Текст книги "Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи"

Сказки не для печати

Жил-был царь Арон[114]114
  Царь Арон – иносказательное именование Александра II, который как глава государства именовался также и главой церкви. Использование имени Арон (Аарон) связано с тем, что поступки первого ветхозаветного первосвященника Аарона не всегда отвечали его сану. Подобную ситуацию изображает Салтыков: Александр II вступил в морганатический брак со своей фавориткой княжной Е. М. Долгорукой менее чем через два месяца после смерти императрицы Марии Александровны. По законам же православной церкви это можно было сделать только через год. «Таким образом, Александр II, обязанный в качестве главы не только государственной, но и церковной власти блюсти ее законы, явился нарушителем их…» (Макашин С. А. Не предназначавшаяся для печати «басня» о царе Александре II и Синоде // Литературное наследство. Т. 67. М.: АН СССР, 1959. С. 404).


[Закрыть] и был он глава церкви. Только спрашивает он однажды обер-прокурора Толстого[115]115
  Толстой Дмитрий Андреевич, граф (1823–1889), соученик Салтыкова по Александровскому лицею; обер-прокурор Святейшего синода, впоследствии министр народного просвещения, министр внутренних дел и шеф жандармов.


[Закрыть]: «Какие у архиереев привилегии?» Отвечал Толстой: «Две суть архиерейские привилегии: пить архиерейский настой и иметь архиерейский насморк». Рассердился царь. «Архиерейский настой я знаю, но отчего же мне, главе церкви, архиерейского насморка не предоставлено? Подавай в отставку!» Подал Толстой в отставку; призывает царь нового обер-прокурора Победоносцева[116]116
  Победоносцев Константин Петрович (1827–1907), в 1880–1905 гг. обер-прокурор Святейшего синода, пользовался репутацией крайне консервативного деятеля.


[Закрыть] и говорит: «Чтобы завтра же был у меня архиерейский насморк!» Смутился Победоносцев, спешит в Синод, а там уж Святой дух обо всем архиереям пересказал. «Так и так, – говорит Победоносцев, – как хотите, а надо царю честь оказать!» – «Но будет ли благочестивейшему государю в честь, ежели нос у него погибнет?» – первый усумнился митрополит Макарий[117]117
  Митрополит Макарий (в миру – Михаил Петрович Булгаков, 1816–1882), митрополит Московский и Коломенский (с 1879), член Святейшего синода.


[Закрыть]. «А я к тому присовокупляю, – сказал митрополит Исидор[118]118
  Митрополит Исидор (в миру – Яков Сергеевич Никольский, 1799–1891), митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский, Финляндский и Эстляндский, первенствующий член Синода.


[Закрыть], – лучше пускай все сыны отечества без носов будут, нежели падет единый влас из носа царева без воли Божией!» – «Как же с этим быть?» – спрашивает Победоносцев.

Вспомнили тогда архиереи, как Яков Долгорукий царю Петру правду говорил, и сказали Филофею-митрополиту[119]119
  Филофей-митрополит – см. сн. 30.


[Закрыть]: «Иди к царю и возвести ему правду об архиерейском насморке». Предстал Филофей пред царя и пал на колени: «Смилуйся, православный царь, – вопил он, – отмени пагубное оное хотение!» Однако царь разгневался: «Удивляюсь я, старый пес, твоему злосчастию, – сказал он, – вы, жеребцы ненасытные, готовы весь мир заглотать, а меня, главу церкви, на бобах оставить!» – «Но знаешь ли ты, благоверный государь, что означает сей вожделенный для тебя архиерейский насморк?» – вопрошал Филофей, не вставая с колен. «Образование я получил недостаточное, – отвечал царь, – а потому знаю много вредного, а полезного ничего не знаю. Был у меня, впрочем, на днях Тертий Филиппов[120]120
  Тертий Филиппов – см. сн. 26.


[Закрыть] и сказывал, бывает простой архиерейский насморк и бывает с бобонами, но затем присовокупил: „Тайна сия велика есть“, – шед, удавися!» Тогда увидел Филофей, что теперь самое время царю правду возвестить, пал ростом на землю и, облобызав шпору цареву, возопил: «Не разжигайся, самодержец, но выслушай: привилегия сия дарована архиереям царем Петром и знаменует обильное течение из предстательного уда. Сколь сие изнурительно, ты можешь видеть на мне, богомольце твоем. Еще в младенчестве был я постигнут сим течением; родители же мои, видя в этом знамение грядущего архиерейства, не токмо не прекращали такового, но даже всеми мерами споспешествовали. Потом, состоя уже викарием приснопамятного митрополита Филарета[121]121
  Митрополит Филарет (в миру – Василий Михайлович Дроздов, 1783–1867), митрополит Московский и Коломенский.


[Закрыть], я от усилившегося течения едва не потерял носа и только молитвами московских чудотворцев Петра, Алексия, Зоны и Филиппа таковой удержал. Так вот она привилегия эта какова!» Выслушал царь Филофеевы слова, видит, правду старый пес говорит. «Спасибо тебе, долгогривый, что мой нос от погибели остерег. А все-таки надо меня чем-нибудь за потерю привилегии вознаградить. Иди и возвести святителям: имею я желание прелюбодействовать». Невзвидел света от радости Филофей. Бежит в Синод, шею вытянул, гриву по ветру распустил, ржет, гогочет, ногами вскидывает. Попался Бог по дороге – задавил. Долго ли, коротко ли, а наконец прибежал. «Так и так, – говорит, – силою твоею возвеселится царь! Повелите-ка, святые отцы, из архива скрижали Моисеевы вынести!» Поняли святители, что дело на лад идет, послали за скрижалями. Видят, на второй скрижали начертано: не прелюбодействуй! «Хорошо сие для тех, – молвил Никандр Тульский[122]122
  Митрополит Никандр (в миру – Николай Иванович Покровский, 1816–1893), архиепископ Тульский и Белёвский, в 1871–1874 гг. участвовал в работе Синода.


[Закрыть], – кто насморк архиерейский имеет». – «Для тех же, – возразил протопресвитер Бажанов[123]123
  Бажанов Василий Борисович (1800–1883), протопресвитер, духовник Николая I, Александра II и Александра III, главный священник Двора и гвардии; член Синода. 19 июля 1880 г. обвенчал Александра II с Е. М. Долгорукой.


[Закрыть], – кои такового не имеют, совсем без надобности, ибо тем только подавай». Судили, рядили, наконец послали за гравером Пожалостиным[124]124
  Пожалостин Иван Петрович (1837–1909), гравер.


[Закрыть]. Спрашивают: «Можешь ли ты к сему присовокупить: Царь же да возвеселится?» – «Могу», – отвечал Пожалостин и, вынув резец, начертал. Тогда Синод постановил: копию с исправленных оных скрижалей отослать для ведения в правление райских селений, в святцах же на сей день отметить тако: разрешение вина и елея.

Из утраченного письма к А. М. Унковскому от 5/17 июля. Эмс (19–2, с. 312). Текст без купюр публ. по рукописной копии С. А. Макашина (вперв.: М. Е. Салтыков-Щедрин. Тверские страницы жизни. Тверь, 1996, с. 179–181).

Жил-был корнет гусарский. Призывает его однажды царь Арон и говорит: «Обревизуй, корнет, девушек моего царства, все ли у них чисто». Позвал корнет одну девушку, она говорит: «Меня уже поручик ревизовал, у меня чисто». Позвал другую, третью, четвертую; одна говорит: «Меня ревизовал капитан», другая – генерал, третья – сам царь; у всех чисто. Наконец позвал еще девушку; та говорит: «Меня солдат ревизовал, – у меня неблагополучно». Повел корнет девушку в баню, видит: везде солдатское кало. Вышел, стал дальше ревизовать, получил болезнь и потерял нос. Узнал об этом царь Арон и вспомнил, что он еще четверых сенаторов на ревизию послал, сказал: «Скорее их назад отозвать, ибо все равно от ревизии проку не будет, а ревизоры без носов, пожалуй, приедут».

Из утраченного письма; текст публ. по рукописной копии С. А. Макашина (вперв.: М. Е. Салтыков-Щедрин. Тверские страницы жизни, с. 181).

М. Е. Салтыков в рассказах родных и знакомых

Константин Михайлович Салтыков

Интимный Щедрин[125]125
  В основу публикации положен текст, подготовленный и прокомментированный М. В. Строгановым (см.: Салтыков K. M. Интимный Щедрин. Воспоминания сына писателя. М.: Изд-во «Перо», 2019).


[Закрыть]
K. M. Салтыков

В настоящем издании мы публикуем два мемуарных текста Константина Михайловича Салтыкова: его книгу «Интимный Щедрин» (1923) и первую мемуарную заметку «Кончина императора Александра II и Щедрин». Все остальные мемуарные публикации К. Салтыкова в той или иной мере повторяют темы этих двух[126]126
  См.: Салтыков К. Воспоминания о моем отце М. Е. Салтыкове (Щедрине) // Новое время. 1914. № 13694. 28 апреля. С. 4–6 (перепеч.: Россия. 1914. № 2592. 29 апреля. С. 3; Русские ведомости. 1914. № 98. 29 апреля. С. 2; Рижская мысль. 1914. № 2026. 30 апреля. С. 2; Русская земля. 1914. № 15.1 мая. С. 12–13; Рязанская жизнь. 1914. № 100. 1 мая. С. 1–2; Елисаветградские новости. 1914. № 97. 3 мая. С. 2; Черкасские отклики. 1914. № 52. 3 мая. С. 2); Салтыков К. [Посещение М. Е. Салтыкова-Щедрина Иоанном Кронштадтским] // Бюллетени литературы и жизни. 1914. № 18. С. 1070–1071; Салтыков К. Мои воспоминания об отце (Статья сына М. Е. Салтыкова-Щедрина K. M. Салтыкова) // Красная газета. 1925. № 300 (988). 12 декабря. С. 5; Салтыков К. Щедрин-начальник: Воспоминания // Красная нива. 1926. № 4. С. 14–15; Салтыков К. Как жил и работал Салтыков-Щедрин: Очерк // Огонек. 1926. № 3 (147). С. 9, 10; то же: Красная панорама: Литературно-художественный сборник. Июль. Приложение к журналу «Красная панорама». Л., 1929. С. 38–41; то же с сокр. и изм. заглавием: Как жил и работал мой отец // Красная панорама. 1926. № 8. С. 11–12; Салтыков К. Последние дни Салтыкова-Щедрина (Воспоминания сына) // Правда. 1929. № 106 (4240). 12 мая. С. 5.


[Закрыть]. Рукопись книги, находящаяся в Государственном архиве Тверской области (ΓΑΤΟ)[127]127
  ΓΑΤΟ. Ф. Ρ-570. Ед. хр. 9. Далее ссылки на этот документ приводятся с указанием листа.


[Закрыть], представляет собой карандашный автограф на листах большого формата, заполненных с одной стороны, листы 2–13 отсутствуют. По сравнению с этим текстом в книге 1923 г. была изменена лишь композиция.

I

Многие лица, находящие, что литературные произведения моего покойного отца и в настоящее время имеют характер современности, журят меня за то, что я не знакомлю читающую публику с, так сказать, интимной биографией автора «Пошехонской старины» и укоризненно ставят мне в пример Л. Ф. Достоевскую, которая, как говорят, написала, где-то в Швейцарии находясь, целый трактат о своем гениальном родителе[128]128
  Речь идет о книге: Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении его дочери / Пер. с нем. Л. Я. Круковской; под ред. и с предисл. А. Г. Горнфельда. М.; Пг.: Гос. издательство, 1922.


[Закрыть], да еще к тому же чуть ли не на немецком языке…

И вот, хотя в отношении папы не предвидится в ближайшем будущем никаких коммеморативных дат[129]129
  Ближайшая к 1923 г. памятная дата о М. Е. Салтыкове приходилась на 1926 г. – столетие со дня рождения писателя. Но, как можно судить по глухому упоминанию в воспоминаниях Л. Достоевской (см. выше), К. Салтыков еще не знает их, следовательно, воспоминания пишутся задолго до 1922 г.


[Закрыть], я берусь за перо и постараюсь дать по возможности полную картину интимной жизни того русского великого человека, который почти весь свой век посвятил литературе, честно неся звание литератора, которое он завещал мне ставить выше всего[130]130
  См.: «Еще: паче всего люби родную литературу, и звание литератора предпочитай всякому другому» (20, с. 477).


[Закрыть]. И я, сознаюсь, ставлю звание литератора чрезвычайно высоко, вследствие чего весьма часто скорблю о том, что в настоящее время, к сожалению, не все пишущие достойны носить это звание, хотя и присваивают его себе.

Начиная свои воспоминания, я должен оговорить, что данных, относящихся к литераторам – современникам отца, я много, к сожалению, сообщить не могу, по той простой причине, что отца почти никто из собратьев по перу не посещал. У нас бывали, да и то редко, H. A. Некрасов, В.Μ Гаршин, Гайдебуров[131]131
  Гайдебуров Павел Александрович (1841–1893), один из членов Литературного фонда, издатель газеты «Неделя» и журнала «Книжки „Недели“». О характере отношений Салтыкова и Гайдебурова см. в воспоминаниях Л. Ф. Пантелеева (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 318–319).


[Закрыть], Джаншиев[132]132
  Джаншиев Григорий Аветович (1851–1900), публицист и историк либеральных реформ в России, автор книги «Эпоха великих реформ. Исторические справки» (СПб.: Типолит. Б. М. Вольфа, 1907. 10-е изд.).


[Закрыть]. Чаще других бывала милейшая маленькая старушка, всегда одетая в старомодное платье с длинным шлейфом, Хвощинская-Зайончковская, более известная читающей публике под псевдонимом В. Крестовский[133]133
  Хвощинская Надежда Дмитриевна (в замуж. Зайончковская; 1821–1889), писательница, сотрудница «Отечественных записок».


[Закрыть]. Эта добрейшая старушка, можно сказать, боготворила отца и вместе с тем очень баловала нас, детей, принося нам сласти и рассказывая преинтересные сказки, которых мы наслушаться достаточно не могли. Зайончковская приходила обыкновенно вечером, когда отец с матерью уезжали куда-нибудь из дома, укладывала меня с сестрой спать и на сон грядущий повествовала нам о том, как у некоего принца засахарилось сердце потому, что он много ел сахара, из чего следовал вывод, что детям не следует слишком увлекаться сластями, и о многих других для нас интересных сказочных личностях.

Добрая старушка, ныне в качестве писательницы, имевшей свой час славы, совершенно забытая, пережила немногим моего отца. Она последние годы своей жизни провела на побережье Финского залива, в Петергофе, причем умерла в совершенной нищете. Болезнь ног не позволяла ей ходить, и ей не на что было приобрести колясочку, на которой ее могли бы перевозить с места на место. Узнав про это, покойная мать моя поручила мне повезти ей ту колясочку, на которой прежде возили моего отца. Я исполнил поручение и был свидетелем радости больной, когда она узнала, кто раньше пользовался колясочкой.

Я рад случаю, представившемуся мне, помянуть добрым словом хорошую женщину, талантливую писательницу, искреннего друга моего отца.

H. A. Некрасова я помню очень мало, так как он умер, когда я был совсем мал. Знаю только, и то со слов покойной матери, что мой отец, восторгаясь талантом «печальника земли русской», не очень-то его жаловал. Причиной этому было пристрастие Н. А. к игре в карты, причем у поэта игра велась азартная, к нему шел «на огонек» кто хотел, и понятно, что среди гостей встречались люди с довольно сомнительной репутацией, вследствие чего на квартире Некрасова нередко происходили очень прискорбные сцены из-за допускавшихся некоторыми из игроков нечестных приемов. Иногда дело доходило до крупных скандалов, причем в ход пускались тяжелые шандалы (подсвечники), ставившиеся на ломберные столы. Конечно, сам Н. А. в этом был совершенно ни при чем, но все же ему ставилась в вину та неразборчивость, с которой он принимал к себе всякого встречного-поперечного, незнакомого ему человека, никем порой ему даже не представленного[134]134
  Говоря о страсти Некрасова к карточной игре, К. Салтыков излагает, скорее, распространенные слухи о поэте, нежели свои воспоминания.


[Закрыть].

Некрасов, всегда одетый с иголочки, в узких клетчатых брюках, коротеньком пиджачке, с галстухом, небрежно завязанным а-ля бабочка, приезжал к нам довольно часто, говорил комплименты маме, трепал меня и сестру рукой в замшевой перчатке по голове, а затем особенной, качающейся походкой отправлялся в папин кабинет, где усаживался, заложив ногу на ногу, в позу, которую он, вероятно, считал модной и грациозной, вынимал из бокового кармана пиджачка серебряный портсигар, из которого извлекал сигару, и, зажигая ее, пускался в разговор с отцом. Нас просили тогда вон из кабинета.

Когда Некрасов перед смертью сильно заболел, то мы его уже не видели.

Смерть его очень огорчила папу, который говорил, что Россия теряет большого поэта и патриота, но что смерти следовало ожидать ввиду того образа жизни, который вел Н. А. Собственно говоря, нас, детей, смерть эта не очень тронула, потому что покойный держал себя с нами слишком покровительственно, а нам это не нравилось.

Только потом, когда нам стали известны стихотворения Н. А. и когда мы поняли их смысл, – мы поняли, какого гениального, истинно русского человека потеряла с его смертью Россия.

Несчастная страсть Некрасова к карточной игре дала повод моему отцу и троим его знакомым помянуть поэта во время его похорон довольно оригинальным образом.

Некрасов жил в Петербурге в доме Краевского (издателя «Голоса») на углу Литейного проспекта и Бассейной улицы, а наша квартира находилась оттуда в близком расстоянии – на Литейном же в доме Красовской, впоследствии вышедшей замуж за известного в столице окулиста Скребицкого. Похоронен был Н. А. на кладбище Новодевичьего монастыря. Следовательно, похоронная процессия должна была проследовать мимо окон нашей квартиры.

И вот мы всей семьей, за исключением отца, отправившегося отдать последний долг своему бывшему редактору, собрались у окон, выходивших на улицу. Скоро перед нашими глазами начала развертываться громадная процессия людей всех слоев общества, искренно оплакивавших того, который, несмотря на свои неуравновешенные нравственные качества, никому из широкой публики не известные, весь свой поэтический великий талант отдал на служение массе униженных и обиженных[135]135
  Цитата из одной из песен, связанных с образом Гриши Добросклонова в поэме «Кому на Руси жить хорошо»: «Иди к униженным, / Иди к обиженным – / И будь им друг!» (Некрасов H. A. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. Л.: Наука, 1982. Т. 5. С. 229).


[Закрыть], требуя для них тех же прав, которыми обладала лишь небольшая кучка привилегированных лиц. Похороны были действительно величественны. Гроб несли на руках, толпа заполнила всю ширину проспекта, сотни голосов пели покойному «вечную память».

За катафалком ехал ряд карет. Из одной из них вдруг высунулся папа и, показав нам игральную карту, скрылся в окошечке экипажа.

Когда отец приехал домой, то мама спросила его, что значил этот его жест, на что он ответил, что, едучи на кладбище, он и его компаньоны по карете засели за партию в винт, будучи уверенными, что душа Некрасова должна была радоваться, видя, что его поминают тем же образом, каким он любил проводить большую часть своей жизни[136]136
  Недостоверная версия: в действительности Салтыков шел за гробом Некрасова.


[Закрыть].

Самыми близкими людьми к отцу были: лейб-медик профессор С. П. Боткин[137]137
  Боткин Сергей Петрович (1832–1889), врач и друг Салтыкова.


[Закрыть], присяжный поверенный A. M. Унковский, бывший в свое время тверским губернским предводителем дворянства, уволенный от занимаемой им должности и сосланный при Николае I за то, что он подарил часть принадлежавшей ему земли при сельце Дмитрюкове крестьянам[138]138
  Поселившись в 1852 г. в родовом имении Дмитрюкове, Унковский предложил дворовым людям вольную, от чего большинство из них отказались; кроме того, он снизил сумму годового оброка, предоставил крестьянам право решения свадебных и рекрутских дел, сохранив незначительную барщину. Отрешение от должности предводителя дворянства и ссылка в Вятку последовали в 1859 г. за оппозиционное отношение к правительственной линии в крестьянском вопросе. По истечении 6 месяцев ссылки ему было разрешено вернуться в родовое сельцо Дмитрюково. С 1866 г. жил в Петербурге. См. о нем: Чернышев В. Д. A. M. Унковский: Жизнь и судьба тверского реформатора. Тверь: Тверское обл. книжно-журнальное издательство, 1998. Унковский был крестным отцом дочери Салтыкова Елизаветы и душеприказчиком писателя (с 1875).


[Закрыть], и В. И. Лихачев, бывший петербургским городским головой, покинувшим этот пост после дела о так называемой «пухертовской муке», затем председателем столичного мирового съезда, наконец сенатором[139]139
  Лихачев Владимир Иванович (1837–1906), общественный деятель, близкий друг Салтыкова, городской голова Петербурга с 1885 г. В связи с неурожаем для предупреждения роста цен на хлеб Петербургская дума по предложению Лихачева открыла 10 июля 1891 г. управе кредит на закупку ржаной муки. Комиссионер Пухерт поставил в Петербург партию непригодной к использованию муки, но это не привело к отставке Лихачева (Любачевская Л. Д. Издатель «Петербургской газеты» С. Н. Худеков – гласный Санкт-Петербургской городской думы. URL: https://institutspb.ru/pdf/hearings/14-02_Liubachevskaya.pdf).


[Закрыть]. В хороших отношениях с отцом был также петербургский нотариус В. И. Иванов, честный и дельный человек, с совершенно лысой головой, женатый на женщине значительно моложе его, что, однако, не мешало ей быть верной и любящей супругой[140]140
  Иванов Владимир Иванович (род. 1840), петербургский нотариус.


[Закрыть]. Частенько заходил также к нам цензор Ратынский, человек далеко не красивый и не молодой[141]141
  Ратынский Николай Антонович (1821–1887), литератор, цензор, соученик Салтыкова по московскому Дворянскому институту, принимавший участие в судьбе «Отечественных записок».


[Закрыть]. Приходил он по вечерам и выпивал целый графин красного вина. Его визиты имели характер весьма деловой, так как он информировал моего отца о том, что происходит в цензурном комитете. Эти сведения для моего отца, одного из редакторов «Отечественных записок», были весьма ценны, так как, зная о том, какие влияния преобладают в комитете, он имел возможность ограждать свой любимый журнал от произвола цензуры, которая, как известно, в восьмидесятых годах прошлого столетия, пребольно кусалась.

К названным лицам надлежит прибавить еще редактора «Вестника Европы» М. М. Стасюлевича, или, как его фамильярно звали по почину Лихачева, Стасюляки, и мы получим тот небольшой кружок, который был более близок к моему отцу.

Алексей Михайлович Унковский

A. M. Унковский был, как всем известно, человек до щепетильности честный[142]142
  Среди современников Унковский имел репутацию «идеально честного человека», «воплощенной честности» (Джаншиев Гр. A. M. Унковский и освобождение крестьян. М.: Т-во тип. А. И. Мамонтова, 1894. С. 178, 180).


[Закрыть]. Про него говорили, что он в качестве адвоката не взялся защищать ни одного «грязного» дела. Вследствие этого он не богател, подобно своим коллегам по сословию, и жил чрезвычайно скромно, содержа семью из шести душ. Супруга[143]143
  Унковская Настасья Михайловна (1846–1901), вторая жена A. M. Унковского.


[Закрыть] его, женщина простая и добрая, прекрасная хозяйка, помогала мужу как только могла, и жили они душа в душу. Сам А. М. смотрел на жизнь с философской точки зрения и, несмотря на то что зачастую перебиваться ему было нелегко, был обыкновенно в хорошем настроении духа, любил повинтить по маленькой, рассказывать анекдоты, которым сам первый смеялся. Называл он сам себя неунывающим россиянином и, главным образом, довольствовался жалованьем, получаемым им из (насколько помню) двух столичных учреждений, в коих он состоял юрисконсультом[144]144
  A. M. Унковский был юрисконсультом Петербургского общества поземельного кредита, а после его ликвидации в конце 1892 г. был приглашен на эту же должность в три казенных банка: дворянский, крестьянский и особый отдел дворянского банка (Чернышев Владимир. A. M. Унковский. Жизнь и судьбы тверского реформатора. С. 170–171).


[Закрыть].

Владимир Иванович Лихачев

Что касается В. И. Лихачева, то этот последний был, не в пример Унковскому, человеком с большими наклонностями к карьеризму. Довольно крупный петербургский домовладелец с Фурштадтской улицы, видный из себя мужчина, он старательно вылезал в люди, чего, как видно из изложенного выше, и добился. Злые языки утверждали, что многого достиг он через женщин, которые пленялись его мужественной красотой. Не отрицаю, что В. И. имел большой успех у женщин, но вместе с тем полагаю, что известного положения он достиг своим недюжинным умом, умением когда нужно о себе напомнить. Кроме того, он был прекрасным оратором, и не только на русском, но и на французском языке. Его весьма отличил, между прочим, приезд в Петербург французской эскадры. В. И. в то время был «лорд-мэром», и в этой должности он встречал эскадру, причем произнес несколько очень дельных, остроумных речей в пользу альянса Франции с Россией. Эти его речи и обратили на него внимание со стороны так называемых «сфер».

Характера В. И. был веселого, нрава расточительного, и дом его на Фурштадтской был вечно в долгу как в шелку. Жена его Е. И.[145]145
  Лихачева Елена Осиповна (Иосифовна), урожд. баронесса Косинская (1836–1904), публицистка, переводчица, деятельница женского движения, председатель комитета Общества для доставления средств Высшим женским курсам, автор исследования «Материалы по истории женского образования в России. 1086–1856 (1890–1895, 1901); сотрудница „Отечественных записок“».


[Закрыть], известная тем, что она была поборницей женского образования, одной из основательниц петербургских Бестужевских высших женских курсов[146]146
  Курсы были основаны в 1878 г., неофициально назывались по имени первого директора К. Н. Бестужева-Рюмина.


[Закрыть] и автором многих брошюр, трактовавших о женском образовании, всецело преданная своему великому делу, мало вмешивалась в дела мужа, и для нее, кажется, были совершенно индифферентны как его амурные похождения, так и преуспевания по службе выборной и государственной. Между прочим, В. И. много помог моему отцу в сочинении этим последним сказок с животными в качестве действующих лиц, давая ему сочинения Брэма[147]147
  Непосредственная ссылка на «Жизнь животных» А. Э. Брэма есть только в сказке «Гиена», хотя комментаторы считают, что «следы чтения Брэма прослеживаются и в других сказках Салтыкова, особенно тех, где действуют птицы» (Баскаков В. Н., Бушмин A. C. Примечания // Салтыков-Щедрин М. Е. Сказки. Л.: Наука, 1988. С. 270).


[Закрыть], с которыми отец мой основательно познакомился, чтобы как можно вернее выявить в своем произведении индивидуальные качества того или иного зверя. Впрочем, папа, в конце концов, приобрел все произведения известного зоолога, не желая вечными просьбами надоедать В. И.

Надо сказать, что по первоначалу Унковский и Лихачев были, несмотря на разность характеров, большими друзьями и с удовольствием встречались у моего отца, который их одинаково любил и с которыми (в то время, конечно, когда болезнь еще не сделала его совершенно нелюдимым) ему всегда было приятно проводить время в дружеской беседе, узнавая от А. М. судейские новости, а от В. И. вообще столичные новости. Но в один непрекрасный день между А. М. и В. И. пробежала черная кошка. О причинах разлада тут упоминать не буду, но должен констатировать тот факт, что разлад этот был нешуточный. Из друзей оба названных лица вдруг превратились во врагов. Унковский ничего не желал слушать о Лихачеве, а Лихачев открещивался от Унковского. Те дружеские беседы, о которых я упоминал выше, прекратились сами собой к великому огорчению моих отца и матери, которая тоже очень любила видеть около себя супруг поссорившихся прежних друзей, также принявших сторону своих мужей и, как говорится, раззнакомившихся. Оба поссорившиеся стали бывать у нас в одиночку, жаловаться отцу друг на друга, чем ему больше докучали, чем доставляли удовольствия своими визитами. Подобное положение вещей продолжалось довольно продолжительное время, года, насколько помню, с два[148]148
  Эта история произошла в 1885 г. и глухо упоминается и в мемуарах Л. Ф. Пантелеева (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 319). Как пишет С. А. Макашин, «непосредственным поводом для громкого общественного скандала» послужило то, что в 1884 г. «при подаче просьбы о получении кредита в Петербургском городском кредитном обществе, где Лихачев был членом ревизионной комиссии, он не указал, что одним из источников его доходов является доставшееся ему в наследство здание на Екатерининском канале, в котором помещался публичный дом» (Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. С. 381). Впрочем, в другом месте тот же автор называет другую причину (не датируя событий): совмещение должности городского головы и членства в правлении Волжско-Камского банка, что давало ему возможность получать огромные доходы (Макашин С. А. Примечания // М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 399–400). Следует учитывать, что в отношениях самого Салтыкова и Лихачевых в мае 1885 г. началось некоторое охлаждение: «С Лихачевыми у нас размолвка, которая кончится, конечно, разрывом. Ел‹ена› Ос‹иповна› мне скандал сделала по самому пустому случаю ‹…› Влад‹имир› Ив‹анович› через две недели баллотируется в городские головы и будет выбран непременно. Очевидно, мне с таким высокопоставленным лицом хлеб-соль водить не приходится, – вот они и начинают помаленьку отлынивать» (письмо к H. A. Белоголовому от 28 мая: 20, с. 185). Меняется и интонация высказываний Салтыкова о Лихачеве: «Лихачев выбран в гор‹одские› головы, но будет ли утвержден, неизвестно. За него хлопочет Грессер, и Министерство внутр‹енних› дел на его стороне. Журналам запрещено было говорить об нем перед выборами. Вот кто таков Лихачев. Вторым кандидатом выбран Ламанский, и ходит по городу версия, что сам Лихачев провел Ламанского и будет даже хлопотать об его утверждении. А за это Ламанский передает ему все свои директорские места. Я передаю Вам эту болтовню в том виде, как она ходит. Но замечательно, что ни от одного порядочного человека не услышите путного отзыва о Лихачеве. Самый выбор его произведен водопроводною партией, против которой он всегда действовал. Через месяц он сбирается за границу, а Елена Осиповна, говорят, так выросла, что совсем belle femme сделалась. Покуда Влад‹имир› Ив‹анович› посещает еще меня, но очевидно, что отношения наши уже на излете ‹…› Ал. Мих. Унковский думает, что Лихачев находится накануне такого срама, в котором по уши погрязнет. Я этого не думаю, но полагаю, что мишура слезет с него» (ему же от 16 июня: 20, с. 190–191). Считается, что события эти отразились в сказке «Либерал» (Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. С. 378–382).
  В результате в ближайшем окружении Салтыкова 15 декабря 1885 г. произошло частное разбирательство, в ходе которого общественным обвинителем выступил Унковский, но Салтыков отказался принимать в нем участие.
  Во второй половине года обострились отношения Лихачева и с С. П. Боткиным. Сообщая об этом H. A. Белоголовому, Салтыков писал 1 сентября: «Что же касается до меня лично, то я ничего не порываю, но думаю, что отношения наши с Вл‹адимиром› Ив‹ановичем› установятся сами собою, природой вещей» (20, с. 218). Так и произошло.


[Закрыть]. Мой отец поставил себе целью их примирить, для чего, воспользовавшись их пребыванием за границей, выписал их к себе в Кларан (Clarens) в Швейцарии, где временно проживал в гостинице Roy. Унковский и Лихачев приехали туда, не предполагая встретиться, были неприятно поражены подготовленным им сюрпризом, но, чтобы не доставить огорчения отцу, изъявили желание помириться. Из этого получился, однако, один лишь худой мир[149]149
  Салтыков провел в Кларане неделю в августе 1883 г. В это время в Кларан действительно приезжал В. И. Лихачев (19–2, с. 222). Но о поездках A. M. Унковского за границу в 1883 г. ничего не известно. Очевидно, что разного рода недоразумения могли возникать и в 1884 г., и ранее, поэтому такое несовпадение дат не может дезавуировать показания K. M. Салтыкова.


[Закрыть]. Помирились же они окончательно несколько лет спустя – у одра смерти папы, где они неизбежно должны были столкнуться.

Сергей Петрович Боткин

О С. П. Боткине скажу, что этот знаменитый врач своими непрестанными заботами много содействовал продлению жизни моего отца и, таким образом, способствовал тому, что российская литературная сокровищница обогатилась таким прекрасным чисто беллетристическим произведением, каким является «Пошехонская старина», автобиография моего отца[150]150
  Сам писатель отрицал автобиографизм «Пошехонской старины».


[Закрыть], произведением, в котором, как в зеркале, отражается жизнь прошлого, отжившего века, бесправия народных масс. В этом Боткину много способствовали его талантливые ассистенты, доктора Н. И. Соколов[151]151
  Соколов Нил Иванович (1844–1894), врач-терапевт.


[Закрыть] и Васильев, имя и отчество которого я, к сожалению, забыл[152]152
  Васильев Николай Васильевич (1852–1891), врач, с 1885 г. приват-доцент терапевтической клиники.


[Закрыть]. Этот Васильев, между прочим, был у нас на квартире в то время, когда моего отца хватил удар, роковой для его жизни. Васильев застал отца по обыкновению в его кабинете, откуда он за последнее время никуда не выходил, за письменной работой – началом задуманного, несмотря на невыносимые физические страдания, труда «Забытые слова». Осмотрев больного, врач, распростившись с ним, вышел из кабинета, но едва прошел он часть небольшой гостиной по направлению к передней, как из кабинета раздался зов: «Доктор… доктор…» Васильев вернулся в только что им покинутую комнату и уже застал моего отца в беспомощном состоянии: у него отнялась вся правая часть тела и онемел язык. Смерть последовала через 24 часа[153]153
  См. об этом в воспоминаниях Т. А. Метисовой, сиделки Салтыкова: «В среду 26 апреля с больным случился мозговой удар. С утра он был в повышенном нервном состоянии, сильно волновался по делам издания собрания своих сочинений и, как всегда, что-то писал. В 3 часа должен был приехать д-р Васильев, но опоздал на четверть часа. Это дало повод к волнению и беспокойству больного». Салтыков падает со стула, а в это время в комнату входит Н. В. Васильев. «Салтыкова посадили на диван, ему сделалось дурно… Стали приводить его в чувство. Через некоторое время это удалось, но он потерял дар слова. Слабым движением руки больной указывал на письменный стол. Его подвели туда, дали в руки перо, но писать он уже не был в состоянии. Переложили в левую руку, но и та уже не работала. Мих. Евгр. знаком попросил, чтобы его подвели к образу. Его подвели к дивану, и он все время с ужасом на лице продолжал указывать на правый угол комнаты. Присутствующие ничего там не видели. Так непонятным и остался этот последний жест. Больного положили на диван, и он потерял сознание. Весь день в четверг он не приходил в себя, а в пятницу 28 апреля его не стало» (цит. по: Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. С. 456; см. также с. 458–60).


[Закрыть]. Но о ней я расскажу ниже.

Без С. П. и его ассистентов папа, можно сказать, за последнее время не мог прожить дня. Чтобы быть ближе к Боткину, он даже на одно лето нанял дачу в Финляндии, недалеко от станции Мустамяки Финляндской железной дороги, в имении начальницы известной в то время петербургской женской гимназии, в которой училась моя сестра, княгини Оболенской, находившемся вблизи имения врача[154]154
  Летом 1886 г. Салтыков снимал дачу у Елизаветы Андреевны Волковой, дочери княгини Александры Алексеевны Оболенской, на почтовой станции Новая Кирка в Финляндии. См.: М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. 2. Мустамяки – ныне пос. Горьковское (после 1948 г.).


[Закрыть]. Эту дачу, а также жизнь в ней мой отец описал в «Мелочах жизни». Каждый прочитавший это произведение поймет, какие лишения он претерпел, в каких неблагоприятных условиях он прожил то лето единственно для того, чтобы быть поблизости от того лица, которому он больше всего как врачу доверял. Правда, сама владелица имения и ее зять художник Волков, с которым я почти целыми днями ловил рыбу в громадном озере, находившемся около самой нашей дачи, старались как можно больше скрасить жизнь знаменитому своему нанимателю, но все неудобства, испытанные там отцом, отнюдь не принесли пользы его здоровью. Да и несмотря на то, что у нас были свои лошади и хорошая, удобная городская коляска, с Боткиным приходилось мало видеться, так как он почти все лето провел в Петербурге, где у него было немало пациентов. Между прочим, меня лично Боткин спас от смерти. Дело в том, что, обучаясь в петербургской гимназии Я. Г. Гуревича, откуда меня отец затем перевел в Александровский (Пушкинский) лицей, где он задолго до того сам окончил курс наук, я в один непрекрасный для меня день заболел. Позванный наш обычный врач по детским болезням A. A. Руссов[155]155
  Руссов Александр Андреевич (1846–1911), детский врач.


[Закрыть] констатировал у меня, кажется, воспаление легких. Между тем я заболел на самом деле скарлатиной. Отец, не подозревая этого обстоятельства, все же очень волновался, забросил работу и целые дни проводил около меня. В то время Боткин был за границей, откуда возвратился дня через два после того, как я заболел. Проезжая мимо нас, он, не доезжая к себе, вздумал навестить отца, от которого и узнал, что я болен. Он-то и диагностировал у меня скарлатину[156]156
  Болезнь K. M. Салтыкова пришлась на январь 1886 г.: см. письма Салтыкова к H. A. Белоголовому от 19 января, Г. З. Елисееву от 5 февраля (20, с. 130, 136 и др.). С. П. Боткин в это время за границей не был, именно он и диагностировал скарлатину.


[Закрыть]. Можно себе представить ужас моего отца, который немедленно отправил мою сестру в семью нашего соседа кн. Абашидзе[157]157
  Лиза на период карантина во время болезни Константина была отдана в семью хозяев дома М. С. и А. И. Скребицких (20, с. 136).


[Закрыть]. Во все время моей болезни, которую лечил сам С. П., папа не мог работать, страшно волновался и только тогда вернулся к своим обычным занятиям, когда я наконец был объявлен вне опасности.

Отвлекаюсь несколько в сторону, так как считаю нужным сказать два слова о князе Абашидзе[158]158
  Абашидзе-Горленко Симон Кайхосрович, князь (князь Абашидзе) (1837–1890); дочь Нина (1870–1921), в замуж. баронесса Бистром.


[Закрыть]. Грузин родом, этот красавец мужчина высокого статного роста, с орлиным носом, вьющимися, уже с проседью, волосами, был человеком богатым. Царь Александр II разрешил ему, в знак особой милости, носить грузинский национальный костюм и оружие. В Летнем саду, где обыкновенно Абашидзе прогуливался днем, все бывшие там с любопытством смотрели на высокого красавца в невиданной в сумрачном Петербурге одежде из шелка и бархата с развевающимися рукавами. У Абашидзе была дочь Нина, тоже красавица, с которой, несмотря на то что она была старше нас, мы, дети, были очень дружны. Папа не без удовольствия вел разговоры со старым князем и, будучи откровенным до конца, воспользовался его манерой говорить, описывая своих восточных «человэков». Впрочем, Абашидзе был добрейшим человеком, и ему доставляло, между прочим, громадное удовольствие присутствовать на танцклассе, которые он организовал у себя на квартире для своей Нины[159]159
  Ср. одно из писем Е. А. Салтыковой к Е. П. Елисеевой: «Так как князья Абашидзе уехали все в Италию на зиму, то дети учатся танцевать у Игнатьева и собираются у Гогель ‹…›. Мы все хотим убедить Мишеля присутствовать хоть раз на уроке» (цит. по: Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. С. 414–415).


[Закрыть], нас и живших под нами детей графа Нирод[160]160
  Ни́род Максимилиан Евстафьевич (1848–1914), граф, член Совета министра внутренних дел (1898–1913), егермейстер; дети: Федор (1871–1952) и Вера (1874–1920).


[Закрыть], заведовавшего в то время департаментом уделов. Посещал танцкласс бодрый еще в то время мой отец и требовал от меня и сестры отчетливого исполнения всех движений, которым нас обучала наша «балетмейстерша» m-me Цель, весьма ретивая в своем деле особа, выделывавшая, несмотря на очень почтенный возраст, разные па с легкостью и ловкостью молодой женщины.

Возвращаясь к Боткину, я должен сказать, что у него устраивались музыкальные вечера, на которых участвовали такие музыканты, как пианист А. Г. Рубинштейн[161]161
  Рубинштейн Антон Григорьевич (1829–1894), композитор, пианист, дирижер, инициатор создания Петербургской консерватории и первый ее директор (1862–1867, 1887–1891).


[Закрыть], виолончелисты Вержбилович[162]162
  Вержбилович Александр Валерианович (1849/1850–1911), виолончелист.


[Закрыть] и Давыдов[163]163
  Давыдов Карл Юльевич (1838–1889), композитор и виолончелист, директор Петербургской консерватории (1876–1887).


[Закрыть], скрипач Ауэр[164]164
  Ауэр Леопольд Семенович (1845–1930), скрипач, дирижер и композитор.


[Закрыть]. На этих вечерах часто присутствовали мой отец и мать.

С тем же Боткиным у нас приключился небольшой инцидент. Моего отца нельзя было назвать верующим. Он ждал исцеления своих недугов больше от врачей, чем от бога. Незадолго до смерти, месяца за два, когда ему стало очень нехорошо, моей матери вдруг захотелось, чтобы над папой прочел свою молитву прославленный в то время о. Иоанн Кронштадтский[165]165
  Иоанн Кронштадтский (Иоанн Ильич Сергиев, 1829–1908), протоиерей Андреевского собора в Кронштадте. См. о нем: Бузько Е. А. Иоанн Кронштадтский // М. Е. Салтыков-Щедрин и его современники. Энциклопедический словарь. С. 165–167.


[Закрыть]. Долго она не решалась сделать моему отцу предложение пригласить к нам о. Иоанна. Наконец она ему об этом сказала, и, к ее удивлению, папа только пожал плечами, но от встречи со священником не отказался[166]166
  Этот эпизод произошел 2 апреля 1889 г. и рассказан в ряде мемуаров (см.: М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. По указателю имен). Впечатления самого С. П. Боткина от этой встречи см. в письме его к H. A. Белоголовому от 6–7 апреля 1889 г. (Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. С. 422–424).


[Закрыть].

И вот мать моя с необычайными трудностями добилась того, что в известный день прославленный иерей появился в нашей квартире[167]167
  В другой редакции воспоминаний К. Салтыков говорит, что приглашение отца Иоанна Кронштадтского было сделано по предложению О. Н. Мечниковой, супруги И. И. Мечникова (М. Е. Салтыков-Щедрин / Воспоминания К. Салтыкова // Красная панорама. С. 39).


[Закрыть]. Однако, принимая его, мой отец строго-настрого наказал, чтобы об этом не было известно Боткину, из боязни, что профессор обидится, что его заменяют как врача, хотя бы временно, священнослужителем[168]168
  С. П. Боткин был глубоко верующим человеком, что становилось предметом скептических суждений Салтыкова. «О Боткиных знаю одно, – писал Салтыков H. A. Белоголовому 27 июля 1884 г., – что они по субботам служат в своей церкви всенощные, а по воскресеньям – обедни, для чего приезжает к ним из Выборга поп. Совершенно по-старинному. В старину в Москве такие медики бывали. Доктор Мудров, например, который и телеса лечил, и к обедне ходил. Впрочем, тогда лечили больше пластырями, так еще можно согласовать, а как согласует С. П., не знаю» (20, с. 62).


[Закрыть]. Был отдан приказ швейцару, чтобы он Боткина во время пребывания о. Иоанна не принимал под тем предлогом, что отец отдыхает. В назначенные женщиной, всегда возившей священника и бравшей за это известную мзду, час и день, у нас появился прославленный как исцелитель о. Иоанн, одетый в атласную рясу. Лицо его, как сейчас помню, было какое-то грустное, имел он усталый вид, что объяснялось тем, что во время приездов его в Петербурге возили из дома в дом, собирая, как говорят, и чему я охотно верю, без его ведома, обильную дань с близких больных, которым, по вере этих последних, он должен был принести, если не полное, то во всяком случае частичное облегчение их недуга. Глаза о. Иоанна были замечательны, они как бы пронизывали насквозь людей, и возможно, что он был гипнотизером, благодаря чему действительно он мог внушать людям то, что желал. Благословив отца, о. Иоанн поставил его пред собой и, будучи отделен от него столиком, на котором лежали икона, крест и Евангелие, прочел свою знаменитую молитву, начав ее шепотом, усиливая постепенно голос и окончив ее в повелительном тоне, как бы требуя от Бога исполнения этой молитвы. Произнесена она была так, что когда затем спросили отца, понял ли он ее, он отвечал отрицательно, зато похвалил рясу священника.

После прочтения молитвы о. Иоанна пригласили выпить чаю, и вот во время этого чаепития и произошел инцидент с профессором Боткиным.

Как я уже писал выше, швейцару был отдан приказ не принимать С. П. Отдавая этот приказ, моя мать, однако, не учла одного обстоятельства, а именно того, что карета, в которой возили о. Иоанна, где бы она ни остановилась, была немедленно окружаема толпой народа, часть коей жаждала получить батюшкино благословение, часть же останавливалась из простого чувства любопытства. Так случилось и перед домом, где мы жили. Проезжавший мимо Боткин был удивлен сборищем и, опасаясь, не случилось ли чего с отцом, велел своему кучеру остановиться у подъезда, где и узнал от собравшихся причину людского скопления, причем ему даже сообщили, у кого именно находится «кронштадтский батюшка», как простонародие звало обыкновенно Иоанна. С. П. вошел в швейцарскую и, несмотря на протесты привратника, докладывавшего, что ему было велено говорить, поднялся в третий этаж, где находилась наша квартира, входная дверь которой была почему-то не заперта. Профессор, снявший, по обыкновению, шубу внизу, в швейцарской, беспрепятственно прошел через переднюю и очутился в столовой, где пили чай. Можно себе представить, какое замешательство произошло среди нас при виде высокой плотной фигуры С. П., вдруг неожиданно появившейся в комнате. Но Боткин, добродушно улыбаясь, положил конец замешательству, пожурив отца за то, что этот последний захотел скрыть от него о. Иоанна, с которым он был давно знаком.

– Батюшка и я коллеги, – пошутил Боткин, – только я врачую тело, а он душу…

Никаких недоразумений, которых боялся отец, инцидент не возбудил, и Боткин продолжал лечить отца с той же энергией, как и прежде. Никаких улучшений в состоянии папы визит о. Иоанна не принес. Он скончался через два-три месяца после него.

Боткин недолго пережил своего пациента; он скончался от каменной болезни в декабре того же 1889 года.

М. М. Стасюлевич, известный издатель «Вестника Европы» и книгоиздатель, бывал у нас довольно часто. Он много помогал отцу советами, когда этот последний задумал выпустить в свет собственное издание своих сочинений, причем совершенно бескорыстно взял на себя все труды по этому изданию. Назначенный отцом одним из душеприказчиков, Μ. Μ. с согласия моей матери передал все оставшиеся после отца ненапечатанные рукописи в Академию наук[169]169
  На самом деле большинство бумаг Салтыкова осталось у Е. А. Салтыковой, а некоторые черновые и не опубликованные при жизни писателя вещи вдова передала М. М. Стасюлевичу, который в 1910 г. сообщил в прессе о своем намерении передать хранящиеся именно у него рукописи в Академию наук, потому что «восстановить произведения Салтыкова в подлиннике, представить Салтыкова в его действительном, настоящем виде, сохранить в полной неприкосновенности все отличительные черты его творчества – это задача, посильная только Академии наук, и нужно надеяться, что Академия наук ее выполнит» (Новое время. 1910. № 12155. 13 января. С. 2). О судьбе салтыковского литературного наследства см.: Макашин С. Изучая Щедрина (Из воспоминаний) // Вопросы литературы. 1989. № 5. С. 125, 127.


[Закрыть].

В. И. Иванов, петербургский нотариус, дельный, честный и веселого характера человек, был одним из постоянных папиных партнеров по игре в винт. Отец мой играл, по свидетельству его партнеров, в карты прескверно, но мнил о себе совершенно обратное. Играл он нервно, волнуясь, и приписывал проигрыш робера своим партнерам, хотя в этих проигрышах был первым виновником. Он терпеть не мог, чтобы ему доказывали, что робер проигран именно по его вине. Иванов же, с своей стороны, всегда отшучивался от упреков отца, что бесило этого последнего. И вот как-то раз, рассердившись не на шутку на какое-то возражение В. И., человека совершенно лысого, отец в сердцах ему заявил, что «в следующий раз он запишет весь ремиз не на сукне, а на его, Иванова, лысине». Понятно, что это заявление вызвало гомерический хохот играющих и самого Иванова, к которому примкнул и мой отец. Инцидент был, таким образом, исчерпан[170]170
  Ср. в воспоминаниях С. А. Унковской: «Живо помню, как его партнер Корсаков пошел не с той карты, и потому они с Салтыковым остались без многих взяток. Салтыков так рассердился, что закричал Корсакову: „Я этот ремиз на вашей лысине запишу: отчего вы пошли с короля, а не с маленькой?“».


[Закрыть].

Супруга Боткина[171]171
  Боткина Екатерина Алексеевна (1850–1917).


[Закрыть] (вторая – первую я не знавал) была, насколько помню, дама не особенно приятная, но, видимо, хорошая хозяйка. Детей мужа от первой жены она недолюбливала. Да они в ней и не нуждались. Сергей Сергеевич был достойным преемником отца как врач и профессор. Евгений был тоже хорошим врачом. Петр был дипломатом, а Александр, как я то узнал несколько лет тому назад от сына С. П. от второго брака Виктора, бывшего в то время командиром Приморского драгунского полка, в начале Февральской революции уехавшего на Дальний Восток, занялся сельским хозяйством в имении своего отца в Финляндии[172]172
  Из упоминаемых здесь детей С. П. Боткина в переписке Салтыкова встречается только имя Сергея Сергеевича (1859–1910), врача, профессора медицины. К. Салтыков упоминает Евгения Сергеевича (1865–1918), врача, лейб-медика Николая II, расстрелянного вместе с царской семьей. Петр Сергеевич (1861–1933), дипломат, умер в эмиграции. Александр Сергеевич (1866–1936), морской офицер, врач, путешественник. Виктор Сергеевич (род. 1871), подполковник, штаб-офицер для поручений при военном министре, в 1919 г. секретарь британского консульства во Владивостоке; с 1920 г. жил в эмиграции.


[Закрыть].