Текст книги "«Падение Дома Ашера», «Рукопись, найденная в бутылке», «Колодезь и маятник» и другие произведения"

Глава V

По уходе повара Август предался отчаянию, думая, что ему уже не выбраться живым из койки. Он решил сообщить обо мне первому, кто к нему подойдет, рассудив, что лучше мне положиться на милость бунтовщиков, чем погибнуть от жажды в трюме. В самом деле, я уже десять дней находился в своем убежище, а моего запаса воды могло хватить дня на четыре, не больше. Пока он думал об этом, ему пришло в голову, нельзя ли пробраться ко мне через главный люк. При других обстоятельствах он не решился бы на такое трудное и рискованное предприятие, но теперь у него оставалось так мало надежды на спасение жизни, что он махнул рукой на опасность и решил попытаться во что бы то ни стало.

Прежде всего надо было избавиться от колодок. Сначала он не знал, как с ними быть, и боялся, что не справится; но вскоре убедился, что они снимаются очень легко, без особенных усилий: колодки были слишком велики для гибких и тонких костей юноши, и руки его свободно проходили в них. Затем он развязал ноги, оставив веревку в таком положении, чтобы можно было быстро завязать ее, если бы кто-нибудь из матросов вздумал спуститься в каюту. Осмотрев перегородку, к которой примыкала его койка, он убедился, что она сделана из мягких сосновых досок, не более дюйма толщиной, так что прорезать ее будет не особенно трудно. Тут послышался голос наверху, и едва он успел связать ноги и просунуть правую руку в колодку (с левой он не снимал ее), как явился Дэрк Петерс в сопровождении Тигра, который тотчас же вскочил в койку и растянулся рядом с моим другом. Собака была взята на бриг Августом, который знал мою привязанность к этому животному и думал, что мне приятно будет взять ее с собой. Он сходил за ней тотчас после того, как спрятал меня в трюме, но забыл сообщить мне об этом, когда принес часы. Со времени мятежа он не видел ее и считал погибшей, думая, что какой-нибудь негодяй из шайки выбросил ее за борт. Впоследствии оказалось, что собака залезла под вельбот, откуда не могла выбраться без посторонней помощи. Наконец Петерс выпустил ее оттуда и под влиянием доброго чувства, которое вполне оценил мой друг, привел в каюту, захватив также немного солонины, картофеля и кружку воды; затем он ушел на палубу, обещав принести побольше еды завтра.

Когда он ушел, Август высвободил обе руки из колодок и развязал ноги. Затем отвернул конец матраца, на котором лежал, и принялся резать перегородку перочинным ножом (негодяи не подумали обыскать его) как можно ближе к койке. Он выбрал это место, потому что в случае тревоги легко было закрыть его, уложив матрац по-прежнему. В этот день, впрочем, никто его не потревожил, а к ночи ему удалось перерезать доску. Надо заметить, что со времени бунта никто из матросов не ночевал на баке, все переселились в капитанскую каюту и истребляли запасы вина, а за бригом почти не смотрели. Это обстоятельство оказалось весьма кстати для нас с Августом, потому что в противном случае ему не удалось бы добраться до меня. Теперь же он продолжал работу с надеждой на успех. Однако уже рассветало, когда он окончил второй разрез (приблизительно на фут выше первого), устроив таким образом отверстие, через которое пролез в верхний трюм. Затем он пробрался без особенных затруднений, несмотря на груды бочек, наваленных до самой палубы, к главному нижнему люку. Тут он заметил, что Тигр все время следовал за ним. Но спуститься теперь же ко мне было слишком рискованно, так как главная трудность – пробраться среди клади нижнего трюма – оставалась еще впереди. Ввиду этого он решил вернуться и подождать до ночи. Во всяком случае он хотел теперь же открыть люк, чтобы в следующий раз пройти как можно скорее. Едва он приотворил его, как Тигр бросился к щели, обнюхал ее и с глухим воем принялся царапать лапами доску, точно желая поднять ее. Очевидно, он чуял мое присутствие в трюме. Августу пришло в голову написать и послать мне записку, так как было бы весьма важно уведомить меня о положении дел, чтобы я сидел смирно, если даже ему не удастся проникнуть ко мне на следующий день. Дальнейшие события показали, как удачна была эта мысль: не получив записки, я наверно придумал бы какой-нибудь способ, хотя бы самый отчаянный, дать знать экипажу о своем присутствии, и в результате, по всей вероятности, нас укокошили бы обоих.

Главное затруднение было добыть материалы для письма. Из старой зубочистки Август соорудил перо – ощупью, потому что тьма была кромешная. Для записки послужил чистый листок подложного письма от имени мистера Росса. Это был первый экземпляр письма, но Август нашел почерк недостаточно похожим и написал второе, а первое сунул в карман, где оно и оказалось, весьма кстати, в настоящую минуту. Не было только чернил, но он и тут нашелся, надрезав перочинным ножом палец выше ногтя. Крови вытекло довольно, как всегда из порезов, сделанных в этом месте. Затем он написал письмо насколько мог ясно в такой темноте и при таких обстоятельствах. Он вкратце сообщал мне, что на бриге произошел бунт, что капитана Барнарда высадили и пустили на произвол судьбы в лодке и что я могу рассчитывать на скорую помощь, но не должен поднимать шума. Письмо заканчивалось словами: «Пишу кровью, сиди смирно, или ты пропал».

Записка была привязана к собаке, которая бросилась в трюм, тогда как Август вернулся в каюту. Чтобы скрыть отверстие в перегородке, он воткнул над ним перочинный нож и повесил на него матросскую куртку, оказавшуюся на койке. Затем продел руки в колодки и завязал ноги.

Едва он покончил с этим, как вошел Дэрк Петерс, сильно навеселе, но в отличном расположении духа. Он принес моему другу его порцию на сегодняшний день: дюжину печеных картофелин и кружку воды. Он посидел немного на сундуке подле койки, рассказывая вполне откровенно обо всем, что происходило на корабле. Поведение его показалось Августу крайне странным и нелепым, даже напугало его. Наконец Петерс встал и убрался на палубу, обещая принести хороший обед завтра. В течение дня явились к моему другу двое матросов (гарпунщиков) и повар, пьяные до положения риз. Как и Петерс, они не стесняясь болтали о своих планах. По-видимому, на корабле царило полное разногласие; только один пункт не возбуждал споров: грабеж корабля, шедшего с островов Зеленого Мыса, встреча с которым ожидалась с минуты на минуту. Насколько можно было судить, причиной бунта явились не только корыстные цели, главную роль в нем играла личная ненависть помощника капитана к капитану Барнарду. Теперь бунтовщики разделились на две партии: партию помощника капитана и партию повара. Помощник предлагал овладеть первым подходящим кораблем и снарядить его на каком-нибудь из Антильских островов для морского разбоя. Вторая партия, более многочисленная, к которой принадлежал и Петерс, хотела продолжать путь в южную часть Тихого океана и там заняться ловлей китов или чем-нибудь другим, глядя по обстоятельствам. Доводы Петерса, не раз бывавшего в тех местах, имели, по-видимому, большое значение в глазах бунтовщиков, колебавшихся между смутными представлениями о наживе и развлечениях. Он расписывал яркими красками утехи и развлечения на островах Тихого океана, полнейшую безопасность и свободу, но больше всего превозносил чудный климат, обилие житейских благ и восхитительную красоту женщин. До сих пор моряки не пришли к окончательному решению, но рассказы метиса-канатчика производили сильное впечатление на пылкую фантазию нынешней команды и, по всей вероятности, победа должна была остаться за ним.

Просидев около часа, все трое ушли, и в этот день никто более не заглядывал в переднюю каюту. Август лежал смирно до наступления ночи. Затем он снял колодки, развязал ноги и приготовился к предприятию. На одной из коек нашлась бутылка, которую он наполнил водой, набив карманы картофелем. К своей великой радости, он отыскал также фонарь с небольшим огарком сальной свечи. Он мог зажечь ее когда угодно, так как имел в своем распоряжении коробочку фосфорных спичек. Когда совершенно стемнело, Август пролез в отверстие перегородки, уложив постель так, чтобы казалось, будто под одеялом лежит человек. Очутившись за перегородкой, он завесил отверстие курткой. Затем пробрался среди бочек к нижнему люку. Тут зажег свечку и спустился вниз, пробираясь с величайшим трудом среди клади. Невыносимая духота и вонь смутили его на первых же шагах. Он не мог себе представить, чтобы я выжил так долго в удушливой атмосфере. Он окликнул меня несколько раз, но я не отвечал; по-видимому, его подозрения подтверждались. Качка была сильная и шум такой, что было бы бесполезно прислушиваться к слабому звуку моего дыхания или хрипения. Он открыл фонарь и поднял его как можно выше в надежде, что, заметив свет, я откликнусь или позову на помощь. Но я не отзывался, и его предположение насчет моей смерти начинало превращаться в уверенность. Но все-таки он хотел пробраться к ящику, чтобы не оставалось никаких сомнений. Август двигался в жестоком беспокойстве, пока не наткнулся на препятствие, преграждавшее ему путь. Силы оставили его и, кинувшись на кучу хлама, он заплакал, как дитя. В эту минуту раздался звон разбитой бутылки, которую я швырнул об пол. Счастье, что я поддался этому ребяческому капризу, потому что от него, как оказалось, зависело мое спасение. Но я узнал об этом только спустя много лет. Весьма естественный стыд и смущение помешали моему приятелю признаться откровенно в своем малодушии и слабости, и только впоследствии он покаялся мне чистосердечно. Дело в том, что, встретив на своем пути препятствие, он решил вернуться в каюту, отказавшись от попытки пробраться ко мне. Но прежде чем обвинять его, нужно подумать. Ночь проходила, и его отсутствие могло быть и было бы замечено, если бы он не вернулся до рассвета. Свеча догорала, а вернуться к верхнему трюму в темноте было очень трудно. Далее, надо согласиться, что он имел полное основание считать меня погибшим; а в таком случае не было смысла пробираться к моему ящику; мне это не могло помочь, а ему грозило страшной опасностью. Он несколько раз окликал меня и ни разу не получил ответа. Я пробыл одиннадцать дней и одиннадцать ночей с ничтожным запасом воды, которую наверно не берег в первые дни моего заключения, так как рассчитывал на скорую помощь. Атмосфера трюма тоже должна была показаться ему, дышавшему относительно свежим воздухом каюты, убийственной, гораздо более убийственной, чем мне, когда я впервые спустился в трюм, потому что перед тем все люки были открыты в течение нескольких месяцев. Прибавьте к этому недавнюю сцену кровопролития и ужаса, заключение моего друга, испытанные им лишения, случайное избавление от смерти, теперешнее шаткое и двусмысленное положение – все эти обстоятельства, способные убить энергию в человеке, – и вы, подобно мне, отнесетесь к этой кажущейся измене скорее с сожалением, чем с гневом.

Август ясно слышал звон разбитой бутылки, но не был уверен, что звук исходит из трюма. Как бы то ни было, в нем зародилось сомнение, заставившее его продолжать поиски. Он взобрался на груду поклажи почти к самому потолку и, выждав минуту затишья, окликнул меня во всю глотку, забыв на минуту об опасности быть услышанным наверху. Если помнит читатель, на этот раз я услышал его, но страшное волнение помешало мне ответить. Решив, что его опасения подтвердились, Август спустился на пол, чтобы вернуться не теряя времени. Второпях он свалил несколько бочонков, этот шум, если помните, я тоже услышал. Он уже отошел довольно далеко, когда звук упавшего ножа снова привлек его внимание. Он тотчас вернулся и крикнул так же громко, как ранее, выждав минуту затишья. На этот раз я ответил. Радуясь, что я еще жив, он решил пренебречь всякой опасностью и во что бы то ни стало добраться до меня. Выбравшись кое-как из груды разного хлама, он нашел наконец более широкий проход и после долгих усилий добрался до ящика в состоянии полного изнеможения.

Глава VI

Пока мы оставались у ящика, Август сообщил мне главнейшие обстоятельства этой истории. Подробности я узнал позднее. Он боялся, что его отсутствие будет замечено, да и я горел нетерпением выбраться из этой проклятой тюрьмы. Мы решили вернуться к дыре в перегородке, за которой я должен был остаться, между тем как он проникнет в каюту. Мы ни за что не хотели оставить Тигра в ящике; но что было с ним делать? По-видимому, он совершенно успокоился, мы не могли даже расслышать его дыхание, приложив ухо вплотную к ящику. Я был убежден, что он околел, и потому решился открыть ящик. Оказалось, что он лежал, вытянувшись, в полном оцепенении, но еще живой. Время было дорого, но я не мог бросить на произвол судьбы животное, дважды послужившее орудием моего спасения. Итак, мы потащили его с собой, как ни трудно нам приходилось, особенно Августу, который должен был перелезать через препятствия с тяжелой собакой на руках. У меня при моей крайней слабости и истощении не хватило бы сил на это. Наконец мы добрались до отверстия; Август пролез в него первый, затем перетащил Тигра. Все обошлось благополучно, и мы не преминули воздать хвалу Богу за наше избавление от смертельной опасности. Пока решено было, что я останусь подле отверстия, через которое мой товарищ может снабжать меня пищей и питьем и подле которого я мог дышать сравнительно чистым воздухом. В объяснение некоторых мест моего рассказа, касающихся загрузки брига, которые могут показаться сомнительными читателям, знакомым с этим предметом, я должен заметить, что эта в высшей степени важная задача была исполнена на «Грампусе» с самой постыдной небрежностью со стороны капитана Барнарда, который не обнаружил в данном случае ни заботливости, ни опытности, безусловно необходимых в таком рискованном предприятии. Погрузку ни в коем случае не следует производить кое-как, и не одна катастрофа, даже из известных мне лично, была вызвана небрежностью в этом отношении. Прибрежные суда, которым то и дело приходится нагружаться или разгружаться, чаще всего страдают от неумелой или неряшливой укладки груза. Главное – уложить груз или балласт так, чтобы они не могли передвигаться при самой сильной качке. Для этого нужно обращать внимание не только на внешний вид, но и на свойства и на количество груза. В большинстве случаев погрузка производится посредством винта. Таким образом груз табака или муки укладывается в трюм корабля так плотно, что тюки или мешки сплющиваются и только спустя некоторое время после разгрузки принимают прежнюю форму. Такая плотная погрузка производится, впрочем, главным образом для того, чтобы выиграть место в трюме, так как при полном грузе таких товаров, как мука или табак, нечего опасаться передвижения тюков. Однако такая плотная укладка груза может повлечь за собой опасность совершенно иного рода. Груз хлопчатой бумаги, например плотно спрессованной, может при известных обстоятельствах расшириться, причем корабль даст трещины. Без сомнения, к таким же последствиям может повести начавшееся брожение табака, если промежутки между тюками не ослабят расширения.

При неполной нагрузке угрожает опасность от передвижения тюков, и против этого необходимо принять меры предосторожности. Только тот, кому случалось испытать сильный шторм или, вернее сказать, качку при мертвой зыби после шторма, имеет представление о страшной силе сотрясений корабля и, следовательно, толчков, получаемых грузом. В таких случаях становится очевидной необходимость самой тщательной укладки неполного груза. Когда корабль лежит в дрейфе (особенно с маленьким передним парусом), то при неправильном устройстве носа часто ложится набок; это случается каждые четверть часа или двадцать минут, но без всяких опасных последствий, если только погрузка произведена правильно. В противном случае весь груз скатывается на ту сторону, которая лежит на воде, и корабль, утратив равновесие и не имея возможности выпрямиться, неминуемо наполнится водой и пойдет ко дну. Без всякого преувеличения можно сказать, что добрая половина кораблей, погибших во время шторма, обязана своей гибелью плохой укладке груза или балласта.

Уложив неполный груз как можно плотнее, необходимо устлать его крепкими досками, простирающимися поперек всего корабля. Доски эти нужно закрепить стойками, упирающимися в палубу. Если груз состоит из зерна или другого подобного товара, следует принять особые меры предосторожности. Если при отплытии корабля трюм доверху наполнен зерном, то по прибытии на место он окажется полным только на три четверти, хотя при сдаче груза приемщику и измерении зерна бушель за бушелем его может оказаться больше, чем отправлено (вследствие разбухания зерен). Эта кажущаяся убыль зерна происходит вследствие уплотнения груза во время путешествия, уплотнения, которое находится в прямой зависимости от погоды, то есть от тряски. Как бы хорошо зерно не было застлано досками и укреплено стойками, все равно при продолжительном плавании оно может сдвинуться, что чревато катастрофой. Чтобы предупредить подобного рода несчастья, необходимо хорошенько утрясти груз перед отплытием, для чего существуют различные приспособления. Но даже при всех этих предосторожностях, при самой тщательной укладке и закреплении груза ни один моряк, знающий свое дело, не будет чувствовать себя спокойным во время шквала, если корабль нагружен зерном, в особенности при неполной загрузке. Между тем существуют сотни каботажных судов, а по европейским берегам еще более, которые ежедневно выходят из портов при неполной загрузке самым опасным товаром, не принимая никаких мер предосторожности. Можно удивляться, что катастрофы не случаются еще чаще. Мне лично известен печальный пример подобной неосторожности, именно крушение шхуны «Светляк» (капитан Джоэль Райс), на пути из Ричмонда в Виргинии к Мадере в 1825 году. Райс совершил много плаваний без всяких приключений, хотя относился к погрузке спустя рукава. Ему никогда раньше не случалось плавать с грузом зерна, и на этот раз зерно было насыпано кое-как, наполняя корабль только до половины. Путешествие совершалось при легком ветре, но за день пути до Мадеры подул сильный норд-норд-ост, заставивший капитана дрейфовать. Он шел против ветра, оставив только фок-зейль на двойных рифах; корабль держался как нельзя лучше, не зачерпнул ни капли воды. К ночи ветер несколько ослабел и качка усилилась, но все-таки судно выдержало ее, пока громадный вал не опрокинул судно на бимсы правым бортом. Послышался шум пересыпающегося зерна, трап главного люка вылетел под его напором, и корабль пошел ко дну, как пуля. Поблизости случился небольшой шлюп с Мадеры, который выловил одного матроса (только один и спасся) и, благополучно выдержав шторм, вернулся в гавань. Укладка груза на «Грампусе» была произведена самым небрежным образом, если только можно применить это понятие к беспорядочной груде бочек для китового жира и корабельных снастей. Я уже говорил о загрузке нижнего трюма. В верхнем, между грузом и палубой, было достаточно места для моего тела, у главного трапа значительное пространство тоже осталось незаполненным, немало пустых промежутков было и в других местах между кладью. Подле отверстия, прорезанного Августом, могла бы поместиться большая бочка, и я устроился очень удобно в этом пространстве.

Пока мой друг улегся на койке, надел колодки, связал ноги, наступил рассвет. Мы вовремя вернулись, потому что, едва он улегся, вошли помощник, повар и Дэрк Петерс. Сначала они завели разговор о корабле с островов Зеленого Мыса, отсутствие которого, по-видимому, крайне тревожило их.

Наконец повар подошел к койке Августа и уселся в изголовье. Я мог видеть и слышать все из моего убежища, так как доска не была вложена обратно, и я с минуты на минуту ожидал, что негр толкнет куртку, висевшую на перочинном ноже, и наша тайна откроется, и тогда конец. Но счастье по-прежнему благоприятствовало нам, и хотя негр несколько раз дотрагивался до куртки во время качки корабля, однако не так сильно, чтобы заметить отверстие. Куртка была пришпилена к перегородке, так что не могла раскачиваться. Тем временем Тигр лежал в ногах кровати и, по-видимому, начинал приходить в себя; я заметил, что он несколько раз открывал глаза и переводил дух.

Спустя несколько минут повар и помощник ушли наверх, а Дэрк Петерс остался. Он дружески заговорил с Августом, и мы не могли не заметить, что его опьянение, казавшееся очень сильным при поваре и помощнике, было в значительной степени притворным. Он вполне откровенно отвечал на вопросы моего друга; сказал, что не сомневается в спасении моего отца, так как в тот самый день на рассвете не менее пяти кораблей было поблизости от брига; словом, всячески утешал его, чем немало удивил и обрадовал меня. Я начинал надеяться, что с помощью Петерса нам удастся снова овладеть бригом, и при первом удобном случае сообщил о своих соображениях Августу. Он считал это возможным, но настаивал на крайней осторожности, так как поведение Петерса могло быть объяснено каким-нибудь капризом. Ручаться за здравость его рассудка было нельзя. Просидев около часа, Петерс ушел на палубу и вернулся только в полдень, притащив Августу изрядный кусок солонины и пудинг. Когда мы остались одни, я разделил с ним трапезу, оставаясь за перегородкой. В течение дня никто не являлся в каюту, а с наступлением ночи я перелез к Августу на койку и проспал спокойно и крепко до рассвета, когда он разбудил меня, заслышав шум на палубе. Я поспешил убраться в свое убежище. Утром мы убедились, что Тигр почти совсем поправился и не выказывал никаких признаков водобоязни; напротив, с жадностью выпил воду, которую дал ему Август. В тот же день к нему вернулись прежняя сила и аппетит. Его странное поведение было вызвано, по всей вероятности, спертым воздухом трюма и не имело ничего общего с собачьим бешенством. Я радовался, что не бросил его в трюме.

Было 30 июня, тринадцатый день со времени нашего отплытия из Нантукета.

2 июля помощник явился в каюту пьяный по обыкновению и в самом веселом расположении духа. Он подошел к койке и, хлопнув Августа по спине, спросил, обещается ли он вести себя хорошо и не ходить более в капитанскую каюту, если он освободит его. На это мой друг, разумеется, отвечал утвердительно; тогда негодяй освободил его, заставив наперед хлебнуть рому из фляжки, которую достал из кармана. Затем оба ушли на палубу, и я не видал Августа в течение трех часов. Наконец он вернулся с приятным известием, что ему позволено ходить всюду, только не далее большой мачты, а ночевать по-прежнему в передней каюте. Он принес мне сытный обед и большую кружку воды. Бриг все еще крейсировал в ожидании корабля с островов Зеленого Мыса; в настоящую минуту на горизонте был замечен парус, как предполагали, ожидаемого судна. Так как происшествия следующей недели не представляют ничего важного и не имеют прямого отношения к главным событиям моего рассказа, то я приведу их в форме дневника.

3 июля. Август раздобыл для меня три одеяла, с помощью которых я устроил себе очень удобную постель в моем убежище. В течение дня никто не приходил в каюту, кроме моего друга. Тигр улегся на койке подле отверстия и спал тяжелым сном, как будто еще не совсем оправился от болезни. Под вечер сильный порыв ветра чуть не опрокинул бриг, прежде чем успели убрать парус. Впрочем, ветер тотчас же улегся и не причинил нам особенного вреда, изорвав только маленький парус на фор-марсе. Дэрк Петерс весь день относился к Августу очень ласково и долго беседовал с ним о Тихом океане и островах, которые ему случалось посещать. Он спрашивал, желает ли Август предпринять с бунтовщиками путешествие с целью открытий и развлечения в эти области, и прибавил, что экипаж понемногу переходит на сторону помощника капитана. На это Август ответил, что он охотно отправится в такое плавание, раз ничего лучшего не представляется, и что это во всяком случае предпочтительнее разбойничьей жизни.

4 июля. Корабль, замеченный на горизонте, оказался маленьким бригом из Ливерпуля и был пропущен беспрепятственно. Август провел большую часть дня на палубе, стараясь разузнать побольше о намерениях бунтовщиков. Они часто ссорились и бранились; во время одной ссоры китобой Джим Боннер был выброшен за борт. Партия подшкипера одолевает. Джим Боннер был из шайки повара, к которой принадлежит и Петерс.

5 июля. На рассвете поднялся сильный ветер с запада и к полудню превратился в ураган, так что на бриге были оставлены только трисель и фок-зейль. Матрос Симс, принадлежавший к партии повара, упал пьяный с фор-марса в море и утонул; никто даже не попытался его спасти. Теперь на бриге тринадцать человек, именно: Дэрк Петерс, черный повар Пеймур, Джонс, Грили, Гартман Роджерс и Вильям Аллен из партии повара; помощник капитана, фамилию которого я так и не узнал, и его приверженцы: Абсалом Гикс, Вильсон, Джон Гент и Ричард Паркер, а также Август и я.

6 июля. Буря продолжалась весь день, сопровождаемая дождем и разражаясь по временам настоящим шквалом. Бриг дал порядочную течь; одна из помп работала беспрерывно, Август тоже должен был качать. В сумерки большой корабль прошел мимо нас и был замечен только на расстоянии человеческого голоса. Предполагают, что это был тот самый корабль, на который метили бунтовщики. Помощник капитана окликнул его, но рев бури заглушил ответ. В одиннадцать часов боковой шквал сорвал часть обшивки с левого борта и причинил другие мелкие повреждения. К утру прояснило, и на восходе солнца ветер почти затих.

7 июля. Весь день сильное волнение; плохо нагруженный бриг страшно раскачивался, и я слышал из своего убежища, как вещи перекатывались в трюме. Я жестоко страдал от морской болезни. Петерс долго разговаривал с Августом, сообщил, что Грили и Аллен перешли на сторону помощника капитана и решились сделаться пиратами. Он задал Августу несколько вопросов, которые тот не вполне понял. Течь на корабле увеличилась, и мало надежды исправить повреждение, так как вода пробирается в швы. Щель на носу заткнули парусом, после этого течь уменьшилась, и мы могли откачать воду.

8 июля. Легкий бриз поднялся на рассвете с востока. Помощник капитана направил бриг к юго-западу, к Антильским островам, имея в виду осуществление своих разбойничьих замыслов. Ни Петерс, ни повар не стали спорить; по крайней мере, Август не слыхал возражений с их стороны. Мысль о захвате корабля с островов Зеленого Мыса оставлена. Воду откачивала одна помпа, действуя по три четверти часа каждый час. Парус из носовой щели вынули. В течение дня окликнули две небольшие шхуны.

9 июля. Прекрасная погода. Весь экипаж занят починкой обшивок. Петерс снова имел продолжительный разговор с Августом и на этот раз объяснился откровеннее. Он сказал, что ни в каком случае не перейдет на сторону помощника капитана, и даже намекнул, что не прочь отнять у него команду. Спросил, согласится ли Август помогать ему, на что тот без колебаний отвечал «да». Тогда Петерс обещал поспрашивать на этот счет остальных и ушел. В этот день Августу не удалось поговорить с ним еще раз.