Текст книги "Говардс-Энд"

35

Говорят, настроение весны переменчиво, но дням, ее истинным детям, присуще лишь одно настроение: их наполняет то поднимающийся, то стихающий ветер и щебетание птиц. Появляются свежие цветочки, зеленая вышивка на живых изгородях становится ярче, но над головой у вас нависает все то же небо, мягкое, плотное и голубое, те же фигуры, зримые и незримые, бродят среди лугов и перелесков. Утро, которое Маргарет провела с мисс Эйвери, и день, когда отправилась ловить в западню Хелен, были равновесны. Время могло бы стоять на месте, дождь мог бы никогда не идти, и только человек со своими кознями и недугами доставлял Природе беспокойство, пока сам не начинал смотреть на нее сквозь пелену слез.

Маргарет больше не спорила. Прав или не прав был Генри, но он проявил к ней исключительную доброту, а она не знала иных критериев, по которым его можно было бы судить. Она должна полностью довериться мужу. Как только он брался за дело, вся его ограниченность исчезала. Он извлекал пользу из мельчайших деталей, и поимка Хелен, судя по всему, обещала быть разыграна так же безупречно, как и свадьба Иви.

Как и было условлено, утром они выехали из Лондона. Генри выяснил, что их жертва уже добралась до Хилтона. Прибыв на место, он заехал во все деревенские конюшни, где можно нанять экипаж, и по нескольку минут серьезно побеседовал с каждым хозяином. Что он им говорил, Маргарет не знала – возможно, неправду, – но после ленча пришло известие, что с лондонским поездом прибыла дама и взяла экипаж до Говардс-Энда.

– Экипаж ей необходим, – объяснил Генри. – Нужно ведь забрать книги.

– Ничего не понимаю, – в сотый раз сказала Маргарет.

– Допивай свой кофе, дорогая. Нам пора.

– Да, Маргарет, выпей побольше – тебе полезно, – подхватила Долли.

Маргарет взяла было чашку, но неожиданно закрыла глаза рукой. Долли украдкой взглянула на свекра, который, впрочем, не реагировал. В наступившей тишине было слышно, как к двери подъехала машина.

– Ты не готова, – взволнованно проговорил Генри. – Давай я поеду один. Я прекрасно знаю, что делать.

– Нет-нет, я готова, – ответила Маргарет, открыв лицо. – Просто ужасно беспокоюсь. Я не чувствую, что Хелен в самом деле жива. У меня такое впечатление, что все ее письма и телеграммы были написаны кем-то другим. В них не слышно ее голоса. Я не верю, что твой кучер и в самом деле видел ее на станции. Не надо было мне о ней рассказывать. И я знаю, что Чарльз злится. Да, злится… – Она схватила руку Долли и поцеловала. – Ах, Долли, прости меня. Прости. Теперь поехали.

Генри внимательно посмотрел на жену. Этот взрыв эмоций ему не понравился.

– Не хочешь ли привести себя в порядок? – спросил он.

– А у нас есть время?

– Сколько угодно.

Маргарет зашла в уборную рядом с входной дверью, и, как только щелкнула задвижка, мистер Уилкокс тихо сказал невестке:

– Долли, я еду без нее.

Глаза Долли загорелись от возбуждения, которое присуще деревенским кумушкам. На цыпочках она последовала за свекром к машине.

– Скажи, ей: я подумал, что так будет лучше.

– Да, мистер Уилкокс, понимаю.

– Скажи что сочтешь нужным. Договорились?

Машина тронулась с места, и если бы все шло гладко, быстро укатила бы. Но мальчишка-шалунишка, игравший в саду, именно в этот момент решил усесться прямо в центре дорожки. Крейн, чтобы не задеть его, наехал колесом на цветочную клумбу. Долли завизжала. Маргарет, услышав шум, выбежала без шляпы и едва успела вскочить на подножку автомобиля. Она не сказала ни слова: Генри повел себя с ней так же, как с Хелен, и ее ярость, вызванная этим обманом, лишь помогла понять, что почувствует Хелен, когда они встретятся. «Так мне и надо, – подумала Маргарет. – Я наказана за то, что согласилась на нечестную игру». И она приняла извинения Генри со спокойствием, которое его очень удивило.

– Я все-таки считаю, что ты не готова, – повторял он.

– Может быть, во время ленча я и была не готова, но теперь все вижу совершенно ясно.

– Я хотел сделать как лучше.

– Одолжи мне свой шарф, пожалуйста. От этого ветра все волосы растрепались.

– Конечно, возьми, моя девочка. Ты сейчас хорошо себя чувствуешь?

– Посмотри! Руки больше не дрожат.

– И ты меня правда простила? Тогда слушай. Ее экипаж уже наверняка приехал в Говардс-Энд. (Мы немножко запаздываем, но это не важно.) Первым делом мы отправим экипаж на ферму, потому что, насколько возможно, нам следует избегать неприятных сцен на глазах у слуг. Некий джентльмен, – он показал на затылок Крейна, – не станет подъезжать слишком близко, но остановится неподалеку от главных ворот, за кустами. У тебя остались ключи?

– Да.

– Ну, они не понадобятся. Ты помнишь, как расположен дом?

– Да.

– Если ты увидишь, что на крыльце ее нет, мы сможем войти в сад. Наша цель…

Они остановились, чтобы посадить в машину врача. – Я как раз говорил жене, Мэнсбридж, что наша главная цель – не напугать мисс Шлегель. Дом, как вам известно, – моя собственность, поэтому наше появление там вполне естественно. Проблема, очевидно, в нервах – не так ли, Маргарет?

Врач, очень молодой человек, начал задавать вопросы о Хелен. Вела ли она себя нормально? Не было ли у нее каких-то врожденных или наследственных заболеваний? Не случилось ли чего-нибудь такого, что могло бы вызвать ее отчуждение от семьи?

– Ничего, – ответила Маргарет, представив себе, что случилось бы, если бы она добавила: «Хотя у нее вызывала негодование безнравственность моего мужа». – Она всегда была легковозбудимая, – подхватил Генри, откинувшись на сиденье, а автомобиль между тем уже мчался мимо церкви. – Склонна к спиритуализму и подобным вещам, но ничего серьезного. Музыкально, литературно и художественно одаренная, но, я все-таки сказал бы, нормальная – очень милая девушка.

С каждой секундой Маргарет все сильнее охватывали ужас и злость. Как смеют эти люди навешивать ярлыки на ее сестру! И какие жуткие события ждут Хелен! Какое грубое вмешательство в ее жизнь, прикрывающееся требованиями медицинской науки! Свора взяла след, чтобы лишить Хелен ее человеческих прав, и Маргарет показалось, что вместе с сестрой не поздоровится и всем Шлегелям. Они-то нормальные? Хороший вопрос! Обычно его задают как раз те, кто не разбирается в природе человека, кого не интересует психология и шокирует физиология. Каким бы плачевным ни было состояние сестры, Маргарет знала, что должна встать на ее сторону. Лучше пусть они обе будут сумасшедшими, если уж мир так решит.

Было пять минут четвертого. Машина притормозила у фермы, во дворе которой стояла мисс Эйвери. Генри спросил, не проезжал ли мимо наемный экипаж. Мисс Эйвери кивнула, и в следующее мгновение они заметили, что экипаж действительно стоит в конце подъездной дорожки. Их автомобиль, словно хищный зверь, медленно подкатил к дому. Ничего не подозревающая Хелен сидела на крыльце спиной к дороге. Она приехала. Были видны лишь ее голова и плечи. Она сидела в обрамлении дикого винограда и одной рукой теребила появившиеся на лозах почки. Ветер трепал ей волосы, солнце золотило их – она была такой, как всегда.

Маргарет сидела у дверцы автомобиля. Прежде чем муж успел ей помешать, она выскочила, побежала к ведущей в сад калитке, открыла ее и, проскользнув внутрь, намеренно захлопнула ее перед самым носом мистера Уилкокса. Шум испугал Хелен. Маргарет увидела, как сестра поднялась каким-то непривычным движением, и, когда Маргарет добежала до крыльца, получила объяснение всем мучившим их страхам – Хелен ждала ребенка.

– Наша беглянка в порядке? – прокричал Генри.

– О, моя дорогая… – успела шепнуть Маргарет.

В руках она держала ключи от дома. Отперев дверь, она втолкнула туда Хелен.

– Да, в порядке, – ответила она и встала, прижавшись к двери спиной.

36

– Маргарет, ты не в себе! – сказал Генри.

За ним подошел и Мэнсбридж. Крейн остался у калитки, а кучер привстал на козлах. Глядя на них, Маргарет замотала головой, потому что слов у нее не было. Она лишь сжимала в руке ключи, как будто от них зависело все, что случится в дальнейшем. Генри опять начал о чем-то спрашивать. И она снова замотала головой. Его слова не имели никакого смысла. Она разобрала только, что он не понимает, почему она впустила Хелен в дом. «Ты чуть не ударила меня калиткой», – было еще одно его замечание. Наконец она услышала собственный голос. Она или кто-то другой вместо нее сказал: «Уходите». Генри подошел ближе.

– Маргарет, – повторил он, – ты опять не в себе. Дорогая моя, отдай мне ключи. Что ты собираешься делать с Хелен?

– Дорогой мой, любимый, пожалуйста, уходи. Я разберусь со всем этим.

– Разберешься с чем?

Он протянул руку, чтобы взять ключи. Быть может, она и послушалась бы, если бы рядом не было врача.

– По крайней мере прекратите это, – умоляюще сказала она. Врач уже повернул назад и расспрашивал кучера. На Маргарет нахлынуло новое чувство: она сражалась за женщин против мужчин. Ее совсем не волновали проблемы равноправия, но мужчины войдут в Говардс-Энд только через ее труп.

– Послушай, ты ведешь себя странно, – сказал ее муж. Подойдя к ним, врач прошептал на ухо мистеру Уилкоксу несколько слов – это был скандал. С выражением неподдельного ужаса Генри остановился и стал смотреть себе под ноги.

– Я ничего не могу поделать, – сказала Маргарет. – Подождите. Я в этом не виновата. Пожалуйста, все четверо, уйдите.

Теперь и кучер шептал что-то Крейну.

– Мы рассчитываем на вашу помощь, миссис Уилкокс, – сказал молодой врач. – Не могли бы вы войти в дом и убедить вашу сестру выйти к нам?

– На каком основании? – спросила Маргарет, неожиданно посмотрев ему прямо в глаза.

Полагая, что как врачу ему следует проявить уклончивость, молодой человек пробормотал что-то о нервном срыве.

– Прошу прощения, но никакого срыва у нее нет. Вы недостаточно квалифицированны, чтобы лечить мою сестру, мистер Мэнсбридж. Если нам понадобятся ваши услуги, мы дадим вам знать.

– Я могу, если хотите, назвать вам более точный диагноз, – огрызнулся доктор.

– Вы могли назвать, но не назвали. А потому вы недостаточно квалифицированны, чтобы лечить мою сестру.

– Послушай, Маргарет! – заговорил Генри, не поднимая глаз. – Это ужасное дело, просто кошмар какой-то. Доктор требует, чтобы открыли дверь!

– Прости, но я не открою.

– Я с тобой не согласен.

Маргарет молчала.

– Дело это совсем не простое, – вставил врач. – Нам всем надо действовать сообща. Мы нужны вам, миссис Уилкокс, а вы – нам.

– Совершенно верно, – согласился Генри.

– Мне вы совершенно не нужны, – заявила Маргарет.

Мужчины обеспокоенно переглянулись.

– Сестре моей вы тоже не нужны, и до родов еще не одна неделя.

– Маргарет, Маргарет!

– Генри, отошли своего доктора. Какая теперь от него польза?

Мистер Уилкокс оглядел дом. У него было смутное чувство, что сдаваться нельзя и врача надо поддержать. Ему и самому могла потребоваться поддержка, потому что впереди его ждали большие неприятности.

– Теперь все должно свестись к заботливому вниманию, – сказала Маргарет. – Вниманию. Неужели вы не понимаете? – По привычке она начала чертить это слово пальцем на стене дома. – Конечно, понимаете. Я очень люблю Хелен, а вы не очень. Мистер Мэнсбридж вообще ее не знает. Только и всего. А заботливое внимание, если оно взаимное, дает человеку права. Запишите это в свой блокнот, мистер Мэнсбридж. Полезная мысль.

Генри попросил ее успокоиться.

– Вы сами не знаете, чего хотите, – сказала Маргарет, скрестив на груди руки. – Если я услышу от вас хоть одно разумное слово, я вас впущу. Но вы его не скажете. И будете беспокоить мою сестру без всякой причины. Я этого не допущу. Скорее я простою тут весь день.

– Мэнсбридж, – тихо сказал Генри, – может быть, не сейчас?

Свора распалась. Повинуясь знаку хозяина, Крейн тоже отошел к машине.

– А теперь, Генри, послушай, – нежно сказала Маргарет, словно вся горечь ее слов относилась совсем не к нему. – Уезжай, дорогой. Мне, без сомнения, понадобится твой совет, но позже. Прости, если я вела себя слишком резко, но правда тебе надо уехать.

Генри, ничего не понимая, стоял на месте. Теперь уже мистер Мэнсбридж негромко позвал его к машине. – Я скоро приеду к Долли, – крикнула она, когда калитка наконец защелкнулась. Экипаж отъехал в сторону, автомобиль дал задний ход, повернул, снова дал задний ход и свернул на узкую дорогу, но в середине пути появилась вереница фермерских повозок. Маргарет дождалась, пока все повозки проедут, потому что спешить ей было некуда, и когда автомобиль наконец покатил в Хилтон, открыла дверь.

– О, моя дорогая! – сказала она. – Прости меня.

Хелен стояла в холле.

37

Маргарет изнутри закрыла дверь на задвижку. Теперь она собиралась поцеловать сестру, но Хелен с совсем не свойственным ей высокомерием произнесла:

– Как удобно! Ты мне не сказала, что книги распакованы. Я нашла почти все, что мне нужно.

– То, что я тебе написала, неправда.

– Я, конечно, очень удивилась. А тетушка Джули в самом деле была больна?

– Хелен, неужели ты думаешь, что я могла такое придумать?

– Наверное, нет, – сказала Хелен, отвернувшись, и глаза ее увлажнились. – Но после случившегося теряешь веру во все.

– Мы думали, ты больна, но и в этом случае… я вела себя недостойно.

Хелен взяла еще одну книгу.

– Мне не следовало ни с кем советоваться. Что бы подумал обо мне наш отец?

Маргарет даже в голову не пришло устроить сестре допрос или осыпать упреками: и то и другое, возможно, потребуется в будущем, – но сначала она должна избавиться от более серьезного преступления, чем любое из тех, что могла совершить Хелен, – от недостатка доверия, которое было делом рук дьявола.

– Да, мне досадно, – ответила Хелен. – Тебе следовало уважать мои желания. Я бы выдержала эту встречу, если бы в ней была необходимость, но после смерти тети Джули в ней не было необходимости. Планируя свою жизнь – что мне теперь приходится делать…

– Оставь эти книги, – попросила Маргарет, – и поговори со мной.

– Я как раз и говорила, что перестала жить как попало. Нельзя пройти через множество… – она пропустила слово, – не планируя свои действия загодя. В июне у меня родится ребенок, и прежде всего мне вредны разговоры, обсуждения и волнения. Я могу в них участвовать, если без этого не обойтись, но только в этом случае. Во-вторых, я не имею права причинять людям неудобства. Мне нет места в Англии, насколько я понимаю эту страну. Я сделала то, что англичане мне никогда не простят. С их точки зрения, такое простить нельзя. Поэтому я должна жить там, где меня никто не знает.

– Но почему ты все мне не рассказала, душа моя?

– Да, – задумчиво ответила Хелен. – Я могла бы, но решила подождать.

– По-моему, ты мне так и не рассказала бы.

– О нет, рассказала бы. Мы сняли квартиру в Мюнхене.

Маргарет посмотрела в окно.

– «Мы» – это я и Моника. Кроме нее, со мной рядом никого нет и не было. Мне всегда хочется быть одной.

– Я ничего не знаю про Монику.

– Это неудивительно. Она итальянка, по крайней мере по рождению. Зарабатывает на жизнь журналистикой. Мы познакомились на озере Гарда. Никто не мог бы помочь мне так, как Моника.

– Значит, она тебе очень близка.

– Она очень разумно вела себя со мной.

Маргарет догадалась, к какому типу принадлежит Моника – они называли его «Italiano Inglesiato»[51]51
  Англизированная итальянка (ит.). Критиками отмечалось, что это выражение представляет собой часть перевернутой итальянской поговорки: «Inglese italianato… diavolo incarnato» – «Итальянизированный англичанин… дьявол во плоти» (ит.).


[Закрыть]: грубая южная феминистка, которую уважают, но избегают. И к этой женщине обратилась Хелен, оказавшись в беде!

– Ты не должна думать, что мы с тобой больше никогда не увидимся, – проговорила Хелен, словно отмерив сестре нужную порцию доброты. – У меня для тебя всегда найдется место, когда ты сможешь повидаться со мной, и чем дольше ты пробудешь со мной, тем лучше. Но ты все еще не понимаешь, Мег, и, конечно, тебе очень трудно. Это удар для тебя. Для меня – нет, потому что я думала о нашем будущем несколько месяцев, и оно не изменится из-за такого незначительного происшествия. Но в Англии я жить не могу.

– Хелен, ты не простила меня за мое предательство. Если бы простила, то не стала бы так со мной разговаривать.

– О, Мег, дорогая, почему мы вообще разговариваем? – Опустив книгу, она устало вздохнула. Потом, собравшись с силами, спросила: – Скажи, почему все книги оказались здесь?

– Из-за целого ряда ошибок.

– И большая часть мебели распакована.

– Вся.

– Тогда кто здесь живет?

– Никто.

– Полагаю, это значит, что дом сдается?

– Дом мертв, – сказала Маргарет, сдвинув брови. – Что о нем беспокоиться?

– Но мне интересно. Ты говоришь так, как будто у меня пропал всякий интерес к жизни. Надеюсь, я все та же Хелен. Но непохоже, что в доме все вымерло. Холл кажется даже более обитаемым, чем в былые времена, когда здесь стояли вещи Уилкоксов.

– Значит, тебе интересно? Хорошо, тогда я могу тебе рассказать. Мой муж сдал его при условии, что мы… но по ошибке все наши вещи были распакованы и мисс Эйвери, вместо того чтобы… – Она остановилась. – Послушай, я не могу продолжать в том же духе. И предупреждаю тебя, что не буду. Хелен, почему тебе обязательно надо быть со мной такой ужасно холодной только из-за того, что ты ненавидишь Генри?

– Я его больше не ненавижу, – ответила Хелен. – Я уже не школьница, Мег, и я вовсе не холодна. Но что касается жизни в вашей Англии – нет, выкинь это из головы. Вообрази себе мое появление на Дьюси-стрит! Это же немыслимо.

Маргарет нечего было возразить. Ужасно было видеть, как спокойно сестра воплощает свои планы в жизнь, не проявляя ни горечи, ни восторга, не настаивая на своей невиновности и не признавая вины, а всего лишь желая свободы и общества тех, кто не станет ее судить. Ей пришлось много пережить. Как много? Маргарет не знала. Но этого было достаточно, чтобы Хелен порвала со своими прежними привычками и друзьями. – Расскажи о себе, – попросила Хелен. Она уже выбрала книги и теперь медленно разглядывала мебель.

– Да нечего рассказывать.

– Но твой брак счастливый, Мег?

– Да, но мне не хочется рассказывать.

– Как и мне.

– Нет, не в этом смысле. Просто не могу.

– И я не могу. Досадно, но не стоит и пытаться.

Что-то стояло между ними: быть может, общество, которое теперь неминуемо отвернется от Хелен, а быть может, третья жизнь, которая пусть незримо, но уже существовала. Они не находили общей темы. Обе жестоко страдали, и им было мало знать, что их взаимная привязанность, несмотря ни на что, сохранилась.

– Посмотри, Мег, путь свободен?

– Ты хочешь сказать, что собираешься уйти от меня?

– Пожалуй, да, дорогая моя старушка! Какой смысл оставаться? Я знала, что нам нечего будет сказать друг другу. Передай привет тетушке Джули и Тибби и помни, что я очень тебя люблю. Обещай, что приедешь навестить меня в Мюнхене.

– Конечно, душа моя.

– Ибо это все, что мы можем сделать.

Похоже, что так, но рассудительность Хелен вызывала у Маргарет оторопь – Моника хорошо постаралась.

– Я рада, что увидела тебя и эти вещи.

Хелен с любовью посмотрела на книжный шкаф, словно прощаясь с прошлым. Маргарет отодвинула засов.

– Автомобиль уехал, – сказала она, – а вон там стоит твой экипаж.

Маргарет вышла первой, поглядывая на листочки и небо. Казалось, никогда еще весна не была столь прекрасной. Кучер, который стоял, облокотясь на калитку, обратился к ней:

– Мадам, вам записка!

И передал через прутья визитную карточку Генри. Карточка была вся исписана указаниями на французском. После разговора с сестрой Маргарет должна вернуться ночевать к Долли. «Il faut dormir sur ce sujet»[52]52
  Утро вечера мудренее (фр.).


[Закрыть]. А Хелен следовало снять «une confortable chamber a` l’hôtel»[53]53
  Удобный номер в гостинице (фр.).


[Закрыть]. Последнее предложение очень рассердило Маргарет, но потом она вспомнила, что в доме Чарльза имеется лишь одна свободная комната и они не могут пригласить третью гостью.

– Генри сделал бы все, что мог, – истолковала она написанное.

Хелен не вышла за ней в сад. Когда дверь открылась, ей расхотелось бежать. Оставшись в холле, она прошла от книжного шкафа к столу. Она становилась все больше похожей на прежнюю Хелен, безответственную и милую.

– Так это дом миссис Уилкокс? – спросила она.

– Неужели ты забыла Говардс-Энд?

– Забыла? Я, которая помнит все! Но теперь, похоже, он наш.

– Мисс Эйвери повела себя совершенно удивительно, – сказала Маргарет, и ее настроение немного поднялось. Она снова почувствовала, что, так или иначе, предает мужа, но ей стало легче и она пошла на поводу у своих чувств. – Она любила миссис Уилкокс и решила, что лучше обставить дом нашей мебелью, чем терпеть в нем пустоту. И в результате здесь оказались все книги из нашей библиотеки.

– Не все. Она не распаковала книги по искусству, в чем, возможно, проявила рассудительность. И сабля у нас никогда здесь не висела.

– Но сабля оказалась на месте.

– Выглядит прекрасно.

– Да, ты согласна?

– А где пианино, Мег?

– Я отправила его в Лондон. Почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

– Поразительно, что и ковер оказался как раз по размеру.

– С ковром она ошиблась, – заявила Хелен. – Я знаю, что он был у нас в Лондоне, но здесь пол должен оставаться непокрытым. Он слишком для этого красив.

– У тебя сохранилась мания убирать из обстановки все лишнее. Не хочешь ли, пока не уехала, пройти в столовую? Там ковра нет.

Они вошли, и с каждой минутой их разговор становился все более естественным.

– Какое прекрасное место для маминой шифоньерки! – воскликнула Хелен.

– А теперь посмотри на стулья.

– Вы только поглядите! Дом на Уикем-плейс выходил окнами на север, да?

– На северо-запад.

– Не важно. Главное, что тридцать лет эти стулья не видели солнечного света. А здесь их милые маленькие спинки такие теплые!

– Но почему мисс Эйвери поставила их по два? Мне придется…

– Сюда, Мег! Поставь его так, чтобы сидящий видел лужайку.

Маргарет подвинула стул, и Хелен села.

– Да-а… окно слишком высоко.

– Попробуй сесть на стул в гостиной.

– Нет, мне гостиная меньше нравится. Там балка обшита фанерой. Без этой обшивки она была бы куда красивее.

– Хелен, какая у тебя память на разные мелочи! Ты абсолютно права. Эту комнату испортили мужчины, желая украсить ее для женщин. Мужчины не знают, чего мы хотим…

– И никогда не узнают.

– Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.

– Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.

– Кофе. Я точно помню, что кофе.

Хелен покачала головой.

– Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.

– Это было еще при папе?

– Да.

– Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, – неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе – кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?

– Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!

– Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.

– Ах вон та слива-венгерка! – воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. – Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…

Маргарет ее перебила.

– Вспомнила, – объявила она. – «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»

– И так каждое утро в течение трех недель. Неудивительно, что Тибби рассвирепел.

– Зато теперь Тибби, можно сказать, молодец, – проговорила Хелен.

– Вот! Я знала, что в конце концов ты так скажешь. Конечно, он молодец.

Кто-то позвонил в дверь.

– Слышишь? Что это?

– Может, Уилкоксы начали осаду, – предположила Хелен.

– Чепуха. Прислушайся!

Будничное выражение исчезло с их лиц, но осталось нечто другое – ощущение, что они никогда не расстанутся, потому что их любовь основана на том, что близко обеим. Объяснения и призывы не сработали: пытаясь найти общую тему для разговора, они лишь расстроили друг друга, – а все это время спасение было совсем рядом – прошлое, которое очищает настоящее; настоящее, которое с колотящимся сердцем утверждает, что, несмотря ни на что, у них есть будущее с веселым смехом и детскими голосами. Улыбаясь, Хелен подошла к сестре.

– У меня всегда есть Мег, – сказала она.

Они посмотрели друг другу в глаза. Вознаграждение пришло из их внутренней жизни. Колокольчик все звонил размеренным звоном, но они стояли далеко от входной двери. Маргарет пошла на кухню и, с трудом пробравшись мимо ящиков, выглянула в окно. Пришел всего лишь маленький мальчик с бидоном. Вернулась будничная жизнь.

– Что тебе нужно, мальчик?

– Пожалуйста, возьмите молоко.

– Тебя послала мисс Эйвери? – спросила Маргарет довольно строго.

– Да. Пожалуйста.

– Тогда отнеси бидон назад и скажи, что молоко нам не нужно. – Потом она крикнула Хелен: – Нет, это не осада, но, возможно, попытка помочь нам ее выдержать. – Но я люблю молоко, – прокричала Хелен. – Зачем отсылать его обратно?

– Любишь? Ну хорошо. Но нам не во что его перелить, а мальчику надо отдать бидон.

– Пожалуйста, возьмите. Мне велели зайти утром и забрать бидон, – сказал мальчик.

– Но дом уже будет закрыт.

– А яйца утром принести?

– Ты тот самый мальчик, который возился в стогах соломы на прошлой неделе. Я тебя видела.

Ребенок повесил голову.

– Ну беги и еще повозись.

– Послушай, славный мальчик, – прошептала Хелен, – как тебя зовут? Меня Хелен.

– Том.

В этом была вся Хелен. Уилкоксы тоже спросили бы у ребенка, как его зовут, но никогда не назвали бы в ответ свое имя.

– Вот ее, Том, зовут Маргарет. А дома у нас есть кое-кто еще, кого зовут Тибби.

– Мои все вислоухие, – ответил Том, решив, что Тибби – кролик.

– Ты очень хороший и весьма умный мальчик. Обязательно приходи к нам еще. Ну разве он не прелесть?

– Конечно, прелесть, – ответила Маргарет. – Он, наверное, сын Мэдж, хотя Мэдж ужасна. Но это место обладает удивительной силой.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю.

– Потому что я, пожалуй, с тобой соглашусь.

– Оно убивает то, что отвратительно, и помогает жить тому, что прекрасно.

– Согласна, – сказала Хелен, которая мелкими глотками пила молоко. – Но меньше получаса назад ты сказала, что дом мертв.

– Я хотела сказать, что это во мне все умерло. Я так чувствовала.

– Да, у этого дома более полная жизнь, чем у нас, несмотря на то что в нем никто не жил, и коли уж на то пошло, я все никак не могу свыкнуться с мыслью, что тридцать лет на нашу мебель почти не падал солнечный свет. В конце концов, наше жилище на Уикем-плейс – настоящая могила, Мег. Знаешь, у меня появилась потрясающая мысль.

– Какая?

– Выпей молока, чтобы не упасть.

Маргарет послушалась.

– Нет, я пока тебе не скажу, – сказала Хелен, – потому что ты или засмеешься, или разозлишься. Давай сначала поднимемся наверх и проветрим комнаты.

Они стали открывать окна одно за другим, пока дом не наполнился весенними шелестами. Занавески развевались, картинные рамы весело поскрипывали. Слышались восклицания Хелен, которая обнаружила, что одна кровать стоит в точности на своем месте, а другая – не так, как следовало. Она сердилась на мисс Эйвери, что та не подняла наверх платяные шкафы – «Тогда можно было бы увидеть все целиком». Наслаждалась открывающимся из окна видом. Это была та же Хелен, что четыре года назад писала свои незабываемые письма. И когда обе сестры высунулись из окна и стали глядеть на запад, Хелен сказала:

– Насчет моей идеи. Не могли бы мы вместе с тобой провести эту ночь здесь?

– Не думаю, что это получится, – ответила Маргарет.

– Тут есть кровати, столы, полотенца…

– Знаю. Но предполагается, что в доме никто не живет. И Генри предложил…

– Мне не нужны никакие предложения. Я ничего не стану менять в своих планах. Но мне было бы так приятно провести здесь с тобой всего одну ночь. Потом мне будет что вспомнить. О, Мег, радость моя, давай так и сделаем!

– Но, Хелен, девочка моя, – сказала Маргарет, – мы не можем здесь остаться без разрешения Генри. Он, конечно, дал бы его, но ты сама сказала, что сейчас не можешь появиться на Дьюси-стрит, а Говардс-Энд – такое же частное владение.

– На Дьюси-стрит – его дом. А этот наш. Здесь наша мебель. На пороге появляются люди, которые для нас свои. Давай останемся, всего на одну ночь, а Том накормит нас яйцами и напоит молоком. Почему нет? Это же здорово.

Маргарет колебалась.

– Я чувствую, что Чарльз будет недоволен, – наконец сказала она. – Его раздражает даже наша мебель, и я собиралась ее вывезти, но мне помешала болезнь тети Джули. Я понимаю Чарльза. Для него это дом матери. Он любит его, но на расстоянии. Мы с Генри могли бы взять на себя ответственность… но не Чарльз.

– Не сомневаюсь, что ему моя идея не понравится, – сказала Хелен. – Но я собираюсь исчезнуть из их жизни. И если у них будет повод сказать: «Она даже провела ночь в Говардс-Энде», – то что по большому счету от этого изменится?

– Откуда ты знаешь, что исчезнешь из их жизни? Раньше мы дважды так думали.

– Потому что мои планы…

– …которые ты меняешь в одну минуту.

– Тогда потому что у меня жизнь огромная, а у них – мелкая, – сказала Хелен разгорячившись. – Я знаю вещи, о которых они не имеют ни малейшего представления, и ты тоже знаешь. Мы знаем, что на свете существует поэзия, мы знаем, что на свете существует смерть. А им это известно лишь понаслышке. Мы знаем, что это наш дом, потому что мы чувствуем с ним связь. О, у них могут быть все документы и ключи, но на одну эту ночь мы здесь дома.

– Было бы чудесно побыть с тобой еще раз вдвоем, – сказала Маргарет. – Возможно, нам выпал один шанс из тысячи.

– Да, и мы могли бы поговорить. – Ее голос стал тише. – Это не самая потрясающая история. Но под тем шершавым вязом – я правда предвижу такую маленькую радость. Неужели мне нельзя провести с тобой всего одну ночь?

– Нет смысла говорить, что это значило бы для меня.

– Тогда давай!

– Прочь сомнения. Итак, я еду в Хилтон за разрешением?

– Не нужны нам никакие разрешения.

Но Маргарет была послушной женой. Несмотря на воображение и поэзию – а может, благодаря им, – она понимала тот формальный взгляд на вещи, который скорее всего изберет Генри. И если ей удастся, она тоже подойдет к делу формально. Одна ночевка – а большего они не просят – не предполагает обсуждение глобальных принципов.

– Чарльз может запретить, – проворчала Хелен.

– А мы его и спрашивать не будем.

– Поезжай, если хочешь. Я бы осталась и без разрешения.

В словах Хелен сквозил некоторый эгоизм, который был таким незначительным, что не портил ее характер, но лишь придавал ей большее очарование. Она осталась бы в доме и без разрешения, а на следующее утро уехала бы в Германию. Маргарет поцеловала сестру.

– Приеду до темноты. Я очень жду этого вечера! Как это на тебя похоже – придумать такой замечательный план.

– Не план, а окончание истории, – довольно печально сказала Хелен, и ощущение трагедии вновь поглотило Маргарет, как только она вышла из дома.