Электронная библиотека » Джулиан Барнс » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Артур и Джордж"


  • Текст добавлен: 11 декабря 2013, 13:51


Автор книги: Джулиан Барнс


Жанр: Исторические детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Нет.

– Поэтому вы не видели оснований пропускать работу?

– Совершенно верно, в конторе меня ждали срочные дела, о чем я и сообщил Маркью. Тут его словно подменили. Он начал заискивать и предложил мне в кои-то веки устроить себе выходной.

– И как вы это восприняли?

– Я подумал, что он не имеет ни малейшего представления о характере деятельности солиситора и о той ответственности, которую налагает на человека данная профессия. Солиситор не трактирщик, который может устроить себе выходной, доверив кому угодно торговать пивом из бочки.

– Разумеется. И в это время к вам подошел тот самый мужчина, который сообщил, что в округе пропороли брюхо еще одной лошади?

– Какой мужчина?

– Я ссылаюсь на показания мистера Маркью, в которых говорилось, что к вам с ним подошел некий мужчина и сообщил об очередной искалеченной лошади.

– В этом нет ни грана правды. Никакой мужчина к нам не подходил.

– И вы сели в ближайший поезд?

– Мне не привели аргументов за то, чтобы остаться.

– Значит, вопрос о том, что вы заулыбались, услышав об искалеченном животном, снимается?

– Целиком и полностью. Никакой мужчина к нам не подходил. Да и в противном случае я вряд ли увидел бы повод для улыбки. Улыбнуться я мог лишь в тот момент, когда Маркью предложил мне устроить выходной. В деревне он известен как лодырь, поэтому такое предложение было вполне в его характере.

– Понятно. Теперь давайте мысленно перенесемся немного вперед, когда тем же утром к вам в контору явились инспектор Кэмпбелл и сержант Парсонс, чтобы вас задержать. По дороге в пересыльную тюрьму вы, согласно их показаниям, произнесли: «Я не удивлен. В последнее время этого следовало ожидать». Это ваши слова?

– Да, мои.

– Вы можете пояснить, что имелось в виду?

– Конечно. В течение некоторого времени я подвергался травле. На мое имя приходили анонимные письма, о которых я сообщал в полицию. Было совершенно очевидно, что за моими передвижениями и за домом священника ведется слежка. Из комментариев одного полицейского явствовало, что ко мне сложилось неприязненное отношение. А за неделю-другую до того случая поползли слухи о моем аресте. Создавалось впечатление, что полиция задалась целью доказать мою виновность – не важно в чем. Потому-то я и не удивился.

После этого мистер Вачелл задал ему подготовленный вопрос о загадочном мистере Локстоне; Джордж отрицал свои упоминания об этом господине, поскольку никогда в жизни не знал человека по фамилии Локстон.

– Давайте обратимся к следующему высказыванию, которое вам приписывается. В Кэннокском мировом суде вам предложили освобождение под залог, но вы отказались. Вы можете объяснить суду почему?

– Охотно. Условия предлагались в высшей степени обременительные как для меня, так и для моих родных. Кроме того, я содержался в тюремном лазарете, где ко мне неплохо относились. Я готов был оставаться там до суда.

– Понятно. Констебль Мередит в своих показаниях заявил, что вы, находясь под стражей, сказали ему: «Я отказываюсь выходить под залог: случись сейчас новое злодеяние, всем станет ясно, что это не моих рук дело». Вы такое говорили?

– Да.

– И что имелось в виду?

– Только то, что я сказал. За недели и месяцы до моего ареста совершались жестокие нападения на животных, и я, не имея к этому никакого отношения, подозревал, что зверства будут продолжаться. В таком случае все вопросы были бы сняты.

– Видите ли, мистер Эдалджи, высказывалось предположение, которое, несомненно, прозвучит вновь, что у вас была зловещая причина отказаться от выхода под залог. И предположение это заключалось в следующем: грейт-уэрлийская банда, чье существование упоминается постоянно, хотя и абсолютно бездоказательно, собиралась вас вызволить, намеренно покалечив очередное животное, чтобы подтвердить вашу невиновность.

– На это могу лишь заметить, что, будь я достаточно изощрен, чтобы придумать столь хитроумный план, у меня хватило бы ума не проговориться об этом констеблю.

– В самом деле, мистер Эдалджи, в самом деле.

Во время перекрестного допроса мистер Дистэрнал, как и ожидал Джордж, проявлял желчность и неуважение. Исключительно для того, чтобы разыграть неподдельное удивление, он просил Джорджа объяснить какие-то подробности, на которых тот уже останавливался. Его стратегия сводилась к тому, чтобы показать, насколько изворотлив и хитер подсудимый и как он сам себя изобличает. Джордж знал, что пресечь это должен не он сам, а мистер Вачелл. Главное, считал он, не поддаваться на провокации, обдумывать каждый свой ответ, сохранять невозмутимость.

Естественно, мистер Дистэрнал не упустил случая подчеркнуть, что вечером семнадцатого Джордж дошел до фермы мистера Грина, и нарочито удивиться, почему подсудимый упустил из виду сей факт при даче свидетельских показаний. Обвинитель также проявил беспощадность, когда дело неизбежно коснулось волосков на одежде Джорджа.

– Вы под присягой показали, мистер Эйдлджи, что волоски прилипли к вашей одежде, когда вы прислонились к воротам, ведущим на некий луг, где имелся загон для скота.

– Я сказал: возможно, они попали на мою одежду таким путем.

– Однако же доктор Баттер, насчитавший на вашей одежде двадцать девять волосков, которые затем исследовал микроскопом, показал, что по длине, окрасу и структуре они совпадают с теми, которые имелись на лоскуте кожи мертвого пони.

– Он не сказал «совпадают». Он сказал «схожи».

– Разве? – Мистер Дистэрнал на миг смешался и сделал вид, будто сверяется со своими записями. – В самом деле. «Схожи по длине, окрасу и структуре». Как вы можете объяснить такое сходство, мистер Эйдлджи?

– Никак не могу. Я не специалист по волосяному покрову животных. Единственное, что я могу сделать, – это предположить, каким образом волоски могли оказаться на моей одежде.

– «По длине, окрасу и структуре», мистер Эйдлджи. Неужели вы всерьез надеетесь убедить суд, что волоски на вашей куртке принадлежали корове из какого-то загона, притом что длиной, окрасом и структурой они не отличаются от волосков пони, зарезанного менее чем в миле от вашего дома вечером семнадцатого числа?

Джордж не нашелся с ответом.

Мистер Вачелл попросил мистера Льюиса еще раз занять свидетельскую трибуну. Полицейский ветеринар повторил свое заявление о том, что, на его взгляд, пони не мог быть убит ранее половины третьего ночи восемнадцатого числа. Тогда ему задали вопрос: каким инструментом возможно нанести подобную рану? Искривленным орудием с вогнутыми боками. А возможно ли, по мнению мистера Льюиса, нанести такую рану бытовой бритвой? Нет, по мнению мистера Льюиса, такую рану бритвой нанести невозможно.

Далее мистер Вачелл вызвал священнослужителя Шапурджи Эдалджи, который повторил свои показания о домашних условиях для сна, о ключе в дверном замке, о своем люмбаго и о времени пробуждения. Джордж впервые заметил, как сильно постарел отец. Голос его теперь звучал куда менее авторитетно; утверждения лишились прежней непререкаемости. Когда же мистер Дистэрнал поднялся со своего места для перекрестного допроса, Джордж всерьез забеспокоился. Излучая учтивость, обвинитель заверил свидетеля, что будет совсем краток. Однако это заверение оказалось насквозь ложным. Мистер Дистэрнал разбирал алиби Джорджа по крупицам и выкладывал их перед присяжными, словно впервые пытался точно оценить весомость и значимость фактов.

– Вы запираете на ночь дверь спальни?

Отец Джорджа не мог скрыть удивления, когда ему вновь задали этот вопрос. Пауза оказалась неестественно долгой. Затем он ответил:

– Да.

– И отпираете утром?

Еще одна неестественная пауза.

– Да.

– А куда вы убираете ключ?

– Ключ остается в замочной скважине.

– Вы его не прячете?

Викарий посмотрел на мистера Дистэрнала, как на дерзкого школяра.

– С какой стати я должен его прятать?

– Вы никогда его не прячете? И никогда не прятали?

Отец Джорджа стоял с озадаченным видом.

– Не понимаю, чем вызван этот вопрос.

– Я всего лишь пытаюсь установить, всегда ли ключ находится в замочной скважине.

– Но я уже ответил.

– Ключ всегда на виду? Никогда не убирается?

– Я уже ответил.

Когда отец Джорджа давал показания в Кэнноке, вопросы ставились прямолинейно, а свидетельское место чем-то напоминало амвон, откуда викарий будто бы свидетельствовал о самом существовании Господа. Теперь же, под градом вопросов мистера Дистэрнала, викарий – а вместе с ним и весь мир – больше не выглядел столь незыблемым.

– Вы сказали, что ключ проворачивается со скрежетом.

– Да.

– Это является фактом последнего времени?

– Что является фактом последнего времени?

– Скрежет ключа в замке. – Обвинитель будто бы помогал старику подняться по ступенькам. – Так было всегда?

– Да, сколько я помню.

Мистер Дистэрнал улыбнулся викарию. Джорджу сразу не понравилась эта улыбка.

– И… за все это время… сколько вы помните… никому не пришло в голову смазать замок?

– Никому.

– Позвольте спросить, сэр, – вам этот вопрос может показаться несущественным, но тем не менее хотелось бы услышать ваш ответ – почему за все время никто не смазал замок?

– Вероятно, потому, что этому не придавалось значения.

– Но не потому, что в доме нет масла?

Викарий неосмотрительно выказал свое раздражение.

– О наших запасах масла лучше спросить у моей жены.

– Если мне будет позволено, сэр. А этот скрежет, как бы вы могли его описать?

– Что вы имеете в виду? Скрежет как скрежет.

– Громкий скрежет или тихий? Можно ли сравнить его, скажем, с писком мыши или со скрипом амбарной двери?

Шапурджи Эдалджи как будто увяз в пучине благоглупостей.

– Полагаю, его можно описать как громкий писк.

– Тогда, я бы сказал, тем более странно, что замок не смазали. Ну, оставим это. Ежевечерне ключ в замке поворачивается с громким писком. А в других случаях?

– Не понимаю вас.

– Я имею в виду те случаи, когда ваш сын или вы сами, сэр, по ночам выходите из спальни.

– Мы по ночам не выходим.

– Ни один из вас по ночам не выходит. Как я понимаю, такой… порядок существует в вашем доме шестнадцать или семнадцать лет. И вы утверждаете, что за все эти годы ни один из вас ни разу не вышел из спальни ночью?

– Ни разу.

– Вы твердо уверены?

Опять повисла долгая пауза, как будто викарий перебирал в уме все эти годы, ночь за ночью.

– Абсолютно уверен.

– Вы храните воспоминания о каждой ночи?

– Не усматриваю смысла в этом вопросе.

– Сэр, я не прошу вас усматривать смысл. Я всего лишь прошу вас ответить. Вы храните воспоминания о каждой ночи?

Викарий обвел глазами зал, словно надеясь, что кто-нибудь избавит его от этого идиотизма.

– Как и любой человек, не более.

– Вот именно. В ваших показаниях говорилось, что у вас чуткий сон.

– Да, весьма чуткий. Я легко просыпаюсь.

– И вы, сэр, утверждаете, что проснулись бы от поворота ключа?

– Да.

– Вы не видите здесь противоречия?

– Нет, не вижу.

По наблюдениям Джорджа, отец начал выходить из себя. Викарий не привык, чтобы его слова ставились под сомнение, пусть даже в учтивой форме. На свидетельской трибуне оказался склочный старик, а не хозяин положения.

– Тогда, если можно, поясню. За семнадцать лет никто не выходил из комнаты. Значит, согласно вашим утверждениям, никто не поворачивал ключ в замке, пока вы спали. В таком случае как вы можете утверждать, что вас разбудил бы поворот ключа?

– Это казуистика. Имелось в виду, вне всякого сомнения, что я просыпаюсь от малейшего шума. – Но слова его прозвучали скорее ворчливо, нежели уверенно.

– Вас ни разу не будил поворот ключа?

– Ни разу.

– Тогда как же вы можете утверждать под присягой, что проснулись бы от этого звука?

– Могу только повторить уже сказанное. Я просыпаюсь от малейшего шума.

– Но если вас никогда не будил скрежет ключа в дверном замке, то разве нельзя допустить, что ключ в замке все же поворачивали, только вы от этого не проснулись?

– Как я уже сказал, такого не бывало.

Джордж наблюдал за отцом как преданный, заботливый сын, но еще и как профессиональный юрист-солиситор, и как настороженный подсудимый. Отец проявлял себя не лучшим образом. Мистер Дистэрнал без труда то усыплял его бдительность, то выводил из терпения.

– Мистер Эдалджи, в своих показаниях вы заявили, что просыпаетесь в пять утра и уже не засыпаете до половины седьмого, когда вам с сыном приходит время вставать.

– Вы ставите под сомнение мои слова?

Мистер Дистэрнал не выказал удовлетворения таким ответом, но Джордж понимал, что обвинитель доволен.

– Нет, я всего лишь прошу вас подтвердить сказанное.

– Тогда подтверждаю.

– То есть вам не случалось еще подремать между пятью часами и половиной седьмого утра, чтобы проснуться позже?

– Я же сказал: нет.

– А вам когда-нибудь снится, что вы проснулись?

– Не понимаю.

– У вас бывают сновидения?

– Да. Изредка.

– Вам когда-нибудь снится, будто вы просыпаетесь?

– Не знаю. Не могу такого припомнить.

– Но вы признаете, что людям иногда снится, будто они просыпаются?

– Никогда об этом не думал. Мне не представляется важным, что видят во сне другие люди.

– Но вы согласны с моим утверждением о том, что у других людей бывают подобные сны?

Теперь у викария был такой вид, как у монаха-пустынника, которого пытаются ввести в непонятное ему искушение.

– Если вы так говорите…

Джордж и сам недоумевал от методов мистера Дистэрнала, но вскоре намерения обвинителя слегка прояснились.

– Значит, вы безоговорочно уверены, насколько это возможно в пределах разумного, что между пятью часами и половиной седьмого вы бодрствовали?

– Да.

– И вы в равной степени уверены, что между одиннадцатью вечера и пятью утра вы спали?

– Да.

– И не припоминаете, чтобы в этом промежутке времени вы просыпались?

Отец Джорджа всем своим видом показывал, что его слова вновь ставятся под сомнение.

– Нет.

Мистер Дистэрнал покивал.

– Значит, к примеру, около половины второго ночи вы спали. Около, к примеру… – казалось, он берет время с потолка, – половины третьего. Около трех часов ночи, к примеру. Да, благодарю вас. Теперь перейдем к другому вопросу…

Этому не было конца; на глазах у всех присутствующих отец Джорджа превращался в слабоумного, ни в чем не уверенного, но почтенного старичка, чьи причудливые попытки обеспечить безопасность своим близким без труда мог свести на нет изворотливый сын, который только что с достоинством стоял на свидетельской трибуне. Или еще того хуже: в старика-отца, который, заподозрив сына в причастности к изуверству, старательно, но безуспешно корректирует свои показания в ходе судебного процесса.

Следом настал черед матери Джорджа, которую совершенно выбило из колеи зрелище небывалой беспомощности мужа. После того как мистер Вачелл получил от нее все необходимые показания, мистер Дистэрнал с какой-то ленивой учтивостью стал задавать ей те же вопросы. Казалось, ответы интересовали его крайне мало; это был уже не беспощадный обвинитель, а скорее новый сосед, из вежливости заглянувший на чашку чая.

– Вы всегда гордились своим сыном, правда, миссис Эдалджи?

– О да, очень.

– Он всегда – и в раннем возрасте, и в молодые годы – был умен?

– Да, очень умен.

Мистер Дистэрнал елейным тоном выразил глубокое сочувствие миссис Эдалджи в связи с бедственным положением, в котором оказались нынче она сама и ее сын.

Это был даже не вопрос, но мать Джорджа машинально восприняла эту фразу именно так и принялась расхваливать сына.

– Он рос прилежным мальчиком. В школе получал награды. Окончил Мейсон-колледж в Бирмингеме, Юридическое общество ему медаль присудило. Он написал книгу по железнодорожному праву, о ней и газеты хорошо отзывались, и юридические журналы. Между прочим, вышла она в серии «Карманные юридические справочники издательства „Уилсон“».

Мистер Дистэрнал только поощрял это излияние материнских чувств. Он спросил, не хочет ли свидетельница добавить что-либо еще.

– Хочу. – Миссис Эдалджи посмотрела через зал на своего сына, сидящего на скамье подсудимых. – Он всегда был нам добрым и заботливым сыном и с детства проявлял доброту ко всем неразумным тварям. Не мог он покалечить или ранить живое существо, а знали мы или не знали, что он вышел из дому, никакой разницы не делает.

Мистер Дистэрнал так рассыпался в благодарностях, что со стороны выглядел едва ли не родным сыном свидетельницы; вернее, вторым сыном, который в высшей степен терпим к слепому добросердечию и наивности седой старушки-матери.

Вслед за матерью вызвали Мод и попросили описать состояние одежды Джорджа. Голос ее звучал твердо, показания были четкими, но Джордж тем не менее замер, когда со своего места поднялся мистер Дистэрнал, кивая собственным мыслям.

– Ваши показания, мисс Эдалджи, до мельчайших подробностей совпадают с показаниями ваших родителей.

Мод спокойно выдержала его взгляд, надеясь понять, задал ли обвинитель вопрос или же готовит смертельный удар. Но мистер Дистэрнал со вздохом сел.

Позже, за дощатым столом в подвале Уголовного суда, Джорджа охватило изнеможение и уныние.

– К сожалению, мистер Мик, мои родители оказались не лучшими свидетелями.

– Я бы этого не сказал, мистер Эдалджи. Просто дело в том, что лучшие из людей не обязательно лучшие свидетели. Чем более они порядочны и честны, чем внимательней относятся к каждому слову вопроса, чем сильнее сомневаются в себе по причине скромности, тем легче манипулировать ими такому обвинителю, как мистер Дистэрнал. Поверьте, это происходит от раза к разу. Как бы поточнее выразиться? Это вопрос доверия. Чему мы доверяем, по какой причине. С сугубо юридических позиций, лучшие свидетели – те, кому присяжные доверяют больше, чем всем остальным.

– Из них, по всему, вышли незадачливые свидетели.

В течение всего процесса Джордж не просто надеялся, а твердо верил, что за показаниями отца последует мгновенное оправдание, что все нападки обвинителя разобьются о скалу отцовской честности и мистер Дистэрнал ретируется, как негодяй-прихожанин, уличенный в досужих поклепах. Но никаких нападок не последовало – по крайней мере, в такой форме, какую предвидел Джордж; отец подвел его, не сумев показать себя олимпийским божеством, чье слово, сказанное под присягой, неопровержимо. Вместо этого он показал себя педантом, да еще обидчивым и временами бестолковым. Джордж хотел объяснить суду, что, доведись ему в детстве совершить хоть малейшее правонарушение, отец за руку отвел бы его в полицию и потребовал примерного наказания: чем выше положение, тем тяжелее грех. Но впечатление сложилось совершенно иное: что его родители – доверчивые глупцы, которых ничего не стоит обвести вокруг пальца.

– Из них вышли незадачливые свидетели, – угрюмо повторил он.

– Они говорили правду, – ответил мистер Мик. – Другого свидетельства мы от них и ожидать не могли, равно как и другой манеры держаться. Присяжные, надо думать, это поймут. Мистер Вачелл уверен в исходе завтрашнего заседания; давайте последуем его примеру.

И наутро, когда Джордж в последний раз под конвоем следовал из Стаффордской тюрьмы в Уголовный суд, когда рассчитывал услышать свою историю в заключительном, отличном от нынешнего виде, он снова воспрял духом. На календаре было двадцать третье октября, пятница. К завтрашнему дню он вернется в отчий дом. В воскресенье будет, как всегда, молиться в церкви Святого Марка, под смотрящим вверх килем крыши. А в понедельник поездом в семь тридцать девять отправится на Ньюхолл-стрит, за свой письменный стол, к работе, к своим книгам. В знак обретенной свободы он подпишется на энциклопедию «Английское право» под редакцией лорда Холсбери.

Поднявшись по узкой лестнице прямо к скамье подсудимых, он заметил, что в зале стало еще больше народу. Общее возбуждение, которое ощущалось почти физически, внушало Джорджу тревогу: в воздухе витало не столько торжественное ожидание правосудия, сколько вульгарное предвкушение спектакля. Мистер Вачелл посмотрел на него через весь зал и впервые открыто улыбнулся. Джордж не знал, можно ли ответить тем же, и ограничился легким наклоном головы. Он взглянул на присяжных, «дюжину славных и честных мужей» из Стаффорда, которые с самого начала произвели на него впечатление людей порядочных и здравомыслящих. Отметил он и присутствие капитана Энсона и инспектора Кэмпбелла – пары его обличителей. Впрочем, обличителей ненастоящих: настоящие обличители оставались, по всей вероятности, в Кэннок-Чейсе, где тайно потирали руки и даже сейчас точили режущее оружие, которое, по мнению мистера Льюиса, представляло собою кривой режущий предмет с вогнутыми боками.

Вызванный сэром Реджинальдом Харди, мистер Вачелл приступил к своему заключительному обращению. Он попросил присяжных отрешиться от сенсационных аспектов дела (от газетных заголовков, публичной истерии, слухов и домыслов) и сосредоточиться на голых фактах. Суду не было представлено никаких доказательств того, что в ночь с 17 на 18 августа Джордж Эдалджи выходил из дома, который в течение нескольких дней до этого находился под неусыпным наблюдением полицейских сил Стаффордшира. Не было представлено ни малейших доказательств причастности Джорджа Эдалджи к инкриминируемому ему преступлению; маленькие точки крови могли попасть на одежду из любого источника и оказались несоизмеримы с тяжкими повреждениями, нанесенными шахтерскому пони. Что касается волосков, якобы найденных на одежде подсудимого, – здесь налицо явная нестыковка показаний: если даже эти волоски существовали, их наличие допускало альтернативные объяснения. Что касается анонимных писем, порочащих Эдалджи, версия обвинения о том, что они написаны им самим, – это не более чем абсурдный домысел, идущий вразрез и с логикой, и с криминальным менталитетом. Что касается свидетельства мистера Гаррина, это не более чем личное мнение, от которого присяжные имеют право и, более того, все основания отмежеваться.

Далее мистер Вачелл остановился на различных инсинуациях, направленных против его клиента. Отказ последнего от освобождения под залог был продиктован разумными, если не сказать похвальными, соображениями: подсудимый руководствовался сыновним желанием облегчить финансовое бремя, грозившее лечь на плечи его слабых, престарелых родителей. Адвокат не смог обойти вниманием и мутные соображения, связанные с Джоном Генри Грином. Обвинение стремилось представить его соучастником Джорджа Эдалджи и тем самым очернить последнего, однако не было обнаружено ни одного связующего звена между подсудимым и мистером Грином, чье отсутствие на свидетельской трибуне говорило само за себя. В этом, равно как и в других отношениях, версия обвинения, сшитая на живую нитку из лоскутов и заплат, сводилась к разрозненным намекам и недомолвкам.

– Что мы имеем, – вопрошал в заключительной части своего выступления адвокат защиты, – что мы имеем после четырех дней разбирательства в этом зале, кроме рассыпающихся, скомканных и разбитых теорий полиции?

Когда мистер Вачелл вернулся на свое место, Джордж испытал удовлетворение. Речь защитника была четкой, аргументированной, без фальшивых эмоциональных всплесков, к каким прибегают некоторые адвокаты, и в высшей степени профессиональной; впрочем, Джордж заметил в формулировках и умозаключениях мистера Вачелла некоторые вольности, которые, наверное, были бы непозволительны в суде «А» под председательством лорда Хазертона.

Мистер Дистэрнал не суетился; он встал и помолчал, словно выжидая, когда развеется впечатление от заключительных слов мистера Вачелла. А потом принялся перебирать лоскуты и заплаты, на которые в открытую намекал его противник, и скрупулезно сшивать их заново, как будто готовился набросить покрывало на плечи Джорджа. Прежде всего он обратил внимание присяжных на действия подсудимого и призвал поразмышлять, насколько они свойственны невиновному человеку. Отказ дождаться инспектора Кэмпбелла и улыбочки на перроне; отсутствие какого бы то ни было удивления при аресте; вопрос насчет мертвых лошадей мистера Блуитта; угроза этому загадочному Локстону; отказ от освобождения под залог и уверенное предсказание, что грейт-уэрлийская банда нанесет новый удар и тем самым обеспечит ему выход на свободу. Разве так ведет себя невиновный? – спросил мистер Дистэрнал, заново соединив эти фрагменты для сведения присяжных.

Пятна крови; почерк; опять же – в который раз – одежда. Одежда подсудимого была мокрой, в особенности ботинки и домашняя куртка. Это установили полицейские, а затем подтвердили под присягой. Каждый полисмен из тех, кто осматривал эту домашнюю куртку, засвидетельствовал, что она была мокрой. В таком случае – если, конечно, полицейские все как один не заблуждаются (а такое невозможно и даже немыслимо) – остается лишь одно разумное объяснение. Джордж Эдалджи, как и утверждало обвинение, тайком выбрался из дома ненастной ночью с 17 на 18 августа.

Но даже если все это так, даже если имеются неопровержимые доказательства вины подсудимого (и не важно, действовал ли он в одиночку или в составе преступной группы), остается, допустил мистер Дистэрнал, один вопрос, на который пока нет ответа. Каков был мотив? У присяжных есть полное право задать этот вопрос. И долг мистера Дистэрнала – помочь с ответом.

– Вероятно, вы спросите себя, как в эти дни спрашивали другие в этом зале: каков же был мотив преступника? Почему респектабельный с виду молодой человек совершил столь омерзительное деяние? На ум трезвомыслящему наблюдателю могут прийти различные объяснения. Мог ли преступник действовать из соображений особой неприязни и злобы? Такое не исключено, хотя, по-видимому, маловероятно, учитывая слишком уж большое количество жертв и потоки анонимной клеветы, сопровождавшие грейт-уэрлийские бесчинства. Мог ли он действовать в состоянии умопомрачения? Вы, наверное, решите, что да, если задумаетесь о невыразимой жестокости данного преступления. Но и это не будет исчерпывающим объяснением, поскольку преступление было слишком тщательно спланировано и слишком расчетливо исполнено, чтобы приписать его безумцу. Нет, я бы предложил непременно поискать мотивацию в таком мозгу, который не является больным, но устроен не так, как у обыкновенного человека. Мотивом стала не нажива, не месть конкретному лицу, а скорее желание известности, желание анонимного самоутверждения, желание постоянно быть на шаг впереди полиции, желание посмеяться в лицо обществу, желание доказать свое превосходство. Как, наверное, и вы, господа присяжные, я, не сомневаясь в виновности подсудимого, на отдельных этапах данного процесса задавался вопросом: но почему, почему? И вот как я бы ответил на этот вопрос. По сути, все указывает на человека, совершившего эти преступления в силу дьявольской хитрости, засевшей в потаенном уголке его мозга.

Джордж, который слушал, слегка склонив голову, будто хотел сосредоточиться на словах мистера Дистэрнала, понял, что речь окончена. Он поднял взгляд и увидел, что обвинитель театрально смотрит на него в упор, словно впервые узрев его в непреложном свете истины. По примеру мистера Дистэрнала присяжные тоже начали в открытую сверлить глазами подсудимого; так же поступил и сэр Реджинальд Харди, и весь зал, не считая родных Джорджа. Не иначе как полицейский констебль Даббс и иже с ним, стоявшие позади скамьи подсудимых, даже сейчас разглядывали его пиджак костюма на предмет следов крови.

Без четверти час председатель начал подводить итоги, называя возмутительные преступления «пятном на репутации графства». Джордж слушал, но постоянно чувствовал на себе испытующие взгляды дюжины славных и честных мужей, искавших в нем признаки дьявольской хитрости. Противиться этому он не мог, разве что старался хранить невозмутимость. Именно так нужно выглядеть в те минуты, когда решается твоя судьба. Сохраняй невозмутимость, внушал он себе, сохраняй невозмутимость.

В четырнадцать часов сэр Реджинальд отпустил присяжных, и Джорджа увели в подвал. Полицейский констебль Даббс оставался на посту, как и в течение предыдущих четырех дней; он понимал, что Джордж не из тех, кто пускается в бега, и оттого немного тушевался. За все это время он ни разу не позволил себе рукоприкладства и вообще обращался с подсудимым уважительно. Поскольку теперь Джордж мог больше не опасаться, что его слова будут истолкованы превратно, он завел разговор с охранником.

– Констебль, исходя из вашего опыта: если присяжные совещаются дольше обычного, это добрый знак или дурной?

Даббс призадумался.

– Исходя из моего опыта, сэр, я бы сказал, что это может быть и добрый знак, и дурной. Либо так, либо этак. Смотря как оно повернется.

– Понятно, – сказал Джордж. Обычно он не говорил «понятно» – видимо, перенял это характерное словцо у судебных адвокатов. – А если присяжные возвращаются быстро, тогда как, исходя из вашего опыта?

– Ну, тогда, сэр, это либо хорошо, либо плохо. Смотря по обстоятельствам.

Джордж позволил себе заулыбаться – Даббс и иже с ним могли толковать это как угодно. Ему самому казалось, что быстрое возвращение присяжных, с учетом серьезности дела и необходимости согласия всех двенадцати, в его случае должно быть благоприятным знаком. Да и длительное совещание – тоже неплохо: чем дольше присяжные будут совещаться, тем больше существенных моментов выплывает на поверхность, и остервенелые потуги мистера Дистэрнала станут очевидны всем и каждому.

По-видимому, констебль Даббс удивился не менее, чем Джордж, когда их вызвали в зал всего через сорок минут. В последний раз они прошли вместе мрачными коридорами по направлению к лестнице, ведущей за барьер скамьи подсудимых. Без четверти три секретарь суда обратился к старшине присяжных с хорошо знакомыми Джорджу словами:

– Господа присяжные, вынесен ли вами единодушный вердикт?

– Да, сэр.

– Согласно вынесенному вердикту, виновен или невиновен подсудимый Джордж Эрнест Томпсон Эдалджи в нанесении резаной раны лошади-пони, находившейся в собственности Грейт-Уэрлийской угольной компании?

– Виновен, сэр.

Нет, это ошибка, подумал Джордж. Он посмотрел на старшину присяжных: седой, похожий на школьного учителя, тот говорил с легким стаффордширским акцентом. Вы произнесли не то слово. Возьмите его обратно. Невиновен. Вот правильный ответ на заданный вопрос. Эти мысли пронеслись в голове у Джорджа, прежде чем он сообразил, что старшина пока не садится на свое место и готов продолжать. Ну конечно: он собирается исправить свою оговорку.

– По вынесении вердикта присяжные ходатайствуют о смягчении приговора.

– На каком основании? – спросил сэр Реджинальд Харди, сверля глазами старшину присяжных.

– На основании его положения.

– Его общественного положения?

– Именно так.

Председатель и оба судьи удалились для обсуждения приговора. Джордж с трудом нашел в себе силы взглянуть на родных. Его мать прижимала к лицу носовой платок; отец тупо смотрел перед собой. Удивила его Мод, от которой впору было ожидать нытья. Она развернулась к брату и устремила на него сосредоточенный, любящий взор. Ему подумалось: если только сохранить в памяти этот взор, то, возможно, даже самое плохое окажется терпимым.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 3.8 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации