Текст книги "Дело принципа"

Когда к нему подходит Дэнни, Дипаче не поворачивает головы, чтобы поглядеть в его сторону. Он продолжает работать, закрепляя брезент при помощи веревки, концы которой накрепко связывает, предварительно обмотав прочные, нижние ветки куста. Дэнни уже почти тринадцать лет. Это высокий мальчик, но он еще только-только вступает в пору взросления, постепенно превращаясь из неуклюжего, длинноногого подростка в прекрасно сложенного юношу. Какое-то время он просто стоит рядом и молча наблюдает за тем, как работает отец.)

Дэнни. Пап?

(Он никогда не называет отца «папочкой». Это слово кажется ему слишком детским. Обращение «пап» он Тоже считает не слишком подходящим. По его мнению, оно не раскрывает того смысла отношений между отцом и сыном, какой он в него вкладывает. Ему хотелось бы подыскать другое, более точное, дружеское обращение, которое в то же время звучало бы по-мужски. «Папочка» здесь не годится, да и «пап» тоже как-то не очень. Он часто подумывал о том, чтобы называть отца просто по имени – Джонни. Ему кажется, что это придало бы их отношениям совершенно новый смысл. Но он заранее знает, что отцу это не понравится, хотя ни разу так и не осмелился заговорить с ним об этом. Он просто интуитивно чувствует, что отец не одобрит подобную инициативу с его стороны. Поэтому, отвергнув слово, кажущееся ему излишне наивным, и не имея возможности обращаться к отцу так, как ему хотелось бы, он остановился на обращении «пап», которое, конечно, подходит к данной ситуации, но полностью его все-таки не удовлетворяет.)

Дипаче. Что тебе, Дэнни?

Дэнни. Это правда?

Дипаче. Что?

Дэнни. Что мы переезжаем?

Дипаче. Ну да. Правда. Будь добр, подай мне вон тот моток веревки.

(Дэнни подает отцу веревку, наблюдая, как ловко тот работает. Ему очень хотелось бы помочь отцу. Он помнит, что жгучее желание помогать отцу одолевало его еще в детстве, когда он был совсем маленьким. Когда отец красил что-нибудь, он тоже прибегал и просил дать ему покрасить, на что отец отвечал неизменным отказом. В какой-то мере Дэнни мог его понять. За что бы ни брался его отец, он делал все старательно и аккуратно и не хотел, чтобы ребенок болтался под ногами и мешал работать. И все же Дэнни очень хотелось иметь возможность хотя бы изредка ему помогать.)

Дэнни. А куда… где мы теперь будем жить?

Дипаче. В Гарлеме.

Дэнни. Это там, где живет бабушка?

Дипаче. Да, там, поблизости. Подай мне ножницы.

(Дэнни протягивает отцу ножницы. Он вспоминает, что отец брал его к себе в помощники лишь в исключительных случаях, когда нужно было что-нибудь подать или подержать. В мечтах же он представлял себе, как они с отцом вместе красят стену дома, сидя рядом на перекладине лесов. Он называет своего отца «Джонни», они весело болтают, подшучивают друг над другом и смеются, а когда приходит время обеда, то, сидя все на тех же лесах, жуют приготовленные Мэри бутерброды, после чего Джонни говорит: «Так, делу – время, потехе – час», – и они снова берутся за кисти. Время от времени кто-нибудь из них затягивает песню. Это происходит спонтанно, и иногда пение обрывается на полуслове и сопровождается смешками. Ближе к вечеру они убирают леса и, отойдя на некоторое расстояние и уперев в бедра перепачканные краской руки, любуются своей работой. И Джонни говорит: «Отличная работа, сынок. А теперь давай прогуляемся до торгового центра и выпьем по стаканчику газировки». Это была замечательная мечта. Но она так и не сбылась. И теперь уже не сбудется никогда.)

Дэнни. Мне не нравится в Гарлеме.

Дипаче. Ничего, Дэнни, привыкнешь. Мы с мамой считаем, что будет лучше всего…

Дэнни. Там избивают людей. Я однажды сам видел это.

Дипаче. Когда это было?

Дэнни. Когда умер дедушка и мы ездили на похороны. Когда мы вместе с Кристиной пошли за мороженым.

Дипаче. Ты никогда не рассказывал мне об этом.

Дэнни. Они гнались за чернокожим парнишкой. Их было много, целая ватага. Тот парень попытался вскочить на машину, остановившуюся у светофора. Он пытался убежать от них. Но там не оказалось подножки, и, когда машина тронулась, он просто ухватился за ручку двери и повис, поджав ноги, пытаясь удержаться на ней. Но машина набрала скорость, и он упал, а они окружили его. Они ударили его мусорным баком. Я до сих пор помню, как он лежал на дороге, а те ребята схватили урну для мусора и бросили ему на спину. Темнокожий парень лежал на земле, прикрывая руками затылок, а тяжелая урна переходила из рук в руки, раз за разом обрушиваясь на него. А потом приехали полицейские.

Дипаче. Ты никогда не рассказывал мне об этом.

Дэнни. А потом, когда мы с Кристиной пошли дальше, нас обогнали два парня из той компании, и я слышал, как один из них сказал: «Видал, как я приложил этого козла? Нет, все-таки нужно было лупануть его еще разок по башке, чтобы мозги повылазили». Вот так он сказал. И засмеялся. И тот парень, что шел с ним, тоже засмеялся. Это было в тот день, когда мы хоронили дедушку. Потом мы вернулись в траурный зал, где лежал в гробу дедушка. Я тогда еще заплакал, помнишь? До этого я не плакал по дедушке. А потом заплакал.

Дипаче. Я не видел, как ты плакал, Дэнни. Вот уж не знал, что мой отец так много значил для тебя.

Дэнни. Пап, мне не нравится Гарлем.

Дипаче. Но здесь у меня больше нет работы. А тот обувной магазин…

Дэнни. Пап, а разве обязательно переезжать в Гарлем? Пап, мне там не нравится. У меня и друзья здесь и…

Дипаче. Ничего, заведешь себе новых друзей.

Дэнни. Я не хочу дружить с ребятами, которые избивают цветных урнами из-под мусора.

Дипаче. Не все дети в Гарлеме такие, как они.

Дэнни. Пап, ну послушай меня. Неужели ты не можешь хотя бы на минутку оставить этот куст и выслушать меня?

Дипаче. Что еще, Дэнни?

Дэнни. Я не хочу жить в Гарлеме, пап. Ну пожалуйста. Я не хочу там жить.

Дипаче. Дэнни, все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Я потерял работу.

Дэнни. Но почему, черт возьми, почему ты ее потерял?

Дипаче. Выбирай выражения, когда разговариваешь с отцом.

Дэнни. Извини, но почему ты должен был потерять работу? Почему ты не смог удержаться на этом месте? Почему именно ты, пап?

Дипаче. Сократился выпуск продукции. Так что дело не во мне.

Дэнни. Но я не хочу жить в Гарлеме!

Дипаче (начиная раздражаться). Ты будешь жить там, где будем жить мы с мамой!

Дэнни. Я не хочу там жить! Я не хочу и не буду жить там, где ребята…

Дипаче. Дэнни, вопрос уже решен, мы переезжаем. Все. И больше я не желаю слышать ни слова на эту тему.

Дэнни. Пап, ну пожалуйста, неужели ты не понимаешь? Я не смогу там жить. Я… Мне…

Дипаче. Что тебе?

Дэнни. Мне… мне…

(Он разворачивается и убегает со двора. Отец еще какое-то время смотрит сыну вслед, а затем снова возвращается к прерванной работе и заканчивает укрывать брезентом очередной куст.)* * *

– И он так и не закончил той фразы? – спросил Хэнк.

– Нет, – покачал головой Дипаче. – Но вчера вечером, размышляя об этом, я, кажется, понял, что он пытался сказать мне.

– И что же?

– Он пытался сказать, что ему будет страшно. Страшно. – Дипаче замолчал. – А я его так и не услышал.

Глава 11

Наступила пятница, до начала процесса оставалось всего три дня, шрамы на лице Хэнка несмотря на то, что его выписали из больницы, были все еще заклеены пластырем. В его кабинете требовательно зазвонил телефон.

– Мистер Белл, это лейтенант Канотти.

– Очень приятно, – сказал Хэнк.

– Ваш отчет готов, он у меня.

– Отчет? Какой отчет?

– Об экспертизе ножей.

– А… ну да. А я и забыл.

– Да что с вами, Белл? У вас что, память отшибло? Вы же, кажется, собирались даже жаловаться на меня своему начальству, хоть это-то вы помните?

– Помню.

– Так в чем же дело? Куда девался энергичный, рвущийся в бой помощник окружного прокурора? – Канотти немного помолчал. – Неужели в той уличной драке с вас сбили спесь?

– Канотти, я занят, – сказал Хэнк. – Так что давайте излагайте покороче и по существу вопроса. Я вас недостаточно близко знаю, чтобы выходить на тропу войны.

Канотти усмехнулся и как ни в чем не бывало продолжал:

– Мы провели с этими ножами кучу тестов. Качественных отпечатков с них снять не удалось, видимо, они смазались, когда ножики перекочевали к этой девице, Руджиэлло. Но зато обнаружилась другая весьма занятная деталь. По крайней мере, мне она показалось интересной.

– И что же это?

– Вот получите отчет и увидите сами. Я направляю вам экземпляр вместе с ножами. Только не забудьте расписаться в получении, хорошо?

– И когда он будет у меня? – спросил Хэнк.

– Отправлю курьера прямо сейчас. А суд, насколько мне известно, начнется в понедельник, так?

– Так.

– Ну вот и замечательно. Так что у вас впереди еще целые выходные, чтобы поразмыслить, что к чему. – Канотти снова усмехнулся. – Очень надеюсь, что ваша версия от этого не слишком пострадает.

– Что вы имеете в виду?

– А вот прочитаете отчет и сами все узнаете. Как я уже сказал, интересный получился документ.

– Ладно, сам прочитаю.

– Конечно. До свидания, мистер Белл. Мне было очень приятно работать с вами. – И Канотти повесил трубку.

Хэнк тоже опустил трубку на рычаг, и почти в тот же миг телефон разразился новой трелью.

– Алло?

– Белл, это вы? Говорит лейтенант Ганнисон из 27-го участка. У меня тут есть кое-что, что может вас заинтересовать. Вы не могли бы ненадолго заскочить к нам сюда?

– И что же это такое?

– Кое-какая информация по делу Морреса. Некоторые уточняющие детали.

– Сейчас я занят, нет никакой возможности вырваться, – сказал Хэнк. – А как насчет второй половины дня?

– Весь день после обеда я буду у себя. Так что приезжайте в любое время. Есть тут у меня один человек, с которым вам не мешает переговорить.

– Ладно, тогда до встречи, – сказал Хэнк и повесил трубку.

Курьер из лаборатории прибыл лишь в половине третьего. Хэнк, уже собиравшийся уходить из офиса, сунул документ в портфель вместе с остальными бумагами, запер конверт с ножами в ящике стола, а затем поставил свою подпись в расписке о получении, протянутой ему терпеливо дожидавшимся посыльным. Он собирался заехать к Ганнисону, а затем отправиться прямиком домой и уже там обдумать последние штрихи к своей версии дела, чтобы успеть до понедельника, когда в суде начнется назначение состава суда присяжных.

В полицейский участок Хэнк прибыл лишь в начале четвертого. Он взглянул на зеленые светильники, установленные по обеим сторонам широкого, каменного крыльца, а затем поднялся по лестнице и вошел в комнату дежурного. Табличка на стене у стойки гласила: «Все посетители обязаны сообщить цель своего визита дежурному офицеру». Он направился к высокому барьеру, где тотчас завладел вниманием сидевшего за ним сержанта, и доложил:

– Мне нужен лейтенант Ганнисон. Я из службы окружного прокурора.

– Вверх по лестнице, – обронил сержант, после чего снова уткнулся в разложенные перед ним бумаги.

Хэнк поднялся наверх, следуя в направлении, обозначенном на указателе «Детективы», и уже нашел нужную ему дверь, когда его остановил тип в рубашке с коротким рукавом с нацепленной поверх ее плечевой кобурой, из которой торчала рукоятка пистолета.

– Вы кого-то ищете, сэр? – поинтересовался он.

– Мне нужен лейтенант Ганнисон, – ответил Хэнк.

– Этот раздолбай сейчас занят. Может быть, кто-нибудь еще сможет вам помочь?

– Дело в том, что Ганнисон звонил мне сегодня утром и просил заехать к нему. Я из службы окружного прокурора.

– Так вы и есть Белл?

– Да.

– Приятно познакомиться. А я детектив Левин. Идите сюда, присаживайтесь. Я сейчас пойду скажу этому раздолбаю, что вы уже здесь.

Хэнк прошел за ограждение и сел за один из столов. Левин тем временем зашел в кабинет лейтенанта и мгновение спустя появился оттуда в сопровождении Ганнисона.

– Мистер Белл? – уточнил Ганнисон.

– Да, приятно познакомиться.

– Я лейтенант Ганнисон. Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Конечно. Что у вас?

– У меня здесь сегодня утром был один посетитель. Восемнадцатилетний парень по имени Доминик Саварезе. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

– Нет, боюсь, что нет.

– Шпана драная, впрочем, как и весь этот сброд из местных. А еще он вроде бы как за основного у Громовержцев. Они называют его Большой Дом.

– Ах да! Я слышал о нем.

– Да… ну вот, значит, он поведал мне кое-что интересное, хотя, конечно, насколько я могу судить, далеко не все. Все они здесь редкостные говнюки и козлы, уж можете мне поверить.

– И что же он вам рассказал?

– Мне бы хотелось, чтобы вы услышали это от него самого. Так что если у вас есть немного свободного времени, то я знаю, где мы с вами можем его разыскать.

– Время у меня есть.

– Отлично, тогда идемте. Вот только шляпу возьму.

* * *

Они шли по улицам Гарлема, и Хэнк обратил внимание на то, что все это время с лица Ричарда Ганнисона не сходило брезгливое выражение. Можно было подумать, что карманы его брюк набиты тухлятиной, но вместо того, чтобы выбросить непотребную ношу в ближайший мусорный бак, он предпочитает стоически терпеть невыносимую вонь, как бы бросая тем самым вызов всему окружающему миру. Время от времени он мельком поглядывал по сторонам и морщился от одолевавшего его отвращения.

– Гарлем, – проговорил он наконец. – Миленькое местечко, не правда ли? В этом году исполняется уже двадцать четыре года, как я торчу в этой вонючей дыре. Уж лучше, наверное, отсидеть срок в русском концлагере, где-нибудь в Сибири. Вы только взгляните на них!

– Люди как люди, – отозвался Хэнк.

– Вы так говорите, потому что совсем их не знаете. Это же сплошное ворье. Каждый, кого ни возьми. А если не вор, то сутенер. Или шлюха. Или игрок. Или наркоман. Вон, видите, идет старуха с хозяйственной сумкой?

– Да, – сказал Хэнк.

– Подойдите к ней и спросите, какое число ей выпало сегодня. Ответит без запинки. Уличный тотализатор – это незаконно, и все в Гарлеме знают это. Но после обеда здесь можно поинтересоваться у любого бродяги: «Что в фаворе?» – и они все вам подробненько расскажут. Они не могут прокормить своих детей, но зато всегда наскребут пару-тройку баксов на то, чтобы сделать ставку.

– Поймите меня правильно, я вовсе не поощряю правонарушения, – заметил Хэнк, – но, возможно, эти люди просто не видят в такой игре ничего предосудительного. Между прочим, во многих других странах подобные тотализаторы существуют вполне легально.

– Но здесь вам не «другие страны», это Гарлем, здесь это запрещено законом, и наши ребята уже сбились с ног, устанавливая и отлавливая нарушителей. Нет, вы только взгляните на них! Из тех, кого вы сейчас видите на улице, добрая половина – наркоманы. Это вы можете себе представить? У нас в Гарлеме столько зелья, что при желании им можно было бы обеспечить весь мир на десять лет вперед.

– Так почему же вы с этим не боретесь?

– Боремся! По крайней мере, пытаемся. И группа по борьбе с распространением наркотиков тоже не спит. Но нам не хватает людей. И вот что я вам скажу, Белл. За всю свою жизнь я еще не встретил полицейского, который принял бы взятку при произведении ареста наркоторговца. Это чистейшая правда. Я не утверждаю, что все полицейские в этом городе такие уж неподкупные и при желании с ними нельзя было бы договориться, разойдясь полюбовно, даже если речь идет об убийстве. Но наркотики – исключено. Во всем городе вы не найдете ни одного копа, который позарился бы на деньги и согласился бы замять дело, связанное с наркотой. Так что вы не можете обвинить нас в том, что мы сидим сложа руки. У нас просто не хватает людей. Знаете, сколько человек проживает в этом районе? Тысячи! А за нашим 27-м участком закреплено всего-навсего сто восемьдесят пять патрульных полицейских и восемнадцать детективов. Как такая жалкая горстка людей может уследить за тем, чтобы все эти аборигены не перерезали друг другу глотки, не кололись бы, а также не промышляли бы воровством, грабежами, сбытом краденного, сводничеством и проституцией? И вот что я вам скажу, друг мой: это невозможно. Неужели вы думаете, что мы допустили бы существование этих уличных банд, будь у нас достаточно полицейских? Да мы отходили бы этих сопляков дубинками вдоль и поперек, если бы они посмели хотя бы взглянуть искоса на кого-нибудь. И добрая половина из них этого вполне заслуживает.

– Может быть, – согласился Хэнк.

– Никаких «может быть»! Сброд – он и есть сброд, а эти ребята ничего из себя не представляют. Да стоит только врезать как следует любому из этих сопляков, как они тут же хвосты подожмут и нюни распустят. – Он замолчал. – Мы сейчас идем в бильярдную, что на Второй авеню. Большой Дом должен ошиваться там.

– Значит, вы считаете, – уточнил Хэнк, – что достаточно просто применить грубую силу – и проблема подростковой преступности будет ликвидировала сама собой, да?

– Именно. От одного хорошего пинка под зад куда больше пользы, чем от всего этого слюнявого сюсюканья. С каких это пор психиатры решают, что хорошо, а что плохо? Преступник – он и есть преступник! В дурдомах и так полно психов, так что нечего вступаться за каждого урода и отмазывать его от наказания лишь потому, что у него, видите ли, не все в порядке с психикой. А кого сейчас можно считать нормальным? Вас? Меня? Все мы немножко того, с прибабахом, у каждого свои закидоны, однако это не мешает нам оставаться законопослушными гражданами. Вышибать нужно таким уродам мозги к чертовой матери, и точка. Если у сопляка совсем поехала крыша – посадить его под замок и выбросить ключ! Только и делов-то. – Он замолчал, чтобы перевести дыхание. – А вот и бильярдная. Сейчас вы познакомитесь еще с одним говнюком, которого давным-давно следовало бы упрятать за решетку, когда ему еще только стукнуло шесть лет.

Они начали подниматься по лестнице, ведущей на третий этаж. В воздухе держался стойкий запах мочи, и Хэнк вдруг подумал: а найдется ли во всем Гарлеме хотя бы один лестничный пролет, где не пахло бы человеческими экскрементами.

Они застали Большого Дома у стола, находящегося в дальнем углу просторного зала бильярдной. Он небрежно кивнул лейтенанту, а затем собрал шары в центре стола и сделал первый удар. Очевидно, он собирался выбить один угловой шар из аккуратного треугольника, однако из этой великолепной задумки ничего не получилось, и шары разлетелись по всему столу. Тогда он поднял глаза, передернул плечами и равнодушно заметил:

– Дурацкий удар.

– Вот, Дом, это окружной прокурор, – сказал Ганнисон. – Он хочет поговорить с тобой и услышать ту историю, которую ты рассказал мне сегодня.

– Да ну? – Большой Дом принялся внимательно разглядывать лицо Хэнка. – Мистер Белл, неужто вы с кем-то подрались? – поинтересовался он.

– Хватит умничать, урод! – строго прикрикнул на него Ганнисон. – Мы знаем, что ты у нас грамотный и газеты читаешь. Просто расскажи мистеру Беллу ту историю, которую утром рассказывал мне.

– Запросто, – согласился Большой Дом.

Это был и в самом деле очень невысокий юноша с широкими плечами и могучей шеей. Теперь он собирался произвести удар в дальний угол, для чего пришлось бы перегнуться через стол, и, похоже, с этим у него возникли кое-какие трудности. У юноши были длинные темные волосы, сверху старательно зачесанные назад и уложенные в высокий кок, а боковые пряди свисали свободно, прикрывая уши. В мочке левого уха поблескивало маленькое золотое колечко, но это, казалось бы, дамское украшение ничуть не умаляло его мужественности. Было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что он силен, как бык. И, едва увидев его, Хэнк понял, что все рассуждения предводителя Всадников Фрэнки Анарильеса об этом парне были глубоко ошибочны. Ибо при всех своих недостатках – а похоже, неумение играть в бильярд было одним из них, – этот невысокий юноша обладал ярко выраженными задатками лидера. Совершенно не смущаясь присутствия лейтенанта полиции и окружного прокурора, он продолжал катать шары с достоинством нефтяного магната, в чье обширное поместье, раскинувшееся среди Калифорнийских холмов, нагрянули незваные гости. Промахнувшись два раза кряду, он со знанием дела оглядел свой кий и изрек:

– Ничего удивительного. Кий-то погнутый. – После чего подошел к стойке, выбрал новый кий, прищурившись, убедился, что он именно такой, каким должен быть, и вернулся обратно к столу.

– Значит, хотите услышать мою историю, да? – уточнил он.

– Да, – подтвердил Хэнк.

– М-м-м, – как-то нечленораздельно промычал Большой Дом, сделал еще один удар и снова промахнулся. Похоже, замена кия не отразилась сколь-нибудь заметным образом на качестве его игры.

– Вы знаете, кто я такой? – спросил он. – Я – Большой Дом. В этом месте он сделал выразительную паузу.

– Пятый шар в боковую лузу, – объявил он. Ударил и промахнулся. – Черт, стол кривой. А пол покатый.

– Я слыхал о тебе.

– А то! На меня целых шестнадцать раз составляли протокол. А один раз – вот смеху-то было – даже адрес мой записали не правильно. – Он вытер нос кулаком и, выбирая положение для следующего удара, присел на корточки так, что его глаза оказались на уровне бортика стола. – Восьмой шар в угол. – Удар и снова промах.

– А знаете, почему меня так называют? – спросил он, разгибая спину.

– Ладно, кончай трепаться, – заворчал Ганнисон. – Мистер Белл очень занятой человек.

– Они называют меня Большим Домом, потому что я ростом не вышел, – как ни в чем не бывало продолжал юноша, усмехнувшись. – Но все знают, если кто-нибудь только посмеет назвать меня недомерком, ему не жить. – Он снова усмехнулся. – Не жить. Поэтому-то они мне и дали такое прозвище – Большой Дом.

– Да, ты очень крутой говнюк, все это знают, – саркастически заметил Ганнисон. – Так что давай, рассказывай мистеру Беллу все, как есть, пока я не разозлился и не обломал этот кий об твою башку.

– Мистер Белл, я хочу поговорить с вами о тех троих ребятах, которых вы собираетесь отправить на электрический стул. Поверьте мне, это замечательные ребята.

– Они совершили убийство, – сказал Хэнк. Большой Дом передернул плечами:

– В истории известно множество случаев, когда отличным парням приходилось убивать людей. На войне, например, чем больше врагов замочишь, тем больше медалей получишь. Ведь это достоинство, а не недостаток, правда?

– А с чего ты взял, что эти трое такие уж замечательные?

– А с того, что у них есть сердце, – ответил Большой Дом. – И отвага. На них можно положиться. Они не спрячутся, не убегут, когда придет время выходить на битву. Они классные ребята, все до одного.

– А что, этот Дипаче тоже из ваших, из Громовержцев?

– Нет. В наш клуб он не вступал, – ответил Дом между тем, как взгляд его был прикован к столу. – Двенадцатый шар в этот угол. – Ударил и промахнулся. – Наверное, недостаточно мела на кие, – пробормотал он и принялся натирать мелком конец кия, не обращая внимания, как голубоватые крошки сыплются на его темную рубашку. – В нашем клубе жесткие порядки, мистер, – пояснил Большой Дом. – Дэнни не был одним из нас, но он никогда не трусил. Где бы нам ни предстояла разборка, он всегда был там вместе с нами. И ни разу не подвел никого из наших.

– Он умеет драться? – спросил Хэнк. Дом пожал плечами:

– Откуда я знаю? Кто обращает внимание на такие мелочи, когда вокруг творится такое, что сам черт не разберет? Но когда он только-только переехал сюда, то одному из наших пацанов – его зовут Бад – от него здорово досталось. Меня в тот день здесь не было, но Диабло потом подробно просветил меня насчет того, как обстояло дело. Тем же вечером мы отправили небольшой отряд, чтобы потолковать с этим Дэнни. Но закончилось все хорошо. Он отличный парень. Уж можете мне поверить. Хороший пацан.

– Который – вместе с двумя другими хорошими пацанами – убил Рафаэля Морреса.

– А может, Моррес того заслуживал, – вдруг заявил Дом. – Вы что, думаете, он был святым?

– Он был слепым, – сказал Хэнк.

– И что с того? Думаете, если слепой, то обязательно ангел с крылышками?

– Да что такое ты несешь?

– Давай рассказывай, что собирался, да побыстрее, – приказал Ганнисон. – Тут и без тебя дел невпроворот. Мы не собираемся возиться здесь с тобой до вечера.

– Ну ладно, ладно. – Большой Дом отложил кий. – Дело было этой весной. Есть тут одна девица из испанских, с которой многие ребята из наших обычно занимались этим самым… ну, сами понимаете. Телка так себе, ничего особенного, но давала всем и всегда, отказа не было никому. И вот кое-кто из Всадников пронюхал об этом. Самим им до той телки в этом смысле не было никакого дела – понимаете, что я имею в виду? Но, прознав, что Громовержцы регулярно ее трахают, они вдруг сильно обиделись. Так что пришлось встретиться. Я, Фрэнки, Диабло и Гаргантюа. Пока они не узнали про ту девку, у нас было нечто вроде затишья.

– Затишья?

– Ну да, время, когда никто ни с кем не дерется! Или вы что, думаете, что нам больше нечем заняться, как постоянно мочить друг друга?

– Ладно, и что же случилось?

– Итак, мы стали договариваться о месте встрече и прочих деталях. Сначала хотели устроить так, чтобы все было по-честному, то есть двое дерутся – третий не мешай, но потом решили, что, мол, к черту условности, пусть будет настоящая разборка, стенка на стенку. Вот только выбрать место так и не смогли и решили на следующий день вечером провести еще одну встречу. Только ведь испанцам верить нельзя, потому что все они наркоманы и за дозу зелья готовы даже мать родную убить. Так вот, в тот же вечер, сразу же после сходняка, когда насчет того, где будет проходить разборка еще ничего решено не было, в тот самый вечер…

* * *

(Теплый весенний вечер в Гарлеме, из открытых окон домов доносится музыка, и ничто не предвещает беды. Изредка слышится смех, где-то плачет ребенок. Это тихий, божественный вечер, полный очарования весны, которая ворвалась и на улицы Гарлема, и его обитатели искренне радуются ее долгожданному приходу. На каменных ступенях высокого крыльца одного из многоквартирных домов расположилась компания Громовержцев, их семеро: Большой Дом, Диабло, Ботч, Бад, Рейрдон, Апосто и Кончо. Дэнни Дипаче тоже с ними. Подростки передают по кругу бутылку дешевого вина. Их подруги отказываются от вина, но вовсе не потому, что они не пьют вообще, а просто им не хочется распивать его здесь, на глазах у всей улицы. Кроме того, они явно не в настроении. Им уже известно о предстоящей разборке между их парнями и Всадниками, а еще они знают, что причиной разногласий стала девица из Испанского Гарлема, четырнадцатилетняя шлюшка по имени Роузи, которая помимо всего прочего, скорее всего, и больна. Больше всех обижена Кэрол, потому что, с одной стороны, она считает себя постоянной подружкой Диабло, а с другой – прекрасно понимает, что ее возлюбленный, как, впрочем, и все остальные, не слишком-то церемонился с той испанской уродиной. Кэрол не разговаривает с Диабло с тех самых пор, как ей стало известно о случившемся, и именно она задает тон для других девочек. Парни же ведут игру По своим правилам. Хотят девки дуться – пусть дуются, их дело. Они со своей стороны тоже могут ответить им тем же. А кочующая по кругу бутылка вина – тридцать девять центов за кварту – позволяет им полностью игнорировать присутствие девиц. Вино также помогает расслабиться и хотя бы на некоторое время пренебречь привычными условностями. Ибо если говорить о каких-либо характерных чертах, присущих всем без исключения членам уличной банды, то это прежде всего привычка всегда и везде быть начеку. Проходя ли через квартал, сидя ли на ступеньках крыльца и даже бесцельно слоняясь по улицам, они не перестают настороженно озираться по сторонам, ежеминутно ожидая любого подвоха. Однако сегодня они веселы и беззаботны. Разогреваясь вином и нарочито не обращая внимания на своих сердито надувшихся подружек, они утратили всякую осторожность – а в Гарлеме подобное легкомыслие может привести к поистине роковым последствиям.

Дальнейшие события разворачиваются быстро и самым неожиданным образом.

Из-за угла на бешеной скорости вылетает автомобиль, слышится пронзительный визг тормозов. Двумя колесами он въезжает на тротуар, едва не сбивая Бада, который успевает спрыгнуть с крыльца. Следом за первым появляется второй автомобиль, несущийся прямиком на Кончо, который соскочил с крыльца вслед за Бадом и теперь пытается перебежать через улицу, чтобы добраться до подвала, где у него припрятан пистолет. Двери обеих машин открываются. Из них выскакивают двенадцать подростков. Парни за рулем резко газуют, и автомобили проносятся дальше по улице. Многие Всадники вооружены. Большой Дом замечает это первым.)

Большой Дом. У них стволы! Бежим!

(Раздаются выстрелы. Полупьяные Громовержцы скатываются с крыльца, выскакивают на улицу и бросаются врассыпную, пытаясь не попасть под пули. К счастью, пистолеты самодельные – выстрелить из такого можно лишь один раз. Изготавливается такого рода оружие при помощи резинок, обработанных напильником бойков от игрушечных пистолетов для стрельбы пистонами, деревянных реек и полых цилиндров от автомобильных радиоантенн. Спусковой механизм игрушечного писюлета приводится в действие при помощи обыкновенной резинки, и из ствола, сделанного из автомобильной антенны, вылетает пуля 22-го калибра. Вообще-то в Гарлеме можно без труда раздобыть и настоящее оружие, и если верить Всадникам, то в их арсенале имеется аж целых три ствола 38-го калибра. Но сегодня они вооружены, по гарлемским меркам, довольно примитивно – очевидно, в связи с ничтожностью повода, послужившего причиной для ссоры. Скорее всего, они даже не ставят перед собой цель нанести противнику сколь-нибудь ощутимый урон, устроив этот пиратский рейд лишь для того, чтобы избежать намечавшейся разборки, ибо дешевая шлюха не стоит таких стараний.

Но самодельный пистолет, хоть и не сравнится по убойной силе и точности стрельбы с настоящим оружием, тоже не игрушка. К тому же патроны 22-го калибра, вылетающие из импровизированного ствола, самые что ни на есть настоящие. И ими запросто можно убить человека.

Одна из пуль ранит Дома в ногу. Он кое-как добирается до тротуара, где опускается на четвереньки и ползет, надеясь укрыться в каком-нибудь из подвалов. К нему подбегают Амбал Рейрдон и Дэнни Дипаче. Они подхватывают Дома под руки и тащат его к спасительной лестнице, ведущей в подвал углового дома. Выстрелы теперь раздаются реже. Лишь восемь нападавших были при оружии, и семеро из них уже расстреляли свои единичные заряды. Последний подросток стреляет наугад, после чего все двенадцать устремляются на угол улицы, минуя по пути и то убежище, где укрылись от них Большой Дом, Амбал и Дэнни.)

Большой Дом. Скоты! Сволочи! Вонючие ублюдки!

Дэнни. Тс-с… тише, они могут услышать нас!

Большой Дом. Как думаешь, теперь я лишусь ноги? Да? Мне отрежут ногу?