Текст книги "Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.)"

Довоенные модели торговли были дезорганизованы не только вследствие исчезновения частных магазинов, что происходило во множестве стран в результате войны, но и вследствие развития «социалистических» каналов распределения. Петрокоммуна, петроградский всеобъемлющий административный орган, известна в англоязычной литературе. На пике своей деятельности в 1920 году Петрокоммуна служила местом работы для почти 10 % взрослого населения Петрограда: под ее управлением находилось порядка 250 крупных центральных столовых, 398 магазинов и 3948 рыночных торговых мест, под ее руководством приобретались и распределялись все основные продовольственные и потребительские товары [McAuley 1991: 280–286]. По размеру, охвату и степени интеграции Петрокоммуна выделялась среди социалистических учреждений периода Гражданской войны. К тому же она воплощала заветную цель большевиков – создать полностью централизованную, бюрократизированную, универсалистскую, управляемую государством экономику, оказывающую значительное влияние на повсеместное становление распределительной социалистической сети. К концу периода военного коммунизма (вторая половина 1920 и начало 1921 года) и другие муниципалитеты начали подражать администрации Северной столицы.

До того времени Петрокоммуна представляла одну сторону спектра социалистических учреждений, а большинство «распределительных пунктов» были сосредоточены у другого края этого спектра. Испытывая нехватку ресурсов и кадров для прямого управления распределением, местные органы самоуправления (в том числе поначалу и московский) обратились к потребительским кооперативам, которые в дореволюционную эпоху являлись серьезной альтернативой частной торговле[79]79
  В обширной научной литературе советской эпохи был отслежен процесс, в ходе которого потребительские кооперативы стали ядром социалистического распределения в 1918–1919 годах. Эти исследования, хотя и были обусловлены идеологическим контекстом, стали результатом проработки колоссального объема первоисточников, и их авторы достигли консенсуса по многим важным вопросам. Я опираюсь на следующие работы – [Морозов 1969; Chambre et al. 1969; Кабанов 1973; Дмитренко и др. 1978; Файн 1994; Кабанов 1996].


[Закрыть]. Сформированное в 1860-х, движение потребительских кооперативов России быстро расширялось начиная с 1914 года и к моменту большевистского переворота охватывало примерно 20 тысяч потребительских обществ, насчитывая около 7–8 миллионов членов. Революция ускорила процесс: за два месяца число членов кооперативов выросло на 45–60 %, и к концу 1920 года в корпоративной прессе заявлялось о 30 миллионах членов и охвате услугами 70 % населения (включая членов семей). Этот по-настоящему взрывной рост числа кооперативов и входящих в них людей отразился в росте кооперативного сбыта с всего лишь 1 % от всей российской розничной торговли в 1912 году до примерно 28–35 % от торговли продовольственными и потребительскими товарами к 1918–1919 годам, причем большая часть оставшейся доли приходилась на частных продавцов. Несмотря на стремительное сокращение совокупной внутренней торговли России, объем кооперативных продаж продолжал расти в течение всего революционного периода[80]80
  Ср. с [Кабанов 1973: 210–211, 220, 256; Chambre et al. 1969: 29].


[Закрыть]. Отчасти этот рост происходил автоматически, поскольку частные розничные торговцы покидали рынок, но также и благодаря вовлечению кооперативов в распределение продовольствия в рамках рационирования. Успех потребительских кооперативов зависел от особых отношений с Компродом, губернскими продовольственными комитетами (продкомами) и советами народного хозяйства (совнархозами), которые снабжали их товарами; он также зависел от усилий собственных агентов кооперативов, которые, как уже было сказано в первой главе, нередко являлись бывшими «специалистами» из частной торговли; наконец, от Центрального союза потребительских обществ (Центросоюза) – координирующего органа кооперативов.

В первые годы революции численное превосходство кооперативов гарантировало им определяющую роль в культуре обмена нарождающейся социалистической системы. Отличительной чертой, которую они унаследовали с дореволюционных лет, был моралистический взгляд на экономические отношения: именно это определяло очевидное сотрудничество кооперативов с новой властью, невзирая на их «буржуазную» демографическую основу. В кооперативной прессе на протяжении десятилетий господствовали нападки на «частную капиталистическую грабительскую торговлю», едва ли менее жесткие, чем нападки большевиков[81]81
  См., например, Кооперативная жизнь. 1921. № 1.15 дек.: 6; Союз потребителей. 1904. № 1: 12–13, 2: 53–56; 1908. № 2: 2 и № 5: 86; 1912. № 2: 51–54.


[Закрыть]. Морализм пропитывал коммерческую структуру кооперативов и придавал активистам ощущение своего дела как особой миссии: торговля в их понимании должна была удовлетворять потребности, а не манипулировать желаниями людей и извлекать из этого прибыль. Ассоциации потребителей сосредоточились на продаже товаров повседневного спроса и инвентаря и удерживали цены на низком уровне. Привлекательным витринам, рекламе и прочим современным методам стимулирования потребительского спроса они предпочитали небрежный подход к внешнему виду, характерный для традиционных розничных торговцев, при этом порывая с традиционной русской культурой обмена, решив, что цены как в денежной, так и в неденежной форме не подлежат обсуждению. Во всех этих отношениях традиции ассоциаций потребителей совпадали со стремлениями большевиков и задавали тон социалистической торговле.

Случаи, когда кооперативы вступали в конфликт с большевистскими властями и проигрывали, касались аспектов их культуры, связанных с независимостью, демократичностью и добровольностью[82]82
  Дореволюционные кооперативы допускали, чтобы любой мог подать заявку на вступление, которая подлежала утверждению общим собранием кооператива. Этот орган ежегодно выбирал правление и посылал делегатов в губернский союз потребительских обществ [Chambre et al. 1969: 14–16; Морозов 1969: 6-12, 36–50].


[Закрыть]. Радикальное стремление большевиков к централизации и бюрократизации экономики постепенно приводило к преобразованию потребительских обществ из самоуправляющихся общественных организаций в аппарат распределения Компрода. Этот процесс начался довольно рано и прошел ряд этапов. В проекте декрета о «потребительских коммунах», который Ленин написал в декабре 1917 года, он выступает за объединение всех существующих кооперативных магазинов, складов, запасов и персонала в каждом регионе под управлением регионального правительственного органа, а также за обязательное включение всех жителей в новый региональный кооператив и упразднение членских взносов. В 1917–1918 годах «буржуазные кооператоры» смогли отсрочить введение этих мер, однако уступки, которых они добились (принцип добровольного членства, сохранение членских взносов и право начислять специальные налоги и сборы для не-членов, пользующихся их услугами), оказались недолговечными[83]83
  «О потребительских кооперативных организациях» в [Систематический сборник декретов 1919: 158–159]. О проекте декрета Ленина см. [Кабанов 1973: 139–142; Дмитренко и др. 1978: 64–66].


[Закрыть]. В Декрете Совнаркома от 16 марта 1919 года «О потребительских коммунах» были законодательно оформлены все основные принципы, предложенные Лениным в 1917 году, что продемонстрировало реальную возможность использовать кооперативы (вместо частного сектора) на условиях, диктуемых государством. Этот декрет, будучи глубоко антикооперативным (в том смысле, что кооперативы утратили последние из оставшихся у них дореволюционных прав), подстегнул очередное расширение кооперативной торговли, вытеснив Компрод и его местные отделения из розничного сектора. Развитые муниципальные органы снабжения столичных городов остались не тронуты, но по всей стране магазины, лавки и склады муниципальных продовольственных комитетов были официально переведены в ведение ближайшего кооператива, который становился единственным уполномоченным органом распределения нормированного продовольствия и товаров в каждом регионе[84]84
  Центросоюз уже занимался значительной частью нормированного распределения в большинстве губерний к осени 1918 г.; ср. [Дмитренко и др. 1978: 84]. Декрет от 16 марта 1919 г. см. в [Собрание узаконений 1917–1924 (1919), 17: 191]. Он является предметом широких дискуссий во всех вышеперечисленных книгах.


[Закрыть].

Руководящим принципом принимаемых советской властью мер была централизация. Последующие декреты были нацелены на объединение и укрупнение существующих кооперативов. Еще в апреле 1918 года предполагалось, что в каждом населенном пункте или городском районе будет существовать не более двух потребительских обществ – одно должно быть открыто для всех граждан, второе – исключительно для представителей рабочего класса [Систематический сборник декретов 1919:158–159]. Если это постановление делало шаг навстречу идеологической цели создания «коммун», то вместе с тем оно отражало и конкретные экономические и политические мотивы. Объединенные кооперативы были призваны оптимизировать работу государственных и муниципальных органов снабжения, исключить возможность множественного членства[85]85
  Распространенная практика. Ср. с [Макерова 1928: 107].


[Закрыть] и устранить потенциальные очаги сопротивления – объединения со специфичной социальной базой, такие как кооперативы учителей или продавцов. Реализация этих планов значительно отставала от правительственных директив, однако за революционный период количество самостоятельных кооперативов действительно сократилось. К осени 1920 года даже кооперативы рабочих заставили влиться в соответствующие региональные «единые потребительские общества» (ЕПО), которые стали по своей структуре и охвату напоминать Петрокоммуну [Дмитренко и др. 1978:78–79,105–108; Труды ЦСУ 8 (2): 76; 8 (4): 129].

Централизация также способствовала превращению потребительских обществ, которые представляли собой слабо связанные друг с другом общественные организации (движения), в зависимые структуры государства (аппарата). Эта тенденция зародилась еще в марте 1918 года, когда губернские исполнительные органы получили распоряжение подчинить кооперативы специальным отделениям региональных совнархозов, в которых кооперативы будут иметь представительство меньшинства [Систематический сборник декретов 1919:159]. Надзор осуществлялся снизу вверх: к концу революционного периода Центросоюз (Центральный союз потребительских обществ) был зачищен от своего дореволюционного руководства в пользу нескольких делегатов из кооперативов рабочих и большего количества представителей государственных экономических органов, Компрода и ВСНХ[86]86
  См. доклад В. П. Милютина о кооперативах в [Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства 1918:436–441; Chambre et al. 1969:19–28; Дмитренко и др. 1978: 83, 94–97, 107–108, 114–115].


[Закрыть]. «Кооперативная демократия» исчезла так же, как и административная автономия. Хотя выборы в правления кооперативов в революционный период продолжались, члены правления обычно назначались сверху, а их выбор регламентировался директивами органов советской власти относительно того, кто может в него войти, а кто не может. Частные торговцы и промышленники, священники, кулаки, бывшие члены царской жандармерии и прочие антибольшевистские группы если не на практике, то по крайней мере в теории исключались из правления, а рабочим-коммунистам гарантировалось несоразмерно большее число мест [Систематический сборник декретов 1919: 158, 163].

Наконец, при централизации расширение роли потребительских кооперативов в экономике происходило за счет их экономической независимости, прибыльности и даже финансовой состоятельности. До революции приобретаемые членами кооператива паи (обычно с ограничением в десять рублей на человека, чтобы отдельное лицо не могло извлекать из объединения чрезмерной прибыли или оказывать на него ненадлежащее воздействие) составляли оборотный капитал кооператива. Этот капитал дополнялся членскими взносами и, конечно, прибылью от продаж. В конце каждого года кооператив распределял проценты от прибыли между держателями паев по фиксированной ставке за пай, а остаток направлялся на модернизацию оборудования и пополнял кассовые резервы [Chambre et al. 1969: 14–16]. После революции денежные поступления кооперативов были ограничены мерами советской экономической политики – как в продажах (посредством контроля цен на большинство товаров первой необходимости), так и в накоплении капитала. Мартовский декрет 1919 года, по которому членство в кооперативах стало обязательным, одновременно упразднил членские взносы и приостановил обязательство покупать паи в кооперативе [Собрание узаконений и распоряжений 1919,17: 191]. Эти изменения, обостренные инфляцией, которая обесценила ранее накопленный капитал, ослабили финансовое положение кооперативов: теперь само их существование зависело от поддержки государства. В 1919–1921 годах центральные и губернские экономические органы поставляли потребительским кооперативам товары, даже не ожидая компенсации. Однако без капитала кооперативы не могли содержать свою физическую инфраструктуру и оборудование. Эта проблема будет преследовать их и в последующие годы.

К заключительному этапу периода военного коммунизма социалистическая распределительная сеть была в большей степени продуктом централизации и бюрократизации, нежели дореволюционного кооперативного уклада. Различия между «было» и «стало» оказались ощутимы даже в кооперативном секторе. Взять, к примеру, названия магазинов: в середине 1918 года все государственные и кооперативные магазины в столицах вынуждены были работать под такими вывесками, как «Одиннадцатый книжный магазин Московского совета», «Магазин одежды Центротекстиля № 1» и «Публичная столовая Петрокоммуны № 42»[87]87
  Бюллетень МПК. 1918.24июля. См. также [Dukes 1922:45; Ransome 1919:26].


[Закрыть]. Эта мера, задуманная, очевидно, для рационализации распределения, отражала особое внимание большевиков к стандартизации как ключевому элементу революционного преобразования экономики и вскоре распространилась по всей стране. Такая практика стала стандартной: правила, будь то правила торговли, планировки магазинов, санитарные нормы или реклама, изначально введенные в Москве или Петрограде, постепенно распространялись все шире, в итоге охватывая «распределительные пункты» повсеместно. К 1920 году страсть к централизации и единообразию достигла такой силы, что центральное правительство попыталось законодательно закрепить единый график работы (с 9:00 до 18:00 с обеденным перерывом с 14:00 до 15:00) для всех кооперативных магазинов по всей стране. Единственный намек на локальное разнообразие в этом распоряжении состоял в том, что магазины могли обратиться за разрешением использовать альтернативный график – с 12:00 до 19:00[88]88
  ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 30. Л. 8. Можно практически с полной уверенностью сказать, что после издания этого распоряжения ВЦИК, Компрод и Центросоюз наводнили подобные прошения, однако мной они обнаружены не были.


[Закрыть]. С таким неуклюжим подходом неудивительно, что большевики в итоге признали за собой необходимость «учиться торговать»[89]89
  Правда. 1922.11 янв. См. также [Ленин 1958–1965,43:242–244; Аксельрод 1982].


[Закрыть].

Впрочем, во время Гражданской войны это понимание еще не пришло. Нетерпимость большевиков к любой степени независимости отравляла их отношения с кооперативами, хотя последние им были нужны для распределения национализированных товаров. На ранних этапах этого сотрудничества многие советские чиновники придерживались мнения, что, поскольку кооперативы «буржуазны», их нужно преследовать или без разбора закрывать вместе с частными магазинами. Поскольку линией партии подчеркивалась необходимость задействовать кооперативы (Ленин даже якобы сказал в апреле 1918 года: «Что такое социализм, как не кооператив?» [Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства 1918: 297][90]90
  Ср. с [Ленин 1958–1965, 36: 161].


[Закрыть]), центральной экономической администрации даже пришлось убеждать местные власти оставить кооперативы в покое. Например, на Первом Всероссийском съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 года заместитель председателя ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства РСФСР) В. П. Милютин, уполномоченный объяснить политику власти в отношении кооперативов, призвал делегатов быть терпеливее к потребительским ассоциациям:

Милютин: Те сведения, которые мы получили с декабря и января, говорили о том, что пока кооперация оставалась вне рамок правильных взаимоотношений с советскими органами – естественно тут прокатилась целая волна разрушения кооперации на местах (возглас с места: ибо там была и спекуляция!). Здесь не только спекуляция была. Естественно было то, что, конечно, новая власть должна была создать свои органы и, конечно, по существу такое колоссальное количество, как 23 тысячи потребительных <sic!> кооперативов в России и около 15 тысяч кредитных кооперативов, она сразу не смогла увлечь на новый путь. <…> на местах были сепаратные захваты отдельных кооперативов, и эти сепаратные действия, страшно несогласованные, часто вызывались случайными соображениями и мотивами [Там же: 438].

Похожие разговоры звучали на многих собраниях большевиков, особенно в присутствии чиновников из администрации продовольственного снабжения. Хотя центральное правительство выпустило серию запретов на «национализацию» и «сепаратистские» закрытия кооперативных магазинов, те продолжали происходить в течение всего 1918 года. Тем временем в кооперативное управление вмешивались местные советы, совнархозы и комитеты бедноты (комбеды): чтобы помешать обеспеченным гражданам покупать товары, они распускали правления кооперативов или назначали в принудительном порядке в их состав известных коммунистов, устанавливали немыслимые налоги, реквизировали товары и денежные активы и вводили правила, не советуясь с членами кооперативов [Дмитренко 1966а: 297–298; Кабанов 1973: 164, 173, 187–188; Дмитренко и др. 1978: 78–81].

Несмотря на все изменения, навязанные большевиками кооперативам, недоверие власти к последним на протяжении Гражданской войны не ослабевало. Напротив, как и в случае с войной против рынка, победами Красной армии в 1919 году подогревались максималистские требования о замене потребительских кооперативов национализированными «коммунами», которые не просто будут находиться «под надзором» государственных органов, но и полностью встроятся в государственный аппарат. Эти аргументы были озвучены на IX съезде РКП (б) в марте – апреле 1920 года, на котором, по описанию ряда авторов, относительно кооперативов были высказаны мнения от «враждебных» до «нигилистических». Те же аргументы вновь прозвучали на чрезвычайно воинственном по атмосфере II Всероссийском продовольственном совещании в конце декабря того же года [Три года борьбы с голодом 1920:13–14; Ленин 1958–1965,38:164–165; Давыдов 1971:177–180; Дмитренко и др. 1978:110–111]. Несмотря на то что на обоих съездах политическое окружение Ленина отвергло эти требования, в них отразились настроения, широко распространенные среди рядовых коммунистов.

Чем же была обусловлена неприязнь коммунистов к кооперативам теперь, когда дореволюционное руководство последних было устранено и они успешно занимались распределением товаров? В литературе, посвященной кооперативам, указывается несколько причин. Во-первых, марксизм в утопической трактовке большевиков предполагал переход от экономики, построенной на торговле, отдельных корпоративных субъектах и традициях рынка, к экономике, в основе которой лежат коммуны и распределение товаров по потребностям. Во-вторых, недоверие большевистского правительства к кооперативам укоренилось в результате происходивших между ними в 1917–1918 годах столкновений и компромиссов; оно только укрепилось за месяцы и годы, последовавшие за фактическим государственным переворотом, поскольку представители кооперативов продолжали просить о повышении цен и прочих уступках в пользу норм рыночной экономики. В-третьих, несмотря на то что к началу 1921 года коммунисты уже полностью завладели Центросоюзом и губернскими кооперативными союзами, в первичных кооперативах (то есть самих магазинах) с момента объявления НЭПа работали дореволюционные «кооператоры», а иногда даже бывшие кулаки и частные торговцы. Наконец, потребительские кооперативы, вероятно, страдали из-за сельскохозяйственных и в особенности производственных кооперативов, которые по большому счету не были затронуты военным коммунизмом и укрыли часть производителей-капиталистов от национализации, позволив им перестроить свои фабрики в «артели» [Кабанов 1973: 249; Дмитренко и др. 1978: 87,125]. На этих реальных и надуманных основаниях почти все большевистские лидеры на протяжении Гражданской войны считали кооперативы куда менее надежными, чем государственные и муниципальные торговые предприятия.

В революционный период социалистическая распределительная сеть, конечно, не ограничивалась кооперативами: в нее входили Петрокоммуна и Московский продовольственный комитет; также в торговлю были вовлечены и несколько других государственных органов. Из первой главы читатели вспомнят, что в изданном в ноябре 1918 года декрете «Об организации снабжения» было установлено, что небольшие лавки подлежат «муниципализации», а крупные заведения должны быть «национализированы» или подчинены центрам, синдикатам или главкам (отраслевым органам снабжения), координирующим поставки определенного ассортимента товаров. Большинство из них занималось исключительно снабжением, поставляя товары в муниципальные органы распределения и кооперативы, но некоторые брались и за прямой сбыт товаров населению. Как следует из недавно опубликованных протоколов президиума ВСНХ за 1919 год, в тот год ответственных за экономическую политику беспокоила организация розничной торговли главками и национализированными фабриками, однако, судя по количеству таких обсуждений, случаев прямого сбыта было немного [Протоколы Президиума ВСНХ 1991–1993, 2: 66, 69, 93].

В отсутствие комплексной сети государственных магазинов в революционный период потребительские ассоциации неизбежно становились основой социалистического распределения. Такой порядок был выгоден новой власти, и в последующих декретах она расширила сферу действия потребительских кооперативов и еще сильнее привязала их к государству. Начиная с первых распоряжений о потребительских кооперативах, изданных весной 1918 года, политические решения советской власти постепенно приводили к разрушению финансовых, организационных и коммерческих основ кооперативного движения и перестройке их в единую бюрократическую систему под управлением государства. В этом качестве кооперативы выполняли жизненно важные для зарождающейся плановой экономики функции распределения – эту роль они сохранят на протяжении всех последующих десятилетий советской власти. Однако вместе с тем в глазах многих большевиков кооперативы имели один существенный недостаток: за революционный период кооперативы, подобно рынкам и заведениям сектора услуг, хотя и в несколько меньшей степени, образовали серую зону социалистической экономики. Такое положение вещей также просуществует с зарождения Советского государства до его заката – до времени, когда под словом «кооператив» будут понимать вновь узаконенные формы частного предпринимательства.