Текст книги "Тарзан и люди-леопарды"

XI. БИТВА

Около часа ночи в лагерь спящих утенго вошли мушимо с духом Ниамвеги. Их появление прошло незамеченным для часовых, которые впоследствии даже не удивились, поскольку знали, что духи на то и духи, чтобы невидимками проникать куда им заблагорассудится.

Орандо, который был образцовым командиром, только что закончил обход сторожевых постов и еще не спал, когда к нему явился мушимо.

– Какие новости, мушимо? – спросил сын Лобонго. – Что слышно о противнике?

– Мы побывали в их деревне, – ответил он. – Дух Ниамвеги, Лупингу и я.

– А где Лупингу?

– Он остался там после того, как передал Гато-Мгунгу некоторое послание.

– Ты даровал свободу предателю? – воскликнул Орандо.

– Свобода ему уже не пригодится. Он был мертв, когда попал в деревню Гато-Мгунгу.

– Но как же тогда он передал послание вождю?

– Вопреки своей воле. Он доставил послание от человека, внушающего страх, и люди-леопарды все прекрасно поняли. Он поведал им, что предательство не проходит безнаказанно и что сила Орандо велика.

– А как восприняли это люди-леопарды?

– Они помчались сломя голову в храм советоваться с верховным жрецом и с богом Леопардом. Мы последовали за ними. Только толку от общения с богом Леопардом и верховным жрецом было мало, потому что все перепились, кроме леопарда, а он не говорит, если за него не говорит верховный жрец. Я пришел сказать тебе, что сейчас в деревне людей-леопардов никого нет, кроме женщин, детей да нескольких воинов. Думаю, самое время напасть на деревню или устроить засаду на возвращающихся из храма воинов. Они будут с похмелья, а человек с похмелья не боец.

– Момент подходящий, – согласился Орандо. Сын вождя хлопнул в ладоши, подзывая воинов, спавших неподалеку.

– В храме бога Леопарда я встретил человека, хорошо тебе известного, – продолжал мушимо, между тем как заспанные командиры будили своих воинов.

– Я не знаю никого из людей-леопардов, – отозвался Орандо.

– Ты был знаком с Лупингу, хотя и не знал, что он – человек-леопард, – поправил его мушимо. – И ты знаком с Собито. Его-то я и видел там в маске жреца. Он тоже человек-леопард.

Орандо опешил от неожиданности.

– Ты не ошибся? – спросил он.

– Нет.

– Выходит, когда Собито надолго отлучался из Тамбая, чтобы якобы посоветоваться с демонами и духами, на самом деле он уходил к людям-леопардам, – заключил Орандо. – Предатель! Он должен умереть!

– Да, – поддержал его мушимо. – Собито достоин смерти. Его давным-давно следовало прикончить.

Чуть погодя мушимо повел воинов Орандо извилистой тропой к деревне Гато-Мгунгу.

Они шли быстро, насколько это позволяла темнота и узкая тропа. На краю поля маниоки, раскинувшегося между лесом и деревней, мушимо остановил отряд. Когда мушимо удостоверился в том, что люди-леопарды еще не вернулись из храма, воины бесшумно отошли к реке. Здесь они устроили засаду, схоронившись в кустах неподалеку от причала, а мушимо отправился вдоль берега на разведку.

Скоро он вернулся и сообщил, что насчитал двадцать девять пирог, идущих с низовья реки в деревне.

– Это возвращаются люди-леопарды, – сказал он Орандо. – Хотя к храму ушло тридцать лодок.

Орандо стал обходить воинов, отдавая приказы и призывая к храбрости. Лодки приближались. Уже слышался плеск весел.

Утенго застыли в напряженном ожидании.

Причалила первая лодка. Люди высадились на берег. Не успели они вытащить тяжелую пирогу на сушу, как подошла вторая. Утенго дожидались команды вождя. Лодки приставали к берегу одна за другой, к деревне потянулась цепочка воинов. У причала стояло уже двадцать пирог, когда Орандо подал знак – дикий боевой клич, подхваченный глотками девяноста воинов, и тотчас на людей-леопардов дождем посыпались стрелы и копья.

Бросившиеся в атаку утенго прорвали растянутую линию неприятеля. Захваченные врасплох люди-леопарды поспешили спастись бегством. Те, кто оказались на берегу, засуетились вокруг лодок, пытаясь уйти по воде. Те, кто не успели пристать к суше, повернули обратно. Остальные помчались к деревне, преследуемые утенго. Перед закрытыми деревенскими воротами, которые стража побоялась открыть, разыгралось жестокое сражение, а на берегу шло самое настоящее побоище, там воины Орандо разили перепуганных людей-леопардов, пытающихся спустить лодки на воду.

Наконец стражники решились открыть ворота, намереваясь сделать вылазку против утенго, однако опоздали. Их товарищи, те, кто уцелел, давно бежали, и едва ворота распахнулись, как в деревню ворвалась орущая толпа утенго.

Победа была полной, и когда забрызганные кровью воины Орандо подожгли тростниковые хижины деревни Гато-Мгунгу, там не оставалось ни одной живой души.

Спасавшиеся бегством по реке люди-леопарды увидели свет пламени, взметнувшегося высоко над прибрежными деревьями, и лишь тогда поняли размеры постигшего их поражения.

Гато-Мгунгу скорчился на дне пироги, усмотрев в зареве пожара закат своей диктаторской жестокой власти. Глядевший на пламя Боболо размышлял в том же духе и пришел к выводу, что отныне Гато-Мгунгу больше не страшен.

Оттого-то воины Боболо были обескуражены меньше всех.

В отсветах пожарища Орандо принялся подсчитывать потери. Вслед за перекличкой последовали поиски раненых и убитых, сопровождаемые жалобным плачем и стенаниями маленькой обезьянки, скачущей по дереву над полем маниоки. Это дух Ниамвеги призывал мушимо, но тот не откликался. Орандо разыскал его среди раненых и убитых. Мушимо лежал без сознания, сраженный сильнейшим ударом по голове.

Сына вождя постигло страшное огорчение и разочарование, воины же испытали настоящее потрясение. Они были убеждены, что мушимо принадлежит к миру духов, и потому бессмертен, а теперь вдруг обнаружилось, что победа одержана без его помощи.

Мушимо оказался обманщиком. Опьяненные жаждой крови, они хотели излить свой гнев и пронзить неподвижное тело копьями, но Орандо остановил их.

– Духи не всегда остаются в неизменном виде, – урезонил их сын вождя. – Может, он вселился в другое тело или невидимый наблюдает за нами с высоты. Если так, то он отомстит за любое надругательство над телом, которое он покинул.

В силу своего примитивного мышления утенго посчитали, что это вполне вероятно, поэтому отказались от своего намерения и воззрились на тело с немалым почтением.

– А потом не забывайте, – продолжал Орандо, – что он был предан мне, будь он человек или призрак. Те из вас, кто видел его в бою, знают, что сражался он бесстрашно и отважно.

– Верно, – подхватил кто-то из воинов.

– Тарзан из племени обезьян! – надрывался на дереве дух Ниамвеги. – Где ты? Нкиме страшно!

* * *

Лодка медленно плыла вниз, подхваченная плавным течением, и сидевший в ней белый молил бога, чтобы она шла быстрее к желанному спасению.

Кали-бвана молча сидела на дне лодки. Она выбросила за борт варварский головной убор и ужасное ожерелье из человеческих зубов, однако сохранила браслеты на руках и ногах, сама не зная почему. Наверное, потому, что невзирая на свое состояние и пережитое потрясение, она оставалась женщиной и женщиной красивой! А это никогда не забывается. Старик уже почти не сомневался в успехе. Люди-леопарды, ушедшие далеко вперед, наверняка вернулись в деревню и вряд ли повернут обратно. Возле храма не оставалось больше ни одной лодки, а значит не могло быть погони, ведь заверил же его Боболо, что места здесь непроходимые. Впереди открылось темное русло большой реки, и Старик внутренне возликовал. Вскоре он услышал плеск весел, и сердце его замерло.

Приложив максимум усилий, он повернул нос лодки к правому берегу, надеясь укрыться в прибрежной тени, пока не пройдет встречная лодка. Стояла такая темень, что опасаться, казалось, было нечего.

Из темноты вынырнула незнакомая лодка – черное пятно на фоне ночной мглы.

Старик затаил дыхание. Девушка низко пригнулась к днищу, чтобы ее белую кожу и светлые волосы не заметили пассажиры чужой лодки даже во тьме, поглотившей все вокруг.

Теперь перед ними открывался широкий речной простор, суливший спасение. Взявшись за весло, Старик вновь направил лодку. Подхваченная течением, она понеслась вперед. Вдруг перед лодкой возникла черная тень.

Старик налег на весло, стараясь увернуться в сторону, однако безуспешно.

Раздался глухой удар, лодка врезалась в загадочный предмет, и лишь теперь Старик разглядел, что это лодка, заполненная воинами.

В тот же миг за кормой возникла еще одна пирога.

Из темноты посыпались сердитые вопросы и приказы.

Старик узнал голос Боболо. В лодку беглецов спрыгнули воины, которые набросились на Старика с кулаками, сбили с ног и связали. Затем голос Боболо возвестил:

– Скорей! За нами погоня! Это утенго!

Воины заработали веслами. Старик почувствовал, как пирога рванулась вперед, устремляясь к храму. Сердце Старика похолодело от ужаса. Ведь они были уже в преддверии свободы. Такому не суждено больше повториться. Теперь девушка обречена. О своей судьбе он не думал, опасаясь лишь за девушку. Он вгляделся в тьму, но девушку не увидел. Тогда он заговорил с ней, желая успокоить.

Им вдруг овладело новое, незнакомое чувство. Начисто позабыв про себя, он тревожился только о ее спокойствии и безопасности.

Он вторично окликнул ее, но ответа не получил.

– Заткнись! – гаркнул воин, расположившийся рядом.

– Девушка где? – спросил белый.

– Заткнись! – повторил воин. – Нет здесь никакой девушки.

И он не солгал. Когда пирога Боболо поравнялась с лодкой беглецов, вождь оказался в непосредственной близости от девушки, и от него не укрылись ее светлые волосы и белая кожа.

Воспользовавшись благоприятным моментом, Боболо перегнулся и втащил девушку к себе в лодку, после чего поднял ложную тревогу, чтобы посеять панику в остальных лодках.

В пироге Боболо находились только его собственные воины, их деревня стояла чуть ниже на левом берегу.

Послышалась приглушенная команда, и пирога, подгоняемая дружными усилиями гребцов, устремилась вниз по течению.

На долю и без того настрадавшейся девушки выпало испытать крушение столь близкой надежды на свободу и вдобавок ко всему лишиться единственного человека, у которого она могла найти поддержку.

Для связанного и беспомощного Старика обратный путь в храм сопровождался острейшими душевными муками. Собственная участь его не волновала, он знал, что его убьют. Оставалось лишь надеяться, что конец придет быстро, однако обычаи людоедов, уже знакомые ему, предрекали смерть медленную, лютую.

Когда Старика приволокли в храм, он увидел валявшихся на полу пьяных жрецов и жриц. На шум проснулся Имигег. Верховный жрец протер глаза и с трудом встал с пола.

– Что случилось? – спросил он. Тут в зал вошел Гато-Мгунгу, прибывший следом за лодкой Старика.

– Много всего случилось, – зло выпалил он. – Пока вы тут валялись в беспамятстве, белый дал деру. Утенго перебили моих воинов, спалили мою деревню. Куда подевалась твоя магическая сила, Имигег? От нее никакого проку.

В слезящихся глазах верховного жреца отразилось удивление.

– Где белая жрица? – встрепенулся он. – Тоже бежала?

– Я видел только белого мужчину, – ответил Гато-Мгунгу.

– Белая жрица где-то здесь, – сообщил кто-то из воинов. – Боболо забрал ее к себе в лодку.

– Тогда она скоро появится, – произнес Гато-Мгунгу. – Пирога Боболо шла сразу за моей.

– Больше ей сбежать не удастся, – сказал Имигег. – И белому тоже. Свяжите его покрепче и бросьте в темницу.

– Вели его убить! – воскликнул Гато-Мгунгу. – Тогда он точно не убежит.

– Успеется, – ответил Имигег.

Имигега задели слова и непочтительный тон Гато-Мгунгу, и ему хотелось лишний раз продемонстрировать свою власть.

– Убей его и немедленно, – не отступал вождь, – иначе он снова сбежит. А если это случится, сюда заявятся белые с солдатами, тебя убьют, а храм спалят.

– Верховный жрец я! – высокомерно ответил Имигег. – Мне может приказать только бог Леопард. С ним я и посоветуюсь. Как скажет, так и будет.

Жрец повернулся к спящему леопарду и ткнул его концом посоха. Гигантская кошка вскочила, злобно оскалив клыки.

– Белый бежал, – поведал Имигег леопарду. – Его поймали. Следует ли нам убить его сразу?

– Нет, – ответил хищник. – Свяжите его и бросьте в надежное место. Я пока не голоден.

– А Гато-Мгунгу требует, чтобы белого убили немедля, – продолжал Имигег.

– Скажи Гато-Мгунгу, что я выражаю свою волю только через Имигега, верховного жреца, а не устами Гато-Мгунгу. Он затаил в душе недоброе. Поэтому я распорядился так, что все его воины перебиты, а деревня сожжена. Если он вновь замыслит зло, то его самого растерзают, чтобы дети бога Леопарда могли насытиться. Я все сказал!

– Бог Леопард выразил свою волю, – подытожил Имигег.

Гато-Мгунгу затрясся от охватившего его ужаса.

– Ну так я уведу пленника и присмотрю, чтобы его связали как следует? – спросил он.

– Да, – ответил Имигег. – Забери и проверь, чтобы его связали так, чтобы он не смог убежать.

XII. ЖЕРТВА

– Тарзан! – пронзительно вопил на дереве у края поляны дух Ниамвеги. – Тарзан из племени обезьян! Где же ты? Нкиме страшно.

Лежавший на земле белый гигант открыл глаза и огляделся. На лице его появилось недоуменное выражение. Вдруг он вскочил на ноги.

– Нкима! – закричал он на языке великих обезьян. – Нкима, где ты? Тарзан здесь!

Обезьянка кубарем скатилась на землю и стремглав помчалась через поле маниоки.

С радостным визгом вскочила на плечо хозяина, обхватила лапками его смуглую шею, прильнула к щеке и замерла, всхлипывая от счастья.

– Вот видите, – обратился к воинам Орандо, – мушимо жив!

Белый повернулся к Орандо.

– Я не мушимо, – объявил он. – Я Тарзан из племени обезьян. А это, – и Тарзан коснулся зверька, – не дух Ниамвеги, а Нкима. Я все вспомнил. С тех пор, как мне на голову рухнуло дерево, у меня начисто отшибло память, но теперь я знаю, кто я.

Среди туземцев не было ни одного, кому не доводилось бы слышать о Тарзане из племени обезьян. Он являлся легендарной личностью, и слава о нем достигла даже этой отдаленной местности. Для воинов он был сродни духам и демонам, которых никто никогда не видел, и потому они не смели и надеяться увидеть его воочию. Возможно, Орандо постигло некоторое разочарование, но в общем все испытали облегчение, когда поняли, что перед ними человек из плоти и крови, которым движут те же порывы, что и ими, и который подчиняется тем же законам природы, что и они. До сих пор им было как-то не по себе оттого, что нельзя было предугадать, какое неожиданное обличье надумает принять дух предка Орандо. Кроме того, они не были уверены в том, что ему не захочется вдруг из доброй силы обернуться злой. Итак, его приняли в новой ипостаси, но с той лишь разницей, что если прежде он являлся мушимо Орандо и выполнял приказания последнего, как послушный слуга, то теперь он сам воспринимался воплощением силы и власти. Эта перемена произошла так незаметно, что не бросалась в глаза, а произошла она, судя по всему, благодаря психологическому воздействию воскреснувшего сознания белого на умы его чернокожих спутников.

Они встали лагерем на берегу реки неподалеку от руин деревни Гато-Мгунгу, ибо здесь имелось поле маниоки, а также банановая роща, что в дополнение к отлавливаемым курам и козам людей-леопардов сулило полные желудки после скудной пищи за время похода и сражений.

Целый день предавался Тарзан размышлениям. Теперь он вспомнил, что побудило его прийти в эти края, и он не переставал удивляться этому стечению обстоятельств, направившему его именно тем путем, которым он и намеревался следовать до того, как несчастный случай лишил его памяти.

Он вспомнил, что набеги людей-леопардов вынудили его в одиночку отправиться на разведку с целью отыскать их едва ли не мифический храм и логово.

То, что ему посчастливилось их найти, а деревню уничтожить, наполнило Тарзана удовлетворением, и он благодарил судьбу за успех.

Отдельные подробности пока еще ускользали от него, но и они постепенно восстанавливались, и, когда настал вечер, а вместе с ним время ужинать, он вдруг вспомнил белых – девушку и мужчину, которых видел в храме бога Леопарда. Тарзан рассказал о них Орандо, но негр ничего о них не знал.

– Если они остались в храме, то их наверняка уже нет в живых, – рассудил Орандо.

Тарзан долгое время просидел, погруженный в свои мысли. Тех людей он не знал, но тем не менее чувствовал по отношению к ним определенные обязательства, ибо были они с ним одной расы, одного цвета кожи. Наконец он встал и кликнул Нкиму, уплетавшего врученный ему кем-то банан.

– Ты куда? – поинтересовался Орандо.

– В храм бога Леопарда, – отозвался Тарзан.

* * *

Целый день пролежал Старик без еды и питья, крепко-накрепко связанный. Время от времени в темницу наведывались то жрец, то жрица, проверяя, на месте ли пленник и не сумел ли он ослабить путы, но в остальном он был предоставлен сам себе.

Обитателей храма за все это время почти не было слышно. Большинство из них отсыпались после вчерашней попойки. Ближе к вечеру до пленника стали долетать звуки, свидетельствующие о пробуждении признаков жизни.

Из главного зала храма послышалось пение, перекрываемое пронзительным голосом верховного жреца и рычанием леопарда. В течение всех этих нескончаемых часов мысли Старика постоянно возвращались к девушке. Он слышал, как Имигегу сообщили о том, что она попала к Боболо, и опасался, что ее вновь заставили участвовать в спектакле на помосте в обществе бога Леопарда. В этом случае, по крайней мере, он сумеет снова увидеть девушку (а это уже немало), но надежда вызволить ее померкла настолько, что вряд ли вообще могла именоваться надеждой.

Вопреки здравому смыслу, он пытался внушить себе, что, бежав единожды из храма, им удастся сделать это вторично, но тут в каморку с факелом в руке вошел жрец.

Посетитель оказался стариком свирепой наружности, раскраска его лица лишь подчеркивала жестокость его черт. Это был Собито, колдун из деревни Тамбай. Ни слова не говоря, колдун нагнулся и стал развязывать веревки, стягивающие ноги белого пленника.

– Что со мной сделают? – спросил Старик. Собито обнажил желтые клыки в злорадной усмешке.

– А ты как полагаешь, белый человек? Старик пожал плечами.

– Наверное, убьют.

– Но не сразу. У человека, умирающего медленно, в муках, мясо гораздо нежнее, – объяснил Собито.

– Дьявол! – воскликнул пленник.

Собито облизнул губы. Ему доставляло наслаждение причинять страдания, моральные ли, физические ли, а тут представился случай который он просто не мог упустить.

– Сначала тебе раздробят руки и ноги, – молвил он, – потом опустят в яму с болотной водой и привяжут так, чтобы ты не смог сунуть голову под воду и утопиться. Там ты просидишь три дня. За это время мясо твое станет мягким, нежным.

Он замолчал.

– Ну а потом? – спросил белый не дрогнувшим голосом.

Старик решил не доставлять им удовольствия от вида его смятения и молил бога, чтобы хватило сил выдержать предстоящие физические муки и не посрамить своей расы. Целых три дня! Боже, что за испытания ожидают его!

– Потом? – переспросил Собито. – Потом тебя доставят в храм, и дети бога Леопарда растерзают тебя на куски своими стальными когтями. Гляди!

Из-под широких рукавов своего одеяния, сшитого из леопардовых шкур, он выставил длинные изогнутые когти.

– И потом сожрете, да?

– Да.

– Хоть бы вы подавились.

Развязав наконец веревки на ногах белого, Собито угостил его грубым пинком, заставляя встать на ноги.

– А белую девушку тоже убьют и съедят? – спросил Старик с замиранием сердца.

– Ее здесь нет. Боболо выкрал ее. И раз уж ты помог ей бежать, мучения твои будут еще сильнее. Я посоветовал Имигегу вырвать тебе глаза после того, как переломают руки и ноги. Кстати, забыл добавить, что кости тебе переломают в трех-четырех местах.

– У тебя явно слабеет память, – иронически заметил Старик. – Надеюсь, больше ты ничего не забыл. Собито заворчал.

– Пошли! – приказал он.

Колдун повел пленника темным переходом к главному залу, где собрались люди-леопарды.

При появлении беглеца из полутора сотен глоток вырвался яростный крик, дико взревел леопард, на верхнем помосте завертелся верховный жрец, а омерзительные жрицы бросились вперед, словно намереваясь разорвать пленника на куски. Собито втолкнул белого на нижний помост и швырнул к ногам верховного жреца.

– Вот жертва! – провозгласил он.

– Жертва доставлена! – объявил Имигег, обращаясь к богу Леопарду. – Ждем твоих распоряжений, о отец детей леопарда!

Имигег ткнул зверя острым концом посоха, хищник грозно оскалился, и из рычащей пасти как будто донесся ответ.

– Пленника казнить, а на третью ночь да будет здесь пиршество!

– А как поступить с Боболо и белой жрицей? – осведомился Имигег.

– Пошли за ними воинов, пусть доставят их в храм. Боболо мы прикончим для очередного пира, а белую девушку я вручаю верховному жрецу Имигегу. Когда она ему надоест, мы снова попируем.

– Такова воля бога Леопарда! – возвестил Имигег. – Его слово закон для всех нас!

– Готовьте белого к смерти, – взревел леопард. – А на третью ночь пусть дети мои соберутся здесь набраться мудрости, отведав мяса белого человека. Когда его мясо будет съедено, то оружие белого пленника больше не будет представлять угрозы. Смерть белому человеку!

– Смерть! – пронзительно завопил Имигег.

В тот же миг на пленника набросилась дюжина жрецов, швырнула на глиняную поверхность помоста, навалилась всей тяжестью, широко разведя в стороны руки и ноги белого. Тут же к Старику подскочили четыре жрицы, вооруженные тяжелыми дубинками.

В глубине зала раздалась зловещая дробь барабана, под звуки которого жрицы принялись приплясывать вокруг распростертого тела своей жертвы.

Вдруг одна из мегер вырвалась вперед и замахнулась на лежащего дубинкой, но один из жрецов сделал вид, словно защищает его, и жрица, отступив в танце, воссоединилась со своими подругами в безумном вихре. Так повторялось снова и снова, но с каждым разом жрецам становилось все труднее отражать наскоки обезумевших фурий.

Белый с самого начала понял, что разыгрывается спектакль, некий первобытный ритуал, но никак не мог сообразить, в чем его смысл. Если они рассчитывали устрашить его, то они явно просчитались. Лежа на спине, он наблюдал за ними безо всякого страха, скорее с любопытством, но не большим, чем вызвал бы самый заурядный танец.

Возможно, именно из-за его кажущегося безразличия они затянули свой танец, завывая гораздо громче обычного, а дикость их воплей и жестов и вовсе не поддавалась описанию.

И все же Старик прекрасно понимал, что конец неизбежен. Обрисованная Собито участь была далеко не пустой угрозой.

Старик еще давно слыхал, что среди некоторых племен каннибалов подобный способ приготовления мяса являлся скорее правилом, нежели исключением. Испытываемое им омерзение к тому, что его ожидало, подтачивало его рассудок, словно отвратительная крыса. Изо всех сил он старался не думать о предстоящем кошмаре, чтобы не сойти с ума.

Доведенные до экстаза танцем и грохотом барабанов воины, которым не терпелось увидеть развязку жестокого зрелища, стали подстрекать жриц на решительные действия. Верховный жрец, прекрасный режиссер, уловил настроение публики, подал знак, барабан умолк, танец прекратился.

Зрители замерли в ожидании. Зал охватила тишина, более страшная, чем недавний гвалт. И тогда жрицы с поднятыми дубинками крадучись двинулись к беспомощной жертве.