Текст книги "Говардс-Энд"

17

В «век собственности» даже у собственника случаются горькие минуты. Когда грозит переезд, мебель становится нелепой. Теперь Маргарет не могла уснуть ночами, ломая себе голову, куда, куда же, Бог мой, в будущем сентябре денутся все их вещи. Стулья, столы, картины, книги, свалившиеся на них, громыхая, от прошлых поколений, должны были вновь с грохотом покатиться вперед, словно гора мусора, которую ей хотелось пнуть как следует, безвозвратно отправив прямиком в море. Но в доме оставались все отцовские книги – сестры их никогда не читали, но они принадлежали отцу и их следовало сохранить. Была шифоньерка с мраморным верхом – она имела какую-то ценность для матери, правда, никто уже не помнил какую. Каждая дверная ручка или диванная подушка в доме пробуждали сентиментальные воспоминания; эти воспоминания иногда были сугубо личными, но чаще служили своего рода данью усопшим, продолжением ритуалов, которые вполне могли бы завершиться еще на кладбище.

Если задуматься, в этом был какой-то абсурд. Но задумывались Хелен и Тибби – Маргарет была слишком занята с агентами по найму жилья. Феодальное землевладение все-таки придавало людям достоинства, тогда как современное обладание движимым имуществом вновь низводит нас до орд кочевников. Мы возвращаемся к багажной цивилизации, и будущие историки отметят, как средние классы, не укореняясь в земле, обрастают вещами, и, возможно, увидят в этом причину скудости их воображения. С утратой дома на Уикем-плейс Шлегели, несомненно, стали беднее. Дом вносил равновесие в их жизнь и, даже можно сказать, подсказывал, что делать. Однако владелец земли, на которой дом стоял, не стал духовно богаче. На этом месте он построил апартаменты для сдачи внаем, его автомобили стали ездить гораздо быстрее, а его критика социализма зазвучала язвительнее. Но он расплескал драгоценную эссенцию, несущую аромат прошедших лет, и никакая химия не сможет вернуть ее обществу.

Маргарет расстраивалась все больше. Она торопилась выбрать жилье до их ежегодной загородной поездки к тетушке Мант. Ей нравились визиты в Суонидж, и она хотела, чтобы в это время у нее не болела голова от связанных с переездом проблем. В Суонидже, хоть и скучноватом, жизнь текла размеренно, а в этом году Маргарет, как никогда, не хватало свежего воздуха и великолепных холмов, охраняющих городок с севера. Но Лондон срывал ее планы. Она никак не могла сосредоточиться в городской атмосфере. Лондон способен лишь дать толчок, но не поддерживать ваши усилия. И Маргарет, торопливо скользя по поверхности в поисках дома, но толком не зная, какой именно дом ей нужен, платила за многочисленные увлечения прошлого. У нее никак не получалось отказаться от культуры, и она тратила время на концерты, которые было грех пропустить, и на приглашения, которые нельзя было не принять. В конце концов она совершенно отчаялась и дала себе слово, что больше никуда не будет ходить и что ее ни для кого не будет дома, пока не отыщется подходящее жилье, но через полчаса это слово было нарушено.

Когда-то она шутя сетовала, что никогда не была в ресторане Симпсона на Стрэнде. И тут как раз пришла записка от мисс Уилкокс с приглашением к Симпсону на ленч. Ожидался и мистер Кахилл; они втроем приятно поболтают и, возможно, потом отправятся на ипподром. Маргарет никогда не испытывала особой симпатии к Иви и не имела желания знакомиться с ее женихом. К тому же она была удивлена, что Хелен, которой еще больше не давал покоя Симпсон, не была приглашена вместо нее. Но записка тронула ее своею искренностью. Следовало бы лучше узнать Иви Уилкокс, и, сказав себе, что она «просто должна» туда пойти, Маргарет приняла приглашение.

Но когда у входа в ресторан она увидела Иви, с яростным видом, на манер физкультурниц, вперившуюся в пустоту, у нее снова дрогнуло сердце. После помолвки мисс Уилкокс заметно изменилась: голос ее стал грубее, манеры решительнее, – к тому же она взяла за правило вести себя покровительственно с бестолковой девицей Маргарет. А той хватило глупости на это обидеться. Пребывая в унынии из-за своей оторванности от привычной жизни, Маргарет видела не только дома и мебель, но и то, как целый корабль жизни проплывает мимо нее, увозя на борту таких людей, как Иви и мистер Кахилл.

Бывают моменты, когда мудрость и добродетель нам изменяют, и именно это случилось с Маргарет в ресторане Симпсона на Стрэнде. Пока она шла по узкой, покрытой толстым ковром лестнице и входила в зал, где на сервировочных столиках подвозили седла барашка к сидящим в ожидании священникам, она испытывала сильное, хотя, быть может, и ошибочное убеждение в собственной никчемности и думала, что лучше было бы никогда не выбираться из своей тихой заводи, в которой ничего не происходит, кроме событий искусства и литературы, в которой никто не выходит замуж и не проявляет чудеса ловкости, сохраняя помолвку. Но тут ее ждал небольшой сюрприз. «Папа может к нам присоединиться». И он в самом деле присоединился. С радостной улыбкой Маргарет двинулась вперед, чтобы поздороваться с мистером Уилкоксом, и ощущение покинутости исчезло.

– Я подумал, что загляну, если получится, – сказал он. – Иви посвятила меня в свой маленький план, поэтому я проскочил первый и занял столик. Всегда сначала следует занять столик. Иви, не притворяйся, что ты хочешь сидеть со стариком отцом, потому что это неправда. Мисс Шлегель, сядьте со мной – из чувства сострадания. Боже мой, вы совсем замученная! Все беспокоитесь о ваших юных клерках?

– Нет, о домах, – ответила Маргарет, пробираясь мимо него на свое место в отдельном кабинете. – Я не замученная, а голодная. Могу съесть слона.

– Прекрасно. Что закажете?

– Пирог с рыбой, – сказала она, бросив взгляд в меню.

– Пирог с рыбой! Подумать только – прийти к Симпсону за пирогом с рыбой! Это совсем не то, что здесь надо заказывать.

– Тогда закажите что-нибудь за меня, – попросила Маргарет, снимая перчатки. Настроение у нее улучшилось, а то, что мистер Уилкокс упомянул Леонарда Баста, странным образом пробудило в ней теплые чувства.

– Седло барашка, – сказал он после долгого раздумья, – а из напитков – сидр. Это как раз то, что вам нужно. Я люблю бывать в этом ресторане, так, иногда, ради шутки. Он такой старомодно английский. Не согласны?

– Согласна, – ответила Маргарет, хотя думала совсем иначе. Заказ был сделан, блюдо подкатили, и официант под руководством мистера Уилкокса нарезал мясо в тех местах, где оно было наиболее сочное, а потом выложил куски горой, заполнив тарелки. Мистер Кахилл поначалу настоял на филее, но позже признал свою ошибку. Вскоре они с Иви повели беседу в духе «нет, я не делал» – «нет, ты сделал», беседу, которая, хотя и увлекательна для ее участников, не требует, да и не стоит внимания других.

– Золотое правило – дать на чай официанту, который режет мясо. Везде давать на чай – вот мой девиз.

– Возможно, это делает жизнь человечнее.

– В этом случае вас быстрее запомнят. Особенно на Востоке. Если вы даете на чай, местные молодцы будут вас помнить не один год.

– Вы бывали на Востоке?

– В Греции и в Леванте. Я ездил на Кипр заниматься спортом и по делам. Там есть что-то вроде военного общества. Несколько пиастров, правильно распределенные, хорошо освежают память. Вы, конечно, думаете, что я ужасно циничен. Как ваше дискуссионное общество? Сочинили какие-нибудь новые утопии?

– Нет, я занимаюсь поисками дома, мистер Уилкокс, как я вам уже однажды говорила. Вы знаете какие-нибудь дома, которые можно снять?

– Боюсь, что нет.

– Тогда какой же смысл быть человеком практичным, если вы не можете найти дом для двух отчаявшихся женщин? Нам всего-то нужен маленький дом с большими комнатами и чтобы этих комнат было много.

– Нет, Иви, ты подумай! Мисс Шлегель хочет, чтобы я стал ее агентом по недвижимости!

– Что такое, отец?

– К сентябрю мне нужен новый дом, и кто-то должен его найти. Я не могу.

– Перси, ты слышал про какой-нибудь дом?

– Пожалуй, нет, – сказал мистер Кахилл.

– Как это на тебя похоже! От тебя никогда толку не добьешься.

– Толку не добьешься? Вы только ее послушайте! Толку не добьешься. Ну, знаете ли!

– Да, не добьешься. Правда ведь, мисс Шлегель?

Поток их любви, уронив эти несколько капель на Маргарет, побежал по старому руслу. Теперь этот поток был ей приятен, ибо ее настроение улучшилось, а с ним вместе вернулась и доброжелательность. Разговоры и молчание равно доставляли Маргарет удовольствие, и пока мистер Уилкокс расспрашивал официанта про сыр, она разглядывала ресторан, восхищаясь хорошо продуманными деталями, в которых чувствовалась дань уважения нашему славному прошлому. Хотя ресторан был не более старомодно английским, чем стихи Киплинга, эти памятные символы были отобраны так удачно, что попытки Маргарет их раскритиковать улеглись сами собой, а посетители, которых потчевали в имперском духе, стали ей своим видом напоминать пастора Адамса или Тома Джонса[30]30
  Персонажи из романов Генри Филдинга.


[Закрыть]. Однако обрывки их разговоров странно резали слух. «Вы правы! Вечером пошлю телеграмму в Уганду!» – доносилось из-за столика справа. «Их император хочет войны. Что ж, он ее получит!» – заявлял священник. Маргарет улыбнулась этому несоответствию.

– В следующий раз, – сказала она мистеру Уилкоксу, – вы должны пойти со мной на ленч к Юстасу Майлсу[31]31
  Майлс, Юстас (1868–1948) – автор множества книг, посвященных здоровому питанию, был владельцем ресторана здоровой пищи, расположенного у перекрестка Чаринг-Кросс.


[Закрыть].

– С удовольствием.

– Нет, вам там не понравится, – сказала она, придвинув к нему бокал, чтобы он налил ей еще сидра. – Одни протеины и прочие полезные вещества. Люди подходят к вам и… простите, но у вас такая прекрасная аура!

– Что прекрасная?

– Никогда не слышали про ауру? О, какой вы счастливчик! Я чищу свою часами. А об астральной плоскости слышали?

Об астральных плоскостях он слышал и порицал их. – Так вот. К счастью, это была аура Хелен, а не моя, и сестре надо было холить ее и лелеять. А я сидела, зажав рот платком, чтобы не рассмеяться, пока специалист по ауре не ушел.

– Удивительные с вами обеими случаются истории. Меня еще никто не спрашивал про мою… как она там называется? Может, ее у меня нет.

– Ауры не может не быть, но у вас она, наверное, такого ужасного цвета, что никто не осмеливается о ней даже упомянуть.

– Но скажите мне, мисс Шлегель, вы действительно верите в сверхъестественное и тому подобное?

– Очень трудный вопрос.

– Почему? Вам сыр «Грюйер» или «Стилтон»?

– «Грюйер», пожалуйста.

– Лучше возьмите «Стилтон».

– «Стилтон». Потому что, хотя я не верю в ауры и считаю, что богословие – это лишь остановка на полдороге…

– …все-таки, возможно, в этом что-то есть, – нахмурившись, закончил он за нее.

– Даже не совсем так. Вполне может статься, что это неправильный путь. Мне трудно объяснить. Я не верю во все эти модные фантазии, и все же не могу себя заставить сказать, что я в них не верю.

Похоже, мистеру Уилкоксу этого было недостаточно. – Значит, вы не дали бы мне слово, – продолжал он, – что вы не являетесь адептом астральных тел и всего такого прочего?

– Дала бы, – сказала Маргарет, удивившись, что эта тема оказалась для него такой важной. – В самом деле, я даю вам слово. Когда я говорила, что чищу свою ауру, я просто пыталась пошутить. Но почему вы хотите определенности в этом вопросе?

– Не знаю.

– Нет уж, мистер Уилкокс, знаете.

«Да, я», «нет, не ты», – послышалось от сидевших напротив влюбленных. Маргарет секунду помолчала, а потом сменила тему.

– Как ваш дом?

– С тех пор как неделю назад вы почтили его своим присутствием, там ничего не изменилось.

– Я говорю не о Дьюси-стрит, а, конечно же, о Говардс-Энде.

– Почему «конечно же»?

– Вы не могли бы отказать вашему жильцу и сдать его нам? Мы почти совсем потеряли голову.

– Дайте подумать. Мне хотелось бы помочь. Но я считал, что вы желаете остаться в городе. Вот вам совет: выберите район, потом решите, какая цена вас устроит, и не отступайте от принятого решения. Так я получил и Дьюси-стрит, и Онитон. Сказал себе: «Я хочу жить именно здесь», – так и случилось. Онитон – редкое место.

– Но я-то отступаю от принятых решений. Мужчины, мне кажется, гипнотизируют дома. Запугивают их одним своим взглядом, и те, дрожа, сами идут к ним в руки. Женщины так не могут. Меня вот, наоборот, дома завораживают. У меня нет власти над вещами, наполненными жизненной энергией. Ведь дома – живые. Или вы не согласны?

– Вы меня ставите в тупик, – ответил он и добавил: – Кажется, именно так вы разговаривали со своим конторским служащим?

– Да? То есть да, разговаривала. Более или менее. Я со всеми так разговариваю – или пытаюсь.

– Я знаю. И сколько, вы думаете, он из всего этого понял?

– Это его дело. Я не считаю, что в разговоре нужно подстраиваться под собеседника. Без сомнения, можно найти какое-то средство обращения, которое покажется вполне приемлемым, но оно так же похоже на что-то настоящее, как деньги похожи на еду. В нем не будет ничего питательного. Вы передаете его низшим классам, а они возвращают его вам, и все это называется социальными контактами или общими усилиями, когда на самом деле это взаимное самодовольство, если хотите. Наши друзья в Челси этого не видят. Они говорят, что следует прилагать все усилия, чтобы быть понятным, и жертвовать…

– Низшим классам, – перебил мистер Уилкокс, вклинившись в рассуждения Маргарет. – Ну-ну, стало быть, вы все-таки признаете, что существуют богатые и бедные. Это уже кое-что.

Маргарет нечего было ответить. То ли он был невероятно глуп, то ли понимал ее лучше, чем она сама.

– Вы признаете, что, если богатство разделить на всех поровну, через несколько лет вновь появятся те же самые богатые и бедные. Работяга вылезет наверх, а бездельник скатится на дно.

– С этим все согласны.

– Ваши социалисты – нет.

– Мои-то согласны. Ваши, может, и нет. Но я сильно подозреваю, что ваши вовсе не социалисты, а кегли, которые вы смастерили для собственного удовольствия. Мне трудно вообразить живое существо, которое так легко сбить с ног.

Он возмутился бы, если бы это сказал мужчина. Но женщинам позволено говорить все – таково было одно из его непреложных убеждений – и он лишь парировал с веселой улыбкой:

– Мне решительно все равно. Вы сделали два убийственных предположения, и я от всего сердца готов с вами согласиться.

Когда ленч закончился, Маргарет, извинившись, что не сможет поехать на ипподром, отправилась домой. Иви почти с ней не разговаривала, и Маргарет заподозрила, что встречу за ленчем устроил ее отец. Они оба начали двигаться к более близким отношениям, отдаляясь от собственных семей. Началось это давно. Она была подругой его жены, и поэтому он подарил ей на память тот серебряный флакон для нюхательной соли. С его стороны было очень мило сделать такой подарок. И он, в отличие от многих мужчин, всегда предпочитал ее общество обществу Хелен. Но в последнее время их сближение было поразительно скорым. За неделю они прошли больше, чем за два года, и начали по-настоящему понимать друг друга.

Она не забыла его обещания испробовать кухню Юстаса Майлса и пригласила его, как только смогла договориться с Тибби, чтобы тот составил им компанию. Мистер Уилкокс пришел и смиренно отведал здоровой и полезной пищи.

На следующее утро Шлегели уехали в Суонидж. Новый дом они так и не нашли.

18

Когда они сидели за завтраком у тетушки Джули в доме «На заливе», сдерживая проявления ее чрезмерного гостеприимства и наслаждаясь морским видом, Маргарет получила письмо, приведшее ее в смятение. В нем мистер Уилкокс объявлял о «важных переменах» в его планах. Ввиду замужества Иви он решил отказаться от дома на Дьюси-стрит и был готов сдать его в аренду на год. Письмо было написано в деловом ключе: мистер Уилкокс четко разъяснял, что для них сделает, а чего не сделает. И какова арендная плата. Если они согласны, Маргарет следовало приехать немедленно – это слово было подчеркнуто, что необходимо делать, когда обращаешься к женщинам, – и с ним вместе осмотреть дом. Если же они отказываются, то он будет крайне признателен за телеграмму и в этом случае передаст дело агенту.

Письмо взволновало Маргарет, ибо она не могла понять, что на самом деле оно означает. Если она ему нравится, если он уже однажды нашел способ пригласить ее к Симпсону, то, быть может, это такой же способ вытащить ее в Лондон и там сделать ей предложение? Она сформулировала этот вопрос для себя как можно более откровенно, надеясь, что ее сознание отзовется каким-нибудь возгласом вроде: «Какая ерунда! Ну и глупая же ты!» Но сознание лишь чуть-чуть встрепенулось и затихло. Некоторое время Маргарет сидела, глядя на мелкие волны и размышляя, не покажется ли эта новость странной для остальных членов семьи.

Как только она начала говорить, звук собственного голоса придал ей уверенности. Скорее всего за письмом ничего не стоит. Реакция родных тоже была предсказуемой, и в шуме начавшегося разговора исчезли все ее страхи.

– Тебе нет надобности ехать… – начала хозяйка дома.

– Надобности нет, но не лучше ли будет все же поехать? Ситуация становится довольно серьезной. Мы упускаем возможности одну за другой, и в конце концов окажемся на улице с узлами и чемоданами. Мы не знаем, чего хотим, в этом наше несчастье…

– Нет, просто у нас нет настоящих привязанностей, – сказала Хелен, уплетая поджаренный хлебец.

– Не поехать ли мне сегодня в город, снять дом, даже если он самый неподходящий, вернуться завтра дневным поездом и начать наслаждаться жизнью? Я буду злиться на себя и раздражать окружающих, пока не покончу с этим делом.

– Но ты не совершишь ничего необдуманного, Маргарет?

– Там не может быть ничего необдуманного.

– Кто такие эти Уилкоксы? – включился в разговор Тибби. Вопрос, прозвучавший глупо, на самом деле был совсем не простым, ибо тетя Джули с трудом могла на него ответить.

– Лично я даже не представляю, как себя вести с этими Уилкоксами. И не вижу, какое они имеют к нам отношение.

– И я тоже, – согласилась Хелен. – Странно, что мы не теряем их из виду. Из всех наших гостиничных знакомых остался только мистер Уилкокс. Уже больше трех лет прошло, и за это время мы утратили связь с гораздо более интересными людьми.

– Интересные люди не предлагают нам дома.

– Если ты начнешь рассуждать в духе честных англичан, я запущу в тебя этой патокой.

– Дух честных англичан куда лучше, чем дух космополитов, – сказала Маргарет вставая. – Ну что, дети, как нам поступить? Вы видели дом на Дьюси-стрит. Что мне ответить: «да» или «нет»? Тибби, душа моя, ты как думаешь? Я очень хочу заставить высказаться вас обоих.

– Все зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в слово «да…».

– Ничего от этого не зависит. Скажи «да».

– Скажу «нет».

Теперь Маргарет заговорила довольно серьезно.

– Полагаю, – начала она, – наша порода вырождается. Мы не можем решить даже такой незначительный вопрос. А что будет, если мы столкнемся с проблемами более серьезными?

– С этими-то мы запросто разделаемся, – откликнулась Хелен.

– Я подумала об отце. Как он решился уехать из Германии, когда в молодости за нее воевал и все его чувства и друзья были прусские? Как он смог перебороть свой патриотизм и найти иную цель в жизни? Меня бы это убило. Ему было почти сорок, и он поменял страну и идеи, а мы в нашем возрасте не можем поменять дом. Это унизительно.

– Ваш отец, возможно, и мог поменять страну, – сказала миссис Мант весьма раздраженно. – И это, наверное – хотя вовсе не обязательно, – дело хорошее. Но менять жилье он мог не лучше вашего – точнее, гораздо хуже. Век не забуду, как натерпелась бедняжка Эмили, переезжая из Манчестера.

– Так я и знала! – воскликнула Хелен. – Я же говорила: мы путаемся в несущественном. А когда происходит что-то большое, настоящее, мы все решаем в одночасье.

– Путаемся, дорогая моя? Ты была слишком мала и не помнишь – точнее, тебя тогда вовсе не было. А мебель погрузили и отправили еще до подписания договора об аренде дома на Уикем-плейс, и Эмили ехала в Лондон на поезде с младенцем на руках – это была Маргарет – и с небольшим багажом, практически не зная, где будет ее новое жилье. Съезжать из этого дома, быть может, трудно, но это ничто по сравнению с теми мучениями, которые нам всем пришлось претерпеть, чтобы вы туда въехали.

Хелен закричала с набитым ртом:

– И это человек, который бил и австрийцев, и датчан, и французов, тот, кто победил и немцев, сидевших у него внутри. А мы такие же, как он.

– Говори о себе, – сказал Тибби. – И не забывай, пожалуйста, что я космополит.

– Может, Хелен и права.

– Конечно, она права, – подтвердила Хелен.

Должно быть, Хелен действительно была права, но в город она не поехала. Поехала Маргарет. Прерванный отдых, пожалуй, самая худшая из мелких неприятностей, и человеку можно простить уныние, если деловое письмо отрывает его от моря и друзей. Маргарет не верилось, что отец когда-нибудь испытывал схожие чувства. В последнее время у нее начались проблемы со зрением, поэтому она не могла читать в поезде, а на пейзаж за окном смотреть было скучно – она проезжала здесь только вчера. В Саутгемптоне она «помахала» Фриде: та ехала к ним в Суонидж, и миссис Мант высчитала, что их поезда должны пересечься, – но Фрида смотрела в другую сторону и Маргарет продолжила путь, чувствуя себя одинокой старой девой. И правда, только старая дева могла вообразить, что мистер Уилкокс за ней ухаживает! Как-то раз она была в гостях у одной такой – бедной, глупой и непривлекательной. У дамы развилась настоящая мания: ей все казалось, что любой общавшийся с ней мужчина непременно в нее влюбляется. Как обливалось кровью сердце Маргарет, когда она наблюдала за бедняжкой, постоянно пребывающей в этом заблуждении! Как она выговаривала ей, объясняла и в отчаянии уступала! «Возможно, меня и обманул викарий, дорогая, но молодой человек, который приносит дневную почту, действительно мной увлечен и даже…» Маргарет всегда казалось, что из всех закоулков старости этот самый отвратительный; впрочем, она и сама могла в него попасть хотя бы по причине своей девственности.

Мистер Уилкокс лично встретил ее на вокзале Ватерлоо. Она сразу заметила, что он не такой, как обычно. Прежде всего он обижался на каждое слово.

– Ужасно мило с вашей стороны, – начала она, – но, боюсь, ничего не получится. Дом был построен не для семейства Шлегелей.

– Что? Вы приехали с намерением отказаться?

– Не совсем так.

– Не совсем так? В таком случае едем.

Она остановилась полюбоваться автомобилем. Он был совсем новый и еще красивее, чем тот пурпурный гигант, который вез тетю Джули к разразившейся три года назад катастрофе.

– По-моему, он очень хорош, – сказала она. – Как вы его находите, Крейн?

– Пойдемте, пора, – сказал хозяин автомобиля. – Откуда, Бог мой, вы узнали, что моего шофера зовут Крейн?

– Да я ведь знакома с Крейном: однажды он возил нас с Иви. Я знаю, что у вас есть горничная по имени Мильтон. Я вообще знаю много всякой всячины.

– Иви! – откликнулся он обиженным тоном. – Вы ее не увидите. Ушла куда-то с Кахиллом. Ничего хорошего, скажу я вам, все время быть одному. Целый день работаю – работы и в самом деле невпроворот, – а когда прихожу вечером домой, признаюсь вам, мне так тошно. – Как ни нелепо это звучит, мне тоже одиноко, – ответила Маргарет. – Тяжело покидать свой старый дом. Я почти ничего не помню, что было до Уикем-плейс, а Хелен и Тибби в нем родились. Хелен говорит…

– Вы тоже чувствуете себя одиноко?

– Ужасно. Привет, парламентарии, вот вы и вернулись!

Мистер Уилкокс взглянул на здание парламента с презрением. Более серьезные рычаги власти находились совсем в другом месте.

– Да, опять разглагольствуют, – сказал он. – Но вы говорили…

– Про мебель, но это не столь важно. Хелен утверждает, что одна лишь мебель остается, а дома и люди погибают, и что в конце концов мир станет пустыней, заваленной стульями и диванами – вы только представьте! – которые перекатываются в бесконечном пространстве и на них даже некому присесть.

– Ваша сестрица – мастер пошутить.

– По поводу Дьюси-стрит она говорит «да», а брат – «нет». Уверяю вас, мистер Уилкокс, помогать нам – дело нелегкое.

– Вы не такая уж непрактичная, какой хотите казаться. Меня не проведешь.

Маргарет рассмеялась. Но она была именно такая уж непрактичная. Не умела сосредоточиться на деталях. Парламентарии, Темза, молчаливый шофер вмешивались в процесс поисков жилья и требовали ее реакции или комментария. Невозможно видеть современную жизнь в ее непрерывном течении и одновременно всю целиком, а Маргарет предпочитала видеть всю целиком. Мистер Уилкокс, напротив, замечал лишь непрерывное течение жизни. Он никогда не отвлекался на таинственное или частное. Темза могла бежать вспять, шофер мог скрывать под нездоровой кожей свои чувства и философию. Но они знали свое дело, а он знал свое.

И все же ей нравилось быть с ним. Она видела в нем не упрек, а стимул, отрицание мрачной тоски. Будучи на двадцать лет старше, он сохранил дар, который она, как ей казалось, уже утратила – не ту творческую силу, что присуща юности, но ее самоуверенность и оптимизм. Он точно знал, что наш мир – очень приятное место. У него был прекрасный цвет лица; волосы поседели, но не поредели; густые усы и глаза, которые Хелен сравнила с конфетами «Коньячные шарики», были так соблазнительно опасны – и не важно, смотрели они на трущобы или на звезды. Когда-нибудь, лет через тысячу, этот тип людей, быть может, и не будет востребован. Но сейчас те, кто считают себя выше их – хотя, возможно, они и вправду выше, – все-таки должны воздать им по заслугам.

– Во всяком случае, вы быстро откликнулись на мою телеграмму, – заметил он.

– О, я все-таки способна понять, когда мне предлагают что-то хорошее.

– Я рад, что вы не презираете прелести этого мира.

– Боже мой, нет, конечно! Это делают только идиоты или формалисты.

– Рад, очень рад, – повторил он, неожиданно смягчившись и обернувшись к ней, словно ее замечание доставило ему удовольствие. – У тех, кто претендует на звание интеллектуалов, слишком много ханжеского нытья. Я рад, что в вас этого нет. Самоотречение хорошо как средство укрепления характера. Но я не выношу людей, пренебрежительно отзывающихся о радостях жизни. Обычно они преследуют корыстные цели. А вы как относитесь к таким людям?

– Радости жизни бывают двух видов, – сказала Маргарет, тщательно подбирая слова. – Те, что мы можем разделить с другими: например огонь, погода или музыка, – и те, что не можем, – например еда. Все зависит от того, о чем идет речь.

– Я, конечно, имею в виду разумные радости. Мне не хотелось бы думать, что вы…

Он склонился к ней, фраза осталась недоговоренной. Маргарет совсем перестала соображать, и в голове у нее все завертелось, как огонь в маяке. Он ее не поцеловал, потому что было половина первого и машина проезжала мимо конюшен Букингемского дворца. Но атмосфера была так насыщена чувствами, что люди на улице, казалось, существовали лишь в воображении Маргарет, и она удивилась, что Крейн этого не понял и не свернул. Хоть она и чувствовала себя идиоткой, но увидела, что мистер Уилкокс был, несомненно, более – как бы это сказать? – более углублен в психологию, чем обычно. Ведя свои дела, он научился верно судить о характере человека, но в этот день он, казалось, смотрел на вещи шире и замечал и иные качества, не только аккуратность, послушание и решительность.

– Я хочу обойти весь дом, – объявила она, когда они прибыли на место. – Как только вернусь в Суонидж, а это будет завтра днем, я еще раз поговорю с Хелен и Тибби и вышлю вам телеграмму: «да» или «нет».

– Договорились. Столовая.

Они начали обход.

Столовая была большая, но в ней стояло слишком много мебели. Интеллектуалы Челси застонали бы во весь голос. Мистер Уилкокс избегал такого стиля меблировки, который заставил бы вас сначала поморщиться, потом пойти на уступки, ограничить свои потребности и обрести красоту, принеся в жертву комфорт и жизнелюбие. После того как Маргарет столько времени жила в обстановке блеклости и самоотречения, она с удовольствием смотрела на роскошные панели, фриз и украшенные золотом обои, на которых среди листвы распевали попугаи. С ее мебелью это никак не сочеталось, но тяжелые стулья и огромный буфет, забитый дорогой посудой, словно живые существа, не желали сдаваться. Комната предназначалась для мужчин, и Маргарет, склонная выводить современных капиталистов из воинов и охотников прошлого, видела в ней древний зал, где за обедом сиживал лорд со своими танами. Даже Библия – голландская Библия, которую Чарльз привез с Англо-бурской войны, – оказалась здесь к месту. В такой комнате могли храниться военные трофеи.

– Теперь передняя.

Передняя была вымощена.

– Здесь мы, мужчины, курим.

Мы, мужчины, курили, cидя в коричнево-малиновых креслах. Маргарет показалось, что автомобиль мистера Уилкокса дал потомство.

– Какая прелесть! – воскликнула она, опускаясь в одно из них.

– Так, значит, вам оно нравится? – спросил он, пристально посмотрев на ее поднятое вверх лицо, и в его голосе явно прозвучали почти нежные нотки. – Отказываться от комфорта глупо, правда?

– Да-а. Отчасти, может, и глупо. А там гравюры Крукшенка?

– Гилрэя. Пойдем наверх?

– Вся эта мебель привезена из Говардс-Энда?

– Мебель из Говардс-Энда переехала в Онитон.

– Так, значит… Однако меня интересует дом, а не мебель. Каковы размеры курительной комнаты?

– Тридцать футов на пятнадцать. Нет, минуточку. На пятнадцать с половиной.

– Ах вот как. Мистер Уилкокс, вам иногда не кажется забавным, с какой многозначительностью мы, люди среднего класса, подходим к проблеме выбора дома?

Они перешли в гостиную. Здесь интеллектуалы Челси почувствовали бы себя лучше. Гостиная была невыразительная, в желтоватых тонах. Можно было представить себе, как сюда удалялись дамы, пока их важные мужья, покуривая сигары, решали внизу мировые проблемы. Была ли у мистера Уилкокса такая же гостиная в Говардс-Энде? В тот момент, когда в голову Маргарет пришла эта мысль, мистер Уилкокс и в самом деле сделал ей предложение, и осознание того, что она оказалась права, переполнило Маргарет настолько, что она чуть не потеряла сознание.

Но этому предложению руки и сердца не суждено было занять место рядом с величайшими любовными сценами на свете.

– Мисс Шлегель! – Голос его был тверд. – Я вызвал вас в город под ложным предлогом. Я хочу поговорить с вами о гораздо более серьезном деле, чем дом.

Маргарет чуть было не сказала: «Я знаю…»

– Мог бы я вас убедить разделить со мной… возможно ли, чтобы вы…

– О, мистер Уилкокс! – прервала она его, держась за пианино и отведя глаза. – Я понимаю, понимаю. Я напишу вам потом, если можно.

Он начал запинаться: