-за того, что у тебя нет ни капли решимости! Ну и что, что это не понравится миссис Донтри и Фредерике? Они смирятся! И не надо смотреть на меня, как солдат на вошь, Эндимион, потому что своей сестре я могу говорить все, что мне заблагорассудится!

Но в этот момент в разговор вмешалась Чарис, которой крайне не понравилось отношение брата к поведению ее обожаемого Эндимиона и которая грудью встала на его защиту с несколько неожиданным пылом. В ходе последующей перепалки Эндимион снизошел до того, что признал за Гарри родственные права и погрузился в глубочайшую задумчивость, из которой, впрочем, вскоре вышел и насмерть сразил противоборствующие стороны заявлением:

– Точно, так оно и будет! – Заметив, что оба Мерривиля глядят на него с достойным сожаления отсутствием понимания, он добавил: – То, о чем ты только что говорил, Гарри! Моя мать и Фредерика! Смирятся! Более того, если у нас все получится – то есть если мы соединимся узами брака! – а они об этом не узнают, то мы одним выстрелом убьем двух зайцев! Словом, я имею в виду – смысла поднимать шум уже не будет! И падать в обморок тоже! Если подумать, то и нужды переводить меня куда-нибудь, или отправлять с какой-нибудь чертовой миссией, или делать еще что-нибудь столь же дьявольское – тоже не будет! Это же ясно как божий день!

Столь потрясающе логические умозаключения повергли Чарис в полный восторг, а вот на Гарри почему-то не произвели особого впечатления.

– Хватит строить воздушные замки! Как, черт меня подери, можно обвенчаться так, чтобы об этом никто не узнал? А если ты вознамерился сбежать с Чарис, то я прямо тебе скажу, ничего у тебя не выйдет! Если ты думаешь, что я стану помогать собственной сестре превратиться в падшую женщину, то ты крупно ошибаешься! Хорошенького же ты обо мне мнения!

– Я никогда такого не сделаю! – провозгласила Чарис.

– Нет! – заявил Эндимион и покраснел до корней волос. – И хорошенького же ты мнения обо мне, Гарри, если считаешь, что я способен на такое! Да это чистой воды безумие! Я удивляюсь, как ты вообще позволяешь Чарис общаться со мной!

– Помолчал бы ты лучше, а? – скривился Гарри. – Разумеется, я так не думаю! Но если ты не имеешь в виду бегство, то что тогда? Будь я проклят, если вижу иной способ проделать все в тайне!

– Нет, – мрачно согласился Эндимион.

– Что, ради всего святого…

– Ничего я не имею в виду, – пояснил Эндимион. – Просто подумал, что было бы дьявольски здорово, если бы нам удалось провернуть это дельце.

К счастью, поскольку Гарри, задохнувшись от возмущения, уже готов был дать волю своим чувствам, совещанию положил конец бой часов на каминной полке, напомнив Эндимиону о его воинском долге. Поспешно рассыпавшись в извинениях, тот выскочил за дверь.

– Господи, и откуда берутся такие идиоты? – взорвался Гарри. – «…Просто подумал, что было бы дьявольски здорово, если бы нам удалось провернуть это дельце!» А еще было бы дьявольски хорошо, если у вас обоих мозгов оказалось хоть капельку больше, чем у парочки куриц! Но об этом остается только мечтать!

Чарис разрыдалась.

Глава 26

Если не считать того, что Гарри пожалел о своих последних словах, сказанных сгоряча, и помирился с сестрой, то дела по-прежнему оставались в том же неудовлетворительном состоянии, когда три дня спустя из Хартфоршира в Лондон вернулись блудные родственники.

Еще до того, как нога ее ступила на каменные плиты двора, Фредерика заметила, что Чарис выглядит бледной и осунувшейся; но в суете приезда возможности поговорить с ней наедине так и не представилось. И только после того, как багаж был перенесен внутрь, обмен приветствиями со слугами состоялся, а Феликса, хоть и не без трудностей, удалось убедить лечь в постель, Фредерика смогла уделить внимание сестре. Она пригласила ее к себе в спальню, чтобы та помогла разобрать вещи, и сказала:

– Мне кажется, мы не виделись с тобой целую вечность. От всей души надеюсь, что нам больше никогда не доведется пережить что-либо подобное!

– О да! – с содроганием воскликнула Чарис. – Тебе, должно быть, пришлось ужасно нелегко!

– Да уж, это точно, – согласилась Фредерика. – Если бы не Альверсток, даже не знаю, как бы я справилась. Боюсь, что никогда не смогу отплатить ему за его доброту. Он был так тверд и терпелив с Феликсом! И поддерживал меня, особенно в течение первых двух дней, когда я боялась… Но давай не будем более говорить об этом! Дорогая моя, ты больна? Мне не нравится твоя бледность!

– О нет! Я прекрасно себя чувствую. Это все жара!

– Очень может быть. Я сама ее ощущала, даже в деревне: меня одолевала ужасная апатия, и я чувствовала себя подавленной. А здесь, наверное, было еще хуже. Ты не поверишь, но, когда мы въехали в город и покатили по улице между домами, Джессами сказал, что мы словно оказались в раскаленной печи. Но оставим это! Надеюсь, уже через несколько дней мы уедем из Лондона далеко-далеко. Альверсток не рассказывал тебе о своем замечательном плане, который придумал для нас?

– Нет, – пролепетала Чарис, с растущей тревогой глядя на сестру.

– Мы едем в Альвер и сможем оставаться там так долго, сколько захотим! – сказала Фредерика, начиная распаковывать свою дорожную сумку. – Поначалу я решила отклонить его предложение, но оно оказалось слишком соблазнительным – именно то, что нужно мальчикам! Это в Сомерсете, неподалеку от Бата, что будет очень кстати. О, дорогая, только взгляни на этот муслин! Пожалуй, я попрошу тебя уложить мои вещи, когда мы будем собираться в Альвер. – Не получив ответа, она оглянулась и увидела, что Чарис безвольно опустилась в кресло, закрыв лицо ладонями. – Чарис, милая моя! В чем дело?

– Я очень несчастна!

– Боже милосердный, почему?

– Я не хочу ехать в Альвер!

Стараясь не дать воли своему раздражению, Фредерика спокойно осведомилась:

– Ты хочешь сказать, что предпочла бы поехать на море?

– О нет! Я вообще никуда не хочу ехать!

– Чарис, думаю, ты сама не понимаешь, чего хочешь, – сказала Фредерика. – Здоровье Феликса требует, чтобы я увезла его из Лондона. А если Лондон и впрямь таков летом, каким выглядит сейчас – душным и шумным, то я уверена, что переезд пойдет на пользу всем нам! Или ты боишься, что там будет скучно? Быть может, поначалу, после всех наших развлечений здесь, так оно и окажется, но ведь ты никогда не считала жизнь в деревне скучной. А мне представляется, что Альвер – прекрасное местечко; ты помнишь, что в путеводителе написано о его парке, озере и садах со всеми их редкими кустарниками? Нам никогда не надоест рисовать их! Альверсток говорит, что мальчики могут ловить форель в ручье – жаль, что ты не видела Джессами, когда он узнал об этом плане! Ты ведь не захочешь лишить его такого удовольствия? В конце концов, ни он, ни Феликс не возражали против того, чтобы сделать приятное нам!

– О нет, нет! Я не имела в виду ничего такого – разумеется, они должны поехать! Вот только если бы еще я могла остаться здесь! Я думала, что, быть может, мне можно будет перебраться на Харли-стрит? Если тетя Серафина поедет с вами, бедная тетя Амелия будет рада моему обществу.

– Тетя Серафина не поедет с нами, потому что я не собираюсь приглашать ее. Кроме того, я не вижу нужды в компаньонке, а если бы и видела, то не стала бы обращаться к ней за помощью, так как вышла у нее из милости! Что же касается того, чтобы поселиться у тети Амелии, можешь выбросить эту дикую идею из головы!

– Ох, Фредерика…

– Если не хочешь довести меня до белого каления, прекрати свои стенания! – разозлилась Фредерика. – И перестань притворяться! Честное слово, Чарис, я тебе удивляюсь! Я знаю, чего ты хочешь – остаться в Лондоне и изображать из себя дурочку, встречаясь с Эндимионом Донтри! Полагаю, именно этим ты и занималась, пока меня здесь не было? Как ты не понимаешь, что выставляешь себя на посмешище?

– Я люблю Эндимиона! – заявила Чарис, поднимая голову. – А он любит меня!

– В таком случае я не вижу повода для страданий, – будничным тоном ответила Фредерика.

Чарис уставилась на нее, не веря своим ушам:

– Ты имеешь в виду… ты хочешь сказать, что не станешь возражать против нашего брака?

– Я не знаю, что будет, если твоя нынешняя привязанность окажется более длительной, чем все предыдущие, – беспечно отозвалась Фредерика.

– Ты никогда не позволишь мне выйти за него замуж – никогда! – с надрывом вскричала Чарис. – Ты добиваешься только одного – разлучить нас!

– Каким же это образом – увезти тебя на несколько месяцев в Альвер? Если ваша взаимная страсть не выдержит разлуки…

– Всегда! Всегда! – перебила ее Чарис. – Ты сделаешь все, чтобы мы не виделись, надеясь, что я забуду его! Но этого не случится, Фредерика! Потому что я всегда буду любить его!

– Не впадай в истерику! Не забывай, что ровно через два года (если я не смягчусь раньше), ты сможешь поступать так, как тебе заблагорассудится!

– О, ты не знаешь, что это такое – любить! – пылко воскликнула Чарис.

– Да, не знаю, за что и благодарна судьбе – если это означает сходить с ума, нести всякую чушь и творить разные глупости! И позволь мне сказать тебе кое-что еще – и ты тоже должна быть благодарна! Иначе поставишь себя в крайне неудобное положение! Уймись, заклинаю тебя, дорогая моя! Сейчас не самое подходящее время, чтобы закатывать истерику из-за всякой ерунды. Посмотрим на твои чувства, когда у тебя будет время подумать. А теперь давай не будем ссориться! Не хочу показаться тебе грубой, но у меня и так хватает забот, чтобы переживать еще и из-за того, что представляется мне совершеннейшей…

Она оборвала себя на полуслове, но Чарис закончила предложение вместо нее:

– Чепухой! – выкрикнула она и выбежала из комнаты.

Фредерика не сделала попытки последовать за ней. Она сумела сохранить самообладание, но еще никогда не была так близка к тому, чтобы выйти из себя и накричать на сестру. У нее не укладывалось в голове, что после всех тягот и треволнений по возвращении домой ее встретила такая вот сцена, когда сама она пребывает отнюдь не в радужном настроении. Пожалуй, Чарис не сознавала, что, когда на долю человека выпадает слишком много переживаний, облегчение не помогает ему моментально прийти в себя. Да, конечно, она и сама не подозревала, что после первых восторгов впадет в уныние и проявит раздражительность; тем не менее Чарис следовало бы быть умнее и не разыгрывать перед ней трагедии через час после приезда.

Она сказала себе, что на самом деле слишком устала и потому так легко вышла из себя. Последняя неделя на ферме Монкс-Фарм, когда рядом больше не было Альверстока, который взял на себя заботу о ней, изрядно вымотала ее. Она настолько привыкла обращаться к нему за помощью или советом, что, вполне естественно, оказалась без него как без рук. Кроме того, ей очень недоставало его общества; она была уверена, что, останься он на Монкс-Фарм, она не чувствовала бы себя столь подавленной. И в этом тоже не было ничего удивительного – как бы сильно она ни любила своих младших братьев, с ними при всем желании невозможно было разговаривать так, как с Альверстоком – или с любым взрослым человеком.

Мысль эта заставила ее задуматься. Развешивая свои платья в гардеробе и перекладывая юбки и сорочки из дорожной сумки в комод, она вспоминала их пешие и конные прогулки, которыми так наслаждалась, раздумывая над тем, что он говорил ей, и сдержанно улыбаясь при этом.

Эти не лишенные приятности, хотя и ностальгические, воспоминания были прерваны небрежным стуком в дверь. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Гарри и с порога заявил:

– Что я слышу, Фредди? Чарис говорит, что ты намерена провести лето в имении Альверстока в Сомерсете! Клянусь честью, меня удивляет, что ты стремишься настолько быть обязанной ему, и вот что я тебе скажу – я этого не допущу! Я в состоянии сам позаботиться о своей семье, так и передай ему! Более того, я очень хочу знать, что он задумал! Ты, конечно, можешь и не подозревать о его репутации, но мне она известна – и будь я проклят, но со мной эти штучки не пройдут!

– Правда, Гарри? – подозрительно спокойным голосом осведомилась Фредерика. – Тогда начни наконец заботиться о своей семье! До сих пор ты не проявлял ни малейшего желания сделать это! Ты даже не пожелал подыскать для нас жилье, когда я попросила тебя об этом! Ты позволил – о нет, ты поощрял Эндимиона Донтри в его ухаживаниях за Чарис, совершенно не думая о последствиях! Ты не сделал ни малейшей попытки принять на себя свою же ответственность! Ты довольствовался тем, что предоставлял это мне! А теперь – теперь, когда у меня ум за разум заходит и когда мой кузен – а не мой брат! – приходит ко мне на помощь, у тебя хватает наглости заявить, что ты этого не потерпишь и что не желаешь быть ему обязанным! Ты удивляешься, что я позволяю себе это! Что ж, мне это тоже не нравится, но тут уж ничего не попишешь, потому что мне больше не к кому обратиться за помощью! Ты смеешь удивляться мне! Но ты удивляешь меня куда больше, вот что я тебе скажу!

Голос у нее сорвался; она умолкла и отвернулась, почти столь же ошеломленная неожиданным взрывом, как и Гарри. Она сумела сохранить самообладание, разговаривая с Чарис, но и подумать не могла, что потеряет его с Гарри. Она вовсе не собиралась упрекать его и теперь пришла в ужас оттого, что натворила. Она не понимала, что на нее нашло, и вдруг обнаружила, что ее буквально трясет от ярости, чего с нею еще никогда не случалось. На нее вдруг навалилась слабость, и она почувствовала, что опустошена и едва сдерживает слезы. Сдавленным голосом она пробормотала:

– Прости меня! Я не хотела… совершенно выбилась из сил… Я очень устала! Прошу тебя, забудь о том, что я тебе наговорила! И уйди, пожалуйста!

– О да, конечно! – ответил Гарри. – С большим удовольствием!

Он выскочил из комнаты, кипя от гнева и унижения. В словах Фредерики содержалось достаточно правды, чтобы задеть его совесть, и от этого он злился сильнее, чем если бы упреки сестры были несправедливыми. И кто, позвольте спросить, виноват в том, что он не взял на себя ответственность? Фредерика, кто же еще! Какой она подняла бы крик, вздумай он вмешаться в то, как она руководит семьей! Когда это она просила его о помощи? Да никогда! Во всяком случае, вплоть до того момента, как поручила ему позаботиться о Чарис на время своего отсутствия в Лондоне. И что, разве он отказал ей? Напротив, он беспрекословно выполнил ее просьбу, хотя ему пришлось отказаться от развлечений, ради которых он и приехал в Лондон и которые предвкушал с таким нетерпением! Или последние несколько недель он проторчал в Лондоне ради собственного удовольствия? Ничуть не бывало! Он пошел ей навстречу. Будь на то его воля, он бы немедленно отправился на ферму Монкс-Фарм.

Он продолжал накручивать себя в том же духе, задавая вопросы и находя на них неопровержимые ответы, но удовлетворения при этом не испытывал. Обида в его душе росла, и когда Чарис разыскала его, чтобы попросить о помощи, он пребывал как раз в том расположении духа, чтобы пуститься на любую авантюру только из желания досадить Фредерике.

В свете своего неминуемого и надвигающегося заточения в Альвере Чарис сочла жизненно необходимым посоветоваться с Эндимионом: не согласится ли ее милый Гарри передать ему весточку? И не может ли он придумать подходящего предлога для встречи?

Конечно, может, и еще как! Он отправится к Эндимиону нынче же вечером; что же до предлога, то нет ничего проще! Они встретятся в садах Кенсингтон-Гарденз, и он сам сопроводит Чарис туда.

– О Гарри, я знала, что могу положиться на тебя! – выдохнула Чарис.

Ее слова пролили бальзам на его уязвленную душу. По крайней мере хотя бы одна из сестер ценит его! Жаль, конечно (хотя как посмотреть), что Фредерика не слышит этой декларации веры, но ничего, совсем скоро она убедится, что он вовсе не такое презренное ничтожество, каким она его представляет, а грозная сила, с которой придется считаться.

Но когда она перед самым ужином сошла в гостиную, гнев его уже почти угас. Он был один, и она подошла прямо к нему, обняла его за шею и поцеловала в щеку со словами:

– Ох, Гарри! У тебя не сестра, а прямо какой-то унтер-офицер в юбке! Прости меня!

Обида все еще не отпускала его. Она быстро таяла, но еще не исчезла окончательно, что и заставило его сказать:

– Должен заметить, Фредди, что с твоей стороны это было нечестно!

Он уже приготовился доказывать ей, пункт за пунктом, как только что доказал себе, что она сильно в нем ошибается; и если бы она позволила ему, то совсем скоро уговорил бы себя и к нему вернулось бы нормальное расположение духа. Но Фредерика поступила наоборот. Она только что пережила две неприятные сцены, она устала, у нее болела голова; больше всего на свете ей хотелось лечь в постель и меньше всего – затевать очередной скандал. Поэтому она сказала:

– Да, дорогой, я знаю. Но давай поговорим о чем-нибудь другом!

– Согласен, но ведь это ты первая завела разговор об Эндимионе и Чарис, и…

– Ради всего святого, Гарри, не будем об этом! – воскликнула она. – Я не хочу и не буду спорить с тобой!

В ее словах он увидел лишь презрение старшей сестры к его мнению и отреагировал соответственно. Ощетинившись, он ледяным тоном заявил:

– Как тебе будет угодно.

Фредерика поняла, что оскорбила его чувства, как и то, что теперь ей придется умасливать его, умоляя сменить гнев на милость. При этом она знала, что для этого потребуется такт и терпение, чего ей как раз сейчас и недоставало. Поэтому, одарив его на прощание утомленной улыбкой, она извинилась и ушла, утешая себя тем, что вспышки раздражения Гарри никогда не длятся долго.

Чарис сошла к ужину с покрасневшими от слез глазами, но вполне владея собой; когда же они с Фредерикой удалились в гостиную, она взялась за вышивку, отвечая на вопросы сестры, но подчеркнуто воздерживаясь от самостоятельных реплик.

Спать обе ушли рано; и Фредерика испытала облегчение, когда в ответ на поцелуй и пожелание спокойной ночи Чарис обняла ее за шею.

Заснула она почти мгновенно, а вот Чарис лежала без сна, надеясь услышать шаги Гарри на лестнице. Когда же они наконец раздались, она села на кровати, потому что он пообещал сообщить ей о результатах своей миссии. Он осторожно постучался, и она ответила приглушенным голосом:

– Входи! – И, не дожидаясь, пока он закроет дверь за собой, требовательно воскликнула: – О Гарри, ты виделся с ним?

– Да, конечно. Говори потише! – ответил он, бросив выразительный взгляд на стену, отделявшую ее комнату от спальни Фредерики.

– Что он сказал? – нетерпеливо спросила она, послушно понижая голос. – Что, по его мнению, нам теперь делать?

– Он ответил, что ему нужно время, чтобы хорошенько все обдумать, – ответил он, не в силах сдержать ухмылку.

– Естественно, для него это стало настоящим потрясением, – с достоинством ответила Чарис.

– Еще бы! Он прямо лишился дара речи и поначалу смог сказать лишь: «Какого дьявола!» Мы встречаемся с ним завтра, так что успокойся! Кстати, не помешало бы придумать какой-нибудь благовидный предлог на тот случай, если Фредерика пожелает узнать, куда это мы собрались, а я готов побиться об заклад, что она это сделает непременно!

– О нет, Гарри, неужели? Мне невыносима мысль о том, что придется обмануть ее! – убитым голосом сообщила брату Чарис.

– Что ж, в таком случае тебе лучше не встречаться с Эндимионом!