Текст книги "Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.)"

Реорганизация большевиками кооперативов была одним из проявлений бюрократизации – организующего принципа социалистического распределения в первые годы его существования. Большевистские теоретики надеялись, что этот принцип в конце концов распространится на все аспекты экономической жизни и рыночная «анархия» уступит всеобъемлющему рациональному плану. Хотя военный коммунизм как попытка продемонстрировать превосходство бюрократических методов координации производства над рыночными с треском провалился, результатом чего стало ускоренное «стратегическое отступление» к рыночным принципам в 1921 году, эта ситуация не сразу привела к пересмотру долгосрочных целей. Политэконом Л. Н. Крицман выразил широко распространенное среди большевиков мнение, написав, что ахиллесовой пятой военного коммунизма была не его бюрократизация как таковая, а недостаточная опора этой бюрократизации на план. В своей аналитической работе «Героический период великой русской революции» он писал, что снабжение стало «анархическим» и это отрицательно сказалось на экономике [Крицман 1925: 114–117]; однако в розничном распределении военный коммунизм сделал шаг вперед благодаря своей сознательной оценке потребительских нужд:

…при отпуске продукта обязательно выясняли, для какой цели нужен продукт потребителю, действительно ли он нужен в испрашиваемом количестве, и разрешали вопрос об отпуске в зависимости от оценки важности указанной потребителем цели и от состояния ресурсов данного продукта (его запасов и ожидаемого поступления), стремясь не выходить за их пределы [Там же: 117].

Идеалом, особенно среди членов продовольственной администрации периода Гражданской войны, был, по выражению одного автора, «тейлоризм в потреблении»: тотальная рационализация распределения согласно научно определенным физиологическим потребностям. Во время Гражданской войны аналогичные предложения довольно часто публиковались в экономической прессе[91]91
  См., например: Продовольственное дело. 1918.29 сент. («Тейлоризм и потребление»); Экономическая жизнь. 1919.15 февр. («Замкнутый круг»); Известия Народного комиссариата по продовольствию. 1919. № 3–6. С. 26–27 («Вопросы распределения»); С. 27–28 («Натурализация заработной платы»).


[Закрыть]. Их характерной чертой было стремление свести весь спрос к потребностям – подход к потреблению, вполне оправданный в текущих условиях борьбы за выживание.

Несмотря на то что проекты полной рационализации потребления так и не были осуществлены, в ранней Советской России распределение товаров базировалось на бюрократическом определении того, кто что может получить. В городах это осуществлялось в контексте системы рационирования. Карточки, как и другие элементы социалистического распределения, были введены еще во время кризиса 1916–1917 годов, то есть до захвата власти большевиками. После революции главная цель рационирования, а именно обеспечение продовольствием городов и армии, не изменилась, но при большевиках изменился сам режим военного управления. Во-первых, охват системы рационирования стал масштабнее: в нее входил более широкий круг товаров – от основных продуктов питания до одежды, сельскохозяйственных орудий, металлических изделий и позже топлива; она реализовывалась почти во всех крупных городах, не считая столиц. Во-вторых, большевики коренным образом изменили условия, в которых осуществлялось рационирование, принудительно закрыв частные магазины. В-третьих, в отличие от царского и Временного правительств, которые применяли при рационировании продовольствия уравнительный подход, большевики избрали социально дифференцированную систему. Наконец, оплата за распределяемые еду и товары постепенно была приостановлена, пока в рамках новой экономической политики в операциях социалистического сектора не было возобновлено денежное обращение. Из-за своего масштаба, централизации и произошедшего в итоге отказа от кассового метода учета большевистская система рационирования составила веху в мировой экономике военного времени.

Во второй половине 1918 года в развитии системы рационирования наступил переломный момент, затронувший почти все ее указанные аспекты. Как мы видели, упразднение частных магазинов значительно ускорилось после выхода декрета «Об организации снабжения». В то же время государство все более настойчиво стремилось контролировать продовольственное снабжение. В августе была введена подчеркнуто дифференцированная система нормирования: в Москве и Петрограде получение продовольствия было реорганизовано на основе так называемого классового пайка, когда для разных классов использовались карточки соответствующих цветов. Этой системой был официально закреплен не только увеличенный паек для рабочих, занимающихся тяжелым физическим трудом (до 200 % от стандартной нормы распределяемого продовольствия), но и уменьшенный паек (50 % нормы) для «буржуазных» групп населения. На определение категорий пайка влияла как социальная политика, так и потребности: помимо рабочих, занятых тяжелым трудом, на дополнительное питание по самой высокой категории имели право беременные женщины и кормящие матери, а к буржуазии относили весь спектр «бывших» – от инвесторов и предпринимателей до священников. Если имеющиеся запасы подходили к концу, четыре класса должны были обслуживаться в порядке убывания приоритета. Вслед за столицами похожие системы были приняты и в других городах, пока в конце 1919 года правила рационирования не были стандартизованы в рамках единой политики (также основанной на классовом принципе)[92]92
  Бюллетень МПК. 1918. 21 авг. См. также [Carr 1952, 2: 232; Дихтяр 1961: 124; McAuley 1991:287].


[Закрыть].

В политике рационирования имелись две лазейки, из-за которых возникали случаи расхождения теории с практикой. Первая из них была связана со статусом пищи, предлагаемой в кафетериях и прочих местах общественного питания, в которые на первых порах входили также частные рестораны и кафе. На протяжении большей части 1918 года при выдаче полной порции погашались продовольственные карточки на мясо и крупы, но посетители могли получать хлеб, сахар и яйца и без предъявления своих карточек. Одного этого было достаточно, чтобы сорвать планы рационализации продовольственного снабжения. И хлеба, и яиц в советской розничной системе в 1918 году чрезвычайно не хватало. В петроградских заведениях общепита эти продукты распределяли без карточек, в то время как положенные в рамках пайка яйца рядовым покупателям не выдавались и дети в больницах вынуждены были обходиться без них[93]93
  Продовольственное дело. 1918. № 26. 4 авг.; Бюллетень МПК. 1918. 16 июля. См. также [Шмит 1918: 2–3].


[Закрыть]. Правила, касающиеся приготовленной пищи, ужесточались постепенно, по мере того как столовые в столицах, особенно в Петрограде, становились главным каналом распределения продовольствия. К концу 1919 года более 750 тысяч жителей Петрограда получали свой паек в общественных столовых [Дихтяр 1961: 128–129; McAuley 1991:285].

Спустя значительное время после того, как изменилась практика в системе распределения, еще сохранялась неясность в вопросе о статусе пищи, которую подавали в столовых ограниченного доступа. Такие столовые, расположенные на фабриках и в государственных учреждениях, были предназначены для их сотрудников и обычно снабжались лучше, чем муниципальные столовые. Ярким примером была новая, образцовая столовая на Шлиссельбургских пороховых заводах под Петроградом, согласно докладу 1920 года:

Входишь в зал, и недоумеваешь первое время: где ты: в столичном кафе европейского города, или это на самом деле рабочая столовая? Сидящие за аккуратно раставленными рядами чистых, покрытых зеркальным стеклом, столиков, рабочие шлиссельбургских заводов в своем трудовом одеянии – выводят вас из недоумения. Раскрашенные и увешенные картинами стены местами сплошь уставленные блестящими, все отражающими зеркалами. Простор, чистота и свет огромного зала; цветы и пальмы, эстрада, где три раза в неделю играет оркестр, общая чистота и порядок. Нигде ни окурочка, ни соринки. Написано «не курить», и никто не курит, – дисциплину пороховники умеют держать, у них что слово – то и дело. Все это не уступает комфорту старых буржуазных кафе, но только как-то шире и просторнее и публика иная[94]94
  Красная газета. 1920. 17 дек.


[Закрыть].

В этом описании – даже с поправкой на преувеличения – подчеркивается разница между «образцовым» кафетерием, в который были вложены финансовые и организационные ресурсы, и обычной общественной столовой. Как писали в той же газете через два дня, в обычных петроградских кафетериях нормой были плохо приготовленные блюда из неочищенного картофеля и не промытой крупы, безобразная обстановка и рабочие, основные силы которых уходили на кражу еды[95]95
  Красная газета. 1920. 19 дек.


[Закрыть]. В итоге рабочие, имеющие доступ к обеспеченным фабричным столовым, пользовались двойной привилегией: они получали пищу, которая в количестве и качестве превосходила еду, предлагаемую за пределами фабрики, и им также приходилось отдавать за нее меньше карточек, поскольку их снабжение обеспечивали продовольственные бригады, которые формировались специально для дополнительной поддержки рабочих. В середине 1920-х годов доступ к кафетериям по месту занятости имели примерно 15 % городского населения, в то время как 33 % были постоянными посетителями общественных столовых [Труды ЦСУ 30 (1): 34][96]96
  Еще 10 % городских жителей составляли дети, которые имели доступ к бесплатному завтраку в школе.


[Закрыть].

От столь непоследовательного подхода к вопросу общественного питания больше всех выигрывали, пожалуй, сами чиновники центрального правительства. Получая официальное право на паек второй категории (150 % от базовой нормы рабочего/служащего), «ответственные работники» на высших государственных и партийных должностях имели доступ к кафетериям Совнаркома, ВЦИКа и Коминтерна в Кремле, а также к потребительским товарам в особо укомплектованных пищеблоках. В 1920 году, когда, по общему мнению, рацион простых москвичей уже несколько улучшился, нормы в кафетерии Коминтерна предусматривали по пол-унции масла и икры на завтрак, унцию сыра, пол-унции сахара и полфунта хлеба; на основное блюдо полагалось три четверти фунта мяса или птицы (либо их калорийный эквивалент в крахмалосодержащих продуктах), также выдавались хлеб, крупы и различные приправы. Неудивительно, что слухи о таком изобилии спровоцировали «серьезное недовольство», и тайная контрольная комиссия порекомендовала его умерить [Неизвестная Россия 1992, 2: 265–266][97]97
  См. также воспоминания Лидии Шатуновской: [Шатуновская 1982: 39–42].


[Закрыть].

Вторая лазейка в системе рационирования возникла в ходе процедуры определения размера выдаваемого продовольствия. Выдача «классового пайка» зависела от точной отчетности из учреждений и предприятий о «классе» своих работников. Фабричные комитеты, государственные органы и профессиональные объединения с самого начала поставили собственные институциональные интересы выше общей рационализаторской повестки большевиков. Это проявилось в тенденции к утаиванию ресурсов – характерной черте поведения на социалистических предприятиях, которая просматривалась уже к середине Гражданской войны. В середине 1920-х годов председатель ВСНХ А. И. Рыков подверг эту тенденцию критике, назвав ее психологическим пережитком капитализма:

Кроме организационных мер, для разрешения вопросов снабжения необходимо преодолеть собственническую психологию, от которой работники настоящего переходного периода не смогли еще отрешиться и которая сказывается на деятельности каждого экономического органа и каждого комиссариата.

Эта психологическая черта заключается в том, что единственной целью деятельности администрации фабрик, заводов, главков, губсовнархозов, продорганов и органов Наркомзема является не то, чтобы помочь во что бы то ни стало поставить на ноги общее дело всего хозяйства, а то, чтобы спасти любой ценой то маленькое дело, которым ведает отдельный товарищ или данный экономический орган. Отсюда часто наблюдаются такого рода случаи, когда организации и их руководящие органы, состоящие из безусловно честных и преданных людей, не только не стремятся дать полные сведения о своих запасах и фондах, утаивая то, что у них имеется, но и стремятся во что бы то ни стало обеспечить себя на возможно дальний срок теми материалами, которые им не только не нужны на ближайшее время, но и не понадобятся и на протяжении долгого времени вперед.

Часто можно наблюдать такого рода случаи, что в то время как из какого-нибудь города ездят за небольшим количеством цемента за много сотен и тысяч верст, тут же на какой-нибудь текстильной или другой фабрике лежат тысячи пудов цемента, которые могут понадобиться этой фабрике только через год-два или более [Рыков 1990: 136–137].

В области продовольственного снабжения та же «собственническая психология» (или, другими словами, «институциональный эгоизм») приводила к тому, что администрации или фабричные комитеты пытались заполучить как можно большее количество продовольствия, выделяемого их работникам, раздувая списки на получение пайка. Наиболее ярким проявлением этой тенденции был феномен «мертвых душ», то есть завышение числа зарегистрированных «едоков» над численностью жителей или работников. Это было замечено уже в июне 1918 года, когда треть пайков в Петрограде оказалась избыточной. В 1920 году по всей городской системе рационирования доля избыточных пайков могла достигать 40 %, а в системе рационирования на железных дорогах – почти 50 % [Там же: 135; Струмилин 1923: 29–30]. Предприятия и профсоюзы особенно усердно стремились увеличить количество продовольствия для своих работников; систематически не сообщая о прогулах, они активно выступали за продовольственные поездки и за повышение пайкового класса своих работников[98]98
  Предприятия активно выступали за предоставление железнодорожных вагонов для этой цели; многие подобные разрешения есть в архивах ВЦИК, см., например: ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 94. Д. 19. Л. 112.


[Закрыть].

Как выяснилось, прошения о присвоении более высокого класса часто завершались успехом. Общая тенденция в эволюции советского рационирования состояла в расширении списка. К апрелю 1920 года, когда проходил второй круг общегосударственной стандартизации, формальное право на дополнительные «особые» пайки наравне с рабочими, занятыми «особо тяжелым» физическим трудом, получили работники и чиновники, чья занятость, как считалось, имела «особенно важное государственное значение», и «лица, занимающиеся особо квалифицированными видами умственного труда»[99]99
  ГАКО.Ф. Р-367. Оп. 1. Д.9.Л. 12.


[Закрыть]. Последовали и дальнейшие уточнения. Отдельно указывалось, что право на «особые» пайки имели члены исполнительных комитетов губернских, районных и городских советов; члены коллегий центральных, всероссийских и губернских органов и их отделов; члены центральных комитетов и администраций всероссийских или губернских профессиональных организаций. То же относилось и к школьным учителям, университетским преподавателям, операторам-телефонистам, стенографистам, солдатам Красной армии в увольнении, трудовым инспекторам и всем, кто работал в ночную смену, – список так велик, что в нем уже нужно было выделять более узкую подгруппу с особыми привилегиями[100]100
  Там же. Л. 18.


[Закрыть]. Дополнительные преимущества можно было получить, если добиться включения себя или своего коллектива в ведомости военного снабжения, которые, разумеется, давали право на более качественное продовольствие, чем полагающееся по гражданским спискам. Военные пайки, которые получали служащие на фронте и в тылу, различались (это обсуждалось внутри Красной армии), и по ним дополнительным продовольствием обеспечивались также и члены семей солдат. Опять же, прошения гражданских предприятий и учреждений о включении их в списки на получение военных пайков часто удовлетворялись. Помимо комиссии Компрода по снабжению рабочих продовольствием, которая утверждала прошения об «особых» дополнительных пайках, в сентябре 1919 года было учреждено Бюро по переводу на красноармейский паек для упрощения регистрации в списках военного снабжения служащих оборонных фабрик, персонала ЧК, Красной гвардии, представителей учреждений искусств, политических агитаторов и членов множества других групп [Carr 1952, 2: 232][101]101
  См. также: ГАРФ. Ф. 4737. Дела Комиссии при СНК по по улучшению быта ученых (учреждена в 1921 г.).


[Закрыть].

Если изначальное регулирование продовольственного снабжения представляло собой попытку уравновесить физические потребности с карательной социальной повесткой, то указанные отклонения от нормы при распределении продовольствия были результатом прагматических соображений. Для решения ряда первоочередных задач советские руководители применили к продовольствию инструментальный подход. Связь между голодом или сытостью и политическими настроениями проходила красной нитью в разведывательных сводках периода Гражданской войны, и военные советники время от времени предлагали мобилизовать продовольственное снабжение в качестве тактического оружия[102]102
  Например, см. ГАРФ. Ф. 393. Оп. 1. Д. 37. Л. 2. Подборку разведсводок о влиянии продовольственного снабжения на общественные настроения см. в [Берелович и др. 1998–2000] или сводки в: РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2615–2618.


[Закрыть]. На политическом уровне это почти наверняка играло роль, что показывает очевидный городской уклон «продовольственной диктатуры»: например, приоритет отдавался снабжению рабочих из северных промышленных городов, которые являлись главными сторонниками большевиков.

Власть использовала продовольственное снабжение для повышения производительности приоритетных групп рабочих. Это выражалось в щедром расширении границ категорий пайкового снабжения и увеличении числа столовых. Согласно сводкам ЧК из Петрограда за февраль 1920 года, улучшенные пайки были эффективны: там, где рабочие начинали получать красноармейские пайки, росла производительность[103]103
  ГАРФ. Ф. 130. Оп. 3. Д. 414. Л. 1а.


[Закрыть]. Получая больше продовольствия из официальных источников, люди с меньшей вероятностью пропускали работу из-за поездок за продовольствием или на базар и могли сосредоточиться на своем труде. Похожая логика применялась и к наиболее значимым работникам – руководящей элите. Специальное довольствие для кремлевских чиновников не воспринимались ни как дополнительная льгота, как в случае «буржуазных специалистов» на службе у большевиков, ни как эквивалент крупной зарплаты, а просто как способ не давать проблемам с питанием отвлекать первых лиц от государственных дел[104]104
  О дополнительных льготах для специалистов см. [Matthews 1978: 61–67;
  Протоколы Президиума ВСНХ 1991–1993, 2: 25, 29, 132, 154, 182, 193]. Попытки избавить жизнь партийных и государственных лидеров от проблем наиболее очевидно проявились при обсуждении здравоохранения, например, см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 317. Л. 20.


[Закрыть]. Не в силах обеспечить всех граждан и даже всех рабочих достаточным количеством продовольствия, большевики взяли на себя вопрос приоритизации потребностей относительно государственных задач; с этой же целью они дали продовольственным комитетам некоторую свободу действий в распределении продовольствия. Пока из-за нехватки еды рационирование оставалось необходимым, лазейки в городской системе распределения облегчали удовлетворение нужд «наиболее значимых» потребителей.

Любопытно, что приоритеты, сформировавшиеся в 1918–1920 годах, господствовали в централизованной системе распределения и после того, как экономические условия изменились. Советское правительство продолжило заниматься «плановым» распределением продовольствия до 1924 года, хотя к августу 1922 года можно было увидеть докладную записку, где значилось, что «пайковое снабжение исчезло, за исключением армии и определенного контингента на социальном обеспечении» (ветераны с инвалидностью и т. д.)[105]105
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 295. Л. 57.


[Закрыть]. Однако не только эти группы населения получали продовольствие централизованно. Ежемесячные продуктовые наборы для чиновников высокого ранга оставались значительными: примерно 55 партийных и государственных чиновников в каждой губернии получали стандартные 60 фунтов муки и 11,5 фунтов мяса, а также растительное масло, соль, сахар, керосин, заменитель кофе, табак, мыло и спички. Хотя икра из кремлевского рациона исчезла, высший эшелон центрального аппарата продолжал получать в больших количествах овощи, яйца, молоко, масло и различные другие товары[106]106
  Необъяснимым образом особое продовольственное снабжение для центральных чиновников различалось в разных органах (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 317. Л. 10–12).


[Закрыть]. Кроме того, фабричные рабочие и работники транспорта, которые при военном коммунизме были обеспечены дополнительным питанием в кафетериях, остались бенефициарами целевых продовольственных фондов[107]107
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 295. Л. 57.


[Закрыть]. После 1920 года эпицентр голода сместился с северных промышленных городов к сельской местности на юге и юго-востоке страны, и советская продовольственная администрация не смогла адаптироваться к этой ситуации. В диссертации Кристофера Мизелла о голоде и продовольственной помощи в Татарской АССР содержится подробный отчет о централизованном распределении продовольствия после 1921 года: исследователь обнаружил в нем сильный уклон в сторону городских территорий и в сторону промышленных рабочих и инвалидов войны в частности. Крестьяне получали некоторую помощь от Американской администрации помощи (АРА), но если им что-то и предоставляло советское правительство, то почти всегда это было посевное зерно [Mizelle 2002]. Как будет видно из следующих глав, на долгие годы сохранилось еще одно наследие периода Гражданской войны: если государство вмешивалось в распределение продовольствия, оно действовало только в интересах верного ему городского класса.

Вследствие сокращения доступных большевикам запасов и из-за признанной необходимости снабжать как города, так и сельскую местность, структура распределения промышленных товаров в 1918–1921 годах отличалась от структуры распределения продовольствия. В 1920–1921 годах в распоряжении Компрода было в три раза больше зерна, чем в 1918–1919 годах, однако промышленных потребительских товаров оставалось все меньше и меньше. С самого начала Гражданской войны запасы выделялись лишь определенным заявителям и на определенные цели: Красной армии, которая получала лишь часть от того, что запрашивала (хотя с большим успехом, чем другие); рабочим фабрик, производящих потребительские товары, – чаще всего в качестве бонусов (натурпремирование), предназначенных для повышения производительности; лицам, чья «особо важная государственная значимость» предполагала особые продовольственные льготы; крестьянам, поскольку считалось, что в целях изъятия зерна нужно было пойти им на некоторые уступки. Большевики стремились жонглировать конкурирующими потребительскими запросами: с одной стороны, они связывали снабжение промтоварами и продовольственными пайками, с другой – отдавали приоритет «особенно значимым» городам и регионам. Что касается первого, ко времени введения классового пайка относится специальная выдача ткани и одежды. Получателям из назначенной группы обычно давали краткий перечень магазинов, где в качестве подтверждения права на получение соответствующего товара можно было предъявить свою продовольственную карточку[108]108
  Бюллетень МПК. 1918. 24 и 27 июля; [Готье 1997:457] (Готье был в «академическом списке» на продовольствие и неожиданно получил норму выдачи одежды в феврале 1921 года).


[Закрыть].

Региональные диспропорции в распределении товаров также были вызваны усилиями по сосредоточению ресурсов для приоритетных потребителей. Хлопковая ткань, например, распределялась среди губерний на основании «важности данного района или губернии для продуктообмена» [Орлов 1918: 234]. Конкретно это означало, что в апреле 1918 года страна была разделена на четыре сельскохозяйственные зоны, и ткань выделялась на эти зоны по-разному: на самую производительную – по коэффициенту примерно метр на жителя в месяц, на наименее производительную – в четверть этой нормы. Снабжение городов было менее приоритетным и потому осуществлялось на самом низком уровне, но для особо важных и политически значимых городов (Москва, Петроград, Баку и Астрахань) делались исключения [Систематический сборник декретов 1919: 148–149, 351–356]. Применительно не только к ткани, а ко всем стандартным предметам потребления крестьян региональные диспропорции были обоснованы необходимостью любой ценой увеличить советское продовольственное снабжение. Выдавая потребительские товары в обмен на поставки продовольствия, режим надеялся дать крестьянам, живущим в основных сельскохозяйственных регионах, стимул выполнять свои обязательства по поставкам государству и не торговать с мешочниками.

Термином, выбранным для обозначения такого подхода к распределению в сельских регионах, – товарообмен — подчеркивалась взаимность и эквивалентность этого процесса. Однако во время голода эквивалентность оказалась недостижима. Некоторые советские чиновники отошли от первого эксперимента по товарообмену, полагая, что крестьяне их обманывали. В своей работе для Компрода Н. А. Орлов утверждал, что стоимость промышленных товаров, поставлявшихся в деревню в первые четыре месяца организованного «обмена», была гораздо выше стоимости продовольствия, которое правительство получало взамен [Орлов 1918: 350]. Подхваченные в свое время другими чиновниками сетования Орлова стали стандартной позицией советской историографии. По заявлениям советского правительства, к августу было отправлено более 42 тысяч грузовых вагонов «ценных промышленных товаров», в то время как государственные поставки сельскохозяйственных продуктов за тот же период составили 39 тысяч вагонов [Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства 1919: 97; Дихтяр 1961: 98-101; Дмитренко 1986: 55–57]. Орлов и более поздние историки обосновывали свою версию получившейся неэквивалентности фиксированным отношением стоимости продовольствия и стоимости промышленных товаров, а именно соотношением цен, распространенных перед Первой мировой войной. Крестьяне же, напротив, понимали стоимость в контексте рынка. С их точки зрения, стоимость зерна была равна количеству денег или товаров, на которое его можно было обменять на открытом рынке в конкретный момент, а поскольку к лету 1918 года количество денег и товаров значительно возросло, крестьяне воспринимали оплату «эквивалентами» как откровенно заниженную[109]109
  Нежелание крестьян продавать зерно по фиксированным ценам было общеизвестно, однако в июле 1918 года компрод Цюрупа сделал замечание, которое ставит под сомнение заявление о том, что крестьяне мошенничали по отношению к государству: «Из многих инцидентов, что до нас дошли, мы убедились, что мера, на которую мы так надеялись, – в частности, товарообмен – не оказалась полезной. В нашем опыте было много случаев, когда крестьяне, видя, что товаров нет, объявляли: “Без товаров мы не отдадим [наше зерно]”» (см.: ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 4. Д. 9. Л. 54).


[Закрыть]. В результате товарообмен не только не упрочил союз между крестьянами и советским правительством, но лишь усилил их взаимное недоверие друг к другу.

Реакция большевиков на проблему заключалась в попытке сделать товарообмен обязательным сначала для губерний, составлявших житницу Советской России, а летом 1919 года – и для всей сельской территории России. На всех территориальных уровнях продовольственные органы и кооперативы должны были получать промтовары в соответствии с общим объемом заготовленного зерна. Нормы по промтоварам на человека для данного региона (уезда, района или деревни) определялись делением количества выделенных для региона товаров на число жителей. Прежде чем получить промтовары, потребители должны были предоставить доказательство выполнения своих обязательств по поставкам, и магазины несли ответственность в случаях, если товары попадали не к тем крестьянам [Систематический сборник декретов 1919: 351–356; Дихтяр 1961: 98-101].

Этот план усиливал коллективную ответственность в ущерб объявленным в рамках товарообмена целям эквивалентности и стимулирования, поскольку размеры пайков соответствовали совокупным продовольственным поставкам из деревни или уезда, в то время как уровни изъятия отличались от домохозяйства к домохозяйству. За счет коллективной ответственности руководство стремилось совместить принцип обмена и классовую политику. Если бы продуктовый обмен проходил на индивидуальном уровне, получателями выдаваемых государством промтоваров стали бы только зажиточные крестьяне, имеющие излишки урожая. По политическим и идеологическим причинам большевики не хотели этого допустить. На формирование конечного вида политики товарообмена (как и комбедов, которые должны были заниматься ее осуществлением) повлияло решение большевиков заручиться поддержкой узкого союза рабочих и беднейших крестьян, а не широкой рабоче-крестьянской коалиции. Соответственно, крестьяне-бедняки освобождались от обязательного изъятия зерна, но могли получать материальную выгоду от успешных реквизиционных кампаний. Таким образом, большевики направляли стимулы через посредников в лице бедных крестьян, которые, согласно их ожиданиям, обеспечивали бы желаемый эффект от этих стимулов с помощью принуждения других крестьян[110]110
  Об эволюции концепции «смычки», или союза с крестьянами-бедняками, см. [Lewin 1968].


[Закрыть].

И все же, даже при условии, что стимулы производителей снижались из-за непрямой, коллективной структуры вознаграждений, товарообмен мог бы сработать, если бы продовольственные комитеты контролировали достаточные объемы товаров. Однако их запасы были мизерными. За первые восемь месяцев 1919 года – кульминации политики товарообмена – удавалось распределять менее одного фунта сахара на сельского жителя, от двух до трех метров ткани и по одной паре обуви на 40–50 человек. С учетом того, сколько товаров можно было получить от мешочников в тот же период, этого изобилия едва ли хватало, чтобы увести крестьян от свободного рынка [Carr 1952,2:233–234; Дихтяр 1961:100]. К 1920 году даже «умеренные» члены советской экономической администрации пришли к выводу, что товарообмен останется тщетным, «до того как рабочие организуют и пустят промышленность, создадут товарный фонд». В то же время бытовал взгляд, вызванный повышенной эффективностью заготовительных кампаний 1919–1920 годов: «путь принудительной заготовки – единственно правильный» [Рыков 1990: 124][111]111
  Еще менее удивительно, что на II Всероссийском продовольственном совещании (оно проходило с 30 декабря 1920 по 6 января 1921 года) была признана «бесплодность поиска эквивалента», и был сделан вывод о том, что «единственным возможным методом» изъятия зерна нужно считать «принуждение» [Три года борьбы с голодом 1920: 13–14].


[Закрыть]. Попытки найти номинальные эквиваленты изымаемому продовольствию сошли на нет по мере того, как снижались запасы промышленных товаров и росли поставки зерна. Г. А. Дихтяр подсчитал, что после урожая 1919 года крестьянам было компенсировано лишь от 10 до 30 % стоимости поставленного ими зерна; если сделать поправку на изменение относительных стоимостей в революционный период, это означает, что за свое продовольствие они получили лишь крохотную часть рыночной стоимости [Дихтяр 1961: 101]. Примечательно, что Ленин со временем стал уделять меньше внимания эквивалентности в своих публичных обсуждениях товарообмена, описывая его как обязательную «ссуду» крестьян государству, которую государство выплатит к некой неопределенной дате в будущем [Ленин 1958–1965, 39: 123, 154]. Тем временем ткани, одежда и прочие промышленные товары перенаправлялись в армию и городским потребителям, которые начали замечать улучшение в поставках [Дихтяр 1961: 133–134; Дмитренко 1986: 116–122].

Товарообмен, как и продовольственные карточки, просуществовал до 1920-х годов, но с трудом дожил до этого времени, хотя и был перестроен в свете изменившегося подхода к крестьянству, предусмотренного Новой экономической политикой. Советские лидеры описывали НЭП как средство оживления и экспансии смычки, то есть объединения рабочих и крестьян вокруг советского правительства. Военный коммунизм вовлек в дело революции бедных крестьян, а с помощью НЭПа большевики нацелились привлечь на свою сторону более широкие слои населения, предложив уступки всему крестьянству в целом. Невзирая на непрекращающуюся нехватку промышленных товаров, правящие круги сначала возложили надежды на восстановление сельского хозяйства посредством возрождения товарообмена, однако происходящего теперь на добровольной, индивидуальной основе. В серии декретов, изданных в мае 1921 года, была изложена процедура, по которой промышленные товары будут выдаваться крестьянам: отныне вместо того, чтобы платить отдельному крестьянину, зависящему от выполнения всей деревней реквизиционной или налоговой квоты, кооперативам было дано указание платить напрямую отдельным домохозяйствам за продовольствие и сельскохозяйственное сырье. Оплата должна производиться промышленными товарами «крестьянского ассортимента» – в него вошли ткани, одежда, гвозди, металлический лом, сельскохозяйственные орудия, керосин, сахар и так далее – согласно фиксированному обменному курсу эквивалентных товаров, номинированных в новых, условных денежных единицах, «товарных рублях». Фактически они являлись инструментом учета: в 1921–1922 годах кроме товарообмена «товарные рубли» использовались для межведомственных расчетов, в которых бартер и другие безденежные операции продолжали играть значительную, хоть и уменьшающуюся со временем роль [Удинцев 1923:143,158–159; Малафеев 1964: 29].