Электронная библиотека » Эдвард Радзинский » » онлайн чтение - страница 12


  • Текст добавлен: 10 декабря 2021, 09:13


Автор книги: Эдвард Радзинский


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Он останавливается.


Первый мундир. Ну полно… полно, Лунин. Итак, я много раз допрашивал тебя по прибытии в Петропавловскую крепость. (Продолжается допрос.) «Вот список четырнадцати мятежников, заключенных в крепость. Возьмите, Лунин, перо, бумагу и добавьте к этому списку новые имена, вам известные…»

Лунин. «С удовольствием». (Пишет.) Прошу, граф.

Первый мундир. «Послушайте, Лунин, но вы переписали мои же четырнадцать фамилий».

Лунин. «Именно так».

Первый мундир. «Но это я вам их назвал».

Лунин. «А я вам их повторил… и больше добавить ничего не могу… ибо добавить больше – это значит изменить родству и, что еще важнее… совести, граф. А если вы впредь пожелаете разговаривать со мной в эдаком тоне, то кандалами… невзначай…»

Первый мундир. Да, ты был из немногих, не выдавших никого… Ну, это только на допросах ты храбр был… Мне донесли, что на прогулке и в камере часто твои глаза наполнялись слезами… и выражение черной меланхолии…

Лунин. Я любил! И отдал сразу после бала… Суд после бала!

Первый мундир. Не то, Лунин. Или не только то.

Второй мундир. Я встретил вас на лестнице, когда меня вели на прогулку… Вы сами подошли ко мне и затеяли беседу.

Лунин. Да, тотчас, как я очутился среди них… Я начал поддерживать их дух… И когда я увидел этого мальчика с опухшими от слез глазами…

Второй мундир. Вы рассказали мне, как могли бежать и не бежали… и как никого не выдали на допросах…

Лунин (Ей). Он слушал меня с недоверием… А потом вдруг я увидел злобу! Да, злобу!

Второй мундир. «Не разговаривайте со мной. Я вас ненавижу! Зачем вы меня мучаете! Да, я выдал Шаховского! Я никому не принес пользы! За то я просил Господа дать мне смерть! Я пытался сам! Но не смог! О, вы не знаете этого! У вас нет семьи… А у меня старуха мать! И сестра… и я не выдержал! А некоторых сажали в кандалы и пытали, если понимали, что слаб, несчастный».

Лунин. Ты назвал «несчастными» выдавших тебя. Ты им простил?

Второй мундир. Я простил? Да смею ли я… после того, что сделал сам… Да и без того, клянусь, я лишь смел бы молиться за них, чтобы их дух не пал так низко… как пал мой. Я люблю их.

Лунин. Тогда ты меня прости. (Ей.) Черт! Черт! Черт! Я бросил все в гордыне помочь им… А они любили друг друга и оттого понимали. Они все вместе… а я, появившийся… чужой, гордец… Я вернулся тогда в свою клетку… и, глядя на коптящее пламя, ощущал смрад от духоты и боль в сердце… Дверь была открыта… и вдруг сквозь решетку из соседней камеры я услышал голос Муравьева‑Апостола. Он читал стихи по‑французски.

Второй мундир (читает).


Задумчив, одинок, я по земле пройду,

не знаемый никем…

Лишь пред концом моим, внезапно озаренный,

узнает мир, кого лишился он.


Лунин. И я упал на колени, чувствуя счастье оттого, что вдруг понял… Это нельзя сказать словами. Но смысл был таков: я приехал сюда тем, прежним… сытым гордецом. И только сейчас, среди слез и мук, я познавал дорогу… Да, пройти весь путь, их страдания… Не как Дант, спустившийся в ад… но поселившись в этом аду – и заслужить судьбой своею рассказать о них истину… Я чувствовал ликование… и дух мой заполнял небо… Я пришел в счастливейшее расположение духа. И когда Жаку объявили приговор Хозяина, он захохотал… Меня, познавшего предназначение… чувствовавшего само небо… Плуты! Временные человеки!.. И я заорал: «Прекрасный приговор, господа, его следует немедля окропить». Я приспустил штаны и на приговор…


Хохот мундиров.


Боже мой… Тишина‑то какая. (Ей.) Ах да! Их увели уже… двадцать минут.


В комендантскую входит со светильником Григорьев, освещает спящих Писаря и Марфу. Расталкивает, те поднимаются. Потом Григорьев вводит Баранова и Родионова. Они глядят на одевающихся Марфу и Писаря.


Баранов. Бесстыжие.

Родионов. Вольные.

Григорьев. Молчать. (Марфе.) Быстрее, быстрее. (Яростно, Писарю.) А дело! Где дело?

Писарь. Как обещался. (Берет со стола готовое дело.) Перышко‑то мое быстрое, ваше благородие. (Читает торжественно.) «Дело о скоропостижной смерти государственного преступника…»

Григорьев. Молчать! (Забирает дело.)


А Марфа все так же неторопливо одевается, напевая:

 
Ой, тошно, ой,
Кто‑то был со мной.
Сарафан не так,
И в руке пятак.
 

Григорьев выталкивает ее из камеры. За ней степенно выходит Писарь. Григорьев, Баранов и Родионов садятся рядком и ждут… Григорьев поглядывает на часы, он нервничает, и порой озноб пробегает по его телу.


В камере Лунина.


Лунин. Двадцать минут всего…

Она. Ты знал, что я умерла?

Лунин. Я знал, что ты умерла… Ведь ты не оставила бы меня одного в этом мире… Я даже знал час, когда ты умерла. Той ночью… мне снился замок… и поцелуй… последний… в замке… твои губы коснулись лица, и твой голос сказал: «Верни мне его…» А потом почтой я получил от сестры стихи друга. Я раскрыл томик и задрожал. Я прочел:


«Твоя краса, твои страданья исчезли в урне гробовой –

А с ними поцелуй свиданья, но жду его: он за тобой».


И я – седой и старый… плакал. Я знал, что там, за гробом, ты вспомнила обо мне.

Она. Ты любил без меня?

Лунин. Я любил тебя без тебя.

Она. Как звали меня без меня?

Лунин. Без тебя тебя звали Мария. Это случилось уже после… после двадцати лет каторги, когда я вышел на поселение. Она приехала в заточение к мужу… Она встретилась с Волконским в тюремном замке и на коленях целовала его кандалы… Когда я впервые ее увидел: эти глаза без оболочки… и этот голос… твой голос… я понял, что после смерти ты вновь пришла ко мне.


Она садится и играет в темноте.


(Долго слушает, а потом кричит.) Не надо играть! Я вас прошу, Мария!

Она. «Что с вами, Лунин?»

Лунин. «Просто тысячу лет прошло. Грязь, тюрьмы… кандалы – все стерли. Я всегда боялся музыки, Мария. Слово определенно, оно настаивает, и я всегда хочу ему сопротивляться… А музыка повергает каждого в его собственные мечтания… и ты беззащитный».

Она. «Как удивительно. Я могу с вами говорить обрывками фраз, и вы поймете. Как я могла не знать вас прежде. Я хочу вам показать свою девочку, Лунин».

Лунин. Ты склонилась над ней и откинула покрывало. Твое плечо коснулось моего локтя.

Она. «Вы дрожите, Лунин? Ну, поцелуйте мою девочку… и не бойтесь ее разбудить. Я знаю это ее движение, предшествующее пробуждению».

Лунин. И ты улыбнулась покорно и тихо.

Она. И тогда ты сказал: «Пощадите»?

Лунин. Да. И засмеялся.

Она. «Почему вы смеетесь, Лунин?»

Лунин. «Потому что каждый раз перед Голгофой появляешься ты, и я должен отдавать тебя… Всем вокруг даны чувства отца, супруга, любовника. Я свободен и оттого легко могу вступать… (смешок) на крестную тропу. Я считаю ее последней улыбкой жизни…» И я простился с тобою во второй раз в жизни… и опять навсегда.

Она. «Лунин… седой Лунин… последний воин Лунин, я перекрещу вас на подвиг…» Она сказала, что будет молиться за тебя?

Лунин. Да. Ты снова сказала в ней это. (Мундирам.) Но, господа! В кружок! Время мое… почти… (Шепчет.) Но тайны… А тайны остались! (Пронзительно.) Есть времена, когда единственное положение, достойное человека, – на кресте! И вот с креста моего… после двадцати лет каторги, уже выйдя на поселение, я опять начал (смешок). С 1836 года я регулярно отправлял письма моей сестре.

Первый мундир. Эти письма перехватывались, и с них составлялись копии… (Читает письмо Лунина.) «Дорогая сестра. Мое единственное оружие – это мысль… то согласная… то в разладе с правительством. Я уверен, что это напугает некоторых господ, хотя пугаться тут нечего: оппозиция – вещь, свойственная всякому политическому устройству». (Продолжает читать письма.) «Дорогая сестра… так как я особенно был близок когда‑то с нынешним министром государственных имуществ Киселевым, прошу тебя прислать мне подробный перечень его деяний, дабы я мог в тишине, не торопясь, их обсудить…» «Дорогая сестра, я разобрал распоряжения министра… и должен с печалью сообщить свое мнение…» В то время как товарищи его пребывали в глубоком раскаянии, он в этих письмах опять обнаружил закоренелость в превратных мыслях и чувствах.

Лунин. Мой Каин, Алешка… Впрочем, какой ты Алешка? Подожди… Сначала был Орлов (засмеялся), потом был Чернышев… потом стал Бенкендорф… Сначала Александр… потом Константин… потом Николай… Сначала Наталия, потом Мария… И вот теперь, когда все подошло к концу, я понимаю… Как детьми мы сокращаем дроби, так и жизнь уничтожает кажущееся многообразие. И вот уже вокруг нет толпы. Жизнь‑то свелась к ним, к четырем: Каин… Авель… Кесарь… и Мария – на одной лавочке умещается вся жизнь!

Первый мундир (читает письмо). «Дорогая сестра, полноте бытия моего недостает ощущения опасности. Я так часто встречал смерть на охоте, в поединке, в борениях политических… что опасность стала необходима для развития моих способностей… Здесь, на поселении, нет ее… В утлом челноке переплываю Ангару, но воды ее спокойны… В лесах встречаю разбойников, но они просят подаяния… (Раздельно.) Мое земное послание исполнилось. Проходя сквозь толпу, я сказал все, что нужно знать моим соотечественникам. Оставляю письмена законным наследникам моей мысли, как пророк оставил свой плащ ученику, заменившему его на брегах Иордана».

Лунин. Сия фраза означала: я свершил! Среди безумного молчания… после двадцати лет каторги… на поселении, на брегах забытой Богом реки… я исполнил цель. Жак написал первую правду о суде и расправе над героями! Среди непроходимых лесов несчастный старый Жак дерзнул рассуждать о династии! О том, как бесчестили, и брюхатили, и насиловали страну, как подзаборную девку! Россия! Поля, леса и вечный деспот!

Первый мундир. О том, что он написал на поселении, мне стало известно тотчас. Я обратился к Государю с посланием: «Нам стало известно, что вышедший на поселение государственный преступник Лунин дал почитать возмутительную рукопись «Взгляд на Тайное общество» некоему учителю Журавлеву… Учредив секретный надзор за сестрой государственного преступника Лунина, мы обнаружили, что она получила следующее письмо. (Читает письмо Лунина.) «Дражайшая сестра, ты получишь две тетради: одна содержит письма, вторая – мои сочинения… Ты постараешься размножить все это и пустить в оборот. Их цель – поразить всеобщую апатию…»

Мундир Государя. Ну и как, поразили? Вопрос важнейший… ибо… Время! Время!.. Суд закончился. И сейчас Жака поведут на плаху! Но по дороге следует обернуться назад – таков обычай приговоренных.

Лунин. Черт! Черт! Черт!

Мундир Государя. Ну и Жак обернулся. Ах, как хорошо светит солнце, Жак… Не так ли? Вот она, обширная империя. Вышлите герольдов на перекрестки! Кто слышал о сочинениях государственного преступника Лунина?! Никто… Я знаю, ты опасался, что сестра беспокоится о своих детях больше, чем о распространении бредовых сочинений брата… Я могу успокоить тебя: она распространяла твои сочинения, и мы ей не мешали. Более того, мы с интересом наблюдали за ее действиями. Для нас это был в некотором роде опыт, ибо мы верили в наше общество. Наше общество… как уже справедливо отмечено тобою и мною… в некотором роде продукт истории двадцать пятого года, и оттого подобные попытки успеха не имели и иметь не могли. В империи наблюдалось общее благоденствие и единение… Я выразился бы так: «В империи все молчит, ибо благоденствует…» И особенно радостно было видеть, как встречались попытки твоей сестры нашими либералами.

Первый мундир. Я прочту тебе список с дневника господина Тургенева, брата декабриста, либерала классического! (Читает.) «Эта глупая женщина… и тараторка… – это о твоей сестре, – своей болтовней только вредит своему брату. И вообще, мой друг Н. сказал: «Этот Лунин и его сестра похожи на зачумленных, которые, заболев болезнью, стремятся заразить ею как можно больше народа». Но еще больше заинтересовало нас, как откликнулись на «подвиг» твои друзья по заточению… И это мы тоже узнали тотчас. (Читает.) «Милый Лунин, тебе шестой десяток, а ты все тот же азартный кавалергард. Прости, но в результате твоих идей расправятся не только с тобою, а пострадают третьи лица… нас всех снова будут таскать за бесполезные твои бредни… Страна молчит, Лунин. Единственно, что мы можем, – это охранять свой мир от суеты… и думать не о себе, не о тщеславии, а о своих близких».

Лунин. Черт! Черт! Черт! (Кричит.) Они неподсудны! Прошедшие через кандалы… и через эту страшную пытку надеждой!.. В них все время теплилось: через пять лет освободят… ну не могут же… через десять лет!.. И не освободили! И загнали на край света!.. И тут дрогнуло: они поняли, что с человеком можно сделать все, что общества нет в стране… а есть власть беспощадная, всемогущая… И они уже хотели только покоя. Они женились, плодили детей… старели, спивались… и умирали от болезней, а точнее, от безнадежной силы этой власти. «Кто бросит в них камень?» Кто посмеет! (Смешок.) Но здесь‑то и скрыты тайны! Господа, вы слышите дробь барабанов! Жак поднялся на эшафот, и как положено… Он объявляет на плахе последние свои тайны!.. Наиважнейшие свои тайны! (Шепчет.) Я чувствовал… Я читал между строками писем бедной сестры… да я и сам догадывался… Коли герои устали – чего требовать от общества рабов?! Скажи, Каин, неужто Авель, загнанный тобою на каторгу, выйдя на поселение, прочел бы сочинения первому встречному, если бы… (Орет.) если бы сам не хотел, чтобы донесли! Если бы не знал точно, что донесут! Ибо в империи без доносов нельзя! У нас без доносов, как без снега, земля вымерзает! Да, Жак хотел, чтоб Хозяин захватил его сочинения. Я ждал! Я звал! Помнишь, что писал: «Проходя сквозь толпу, я сказал все, что нужно знать моим соотечественникам. Оставляю письмена законным наследникам моей мысли, как пророк оставил свой плащ ученику, заменившему его на брегах Иордана!.». Как просто, Каин!..

Да‑с, с некоторых пор, господа, я писал все свои сочинения с одним безумным расчетом: в подвалах… в тайных наших подвалах, охраняемые от уничтожения, они дойдут до тех, кто придет впоследствии на берега кровавой реки… Не найдя отзвука вокруг, я обратился к потомкам, открыв величайший способ общения с ними – через жандармов! Какова тайна?!

Мундир Государя. Этот способ устраивал и нас тоже… Но, Жак, бедный старый Жак… Тебе почти шестьдесят… Точнее, шестьдесят тебе никогда не будет. И неужели ты надеешься…

Лунин. Черт! Черт! Да, человечество жестоко… и только кровь считается! И лишь с креста достучится до сердца проповедник! В империи удачная смерть – важнее удачной жизни. Смерть у нас живая водица бессмертия!.. Но оттого‑то Авель и звал брата Каина: «Убей!» Кровью моею вы должны скрепить идеи мои! Это последняя тайна. Да прольется моя кровь! Кровь, которая вопиет! Я звал ее!.. Как я боролся за эту смерть! (Лихорадочно.) Когда я выяснил, что рыба сожрала крючок, я перестал спать. Я знал, Хозяин нагрянет среди ночи… И вот однажды залаяли собаки…


В соседней камере Григорьев поглядел на часы, встал, вышел в коридор и начал отпирать камеру Лунина. Дверь камеры отперта. В темноте на пороге Григорьев.


Лунин. «А, здравствуйте, господа! Нагрянули! Входите! Простите, что принимаю вас в кальсонах, соснул после охоты, но ведь и вы ко мне без предупреждения».

Григорьев. Полно, полно, Михаил Сергеевич!

Лунин. «А почему же полно? И что вы глазеете на стену, господин жандармский майор… Да! Там висит мое ружье – я ведь охотник! Васильич! Сними ружье! Господа боятся ружей – они привыкли только к палкам! А теперь позвольте, господа, я надену штаны и готов проследовать за вами на предмет получения пули в лоб». (Хохочет.)

Григорьев (почти кричит). Михаил Сергеевич, да опомнитесь! Да что вы опять такое говорите! Свечу‑то зажгите.

Лунин (опомнился, устало глядит на него). А‑а… (Улыбнулся, растерянно.) Я обознался… Впрочем, нет! Как же я забыл про тебя! При сокращении дробей я забыл еще об одном: Каин, Авель, Кесарь, Мария… но в моей жизни был еще жандарм. Как хорошо, ты успел напомнить. Да, в моей жизни был всегда жандарм! Дурак при губернаторе, министр при царе, а Лунин – всегда при жандарме! Какова шутка!

Григорьев. Шутить время вышло, Михаил Сергеевич, ребятки уже за стеной – готовятся.

Лунин. Так, поди, четверть часа осталось.

Григорьев. Десять минут, сударь. Но вам и приготовиться нужно, и свечу зажечь, и улечься…

Лунин (с усмешкой). Действительно, приготовиться надо. Дорога ведь дальняя!

Григорьев. Значит, часы отзвонят три – ребятки и войдут.


Григорьев возвращается в камеру к Баранову и Родионову. Нервность его возрастает, и он уже не может сидеть. Он все быстрее и быстрее ходит взад и вперед по камере. А рядом – молится священник.

Лунин задувает огарок и медленно зажигает новую свечу. Ставит ее у постели.


Лунин. Значит, и вправду… я на плахе… Быстро… (Смешок.) И вот на плахе Хозяин и Жак обменялись последними шутками. Шутка Хозяина: он не убил Жака сразу, но подвергнул заключению в ужаснейшей из тюрем.

Первый мундир. В строжайшей из тюрем.

Лунин (Ей). А в империи… тюрьму ценить умеют… Акатуй, туман, слякоть. Они ждали, что разум мой здесь угаснет! Что я сгнию здесь… и главное – тихо сойду в безвестность. (Смешок.) Но Жак тоже пошутил в ответ. Я надеюсь, господа, вы оцените мою потребность шутить в разнообразнейших обстоятельствах? Ну, читайте же, сударь! (Смешок.)

Первый мундир. Государь, нами снова были перехвачены возмутительные письма государственного преступника Михаила Лунина, хотя писать ему в тюрьме строжайше воспрещено было… Прочитавши их, я вынужден предложить Вашему величеству предпринять крайние меры к государственному преступнику Михаилу Лунину.

Лунин. А это была всего лишь шутка. Не тайна, но именно шутка: я переписал речи добродушнейшего старца Сократа и рассылал их от своего имени… И за тысячелетние слова афинского философа… исполнят то, что… (Он погружается в свою больную задумчивость. Потом вздрагивает и произносит тихо.) За дело… Пора… (Он подходит к кровати и ложится.) И все?.. Как просто… Обнимемся, Волконский… Обнимемся, Фонвизин… Обнимемся, Пущин… и друг Завалишин. (Помолчав.) И ты, Пестель… Во все дни человеческие… во времена надругательства – и креста – всегда находится тот, кто говорил: нет… В этом был смысл… (Засмеялся.) И тайна… Ах, как бьет барабан! Как оглушительно… Не надо мне завязывать глаза. Это – жмурки… Это няня прикрыла мне глаза руками… чтобы не попало мыло, и мое детское тельце…


Бьют часы.


Я чувствую единение с Сущим! И дух мой блуждает по пространствам и доходит до звезд!.. Я свободен.


Дверь распахивается. На пороге двое убийц, за ними Григорьев. Они медленно идут к кровати.


(Ей.) Твой черед. Я иду к тебе!


Она приближается к нему из темноты одновременно с убийцами.


На тебе тафтяное черное платье… и твой взгляд блуждал по изгибам шитья моего доломана… В окно я завидел Вислу. Ее воды бурлили под набежавшим ветром… Но вокруг нас была тишина, так отличная от беспокойства в природе. Неожиданно звук колокола потряс эту тишину. Звонили к вечерне, надо было прощаться… И тогда ты склонилась ко мне…


Она наклоняется над ним.


Я вижу! Боже мой! После стольких лет снова твое лицо! (Кричит.) Я вижу!


С воплем один из убийц бросается к кровати и хватает Лунина за горло. Безумный крик второго убийцы и Григорьева. В дверях за Григорьевым появляется бледное лицо Священника. И все обрывается. Темнота.


А потом свеча вспыхивает и освещает на мгновение женское лицо. И снова темнота и тишина. В тишине – хриплый смешок. И молчание… Потом зажигают свечи. Это в соседнюю камеру вошел Писарь. Писарь вынимает дело, раскладывает его на столе, бормоча, диктует себе и пишет.


Писарь. «После досмотра на теле скоропостижно умершего государственного преступника Лунина обнаружены были: чулки шерстяные – одна пара, порты кожаные – одни, кальсоны теплые – одни, рубашка кожаная – одна, шуба беличья – одна, платок черный шейный – один, распятие нательное серебряное – одно; кроме того, в камере найдены были часы настенные – одни, альбом сафьяновый с бронзовыми застежками – один, портрет мужской настенный – один и тридцать листов писчей бумаги, исчерканных отрывистыми словами и непонятными знаками».

Серый кардинал
Взгляд на историю из Политбюро
Часть первая

Она часто называла его «Товарищ К»..

Она – его любимая жена-финка Айно. Она была в тюрьмах и лагерях пятнадцать лет. Сидел в лагере его сын. Его шурин был расстрелян. Расстреляны или погибли в лагерях множество членов финской компартии, которой он руководил.

Но уцелел он – Отто Вильгельмович Куусинен, обладавший самым великим даром участника Революции – выживать.

В шестидесятых он стал одним из руководителей СССР.

Я не знаю, как ты относишься к перестройке, дорогой читатель, но одним из главных отцов крушения большевизма был он – товарищ К.


17 мая 1964 года, раннее утро. Кремлевская больница. Перед тем как зайти в палату «товарища К»., Хрущев беседует с Андроповым.


АНДРОПОВ. Доктора сказали: сегодня к вечеру.

ХРУЩЕВ. Все подготовьте… для увековечивания. Улицу в Москве – его именем, в Петрозаводске – улицу и памятник. Похороны – в Стене.

АНДРОПОВ. Все будет сделано, Никита Сергеевич, но есть проблема. Он просит выпустить на родину ее.

ХРУЩЕВ. Я знаю. Выпустим.

АНДРОПОВ. Она сидела.

ХРУЩЕВ. А кто не сидел?

АНДРОПОВ. Она сидела пятнадцать лет. Но если бы только это. Она работала в разведке с покойным Рихардом Зорге. Некоторые товарищи, с которыми она выполняла самые серьезные задания, и сейчас работают. Между тем настроения у нее самые антисоветские.

ХРУЩЕВ. Отто тебя любит, Андропов.

АНДРОПОВ. И я его.

ХРУЩЕВ. Это его последняя воля. (Андропов молчит.) Иди. Молодой ты еще, злой.


Хрущев входит в палату товарища К. Он очень старается быть веселым.


ХРУЩЕВ. Сегодня, Отто, скажу со всей большевистской прямотой – ты бодрячок! Идешь на поправку. Главное – покой. Все болезни от нервов, один триппер от удовольствия. (Хохочет.) Ты, говорят, в нашем деле передовик. Выздоровеешь и опять за секретарш. Ленька говорит: «Раздевай и властвуй». (Хохочет.) Знаю, не любишь Брежнева, а он веселый – такие фразочки коллекционирует. «Женщина – не собака. Это собака все понимает да сказать не может, а женщина – наоборот». (Хохочет.) «Баба всегда хочет многого от одного мужика, мужик хочет одного, но от многих баб». (Хохочет.) «Потому что в одной дырке даже гвоздь ржавеет». (Хохочет.) Ну как, повеселил? А у вас, у финнов, есть анекдоты?

К. У нас есть.

ХРУЩЕВ. Давай, но короткие, длинные не запоминаю.

К. Спрашивают: «Кто такие финны?» Ответ: «Это те, которые рассказывают анекдоты про шведов..».

ХРУЩЕВ. И все?

К. «Если кто-то разговаривает слишком громко, это или пьяный финн, или трезвый швед».

ХРУЩЕВ. А подлиньше?

К. «Тойво и Матти пошли на рыбалку. Начался дождь. «Дождь», – сказал Матти. Вечером Тойво пожаловался жене: «Больше не пойду с Матти на рыбалку, устаю от его болтовни»».

ХРУЩЕВ (скучно). Смешно. Ты, главное, захоти жить. Если человек хочет жить – даже наша медицина не сможет его уморить. (Хохочет.) Ну что, пора мне уходить?

К. Пора тебе прощаться со мной, Никита Сергеевич. Ты наш договор про Айно помнишь?

ХРУЩЕВ. Как же. Мы пенсию ей дадим хорошую, квартиру дадим. Но вот как выпустить ее, твою Айно? Работала в разведке. Работала с самим Зорге.

К. Зорге на том свете.

ХРУЩЕВ. Но некоторые еще на этом. Мы с тобой люди партийные и должны думать. Я с твоим любимцем, с Андроповым, сейчас советовался. Говорит: выпускать ее опасно, у нее резкие антисоветские настроения.

К. Он обо мне заботится, боится – наговорит она про меня врагам. Ты, Никита Сергеевич, мне обещал, не забывай.

ХРУЩЕВ. Сталин часто повторял: «Обещают глупцы, а исполняют обещания идиоты». Если наверх отправишься, подтверди Господу: «Сволочь был усатый, чистый убийца». (Вздыхает.) Ладно, выпустим, раз обещал! Выздоравливай. (Уходит.)

К. Конечно, убийца. Но великий убийца. А ты лилипут. (Прислушивается. Кричит.) Сестра! Сестра!


Входит медсестра.


К. Она пришла?

МЕДСЕСТРА. Кто, Отто Вильгельмович?

К. Я слышу – она пришла! Не пускайте ее! Я не хочу ее видеть…

МЕДСЕСТРА. Да что вы, Отто Вильгельмович! Кто ж сюда придет! Здесь охраны – сто человек, наверное. Все для вашего спокойствия.


Медсестра уходит.

Входит Она. Молча садится у кровати.


К. Ты!

ОНА. Неужто забыл: если я чего захочу.

К. Боже мой! Ты совсем не изменилась.

ОНА. Зато изменился ты. Жалко тебя. Умирать на родине надо. В сауне посидеть на дорожку. Кожа распарена, капли на носу висят. Хорошо! И молочко наше на дорожку попить, чтобы было что вспомнить в гробу. А какие у нас сосны. Выдолби любую – и лежи себе в отличном сосновом гробу. Пахнет смолой. Такой покой тебе здесь не приготовят. Только у нас так пахнут сосны – высокие, стройные, как мое тело. Ты ведь помнишь тело Айно? Белое тело белокурой финки.

К. Женщины и сосны. Точнее, женщины, как сосны. Зачем пришла?

ОНА. Посидеть, повспоминать с тобой на дорожку. По– стариковски.

К. Но почему ты молодая?

ОНА. Тсс, это у нас впереди. Отгадки-разгадки впереди.

К. Какой-то шум. Что за шум?

ОНА. Это транспортер. Как же ты не помнишь! Ты мне сказал про него в тот день. Холодный был осенний день. И на моей душе была осень. Ваше красное правительство пало. По всей Финляндии шла на вас охота. Меня попросили дать пристанище некоему магистру философии Отто Вильдебрандту. И господин Вильдебрандт пришел поздно вечером.

Комната в ее доме. Она, ее муж и только что вошедший товарищ К.


МУЖ. Мы очень рады вам, господин Вильдебрандт. Кофе, чай?

К. Я должен сразу предупредить: моя голова оценена…

МУЖ. Видно, у вас стоящая голова, не продолжайте.

К. Вам не сказали мое настоящее имя. (Шепчет на ухо мужу.) Думаю, вам известно, что с вами сделают, если меня здесь найдут?..

ОНА. Бедный муж побледнел, но остался благороден.

МУЖ. Я ничего этого не слышал. Присаживайтесь. Будем ужинать.

К. Благодарю, но я не голоден. И мне нужна только постель. На одну ночь, на рассвете я уйду.

ОНА. Я не могла тогда оторваться от твоего лица. Боже мой, это он! Кумир!.. Твою речь о логике бури – призыв к красной Революции – я знала наизусть. И когда вы захватили власть, я повесила твою фотографию из газеты! И когда вас разгромили и тысячи бежали по льду залива в Советскую Россию, я молилась, чтоб ты уцелел. И вот ты здесь. (Ему.) Спасибо, что решились довериться нам, незнакомым людям.

К. улыбается.

ОНА. Улыбнулся. так бесстрашно. На самом деле ты хорошо знал о моем прошлом. Отец социалист. Участвовали в красном восстании мои братья и погибли. И я сделала квартиру мужа приютом для красных финнов.

МУЖ. Немного коньяка?

К. Нет-нет. Я глупый непьющий финн, пью только кофе. В жизни мне необходимы две вещи – кофе и лыжи.

ОНА. Но я уже знала о третьей. Никогда не забуду твой взгляд. Ты будто раздел меня.

МУЖ. Вы не хотите послушать радио? Сейчас начнутся новости.

К. Нет-нет, не буду вас тревожить, если позволите, я сразу спать…

ОНА. Ваша воля. Комната наверху, господин Вильдебрандт.


Она ведет его наверх, держа свечу. Входят в комнату, посередине которой стоит рояль.


К. (восторженно). Когда мне предложили переночевать у вас, я немного колебался. Но когда сказали: «У них рояль». (Садится, играет.)

ОНА. Какая странная музыка, в ней нет мелодии.

К. Это Шемберг… Мелодия – пережиток капитализма. Музыка, литература – все будет новым. Только старая поэзия, как выдержанное временем вино, останется. Рунеберг, Гете… (Играет.) С революцией в Финляндии покончено на время. Вам придется теперь скучно заниматься домашним хозяйством в счастливом буржуазном браке. Вы мечтали об этом?

ОНА. Я много о чем мечтала. В детстве мечтала поехать в Африку миссионером. Копила деньги на одежду африканским детям. Отец сказал: там жарко и дети ходят в трусиках. Спокойной ночи.

К. Вам очень не хочется уходить?

ОНА. Но ухожу.

К. А если не дам? (Улыбается. Потом вдруг беспомощно.) Я не страшный, я скучно женатый мужчина.

ОНА. Вы это говорите, чтобы.

К. Да, чтобы знали: я не буду приставать. потом.

ОНА. И чтобы потом я не надоедала вам?


Он подходит к ней вплотную.


ОНА (шепотом). Вы сошли с ума!

К. Мне нужно ответить: «Да, как только увидел тебя».? Избавь меня от пошлости. (Обнимает ее.)

ОНА. Это нельзя!

К. Это можно…

ОНА. Я сообразила, но только потом. Конечно, было можно! «Новости» идут сорок минут.

К. «Самая красивая из девиц,

Ясная и нежная, как утро.

(Бросает ее руки на плечи.)

И сомкнула руки вокруг шеи». (Целует ее, грубо задирая юбку.)


ОНА. Вот так случилось проклятое потом. Все это время я ненавидела тебя и ждала. Расставшись, не расставалась. Изучила в эти дни всю твою жизнь. Сын сельского портного. Был самым бедным и, конечно, самым умным в гимназии. Восторгался, как все ваше поколение, «Калевалой» и сам писал стихи. Женился рано – в девятнадцать лет – на сестре одноклассника. Я придумала, что брак был по безумной любви. И постаралась забыть, что жена была старше тебя на восемь лет, но из очень состоятельного семейства. Ты все делал как надо. Закончил историко-философский факультет университета – там воспитывалась вся будущая политическая элита. Конечно, социал-демократ, блестящие речи. Твои афоризмы уже повторяли.

К. Один нравился мне самому: «Настоящий джентльмен не тот, кто умеет играть на саксофоне, а тот, кто умеет играть на саксофоне, но этого не делает». В двадцать лет я мечтал быть поэтом. Но есть хитрая лесенка, по ней умные вовремя спускаются с облаков. Я стал политиком. Политику называют второй древнейшей профессией, стесняясь назвать ее первой. В политику идут те, у кого кожа нечувствительней кожи носорога.

ОНА. К тому же ты умел вовремя сбросить неподходящую кожу. И, как змея, не вспоминал о ней. В тридцать лет – депутат сейма от социал-демократов. И дальше – первая сброшенная кожа – благонамеренный социал-демократ возглавил ревущее гневом радикальное крыло партии. И в семнадцатом году восстание. Наша Революция. Я ведь пыталась писать о тебе для себя. И вот здесь у меня была путаница. Одни уверяли, что ты был против восстания – захвата власти красными финнами. Другие – что это ты все организовал… Я тогда не понимала, что правы и те, и другие! Ты истинный политик, потому что одновременно умел делать совершенно противоположные вещи. Во главе красного правительства встал тогда Куллерво Маннер, но все знали, что правительством руководишь ты.

К. Есть стрелка часов, она постоянно на виду. Но есть механизм, который управляет стрелкой. Это интересней.

ОНА. А потом было ваше поражение. хотя ты обещал победить!

К. Политик, милая, должен уметь предсказывать будущее, но, главное, объяснять, почему предсказанное не сбылось.

ОНА. Мне сказали, что ты по-прежнему в Хельсинки, в подполье. Но ты не появился. И я чувствовала себя девкой. но как безумно ждала! Однажды я получила стихи.

К. (перебивая, читает).


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации