Текст книги "Фредерика"

Глава 2

Когда маркиз некоторое время спустя вошел в свой дом, первым, что бросилось ему в глаза, было письмо, лежавшее на украшенном золоченой бронзой столике эбенового дерева и стоявшем в простенке между двумя окнами. Адрес на нем был написан крупными и летящими буквами с завитушками, а бледно-лиловая сургучная печать, запечатывающая его, осталась нетронутой, поскольку мистер Чарльз Тревор, вышколенный секретарь маркиза, с первого взгляда распознал, что пришло оно от одной из тех хрупких красоток, что временно завладела рассеянным и переменчивым вниманием его светлости. Передав склонившемуся в поклоне слуге шляпу, перчатки и пальто для верховой езды с многочисленными пелеринами, что привели в такой восторг мисс Китти Бакстед, он взял письмо и прошел с ним в библиотеку. Едва он сломал печать и развернул сложенный в несколько раз листок, как его взыскательный нюх атаковал аромат серой амбры. На лице маркиза отразилось отвращение; отставив письмо на вытянутую руку, он извлек из кармашка свой монокль. Вооружившись им, он небрежно пробежал письмо глазами, после чего отправил его в огонь. Фанни, решил он, прискучила ему окончательно. Очаровательное создание, подобно многим девицам, полагавшим себя неотразимыми, она так и не поняла, когда следует остановиться. Теперь ей понадобилась пара серых в яблоках лошадок, дабы запрячь их в свое ландо; на прошлой неделе это было бриллиантовое ожерелье. Что ж, он дал ей его, и пусть оно послужит прощальным подарком на память.

Тяжелый аромат, которым она обильно сбрызнула свое послание, казалось, прилип к его пальцам; маркиз тщательно вытирал их, когда в комнату вошел Чарльз Тревор. Маркиз поднял голову и, заметив удивление на лице молодого человека, любезно пояснил ему, что не любит амбру.

Мистер Тревор предпочел промолчать, но полное согласие со своим хозяином было написано у него на лбу столь крупными буквами, что Альверсток добавил:

– Именно так! Догадываюсь, о чем вы думаете, Чарльз, и вы совершенно правы: настало время дать очаровательной Фанни conge[3]3
  Отставка (фр.).


[Закрыть]. – Он вздохнул с деланным сожалением. – Премилая штучка, но неимоверно алчная при своих-то куриных мозгах.

И вновь мистер Тревор никак не прокомментировал слова маркиза. Откровенно говоря, ему было бы нелегко это сделать, поскольку он к предмету разговора испытывал весьма противоречивые чувства. Оставаясь моралистом, он мог лишь порицать способ жизни своего нанимателя; с другой стороны, воспитанный в рыцарских традициях, он жалел светловолосую Фанни; и наконец, будучи в достаточной мере осведомленным о щедрости, каковую его светлость проявил к молодой леди, он был вынужден признать, что у той нет оснований для недовольства.

Чарльз Тревор, младший представитель многодетного семейства, был обязан своим нынешним положением тому обстоятельству, что его отец, вскоре после своего рукоположения, был приставлен в качестве учителя и духовного наставника к отцу нынешнего маркиза, сопровождая того во время продолжительной поездки по Европе для завершения образования. Наградой ему стало не только вполне комфортное существование: его знатный ученик сохранил к нему искреннюю привязанность, стал крестным отцом его старшего сына и воспитал собственного в уверенности, что преподобный Лоренс Тревор может рассчитывать и на его покровительство.

Итак, когда преподобный Лоренс предложил нынешнему маркизу Чарльза в качестве секретаря, Альверсток согласился с куда большей готовностью, чем сам Чарльз отнесся к возможности войти в его семью. Чарльз не имел желания становиться духовным лицом, но он был молодым человеком строгих взглядов и безупречной морали, и все, что ему доводилось слышать об Альверстоке, укрепило его во мнении, что его ждет не что иное, как умерщвление плоти. Но, помимо здравого смысла, он обладал еще и развитой сыновней привязанностью, к тому же знал, что для священника средней руки содержать шестого сына весьма и весьма накладно, и потому оставил свои сомнения при себе, заверил отца, что сделает все от него зависящее, дабы не обмануть его ожиданий, и постарался утешиться сознанием того, что, когда перед ним распахнутся двери Альверсток-Хаус, ему будет намного легче разглядеть первую же блестящую возможность и воспользоваться ею, чем если он будет просиживать штаны в доме приходского священника.

Поскольку Чарльз испытывал неодолимую тягу к политике, ожидаемая блестящая возможность ему пока так и не представилась – маркиз не разделял его увлечений, вследствие чего нечасто появлялся в Верхней палате[4]4
  Палата лордов в Англии.


[Закрыть]. Зато молодому секретарю было позволено писать краткие спичи, каковые его патрон полагал себя обязанным произносить, и даже, время от времени, посвящать маркиза в собственные политические убеждения.

Более того, он обнаружил, что Альверсток ему нравится. Не имея причин полагать, будто Альверстока интересуют его внутренние борения, он обнаружил в маркизе нетребовательность в сочетании с дружеским расположением и полным отсутствием высокомерия. Обмениваясь письмами с приятелем по колледжу, оказавшимся в схожей ситуации, коего наниматель полагал кем-то средним между чернокожим рабом и старшим слугой, Чарльз понял, как ему повезло. Некоторым выскочкам Альверсток мог показаться несносным снобом, но если его секретарю случалось ошибиться, он укорял его в манере, которую иначе как безупречной назвать было нельзя, поскольку она не содержала и намека на социальное превосходство. Приятель Чарльза выслушивал короткие распоряжения, отдаваемые ему повелительным тоном; к Чарльзу обращались с вежливыми просьбами, которые обычно сопровождали чарующие улыбки его светлости. Как Чарльз ни пытался, он не мог противостоять обаянию Альверстока, равно как и отрицать его изумительное искусство верховой езды и успехи в прочих видах спорта.

– Итак, – сказал маркиз, в глазах которого заблестели озорные огоньки, – судя по вашей нерешительности и даже робости, вы считаете своим долгом напомнить мне об очередном из моих обязательств. Послушайте моего совета – не делайте этого! Я сочту это проявлением крайней нелюбезности с вашей стороны и даже могу выйти из себя.

На губах мистера Тревора заиграла улыбка, и всю его торжественную серьезность как рукой сняло.

– Вы никогда не выходите из себя, сэр, – просто сказал он. – И это не долг – по крайней мере мне так не кажется! Но я решил, что вы захотите узнать об этом.

– В самом деле? Исходя из собственного опыта, могу утверждать, что эти слова неизменно служат прелюдией к тому, чего я охотно предпочел бы не знать.

– Да, – простодушно признался мистер Тревор, – но мне хотелось, чтобы вы прочли это письмо! Собственно говоря, я обещал это мисс Мерривиль!

– Кто такая, – пожелал узнать его светлость, – эта мисс Мерривиль?

– Она сказала, что вы с ней знакомы, сэр.

– Право же, Чарльз, вы должны знать меня лучше, нежели полагать, что я ношу в голове имена всех… – Он умолк и сосредоточенно нахмурился. – Мерривиль, – задумчиво протянул он.

– Полагаю, сэр, она – одна из ваших родственниц.

– Очень дальняя! Но какого же дьявола ей нужно?

Мистер Тревор протянул ему запечатанный конверт. Маркиз принял его, но недовольно заметил:

– Стоило бы преподать вам хороший урок и бросить его в огонь, дабы предоставить вам возможность объяснить, почему, несмотря на свое обещание, вы не смогли сделать так, чтобы я прочел его! – Сломав печать, он вскрыл письмо. Ему не понадобилось много времени, чтобы пробежать глазами его содержимое. Дойдя до конца, он поднял глаза и устремил на мистера Тревора страдальческий взгляд. – Вы сегодня немного не в себе, Чарльз? Хватили вчера лишнего?

– Что вы, сэр, как можно! – Мистер Тревор был явно шокирован подобным предположением.

– Тогда что, ради всего святого, вызвало у вас подобное помешательство?

– Я в своем уме! Я всего лишь имел в виду…

– Не спорьте! За прошедшие три года нашего знакомства вы ни разу не подвели меня, избавляя от общения с куда более близкими моими родственниками! Что до поощрения самых никчемных из них…

– Уверен, она не из таких, сэр! Да, быть может, она и не производит впечатления состоятельной особы, но…

– Самых никчемных, – твердо повторил его светлость. – Уж если моя сестра считает, что поселилась в захолустье, переехав на Гросвенор-плейс, то что же тогда говорить об особе, обитающей на улице Аппер-Уимпол-стрит? А если, – он вновь опустил взгляд на письмо в руке, – если эта Ф. Мерривиль и впрямь является дочерью единственного члена семьи, с которым я когда-либо водил знакомство, то можете быть уверены, что за душой у нее – ни гроша, и теперь она надеется, что я исправлю это недоразумение.

– Нет-нет, сэр! – пылко возразил мистер Тревор. – Надеюсь, я достаточно разбираюсь в людях, чтобы не распознать в ней такую особу!

– Я тоже на это надеюсь, – согласился его светлость и вопросительно приподнял бровь. – Ваши друзья, а, Чарльз?

– В жизни не видел их, сэр, – чопорно отозвался мистер Тревор. – Должен заверить вашу светлость, что счел бы крайне неуместной саму возможность навязать вам общество кого-либо из моих друзей.

– Ну же, не обижайтесь, прошу вас! У меня не было намерения оскорбить вас, – добродушно заметил Альверсток.

– Да, сэр, конечно! – смягчившись, заявил мистер Тревор. – Прошу прощения! Все дело в том… Пожалуй, будет лучше, если я расскажу вам, как получилось, что я встретил мисс Мерривиль?

– Сделайте одолжение! – согласился Альверсток.

– Она принесла письмо сама, – начал мистер Тревор. – Экипаж подъехал как раз в тот момент, когда я собирался войти в дом – видите ли, сегодня вы дали мне совсем мало поручений, вот я и решил, что вы не станете возражать, если я отлучусь ненадолго, чтобы купить себе несколько новых галстуков?

– Хотел бы я знать, кто натолкнул вас на эту мысль?

Слова маркиза вызвали у его положительного и уравновешенного секретаря очередную улыбку.

– Вы, сэр. Короче говоря, мисс Мерривиль вышла из экипажа с письмом в руке, как раз когда я поднимался по ступенькам. Посему…

– Ага! – вставил Альверсток. – Лакея с ней не было! Скорее всего, экипаж был наемным.

– Не могу знать, сэр. Как бы там ни было, я спросил у нее, чем могу ей помочь, сообщив, что являюсь вашим секретарем. У нас завязался разговор, и я пообещал, что передам вам ее письмо, и… словом…

– Позаботитесь, чтобы я прочел его, – закончил вместо него Альверсток. – Опишите мне эту чаровницу, Чарльз!

– Мисс Мерривиль? – растерявшись, пролепетал мистер Тревор. – Должен признаться, я не особенно ее рассмотрел, сэр. Она была очень любезна и естественна, и… и уж никак не походила на ту, кого вы именуете бедными родственниками! То есть я хочу сказать… – Он помолчал, явно представляя себе мисс Мерривиль. – Словом, я не слишком разбираюсь в таких вещах, но мне показалось, что одета она была чрезвычайно элегантно! Довольно молода, на мой взгляд – хотя это ее не первый выход в свет. – По некотором размышлении он изрек: – И даже не второй. – Достопочтенный секретарь глубоко вздохнул и с благоговением добавил: – Все дело в другой девушке, сэр!

– Вот как? – изображая живейший интерес, обронил Альверсток, в глазах которого заплясали веселые огоньки.

А вот мистер Тревор, похоже, никак не мог подобрать нужных слов: после долгой паузы, когда перед его внутренним взором, без сомнения, встал чудный образ, он честно заявил:

– Сэр, я еще никогда не видел и… и даже не мечтал увидеть такую божественную красоту! А ее глаза! Преогромные, и голубые-голубые! А волосы! Они похожи на жидкое золото! Самый очаровательный маленький носик и восхитительный цвет лица! А когда она заговорила…

– Как насчет лодыжек? – прервал поток бессвязных восклицаний его светлость.

Мистер Тревор покраснел и неуверенно рассмеялся:

– Я не видел ее лодыжек, сэр, потому что она оставалась в экипаже. Ее внешность и голос поразили меня в самое сердце. В ней есть нечто очаровательное… если вы понимаете, что я имею в виду!

– Отчего же, вполне понимаю.

– Очень хорошо. Словом, когда она подалась вперед, улыбнулась и попросила меня передать письмо вам, я пообещал ей, что так и сделаю – хотя и знал, что вы будете очень недовольны!

– Вы несправедливы ко мне, Чарльз. Признаюсь, после вашего рассказа у меня нет ни малейшего желания свести знакомство с этой мисс Мерривиль, но я положительно настроен встретиться с ее компаньонкой. Кстати, кто она такая?

– Я не знаю в точности, сэр, но полагаю, она приходится мисс Мерривиль сестрой, хотя и совсем на нее не похожа. Мисс Мерривиль называет ее Чарис.

– Так я и знал! Не зря же эта мисс Мерривиль с самого начала вызвала у меня неприязнь. Изо всех чудовищных уменьшительно-ласкательных прозвищ Карри представляется мне наиболее отталкивающим!

– Нет-нет! – вскричал бедный мистер Тревор. – Вы неправильно меня поняли, сэр! Разумеется, это было не Карри! Я совершенно отчетливо расслышал, как она называла ее Чарис! И еще мне подумалось, что это имя идет ей как нельзя более – ведь оно означает «изящество, грацию»… по-гречески!

– Благодарю вас, Чарльз, – смиренно промолвил его светлость. – Что бы я без вас делал!

– Мне показалось, вдруг вы забыли, сэр, – ведь временами память вас подводит!

В ответ на этот притворно-застенчивый выпад маркиз лишь всплеснул руками.

– Очень хорошо, Чарльз, – черт бы побрал вашу наглость!

Приободрившись, мистер Тревор продолжал:

– Мисс Мерривиль выразила надежду, что вы посетите ее на улице Аппер-Уимпол-стрит, сэр: не так ли?

– Вы не оставили мне выбора – если только пообещаете, что там будет и красотка Чарис.

Естественно, мистер Тревор не мог этого обещать, но почел за лучшее не настаивать и удалился, преисполненный самых радужных надежд.

Однако же, хорошенько все обдумав, он пришел к заключению, что оказал Чарис дурную услугу, обратив на нее разрушительное внимание Альверстока. Он не боялся того, что маркиз попытается соблазнить несовершеннолетнюю аристократку, какой бы красавицей она ни была: галантность его светлости не подразумевала подобного распутства. Но он имел все основания опасаться, что если Чарис понравится маркизу, то он начнет флиртовать с ней, окружит ее лестными заботой и вниманием, отчего девушка может решить, что он питает к ней длительную и пылкую страсть. Вспоминая обезоруживающий взгляд Чарис и ее очаровательную улыбку, мистер Тревор понял, что ее сердечко может быть разбито, и ощутил болезненный укол совести. Но потом он сказал себе, что вряд ли она одинока в этом мире и что защиту от печально известного ловеласа следует предоставить ее родителям. Кроме того, очень юные девушки занимали одно из первых мест в списке, который Альверсток полагал смертельно скучным.

Что до мисс Мерривиль, то мистер Тревор отчего-то не сомневался, что она вполне может о себе позаботиться. Он был ослеплен и очарован ее спутницей, но у него осталось смутное впечатление о весьма самоуверенной особе с орлиным профилем, способной располагать к себе людей. Он был уверен, что легко вскружить ей голову не удастся. Дальнейшие размышления укрепили его во мнении, что попытка играть ее чувствами просто не состоится: вряд ли столь известный знаток женской красоты, как Альверсток, удостоит ее повторного взгляда. Скорее всего, маркиз даже не даст себе труда приударить за нею.

По прошествии нескольких дней, в течение которых его светлость ни словом не обмолвился о ней и уж, конечно, не соизволил нанести ей утренний визит, могло показаться, что он или решил проигнорировать ее просьбу, или вовсе позабыл о ее существовании. Мистер Тревор прекрасно сознавал, что долг требует от него напомнить Альверстоку об этом, но предпочел воздержаться, сочтя момент крайне неподходящим. Его светлости пришлось вытерпеть целых три визита – два от старших сестер и один – от вдовой матери своего наследника, – каковые настолько утомили его, что домашние прилагали все усилия к тому, чтобы ненароком не вывести его из себя.

– Уверяю вас, мистер Уикен, – заявил заносчивый и напыщенный камердинер его светлости, снизойдя до разговора с дворецким, – когда он пребывает в раздражении, то способен, как говорится, устроить настоящий кавардак.

– Уж кому, как не мне, знать об этом, мистер Нэпп, – парировал его коллега, – ведь я помню его светлость еще совсем маленьким. Он очень похож на своего отца, покойного лорда, но вы-то, разумеется, его не застали, – с лицемерным сожалением добавил он, чтобы сбить спесь со своего собеседника.

А его светлость и впрямь был утомлен до крайности. Леди Бакстед, патологически не признающая поражений, лично прибыла в Альверсток-Хаус, воспользовавшись первым же смехотворным предлогом, да еще и прихватила с собой старшую дочь, которая, не сумев смягчить сердце дяди лестью, ударилась в истерику. К несчастью, она не принадлежала к числу тех немногих особ женского пола, кто мог плакать невозбранно, не опасаясь за свою красоту, посему он остался глух к ее слезам, как, впрочем, и к стенаниям своей сестры, упиравшей на стесненные обстоятельства, в коих она якобы оказалась. Только крайняя нужда, провозгласила леди Бакстед, сподвигла ее обратиться к брату за помощью в исключительно обязывающем деле – выходе своей дражайшей Джейн в свет. Но брат весьма любезно сообщил ей, что правильнее было бы употребить слово «скупость», а не «нужда», после чего ее светлость вышла из себя, устроив ему, по меткому выражению Джеймса, старшего ливрейного лакея, прислуживавшего в холле, «сущую базарную свару», как он описывал ее своим непосредственным подчиненным.

Следующей посетительницей его светлости стала миссис Донтри. Подобно леди Бакстед, она была вдовой; равным образом она разделяла уверенность своей кузины в том, что священный долг Альверстока обязывает его содержать ее сына. Но на этом сходство между двумя женщинами заканчивалось. Злые языки частенько называли леди Бакстед «толстухой» и «базарной торговкой», но подобные эпитеты были неприменимы к миссис Донтри – созданию исключительной хрупкости, которая сносила все обрушившиеся на нее невзгоды со стойкостью, достойной всяческого уважения. В девичестве она была признанной красавицей, но склонность ко всякого рода недомоганиям убедила ее в том, что здоровье у нее слабое, и вскоре после замужества она принялась (как съязвили на сей счет леди Джевингтон и леди Бакстед) «пичкать себя всякой гадостью». Преждевременная кончина супруга окончательно подорвала ее самочувствие: с ней начали случаться нервические припадки, и она пустилась во все тяжкие, назначая себе столь изнурительные диеты и снадобья (например, сыворотку козьего молока для лечения чахотки, каковой у нее не было и в помине), что вскоре превратилась в тень себя прежней. К сорока годам она сочла себя полным инвалидом и, в отсутствие иных увеселений, предпочитала проводить дни, грациозно возлежа на софе и принимая услуги приживалки, бедной родственницы. Столик рядом с ней ломился от флакончиков и пузырьков, содержащих коричную воду, валериану, капли асафетиды[5]5
  Растительная (камедистая) смола, используемая в медицине.


[Закрыть], камфарную настойку лаванды и прочие всевозможные укрепляющие и успокаивающие средства, которые рекомендовали ей друзья или изготовители. В отличие от леди Бакстед, она не страдала ни скаредностью, ни сварливостью. Разговаривала она слабым и печальным голосом, который, если ей противоречили, становился лишь еще слабее и утомленнее, и готова была истратить состояние как на свои нужды, так и на потребы собственных детей. К несчастью, вдовья часть ее наследства (которую леди Джевингтон и Бакстед злорадно именовали «некоторым достатком») была не настолько велика, чтобы она могла жить так, как, по ее словам, привыкла, не прибегая к жесткой экономии; а поскольку слабое здоровье не позволяло ей овладеть этим искусством, она неизменно влезала в долги. Вот уже долгие годы она получала вспомоществование от Альверстока и, Господь свидетель, страстно желала стать независимой от его щедрости, но при этом была уверена в том, что, раз ее привлекательный сынуля был его наследником, то маркиз обязан содержать и двух других ее дочерей.

Поскольку старшей из них, мисс Хлое Донтри, семнадцать должно было сравняться лишь через несколько недель, миссис Донтри не особо задумывалась над тем, как представить дочь в обществе, пока не узнала через десятые руки, что Альверсток планирует дать грандиозный бал в честь мисс Джейн Бакстед. Может, она и была слабой женщиной, но для защиты своих ненаглядных детей, по ее же собственным словам, готова была превратиться в тигрицу. Именно в этом качестве она и предстала перед Альверстоком, вооружившись своим самым сильным оружием: флаконом с нюхательной солью.

Она не стала выдвигать никаких требований – это было не в ее обычае. Когда он вошел в залу, она направилась к нему, кутаясь в шали и накидки и протягивая ему обе руки, облаченные в перчатки из бледно-лиловой лайки.

– Дорогой Альверсток! – проворковала она, поднимая огромные, ввалившиеся глаза на его лицо и одаривая его одной из своих печальных улыбок. – Мой благодетель! Как мне благодарить вас?

Проигнорировав ее левую руку, он коротко пожал ей правую и осведомился:

– Благодарить за что?

– Как это на вас похоже! – продолжала она. – Но если вы забыли о своей щедрости, то я не могу! О, я навлекла на себя немилость бедной Гарриет и девочек тем, что вышла наружу в такую зябкую погоду, но мне показалось, что это самое малое, что я могу сделать! Вы слишком добры к нам!

– Клянусь честью, это что-то новенькое, – пробормотал маркиз. – Присаживайтесь, Лукреция, и давайте поговорим начистоту! Итак, что такого я сделал, чтобы навлечь на себя такую благодарность?

Но нарушить невозмутимую безгрешность голоса и поведения миссис Донтри, похоже, не могло ничто на свете; опускаясь в кресло, она ответила:

– Притворщик! Но я знаю вас слишком хорошо, чтобы поддаться на ваши уловки: вам не нравится, когда вас благодарят – и впрямь, вздумай я поблагодарить вас за вашу доброту по отношению ко мне и девочкам, за вашу неизменную поддержку и любезность, то, боюсь, я превратилась бы в ту, кого вы называете занудой! Хлоя, милое дитя, называет вас нашим благодетелем!

– Должно быть, она повредилась рассудком! – был ответ.

– О, она уверена, что никто не может сравниться с ее великолепным кузеном Альверстоком! – негромко рассмеявшись, возразила миссис Донтри. – Ваш авторитет для нее непререкаем, уверяю вас!

– Не стоит так расстраиваться из-за пустяков, – сказал он. – Она непременно поправится!

– Гадкий мальчишка! – игриво проворковала миссис Донтри. – Вы надеетесь свести все к шутке, но вам это не удастся, даже не рассчитывайте! Вы прекрасно знаете, что я пришла сюда, дабы поблагодарить вас – да и выбранить заодно! – за то, что вы пришли – в отличие от меня, увы! – на помощь Эндимиону. Какая прекрасная лошадь! Превосходных кровей, как он говорит. Право же, вы чересчур добры к нему.

– Вот, значит, за что вы пришли поблагодарить меня! – протянул его светлость, и в глазах его блеснула сардоническая усмешка. – Но вам вовсе ни к чему было утруждать себя: я ведь обещал, когда он достигнет совершеннолетия, обеспечить его надлежащим выездом.

– Как это щедро с вашей стороны! – вздохнула она. – И он искренне вам благодарен! Что до меня, то иногда я спрашиваю себя, что сталось бы со мной после кончины моего обожаемого супруга, если бы я не могла рассчитывать на вашу поддержку во всех обрушившихся на меня невзгодах.

– Я настолько уверен в вас, кузина, что нисколько не сомневаюсь в том, что вы быстро заручились бы поддержкой в другом месте, – ответил он голосом, сладость которого могла бы поспорить с ее интонациями. Маркиз едва заметно улыбнулся, глядя, как она закусила губу, и проговорил, открывая табакерку: – И какое же несчастье досаждает вам сейчас?

Она тут же широко распахнула глаза и с видом крайнего изумления ответила:

– Мой дорогой Альверсток, что вы имеете в виду? Помимо своего слабого здоровья – а о нем я предпочитаю не упоминать, как вам хорошо известно, – ровным счетом никакое! Я выполнила то, что собиралась, и теперь намерена откланяться, пока моя бедная Гарриет не решила, что со мной случилась одна из этих глупых судорог. Она ждет меня в экипаже, потому что не могла допустить, чтобы я вышла из дома одна. Она так обо мне заботится! Вы все меня совершенно избаловали!

Миссис Донтри поднялась на ноги, запахнулась в шаль и протянула ему руку. Но, прежде чем он успел принять ее, она уронила ее вдоль тела и воскликнула:

– Да, вот кстати, чуть не забыла – я же собиралась обсудить с вами кое-что! Мне нужен ваш совет, Альверсток, потому как я оказалась в чрезвычайно затруднительном положении!

– Вы вгоняете меня в краску, Лукреция, – сказал он. – Мне случалось частенько разочаровывать вас, а вот вы не разочаровываете меня никогда!

– Вам, должно быть, доставляет удовольствие подшучивать надо мной! Но, умоляю вас, будьте же серьезны! Речь идет о Хлое.

– А, в таком случае вы должны извинить меня! – заявил его светлость. – В воспитанницах пансионатов я не разбираюсь совершенно, и, боюсь, мой совет окажется вам бесполезен.

– Ах, вы тоже видите в ней всего лишь воспитанницу пансионата! И впрямь представляется почти невозможным, что когда-нибудь она станет взрослой! Но так оно и есть: скоро ей исполнится семнадцать; и, хотя я решила представить ее обществу лишь в будущем году, все говорят мне, что не стоит откладывать такое событие. Видите ли, ходят упорные слухи, что здоровье дражайшей королевы настолько пошатнулось, что она может умереть в любую минуту и, даже если этого не случится, в будущем году уже не сможет устраивать приемы. Что, признаюсь, сильно меня беспокоит, поскольку я, естественно, должна представить очаровательного ребенка – этого хотел бы и бедный Генри, – но если королева умрет, то официальных приемов более не будет. Что же касается возможности вывести ее в свет в Карлтон-Хаус, то я и помыслить об этом не могу! И вот я пребываю в растерянности. Даже если герцогиня Глостерская займет место королевы – чего, разумеется, может пожелать принц-регент, поскольку она всегда была его любимой сестрой, – это будет уже не то. Вы представляете, что будет, если место королевы займет эта постылая леди Хертфорд?

Альверсток, находивший вероятность подобного события крайне маловероятной, сочувственно поддакнул:

– И впрямь, что?

– Посему я сочла своим долгом вывести Хлою в свет уже в этом сезоне, причем любой ценой! – заявила мисс Донтри. – Я надеялась устроить все приготовления к будущему году заранее, но, увы, этому не суждено случиться! Бедное дитя! Когда я сообщила ей, что вынуждена буду представить ее в одном из моих собственных придворных платьев, поскольку решительно не могу позволить себе заказать для нее новое, то она приняла это известие с таким смирением и стойкостью, что у меня едва не разорвалось сердце! Милое дитя, она так мила, что я буквально умираю от желания устроить ее дебют в самом лучшем наряде, достойном ее красоты! Но если ее выход в свет состоится в этом году, то мечта моя так и останется неосуществленной.

– В таком случае вот вам мой совет: подождите до будущего года, – ответствовал Альверсток. – Утешьтесь осознанием того, что если приемов и впрямь более не будет, то и никакая другая дебютантка не сможет насладиться удовольствием, которого окажется лишена и ваша дочь.

– Ах нет! Как я могу быть такой недальновидной? – возразила она. – Каким-то образом я должна исхитриться и вывести ее в свет этой весной! И устроить танцы, обязательно! Но как этого добиться в моем положении… – Она вдруг оборвала себя на полуслове, явно пораженная неожиданной идеей. – Интересно, а Луиза не собирается представлять Джейн в этом сезоне? Веснушки ей совершенно не к лицу, бедное дитя, да и фигура неутешительная! Но можно не сомневаться, что Луиза сделает все от нее зависящее, чтобы девочка выглядела безупречно, хотя сама она такая скряга, что непременно станет оплакивать каждое пенни, которое вынуждена будет истратить на это мероприятие. Знаете, – с негромким смешком призналась она, – ходят слухи, что это вы даете бал в честь Джейн!

– В самом деле? – осведомился его светлость. – Но слухи, как вам, несомненно, известно, – это труба, на которой играют домыслы, зависть и предположения. Остальное я позабыл, но спешу вас уверить, дражайшая Лукреция, что в приглашениях на бал, если таковой состоится здесь, Хлоя не будет забыта. А теперь позвольте сопроводить вас к вашему экипажу: мысль о верной Гарриет, терпеливо ожидающей вас, не дает мне покоя.

– Постойте! – сказала мисс Донтри, пораженная очередной идеей. – А что, если мы с Луизой соединим наши возможности, какими бы они ни были, и устроим бал в честь обеих наших дочерей? Боюсь, что моя очаровательная Хлоя затмит бедную Джейн, но, как мне представляется, Луиза не станет особенно возражать, если поймет, что сможет немного сэкономить. – Сложив руки молитвенным жестом перед грудью, она добавила голосом, в котором лукавство сочеталось с лестью: – Позволите ли вы нам, дражайший Вернон, если Луиза согласится, устроить бал здесь, в вашей роскошной зале?

– Нет, дражайшая Лукреция, не позволю! – отозвался его светлость. – Но не спешите расстраиваться! Сие событие не состоится по той простой причине, что Луиза не согласится на ваш план, поверьте! Да, я знаю, что веду себя ужасно неучтиво, отчего вы можете лишиться чувств: быть может, позвать верную Гарриет?

Это было уже слишком, даже для миссис Донтри. Одарив его на прощание укоризненным взглядом, она удалилась, выражением лица весьма напоминая миссис Сиддонс[6]6
  Сара Сиддонс (1755–1831) – знаменитая британская актриса. Сиддонс считается едва ли не лучшей леди Макбет в истории мирового театра.


[Закрыть] на портрете, написанном покойным сэром Джошуа Рейнольдсом и названном им «музой Трагедии».

Третьим посетителем маркиза стала леди Джевингтон, которая явилась не искать его благосклонности, а уговорить не поддаваться домогательствам леди Бакстед. Величественным и размеренным тоном она изложила, что не рассчитывает на его содействие в деле представления ее Анны высшему обществу, равно как и не намерена просить его об этом, но сочтет преднамеренным к себе неуважением, если он окажет таковое мисс Бакстед, которая (как многозначительно подчеркнула леди Джевингтон), в отличие от своей двоюродной сестры, не является его крестницей. Но если, добавила она, пристрастность маркиза вынудит его особо выделить Хлою, дочь Этой Женщины, то тогда ей не останется ничего иного, как умыть руки и снять с себя всяческую ответственность за последствия.

– Аугуста, ты почти убедила меня! – вскричал его светлость.

Слова эти, произнесенным нежно и ласково, сопровождались сладчайшей улыбкой; но леди Джевингтон, охваченная гневом, выплыла из комнаты, не добавив более ни слова.